Платье

Самое главное в воскресенье было не дать мамке выпить. Нет, с утра пусть опохмелится, это дело святое. Но после обеда – ни-ни! Иначе она потом работу прогуляет и на молокозавод в понедельник не пойдет. А начальница у нее жуть, какая строгая! Давно уже по статье мамку уволить грозится, за прогулы. А им без мамкиной получки никак нельзя – Димка-то в школу ходить должен, чтоб хоть пять классов закончить.
Хотя, с чего мамка пьет, Димка не понимает. Ну, известно же, что запивают  обычно или в компании веселой, или, наоборот, с горя. Так по компаниям она сроду не ходила, хотя и красивая была, и веселая, когда в духе. Да и поселковые ее особо не звали, потому что не своя, не местная, а городская. С города приехала и сначала учительницей в Димкиной школе работала, а потом погнали ее из учительниц. Сказали, нельзя, чтоб учительница сильно пьющая была.
А с горя чего мамке пить? Горе, это ведь как? Это, когда счастья нет. А она сама говорит, что Димка – ее счастье.
Нет, на самом-то деле, чего лукавить, знал Димка, в чем причина. Но никому не говорил. Дружкам скажешь – засмеют, не спустят. Потом всю жизнь чудканутым дразнить будут, как мамку дразнят. Ну, те дразнят, что постарше да посильнее Димки. Сверстникам-то он слово это обратно в хрюкалы заколачивает. Отучает помаленьку.
Так вот, пьет мамка из-за платья.  Димка его на старой карточке видел.  На потертой такой, пополам разорванной и сзади пластырем склеенной.
Мамка там с дядькой каким-то. Дядька так себе, обыкновенный, хотя Димке его личность смутно знакомой кажется. Зато мамка - полная красавица!  В платье в этом самом.  В таком, как принцессы на балу ходят.  А на голове у нее – прическа, такая, как…  Слов нет, какая, короче!
Вот из-за этого-то платья мамка и выпивает. С вещами-то у нее – не очень, а новых да красивых - вообще нет.
Вот сядет она за стол, стакан нальет, фотку с платьем к сахарнице прислонит, уставится на нее, и пьет. Да ладно б, хоть молча. А то ведь разговаривает она с кем-то. Димка про это никому не рассказывает – узнают, совсем засмеют. Да и то верно, хоть и привык он, а все равно - слушать жутковато. То кричит мамка, ругается, то смеется, то плачет. Думает Димка, что ругается она на мужика, что на фотке. Не иначе, он у мамки платье стырил. Попробовал раз Димка отговорить ее, мол, зачем это она, в самом деле? Так лучше бы и не пытался. Уж больно у нее рука тяжелая, до сих пор задница болит, как вспомнишь.
Эх, выкинуть бы эту зловредную фотографию, так потом у них  с мамкой жизнь бы и наладилась потихоньку.  Но только чувствует Димка, что делать этого не стоит – до «потом» можно и не дотянуть.  Вот как.
Другое дело – на время спрятать. Мамка, как напьется, не помнит, куда карточку засунула. И после долго ищет. Этим-то Димка в воскресенье и пользуется. Положит ее к себе в ранец или в сарай спрячет. А потом сидит и смотрит, как мамка в шкафах роется или газеты старые перетряхивает. Нервничает, краснеет,  «вороной гребанной» на себя ругается. Злая, не подходи. Зато – трезвая.
Эх, вот вырастет Димка, кончит пять классов, и пойдет работать. Хоть бы и к дяде Хасану в кафе придорожное. Тот давно зовет. Посуду мыть, на кухне помогать. Весело там, дальнобойщики, менты, братва.  Тогда Димка станет деньги домой приносить, и мамке полегче будет.  А то, купит он ей платье, как на фотке, и она, может, совсем пить перестанет. А еще лучше, попросит дядю Хасана ребят дать, что у него в кафе круглые сутки сидят, найдут они того мужичка на фотографии, прижмут, как следует, и тихо так спросят: «куда, сука, платье подевал?!»