***//юная повесть некоторое количество лет назад\\
***
ЧАСТЬ 1
МОСТ ЧЕРЕЗ МОРЕ.
***
- А, Александр Львович, я знал, что вы за мной придёте. Заберёте меня от сюда. Я так и думал. ...Я...
- Как же вы? Что на этот раз?
- .. надеялся...
- Где подписать? Здесь? - Минин скользнул глазами по поданной конвоиром бумаге, - Да, как же я сразу не догадался... Зачем вы так. Надо быть сдержанней, иначе вам запретят подходить к нему.
- Но, если бы вы видели... Оно так прекрасно в свете Луны... Вы никогда на него не Смотрели?
- Смотрел. Море как море. Вода, не многим отличающаяся от воды рек и озёр. Правда, берег...
- Что-что?
- Да так, не важно.
- Нет важно. Вы сказали "Берег".
- Да сказал.
- Вот, вот. В этом-то вся и разница - в береге. Его не видно.
- И что? Он такой же, как и тот, на котором мы стоим.
- Вы видели?
- Нет. И не собираюсь. Мне и так хватает проблем. Отчасти, благодаря вам, Николай Сергеевич, - последние два слова Александр особенно выделил, стараясь вызвать у собеседника некое подобие вины. Вытащенный в час ночи из кровати (и куда? - в полицейский участок), он не был в расположении вспоминать легенды и философствовать о неизвестном, - В отличие от вас, мне есть что терять, у меня карьера, и... скоро, надеюсь, свадьба. Мне нужно будет чем-то кормить семью. Из-за "дружбы" с вами на меня косо стали смотреть знакомые и...
- Это потому, что вы Его не видели. Там всё по-другому. Там - Жизнь, а здесь...
- Что же вы вернулись?
- Чтобы рассказать. Чтобы и другие знали.
- А им это надо? Им и так хорошо, и без ваших сказок. Кто вас слушает? Они же считают вас сумасшедшим!
- Но, может, кто-нибудь...
- Мне порой кажется, что вы не были там.
- Вы мне не верите?
- Иногда.
- А как же легенды? Как те, кто уходил в Море до меня?
- Кто знает. Может, они вовсе и не доплыли до того берега, а пропали в шторм. Многие считают, что они погибли в море.
- А вы?
- Я... Я не знаю, что мне думать... ...вот и ваш дом. Я, наверное, зайду к вам на следующей неделе. Надо разобраться с кое-какими делами. А пока, берегите себя. И старайтесь не впутываться ни в какие истории. Спокойной ночи.
- Спасибо. Спасибо, что выручили. Спокойной ночи. Но вы всё же подумайте.
*
Погода была хорошая, и Минин решил пройтись пешком. Тёплая июльская ночь обдавала всё тело пряным запахом травы. Из тёмных глубин бездонного неба терпеливо смотрел на засыпающий город жёлтый фонарь луны.
"Да, наверно, под луной оно красиво", - подумал Минин и свернул к набережной. Море было спокойно, как всегда. Оно спало и во всю дышало жёлтым лунным светом. Иногда вздрагивало от шёпота проходившего мимо ветра, но снова погружалось в безмятежную дрёму, когда он сворачивал на Прибрежную улицу. Волна размеренно чистила свои пёрышки о серый гранит, чтобы с ещё большей ясностью отражать дребезжащие в вышине звёзды. Жёлтые, красные, голубые, гиганты и карлики; огненные шары - они светили далёким планетам. Но каким? "Кто там живёт, и живёт ли? так же, как и мы тут или так, как на другом берегу. Берегу... - Александр смотрел туда, где должен был быть горизонт, вдоль зеркальной глади и дальше, где она упиралась в землю, - Какой он, этот берег? Покрыт ли он лесом или камнем? Ходят по нему дикие звери или столичные чиновники в удачно сшитых и покрытых сдержанной полоской костюмах?"
Он и раньше приходил сюда, ещё до знакомства с Вернером. Приходил и смотрел в бесконечность.
"Ты чего-то ждёшь?" - спросил его как-то отец.
"Да, кораблей. Оттуда обязательно должны приходить корабли. Или хотя бы один корабль. Иначе, зачем Море?"
"Не знаю. Может, для красоты, а может, по случайности, но оно появилось здесь задолго до нас... А корабли, они никогда не приходят с моря. Они ходят только по рекам".
"Почему?"
"Потому что реки соединяют города и деревни, а море никого не соединяет. Оно бескрайне".
"Тогда я буду считать чаек"
И он стал считать чаек. Этого никто не запрещал. Даже наоборот. "Сейчас считает чаек, - говорили родители, - а потом будет складывать числа и станет знаменитым математиком". Но карьера математика его не прельщала, поэтому он считал чаек только вслух, для других, а внутри - ждал кораблей и всматривался вдаль, пытаясь увидеть другой берег.
Как и теперь, когда он дышал лохматой утренней дымкой. «Уже пять утра. Как хорошо, что сегодня воскресенье, и я могу вволю поспать, - подумал Минин и отправился домой.
Но выспаться ему не удалось. Около полудня его разбудил захлёбывающийся от своей же песни дверной звонок.
- Доброе утро, Александр. Как хорошо, что вы оказались дома.
В квартиру Минина влетел взволнованный молодой человек в жёлтом свитере и чёрном шарфе – Митя Васильев, студент академии философских наук. Он познакомился с Александром три месяца назад, на конференции, посвящённой легендам и мифам родного края, и с тех пор увлёкся идеей отыскать противоположный берег моря. Он вообще постоянно увлекался разными идеями и целеустремлённо шёл к достижению названных целей, пока не обнаруживал новые. Он постоянно метался между студенческим театром, городской газетой и обществом охраны животных; однажды чуть не уехал в Тибет, но не нашёл денег на билет и временно отказался от буддистских воззрений. Сейчас, захваченный такой странной и мало кем одобряемой идеей, Митя постоянно искал встреч с новым знакомым.
- Александр, вы обязательно должны это прочесть. Как можно скорее, немедленно. Что? Это, безусловно, очень важно. И не только прочесть, но и встретиться с автором. Он живёт в соседнем городе – пять часов на электричке. Александр, вы меня слушаете? Это невероятно. Вряд ли он опирался на одни легенды, хотя так написано – и зачем они это – цензура? – наверно. Он наверняка что-то знает, догадывается. Вы не смотрите на его известность. Я слышал, это очень приветливый и вовсе не заносчивый человек…
- Митя, я хочу спать.
- Как можно спать в такое время? Когда любой момент может стать роковым… Вот. Я вам оставляю свой адрес. Я переехал – отвратительно шумные были соседи. Скорее прочитайте и заходите ко мне. Эта книга превзошла все мои ожидания. Нет. Я лучше сам к вам зайду. Завтра. Когда прочитаете?
- Какая толстая. (и какие у него могут быть ожидания?) Нет, к завтра никак. Я сам зайду.
- Хорошо, хорошо, только скорее, скорее. Ну, я пошёл, мне ещё статью отдавать в печать… До свиданья,- и Митя выбежал из квартиры так же стремительно, как и ворвался в неё.
Минин попытался снова лечь спать. Но как-то всё не получалось. В голову лезли мысли о ночной прогулке, о странном, уже забытом, сне, о невесте Оленьке, о громкоголосом Мите, резко разорвавшем тот самый сон. «И что это он всё бегает, ищет? Что он ищет на самом деле?... Ах, да, книга, где же она?»
Александр встал и подошёл к столу. 713 страниц в голубых корочках – Михаил Михайлович Синеоков «По ту сторону Моря. Легенды начала Эпохи». Книга включала в себя мифы, легенды, истории, картины от самых древних времён до настоящего, но объединённые одной темой – тайной другого берега и моря, соединяющего его с этим миром. В конце была повесть на 240 страниц, как бы основанная на всех «фактах» и претендующая на разгадку. В надежде прикоснуться к истине Александр решил посвятить день знакомству с её содержанием. Книга читалась легко, к тому же многое Минину было уже знакомо по рассказам родителей, Вернера, по результатам собственного поиска в архивах городской библиотеки. Она собрала в себе все его раздумья, сомнения, все неясности и противоречия знаний о прошлом – всё то, что он накопил и впитал за много лет – всё это было в одной книге, лежащей перед ним на столе.
«…Говорят, первыми сюда приплыли люди из-за Моря. Они основали несколько поселений, которые позже переросли в великие государства. Одни из них расцветали, другие – уходили в небытие. Времена менялись и люди тоже. Постепенно они забыли своё прошлое, забыли Землю, из которой пришли, вместе с её традициями и культурой. Жители Того Мира всё реже причаливали к нашему берегу и постепенно стали легендой. Мало в ком течёт теперь их кровь. Но присутствие Духа ещё хранит память предков и зовёт их Домой…»
На этих словах Минин погрузился в мир грёз. Ему снилось, что он стоит посреди своей квартиры с флягой в руках. И вода в ней шепчет: «Выпусти меня, выпусти, и я отнесу тебя домой». И Александру ужасно захотелось домой, прочь от этих холодных стен, ближе к солнцу. Он открыл флягу, и вода стала наполнять квартиру, выливаться на улицу. Она подхватила Александра и понесла по венам города, мимо чужих окон и дверей, ближе к морю и через него на мягкий берег Дома.
Когда Минин проснулся, вечер уже тонул в сумерках. Он налил себе имбирного чаю, сел в кресло, уставился на силуэт тополя за окном, который постепенно слился с тёмным небом. Александр ушёл всеми своими мыслями в эту темноту. Он ходил по веткам, листьям, нырял в волны неба, вдыхал дым табачных облаков. Из-за башни, зевая, вылезла луна. За стеной опустили крышку рояля. Кто там живёт? Зачем?
*
В среду заходила Оленька, приглашала на ужин в эту пятницу. Спрашивала о здоровье Александра и отметила, что он много работает и ему нужен отдых.
- Нет, нет. Всё в порядке. Сегодня был трудный день, но в целом, всё хорошо.
- Ладно, в другой раз об этом поговорим,- ответила Оля,- Я люблю тебя. До послезавтра.
Она поцеловала Минина в лоб, поправила голубую кофточку и убежала домой.
За что он полюбил Олю, он не помнил, за что она полюбила его, он не знал. Они были знакомы уже четыре года. Постепенно привязались друг к другу. Родственники и знакомые прочили их дружеской любви большое будущее, говорили, что они – хорошая пара и более надёжный союз вряд ли можно будет где-то встретить. Оленька никогда не доводила дела до ссор, старалась избегать конфликтов. Вообще, сложно было сердиться на эту маленькую, улыбчивую девушку, всегда учтивую и вежливую. Всегда аккуратная и опрятная, в выглаженной твидовой юбке, с большими голубыми глазами, она приносила с собой некий уют, когда пекла жёлтое печенье или пирог с сыром, когда вешала зелёные занавески на окна и переставляла стулья. Она, казалось, даже понимала Александра, кивала ему в ответ. Находила нужные слова в трудные часы. От неё веяло спокойствием и благополучием. Да, именно за это, за спокойствие и благополучие он полюбил Оленьку. Но как оказалось трудно вспомнить. Почему? Почему он перестал замечать в ней эти, так нужные ему, черты? «Надо быть к ней внимательнее. Она такая славная. …Да, славная, и только. Куплю ей в пятницу цветы…»
«…Умышленно, неумышленно, но знаний о тех временах почти не сохранилось. Последние записи сгорели в Александрийской библиотеке. Нынешние легенды – память шаманов. Но их никто не воспринимает всерьёз. Никто не поёт песен. …Были ещё песни. Вряд ли сейчас кто-то знает хоть одну. Всё было предано забвению задолго до написания нынешней истории…»
*
Александр забыл купить цветы. Он вспомнил о приглашении только в обеденный перерыв и теперь готовил себя к предстоящим встречам. «…Мне надо быть там к шести. Надеюсь, будет немного народа. Костюм в химчистке – Инфаркт – о чём это я? – работа. Опять работа. – У меня перерыв. – Какой чай будет на этот раз? Приятно. Хоть в чём-то они непредсказуемы… Впрочем, пятница, июль… скорее всего липовый… Наконец-то отдохну от работы. Потом к Вернеру – и спать… Обещали дождь. Цветы. Я забыл цветы… Уже не успею. Куплю торт. Или печенье. Торт или печенье? Или пряники. Куплю пряники с джемом. Оля любит. С яблочным…»
Окна, выходящие на Проспект, отливали красным золотом вечерних лучей. Раскалённая мостовая, наконец, дождалась момента, когда можно выдохнуть пар и теперь в блаженстве раздавала своё тепло стопам пешеходов. Без четверти шесть Минин остановился у высокого дома из жёлтого кирпича. Он посмотрел наверх, на расползающиеся облака – здание, казалось, сейчас упадёт и придавит собой все соседние постройки; фонтан, церковь, скамейки в ближайшем парке, весь город. И это всё существующее вдруг показалось ему настолько непрочным, что невозможно было представить себе пребывание здесь чего-либо живого. Но это живое не только пребывало, оно суетилось, бегало, зарывалось в дыры и выползало из всех щелей, оно даже дышало, или пыталось дышать и этого ему вполне хватало.
Александр поднялся на второй этаж, немного помедлил и постучал в серую дверь. Открыла приятная женщина в коричневом платье, всеми своими чертами: слегка курносым носом, русыми волосами, походкой, жестами очень похожая на Олю, только старше и полнее.
- Здравствуй, Саша. Как приятно снова видеть тебя в нашем доме. Как дела?
- Всё в порядке, спасибо. Да, вам передавала привет Краснова. Она вчера приехала. Звала вас к себе.
- Спасибо. Она погостить?
- Нет, насовсем.
- Как хорошо. Саша, ты всегда приносишь хорошие новости. Ну, пойдём, все уже собрались. Павел ждёт-недождётся разговоров с тобой. А я за чаем.
Минин направился к гостиной. Навстречу ему выскочила младшая сестра Ольги, в белых шароварах, обвешанная бусами и кольцами, из невообразимой причёски торчали две деревянные спицы.
- Сашенька, миленький, что же вы так редко навещаете нас? Неужели стали забывать? Не забывайте нас, Сашенька. Вам мама открыла? А мы думали, вы опоздаете… Ну, идёмте же, по вам все соскучились. Не отставайте.
Так, тараторя, она втянула Александра в комнату и усадила за накрытый стол.
- Папа, я привела тебе долгожданного собеседника…
Павел Петрович весь просиял. Он всегда любил разговаривать с Мининым. О работе, своей, его, об увлечениях и моде, обо всём, что окружало его и других…
- Ну, Саша, я слышал, ты присутствовал сегодня на операции мэра,- выговорил он уже заготовленную фразу, чтоб скорее завязалась беседа.
- Её отложили до понедельника.
- Ведущий кардиолог города. Тобой можно гордиться.
- Спасибо, но вы меня захваливаете. Меня попросили только проконтролировать состояние очередного пациента.
- Но какого пациента!
- Для меня все пациенты одинаковы.
- Но кардиологи не все одинаковы. Ты молодец.
- Спасибо, конечно, за похвалу, но не думаю, что я её вполне достоин.
- Не скромничай, Саша. Хвалят – бери.
- А вы как?
- Вчера очень удачную сделку совершил. Мы скоро, наверно, уедем.
- Да, Оля говорила. Думаете, там будет лучше?
- По крайней мере, уровень жизни выше.
- А как же родная страна? Не боитесь её покидать? Не будете скучать?
- Немного буду, но не надо бояться изменений. Ты же, как я знаю, их не боишься. Всё ищешь? Молодец. Хорошее хобби, мне нравится.
- Значит одобряете?
- Одобряю.
Под общий смех в комнату вошла Оля с мамой. Они несли два заварочных чайника и кипяток.
- Угадай какой? – обратилась Оля к Минину.
- Липовый?
- Да… - Она выразила удивление на своём лице.- Как ты угадал?
- Просто…
- Ты почти всегда угадываешь. Привет.
- Привет,- Александр поцеловал её руку, все сели за стол и тут же погрузились в свои чашки, тарелки и разговоры о перегоревших лампочках и подстриженных газонах, о предстоящей операции и о возвращении Красновой, о жизни города и смерти за его пределами.
Вечер прошёл быстро, но оставил свой лёгкий след в душе. Мягкая атмосфера этого дома всегда благотворно влияла на Минина. И теперь, когда солнце уже ушло за горизонт, он шагал, освободившись от груза прошедшей недели. Небо было ещё светлым и открывало ему только три звезды на востоке. Там же угадывался тонкий месяц. Казалось, по нему скатывался последний луч кончавшегося дня, обещая, что завтра обязательно вернётся.
После поворота налево, направо и опять налево, пол-одиннадцатого Александр был уже у Вернера. Маленькая комнатка с жёлтыми обоями и уже задёрнутыми шторами выглядела одинокой и немного необитаемой, но её хозяин чувствовал себя в ней спокойно и уютно, не обращая внимания на скрипящие половицы и щели в окнах. Вернер сидел за столом и читал. Свет настольной лампы бегал по чёрным строчкам, пытаясь связать их в одну мысль.
- Чаю?
- Нет, спасибо, я только что из-за стола. Что читаете?
- А… очень интересная книга. Синеоков. Слышали?
- Да, да, как раз сейчас…
- Я всё ждал, когда он напечатает..
- Вы с ним общались?
- Да, приятный человек. Всё спрашивал меня о том, что я видел. Хорошо написано. Немного завуалировано, но кто хочет, тот прочтёт и между строк…
- У вас всё в порядке?
- Да. Я веду себя хорошо,- Вернер замялся,- в драки не лезу. Но знайте, я долго не смогу молчать. Молодец, как его… Михаил Михайлович…
- Значит, говорите, это правда?
- Правда? А что такое правда? Что для вас правда? Для меня истиной может быть совсем другое, как и ложью. Вы читали?
- Да.
- Книга укрепила вашу мечту?
- Мечту?
- Да, вы же мечтаете? Только не говорите, что не делаете этого, – будто уговаривая себя, сказал Вернер. И добавил, куда-то в сторону. – День, когда вы забудете свою мечту, станет днём вашей казни…
- В этом ваша правда?
- И в этом тоже.
- Вы хотите туда вернуться?
- Да, конечно.
- И вас выпустят?
- Да, конечно. Ведь я пойду домой.
- Когда?
- С первым снегом. Вы со мной…
- Я не могу бросить Олю.
- А вы и её возьмите.
- А если она не захочет?
- Вы спрашивали?
- Они собираются уезжать из страны.
- Куда?
- Туда, куда я не хочу.
- А вы поговорите с ней…
- Николай Сергеевич, как вы не понимаете. Если вы верите в другой берег, это не значит, что в него верят другие. И ещё более не значит, что они тоже хотят его увидеть и жить там.
- Вы верите?
- Зачем вы меня спрашиваете?
- Вы пойдёте со мной?
- Я ещё не решил.
- решайте, у вас есть время до первого снега.
- Надеюсь, мне его хватит…
- Время так непостоянно.
- Что вы имеете в виду?
- А вы как думаете?
- Я вас спрашиваю.
- Поищите ответ в себе.… И не теряйте мечту. Она вам ещё пригодится.… Сами решите, когда.
Когда Минин возвращался домой, фонари уже не горели. Город спал, и Александр слышал биение своего сердца и мерную поступь кого-то сзади. Улица тонула в распластанных от дома к дому тенях. Шорохом листьев выдавали своё присутствие чёрные контуры лип. Ночной воздух замедлил своё дыхание. Вскоре шаги умолкли. Минин оглянулся – к набережной свернул высокий человек в плаще с поднятым воротником. «Здравствуйте,- мысленно сказал ему Минин,- давно не виделись… и до скорой встречи». Этот господин часто бывал у моря. Зимой – в длинном чёрном пальто, летом – без, под чёрным же зонтом – во время дождя и в шляпе – во время снегопада. Задумчивый и, как порой казалось Александру, печальный. Он, прохаживаясь вдоль линии берега, сидя на скамейке или камне, мыслями своими блуждал где-то далеко от тела, так далеко, что кроме него мало кому было видно. Минину было очень интересно, кто этот человек и о чём он думает. Но за всё время, с тех пор как увидел его впервые, в октябре прошлого года, так и не решился подойти к нему. Поэтому здоровался в мыслях, и иногда господин также незаметно отвечал ему. Где он живёт? И как давно первый раз спустился по ступенькам набережной?
Утро следующего дня опять ознаменовалось улыбкой Мити, прошмыгнувшей в полураскрытую дверь. По пути в гостиную он успел зацепиться шарфом за книжную полку, наткнулся на кресло и чуть не уронил вазу из жёлтого стекла, но вовремя поймал. Остановившись перед зеркалом, он поправил свитер и улыбнулся своему отражению.
- Ничего страшного, просто такой день.
«Как же оно тогда страшно? Когда ты мне дом по кирпичам разберёшь?»- подумал Минин, а вслух сказал:
- Я дочитал книгу, спасибо.
- Что же вы не зашли? Я так и знал, что вы не зайдёте. Решил сам,- Митя попытался выразить сердитость на лице, но не вышло, любопытство взяло верх,- ваше мнение.
- О чём?
- О книге, конечно. Ну, говорите. Как? Что вы думаете? Сногсшибательно. Подумать только, какой там мир. И никто не знает. Но благодаря книге. Сражает наповал. Вас сразило? Меня – да. Она открывает такие возможности. Возможность поиска. Александр, я с вами поеду туда, только позовите. И даже не позовёте, поеду. Более того, нужно организовать экспедицию. Мы должны наладить с ними связь. Объединить наши культуры. Вы только представьте: мост через море.
- Митя, это глупости.
- Как? Вы действительно читали? Это не может показаться глупым. Тем более вам.
- Я не имею в виду книгу, я говорю о твоих выводах. В книге много правды, и ещё больше скрытой правды. Но это не значит, что всем надо рваться в воду. Не все хотят и не всем полезно тонуть в легендах. Это дело каждого. Будь уверен, что если бы правительство хотело, все бы знали о том береге. Многим хорошо и в нашей культуре, и они не хотят знать другого.
- Если правительство не хочет, мы донесём это до людей…
- А Вернер? И ему грозят не только мнения прохожих, не только они считают его сумасшедшим. Ему хотят запретить выход к морю – для выздоровления. Или чтобы своим уходом не подал примера другим,- Александр не раз спасал Вернера из переделок и чувствовал некую ответственность за него, за его благополучие.
- Но мы будем осторожнее. Николай Сергеевич несколько несдержан и опрометчив. Мы учтём его опыт и добьёмся успеха. Кстати, как ваша операция?
- Операцию перенесли…
- Я в восторге от вашей профессии – лечить людские сердца. Я бы хотел быть кардиохирургом.
- Я не кардиохирург.
- Но мне ближе как раз кардиохирург. Раз – и человек здоров, может дышать, ходить, любить.
Лицо Минина посетила улыбка. «Раз – и человека нет, и он уже не дышит, не ходит, не любит. Да ни один пациент не выйдет живым из-под его скальпеля. Впрочем, без сомнения ему бы скоро надоело».
- Не будем о сердцах, Митя, ты хотел дать мне адрес.
- Чей?
- Синеокова.
- Ах да, забыл. Хорошо, что напомнили. Так, так, вот, дом 87. Держите. Когда поедете?
- Как получится.
- Сами зайдёте или вас навестить по прибытии?
- Там видно будет.
- Хорошо, как скажете. До скорого.
- До скорого, осторожно лю…
- Что?- Митя задел головой люстру и по комнате разлился мелодичный звон соприкасающегося стекла.
- Люстра.
- Простите, такой день. До свидания,- и его улыбка уплыла вниз по ступеням, блуждать по улицам города.
Александр снова остался один, наедине со своими мыслями и игрой соседей на рояле. Музыка его успокаивала, вселяла надежду на что-то: на завтрашний день, на сегодняшнее небо, на приближение мечты. «Поеду завтра к этому писателю, вдруг, что хорошее скажет,- подумал Минин,- хочется поговорить с кем-то за пределами этого города».
После полудня прошло уже достаточно времени и солнце несколько сбавило свой пыл. Александр шёл мимо раскаленных стен домов, мимо их зеркальных окон и черепичных крыш. Тени деревьев тянулись друг к другу, цеплялись ветками, шептались о судьбах прохожих. «Этим деревьям очень много лет, в несколько раз больше, чем мне, а тем, что растут у берега, ещё больше. Что они знают об этом мире? И что бы они могли рассказать, если бы я знал их язык? Почему мне неведом язык других обитателей Земли? Неужели его никто не пытался изучить? Впрочем, может, когда-нибудь это удастся…».
Так размышляя, он спустился по ступеням набережной и сел на зелёную скамейку, неподалёку от высокой и сильной липы. Неизвестный ему господин был уже здесь, несмотря на столь «людный» час. Обычно он посещал берег по утрам и поздним вечером. Чего он сегодня ждал? Минин достал альбом и карандаш, нарисовал силуэт высокого человека, смотревшего в глубину моря, пару лип на холме, шипящее в холодной воде солнце, следы босых ног на мокром песке.
Из неба выпали первые капли дождя, потом ещё и ещё. Господин достал чёрный зонт. Дождь забарабанил по его материи. …И откуда он знал, что будет дождь? Весь день было необычайно ясно…. Александр закрыл альбом и поспешил домой, шлёпая по свежим лужам, только что родившимся на этом жёстком, безжизненном асфальте.
Без десяти девять. За стеной снова проснулась музыка. Она рисовала в воображении картины старых лесов и юной травы на зелёных лугах, тонкого, но полного силы и стремления ручейка, вытекающего из-под большого валуна, сладких солнечных лучей, ласкающих всё вокруг. Александр уснул.
Туман разливался по всей земле. Справа и слева. Он полз от воды и, казалось, не знал себе предела. Минин и Вернер стояли на берегу и ждали прилива. Волна бесшумно накатила на песок. Александр пошёл вперёд. По щиколотку, по колено. Тёплая вода снимала усталость многих лет и манила идти всё дальше и дальше.
Похоже, Вернер где-то подотстал: он не ответил на последний вопрос.
- Николай Сергеевич…
Но Николая Сергеевича не было ни у оставленного берега, ни у надвигающегося.
- Николай Сергеевич, где вы?- крикнул Александр.
Туман ловил его слова, проглатывал и душил своей плотностью. Вокруг была тишина. Казалось, весь мир уснул. Вокруг не было ничего, кроме тумана, белыми лохмотьями поднимавшегося всё выше. Его волокна цеплялись за руки, липли к глазам…
- Николай Сергеевич! Вернер! Вернер!
Минин был один во всём мире, огромном, пустом. Его охватило чувство безысходности и страха. «Что я здесь делаю? Зачем?»
- Вернер, вернитесь. Что за шутки?
Но шутки вовсе не хотели казаться шутками. Туман не таял, а только сгущался белой ватой вокруг. Чей-то силуэт справа… Александр направился к нему, но наткнулся на торчащий из воды камень, поскользнулся. Солёная вода попала в рот. «Может, это мои слёзы?» Он повернулся и побрёл назад, к берегу, но берега тоже не было. Вода всё ещё доходила ему до колен. «Вода, везде вода. Неужели ей нет конца»…
Ветер настойчиво пытался прорваться внутрь, заставляя неистово стучать форточку. Минин открыл глаза.
- Сон. Это был только сон.
За окном светало. Сквозь серую пелену пробивались первые лучи солнца.
*
Синеоков жил в небольшом двухэтажном доме на краю города, в десяти минутах ходьбы от вокзала. Вдоль дороги росли оштукатуренные бледно-жёлтые и рыжие дома, между ними протискивались пирамидальные тополя. Их листва, жадно ловя утреннее солнце, отливала начищенным мельхиором.
- Кто там?
- Минин. Я вам вчера звонил.
- А, помню, заходите, пожалуйста.
Дверь открыл приятный человек лет пятидесяти, плотного телосложения, с коротко постриженными, слегка подёрнутыми сединой волосами и ясными ярко-голубыми глазами. Минин вошёл в хорошо освещённую комнату. На бежевых стенах висело несколько зимних и осенних пейзажей. Выдержанная в одном стиле мебель тёмного дерева придавала пространству строгость и в тоже время некий уют и спокойствие.
- Вы случайно не родственник того самого Минина, исследователя Арктики?
- Это было так давно, и нет точной уверенности, но мама говорила, что мы являемся его прямыми потомками. После замужества она оставила свою девичью фамилию и её же дала мне.
- Немного необычно для нынешнего времени. А вы сами посещали географические пункты, названные вашим именем?
- Моим?- Минин усмехнулся,- мама посещала. Все. Она и меня хотела свозить, но… не успела. После её смерти я так и не собрался. Она часто вспоминала шхеры, хотела ещё раз подняться на гору.
- Простите, я возбудил в вас печальные воспоминания,- сказал Синеоков.
- Ничего. Всё уже в прошлом,- Александр помолчал минуту, блуждая по закоулкам памяти,- Она погибла в автокатастрофе. Я в это время проходил практику в другом городе. Отец долго не мог пережить её потери.
- А сейчас?
- Он умер полгода назад. Инфаркт. Нелепо.
- Кофе будете, Александр Александрович?
- Львович. Да, спасибо.
- И что вас привело ко мне?
- Ваша книга, то, что в ней написано…
- Вас интересует, на сколько она опирается на легенды? Или на реальность? Или сколько в ней правды?
- Да, и то, и другое, и третье… и ещё кое-что,- Александр немного замешкался в нерешительности называть ли ещё одну причину, может быть самую важную причину.
- Что?
- Можно ли найти где-либо эту реальность? И где? И…
- И как добраться до другого берега, - закончил за него Синеоков.
- Да, но откуда вы…
- Иначе вы не пришли бы ко мне.
Наполнявший до того пространство кухни и побирающийся в комнату аромат, наконец, обрёл форму в белом фарфоре.
- Александр Александрович, ваша чашка.
- спасибо. Ну так что вы думаете о другом береге?
- Он безусловно есть.
- И на чём вы основываетесь?
- На том же, на чём и вы. На догадках и мечтаниях. Разочарованы?
- А как же мифы, легенды? Знание истории.
- Всё сгорело, утонуло. Бумага весьма недолговечна.
- Но что-то осталось?
- То, что осталось, даёт повод для догадок и только, это лишь еле уловимый запах прошедшего.
- Неужели всё исчезло? Что-то должно было остаться.
- Что-то осталось. В моём сердце, в вашем, ещё в чьём-то.
- Но это не знания, а чувства.
- Именно они дают нам возможность верить в то, что где-то там море упирается в берег. Легенды создавали такие же люди, как и мы с вами.
- Но почему мы утратили связь? Чем плох был для нас тот мир?
- Ничем. Можно догадываться, что он был чем-то хорош. Наша культура уже сильно отличалась от той и… правители не захотели лишаться своих подданных в пользу дальних родственников. Они решили создать свой мир, единственный для его обитателей. Единственно-правильный, единственно-возможный. Таково моё мнение.
- Значит, они всё знают и поэтому убеждают нас в том, что это выдумка, бабушкина сказка.
- Они знают, что должны убедить нас в этом, но правда им доступна не более, чем нам. Всё уничтожили, в том числе для них, а устные знания постепенно истёрлись. Они более остальных уверены в существовании того Мира. И они всегда будут об этом помнить, чтобы не потерять своих «подопечных».
- И все слепо верят.
- Вы считаете, им надо рассказать?
- Не думаю. Они эти сказки с детства слышали и вполне довольны своим существованием. И не надо им никакого моря и никаких чаек. Все они: юристы, политики, торговцы, домохозяйки, - все они ходят по кругу. Будильник. Завтрак. Пыльные улицы. Работа. Кофе. Бумага. Обед. Бумага. Деньги. Кофе. Пыльные улицы. Магазин. Деньги. Продукты. Улица. Дом. Ужин. Телевизор. Кофе. Сон. Будильник. Завтрак. Магазин. Обед. Книга. Театр. Ужин. Завтрак. Обед. Ужин. Кино. Театр. Кино. Они все куда-то спешат. От дома к дому, от улицы к улице, через парк к друзьям, родственникам. Они спешат домой, чтобы выпить стакан сока и пять минут посидеть на стуле. Взад-вперёд, вправо-влево, вперёд, назад. От руки к руке. Вверх по ступеням. И они счастливы жить этой жизнью. Они рады каждому дню рождения и не мыслят себе существования, лучшего, чем это.
- Да, я с вами согласен,- Синеоков слегка улыбнулся,- но что же в этом плохого? Каждый выбирает сам, какой жизнью ему жить.
- Да, да. Я ничего не имею против. В их жизни нет ничего плохого, по крайней мере для них. Я даже в каком-то смысле завидую им. Они видят смысл в своей жизни, в своих действиях. Они говорят: «Относись ко всему легко». Они корят друг друга за ошибки, обижаются, но снова и снова повторяют: «жизнь хороша». И я так говорил, и говорю, и казню себя за глупые ошибки, за то, что сделал не так. Иногда я чувствую, как чужды мне все эти люди. Если бы у меня был другой цвет кожи или другой цвет волос, глаз. Если бы я был другой расы или национальности, я бы мог хоть как-то объяснить себе… Но я такой же, как и все.
- Вы хотели бы отличаться от них?
- Может быть я болен меланхолией или какой другой, более серьёзной болезнью.
- Так вы бы хотели?
- Не знаю, но это было бы неплохим объяснением.
- Вы ищите различия во внешнем. Загляните внутрь – и там найдёте отгадку. Вы слеплены из другого теста.
- Но на кого тогда я похож?
- А как вы сами думаете?
- Как я думаю? Я никогда об этом не думал,- Минин помолчал с минуту,- Сложно. На Вернера чем-то похож. Почему-то я чувствую за него ответственность. На Митю Васильева, немного на господина в чёрном пальто – он часто бывает у моря. На вас чем-то, мне кажется. На… Ещё, наверное, на кого-то похож, но не знаю, на кого. Я действительно болен?
- Я тоже думаю, что мы с вами похожи, зачем тогда вы пришли ко мне? А о болезни я судить не могу, я не врач. Вы устали, возьмите отпуск. Вы, вроде, кардиологом работаете. Почему вы выбрали эту профессию?
- Когда-то давно, ещё в детстве. В общем, у моего дедушки была стенокардия, несколько инфарктов. Я спросил его: «Почему у людей болят сердца?»
«Это случается, когда у них сильно болит душа».
«Значит, у тебя тоже болит душа? Почему?»
«Потому что умерла твоя бабушка, а я её очень любил».
Иногда ночью дедушка плакал. Я хотел ему как-нибудь помочь, но не знал как. Когда он умер, я решил, что буду лечить людские сердца и может быть так, снаружи, смогу немного помочь их душам. Как я позже понял, этого нельзя было сделать. Тогда я стал лечить сердца, чтобы продлить людям жизнь и тем самым дать им ещё время на самоизлечение души.
- Знакомые слова. Один хороший друг говорил мне так когда-то.
- Кардиолог?
- Да. Но он вскоре разочаровался. Его пациенты использовали возвращённое здоровье для того, чтобы снова его тратить.
- Многие возвращаются лечиться несколько раз, так и не находят причину болезни.
- Александр Александрович, а вы? Вы нашли причину своей болезни?
Минин поднял глаза на собеседника. Ему показалось, что Синеоков знает ответ. Почему он не написал его в книге? Тогда Александру не пришлось бы ломать голову над принятием решения. Он просто последовал бы легенде… зачем Синеоков спрашивает о том, о чём и так знает?
- Я не уверен, что это та самая причина. Порой мне кажется, что я оказался не в то время не в том месте. Или я просто ещё недостаточно повзрослел.
- Не все сумасшедшие – искатели, и не все искатели сумасшедшие. Может быть, я тоже всё ещё ребёнок, если переписываю сказки. Знаете, почему я стал писателем? Хотел, чтобы старые легенды когда-нибудь ожили. И для этого сам стал оживлять их на бумаге. Я писал о том, чего мне не хватало. О несуществующих странах, о древнейших государствах, об островах без определённой широты и долготы, о чём-то, что находится между прошлым и будущим, и в тоже время, с чем мы никогда не соприкоснёмся. Вы что-нибудь когда-нибудь писали?
- Немного. В студенческие годы. В основном стихи.
- А сейчас?
- Нет. Ничего. Я бросил. Глупые они какие-то.
- Глупые, говорите? Я тоже начинал со стихов. И они тоже казались мне глупыми. Впрочем, и нынешнюю прозу я не считаю шедевром. А вам как?- писатель лукаво улыбнулся.
- Пусть и не шедевр, но точно не глупая. Я почитал многое из вашего творчества. Мне нравится. В нём что-то близкое моему сердцу. Не знаю что, но так приятно читать.
- Наверняка и ваши стихи будет приятно кому-то читать. Принесите как-нибудь… Мне было бы интересно с ними познакомиться. Кстати, в этот четверг будет выставка современного искусства. В вашем городе. Собираетесь?
- Может быть.
- Приходите, будет интересно, и вам полезно. Посмотрите, какими глупостями занимаются другие люди,- Синеоков засмеялся,- будут и мои работы, и я сам соответственно. Приходите, мне будет приятно вас там видеть.
- Хорошо, постараюсь.
- Через сорок минут отправляется ваш поезд. Хотите кофе на дорожку?
- Нет, спасибо.
- Не расстраивайтесь и не корите себя… у вас ещё будет время набраться мудрости… и не прекращайте искать,- На лице Синеокова всплыла мягкая улыбка,- приятно было с вами побеседовать.
- Мне тоже, спасибо. И кофе у вас очень вкусный.
- Надеюсь, мы скоро увидимся.
Улыбка Михаила Михайловича осталась за дверью, но тепло этого человека и пленительный аромат кофейных зёрен Минин понёс дальше, мимо окон с жёлтыми занавесками, мимо серебряных тополей, к железнодорожным путям.
Когда он вернулся в город, было уже около пяти вечера. Медленно просыпались тени знакомых домов. Гул суеты нарастал, грозя вот-вот достигнуть своего пика и несколько оглушая Минина по сравнению со спокойствием и размеренностью его предыдущего места пребывания. У площади его догнал запыхавшийся Вернер, упорно старающийся не упустить талое мороженое. Сдержать возбуждение ему уже не удавалось.
- Вы вчера видели её?
- Кого?
- Радугу. Вы же вчера ходили к морю. Я видел.
- Нет.
- Как? Вчера, после дождя. Огромная, в три радуги.
- У меня не было зонта, и я ушёл с набережной. Я не видел.
- Жаль. Я думал, вы дождётесь. Я был,- Вернер замялся, припоминая причину своей задержки,- в общем, я пришёл, когда ливень кончился… Она была великолепна. Она вселяла надежду. У меня сердце зажглось. Потрогайте,- он приложил руку Минина к своей груди,- как колотится. Она вдохнула в меня новую жизнь. Александр Львович, Я больше не могу ждать… Двадцать девятого прилив. Вы пойдёте со мной?
- Двадцать девятого? Так скоро. Через полторы недели,- Александр остановился в недоумении. Он знал, что Вернер хочет уходить, и знал, что позовёт его с собой. Его самого манил тот берег, но так скоро… Минин не готов был принять решение. И как быть с Олей. Как ей сказать? Как с ней расстаться? С ней пришлось бы расстаться, тем более она собиралась уехать из страны и тоже звала его с собой. И работа, и карьера. Вернер звал его забыть эту жизнь и найти новую… Но найдётся ли она? Есть ли эта жизнь? Там, за линией горизонта. А если нет? Сможет ли он вернуться и продолжать прежнее…
- Вы не можете решить?- Вернер сам ответил на свой вопрос,- Не спешите. Подумайте. Послушайте своё сердце, Александр Львович.
- Да, мне надо подумать.
- И всё же, жаль, что вы её не видели. Она… эх, не передать словами,- Белая капля мороженого упала на пыльный ботинок Вернера.- Ну вот. Грязнее некуда. Хорошо, что я вас встретил. Вот ваш дом. Сегодня я провожаю. До свиданья.
***
ЧАСТЬ 2
ЧТО ПОДАРИТЬ НА ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ.
***
Значит, он ждал радугу. Он знал, что будет дождь, потому что знал, что будет радуга.
Один я не знаю, что здесь делаю. Чего хочу от жизни. Ещё недавно я думал, что знаю её смысл, что живу ради жизни. А теперь я в этом сомневаюсь. Если жить только ради жизни, то где она будет, эта жизнь? Похоже, я утратил свой смысл и не знаю, где его искать. Может, если бы я видел эту радугу, я бы понял, что она меня куда-то завёт. Она дала бы мне новую жизнь, как Вернеру, как, возможно, и этому господину. Она бы сказала мне, чего я хочу. Как всё это глупо.
Мне необходимо сделать выбор между неизвестностью и стабильностью, тем, что может не быть и уверенностью в завтрашнем дне. Хотя, как я могу быть уверен в завтрашнем дне, если я даже в себе не уверен. Я не знаю, куда иду, зачем, сколько ещё шагов должен сделать? Найду ли я то, что ищу? Что я ищу? Я разрываюсь от этой неясности. Может, я просто боюсь, боюсь рискнуть, боюсь что-то потерять или, наоборот, найти. Во вторник день рождения клиники. В четверг – выставка. В пятницу я обещал зайти к Оле. Суббота, воскресенье, понедельник… А потом – двадцать девятое. Если Вернер действительно хочет уйти двадцать девятого, другого шанса у меня нет.
А может, этот Господин ничего не ждёт ни от моря, ни от другого берега, а только ищет вдохновения для написания нового романа? По крайней мере, ещё немного времени у меня есть. Совсем немного. Надо поговорить с Олей, вдруг что подскажет. Если поймёт. Если я сам могу что-либо понять…
Вечер плавно вырос в ночь. В щели пробирался ветер и со сквозняком выходил в другое окно. И уже там, снаружи трепал и рвал тонкие ветки, провода, поднимал пыль, кружился с нею над крышами домов и бросал вниз, туда, где уже все спали.
Утро наступило быстро. Сон Минина был неспокойным, и теперь он ощущал ломоту во всём теле. Солнцу тоже, видимо, не хотелось выходить из-за туч. Небо было затянуто серой пеленой и шептало о возможном дожде.
В отсутствии солнечных лучей клиника казалась серой, холодной и безжизненной, но внутри всё кипело и бурлило. Подготовка к операции – и кого? – мэра! – это не шутка. От неё зависит не только жизнь человека, но жизнь высокопоставленного лица и от этого ещё больше репутация лечебного заведения. Через несколько часов о ней будут говорить все газеты и телевизионные каналы. В случае особой удачности клиника получит дополнительное инвестирование. Эта живость и суета поднимала Александру настроение, будила в нём активность, разгоняла тоску и сомнения. В коридоре его догнал молодой врач, не так давно окончивший медицинскую академию. Он год работал кардиологом вместе с Мининым, и между ними сложились хорошие, ровные отношения. Они быстро сработались и были одними из самых «популярных» врачей клиники.
- Александр Львович, у тебя сегодня «великий» день,- он улыбнулся,- волнуешься?
- Нет, это ведь не первое моё присутствие на операции.
- Но мэр.
- А чем он отличается от других? Внимания от его должности у меня не прибавится, квалификации тоже.
- Значит, не волнуешься. Эх, мне бы хотелось тоже туда…
- Всё ещё впереди.
- А ты бы сам хотел быть хирургом?
- Нет. Чего-чего, а резать я не смог бы. Даже на благое дело.
- А я бы не отказался попробовать. Здесь некий риск… Можно даже сказать - азарт.
- Никита, Держи свой азарт в руках. Вряд ли он понравится твоим пациентам.
- Не волнуйся, всё под контролем,- Никита лукаво посмотрел на Минина и добавил. - А завтра будет праздник. «Не пейте много, дорогие сотрудники».
- Угу. Огромный день рождения. А потом уйду в отпуск. Устал.
- Правильно. А я осенью – в жарких странах побывать. А ты?
- Сяду в лодку и уеду думать.
- ???
- Я ещё не решил. Для начала высплюсь, а там видно будет.
Минин внёс свою улыбку в операционную. Кафельная плитка. Стол. Кафельная плитка. Прожектор. «Не хотел бы я оказаться под этими лампами». Монитор. Бумага.
- Ну что. Великий Мерлин готов снимать кардиограмму,- произнёс он вслух.
- У Александра Львовича сегодня хорошее настроение,- из-за ширмы вынырнул высокий светловолосый мужчина, надевавший повязку.
- У товарища хирурга, я смотрю, тоже.
- Просто последнее время ты слишком много думаешь.
- Ты считаешь, это так плохо?
- Море коварно.
По операционной прокатились волны смеха.
- Паша, не заедайся,- сказал ещё один, только что зашедший хирург.
- А вот и наш главный «оператор». Проходите, Семён Петрович, только вас и ждём.
Семён Петрович выразительно посмотрел на Павла.
- Хорошо, больше не буду.
ввезли пациента.
пять минут.
всё готово?
наркоз.
- Саша, я недавно видел тебя на набережной с альбомом,- сказал Павел.- Не хочешь отобразить нашу клинику? Или ты специализируешься только на побережьях и мифах. Ты погрузился в море с головой или ещё думаешь вынырнуть?
- На счёт рисунка – тут ты предугадал мои намеренья, завтра принесу. Будет некоторый подарок на день рожденья.… А моё отношение к морю, извини, но тебя не касается,- сухо ответил Александр.
- Ладно, не обижайся, я просто за тебя волнуюсь.
- Волнуйся лучше о своей работе,- сказал Семён Петрович,- заканчивай болтовню и бери в руки инструмент.
пять минут.
десять.
скальпель.
зажим.
- Минин как у тебя дела? Вернее, у пациента?
- Стабильно.
ещё пять.
ещё десять.
- Чёрт, у меня шнурок развязался.
- Завяжи.
- Ха-ха. Не могу… Завяжите кто-нибудь, а то я упаду.
- Держи лучше скальпель крепче.
пять.
десять.
зажим.
ска…
- Черт, перчатка порвалась.
- Паша, да что с тобой сегодня? Иди переодень. Осторожно. И шнурки завяжи.… Смотри, мэра не придави.
Раздался грохот, дребезжание железа.
- Да что с тобой такое? Паша, скорее,- Семён Петрович начинал волноваться,- Ты мне нужен. Какая глупость, провалить всю операцию из-за шнурка.
- И перчатки.
- Скорее…
пять минут.
десять.
зашиваем.
пять.
десять.
Минин вышел из операционной. Гладкий кафель пола, матовые стены, обычно немые и безупречные, отражали каждый вскрик и вспышку фотоаппаратов. Репортёры жужжали, тарахтели, повизгивали и подпрыгивали в ожидании открытия заветных дверей, еле сдерживая себя, чтобы не ввалиться в область между жизнью и смертью. Не отвечая ни на чьи вопросы, Александр протиснулся между двумя микрофонами и поспешил удалиться.
Какие они мелочные. Как бессмысленно то, чем они занимаются и как глупо они это делают. Несколько часов назад Минин, казалось, снова любил их, снова разводил пустые разговоры в буфете, снова понимал смысл их жизни: выучиться, сделать карьеру, уйти на пенсию. Это делать казалось легко и естественно. Но сейчас на него навалилось огромное чувство усталости, утомление, как от продолжительного рытья канавы в каменной почве, только это утомление было не физическое, а душевное. Отказаться бы от всего этого, чужого и чуждого. Отказаться бы от их смысла жизни, от бесконечного потока автомобилей, от бесчисленности казино и развлекательных домов, от бескрайней власти материальных ценностей над мыслями города.
*
Один, два, пять, девять, десять. Три, четыре, шесть, девять, двадцать. Сорок ступеней до третьего этажа. Распахнулась дверь соседней квартиры, выпустила мягкое облако с запахом корицы. Облако проплыло сквозь Минина, заглянуло ему в душу и поплыло дальше, вниз по ступеням, на улицу, в надежде опьянить первого встречного прохожего. Вслед за облаком пулей вылетела белокурая девочка лет шести, в бледно-жёлтом платьице, подарила Минину свою улыбку и убежала догонять запах корицы. Как бы звали эту девочку на языке тех, кто живёт на другом берегу, девочку, в волосах которой играет солнце?
Тёмный коридор. Бледная вспышка в зеркале – отражение окна ближайшей комнаты. Кажущаяся тишина. Один, два, три шага. Слепящее солнце просачивается сквозь стёкла. На улице гудят машины, что-то тарахтит – опять прорвало трубу, за стенкой надрывается телевизор, пытаясь докричаться до глухой старушки. Каждый день включает Марья Фёдоровна это чудо техники и каждый день пытается уловить смысл еле-слышимых движений. Раз в два дня к ней приходит Машенька, приносит продукты. Кроме неё старушка никого не помнит по имени. Раз в две недели Маша приносит новую книгу – «лёгкий рассказ». Марья Фёдоровна плохо спит ночами. Раз в два года во дворе меняют трубы. Перекапывают землю. Экскаватор пыхтит, барахтается. А после разбрасывают семена травы - и на месте недавней разрытости снова бушует зелень. В следующее лето здесь появятся белые и розовые цветы, а ещё в следующее приедет экскаватор. В городе осталось мало деревьев. Их ветки нависали над проезжей частью – отрезали, чтобы ставить транспорт ближе к тротуару. Обрезали и над тротуаром, чтобы ходить ближе к дороге и считать всех тех, кто на четырёх колёсах проносится мимо. Чтобы не портить вид лысоватым частоколом, вырубили всё то, что осталось.
Справа, слева, из-за двери – отовсюду проникал голос технократического мира. Город жил своей жизнью. Минин закрыл глаза – города нет – город есть – города нет.
Вечер. Ночь. Утро. Ночь. Утро. Чем больше думаешь, тем больше сомневаешься. Чем больше думаешь, тем ближе решение.
«Как бы ни был я устроен в этой жизни, в этом городе, стране, сколько бы ни было у меня знакомых и начальников, я никогда не буду чувствовать себя уместным среди них. Это не мой дом, и я в нём неловок. Я как будто одет не по размеру. Я всё время спал, не уделяя должного внимания своему сердцу, так увлёкшись чужими. Мне надо найти дом для моего сердца. Как далеко он, когда смотришь с набережной, и как близко, когда закрываешь глаза».
Никогда ещё так легко он не представлял себе другой берег. Никогда ещё он не был так уверен в своём желании добраться до него. И эту уверенность Минин старался удержать всеми силами, чтобы не исчезла так же внезапно, как появилась. Не испарится ли она в самый ответственный и важный момент? Устоит ли перед давящей просьбой остаться, перед знакомым взглядом Ольги Павловны, перед логичными советами всех остальных. Сохранит ли себя при встрече с неизвестностью, рядом с синей глубиной, к которой никто не смеет прикоснуться, единственной, сохранившей себя в первозданном виде, солёной водой, единственной потому, что только к ней большинство людей боится подойти ближе, чем на сто сорок три метра, ближе, чем каменные ступени набережной.
Ужин. Завтрак. Обед. Ужин. Завтрак. Чем больше думаешь, тем больше проверяешь свою уверенность.
А если там ничего нет? Если там нет даже берега? Если Вернер и Синеоков ошибаются, если все мифы и легенды – это только выдумка. Если я только захочу вернуться назад. Но у меня не будет такой возможности, я не смогу сделать обратного хода. Есть только один путь – путь отказа от всего прошлого, от этого глупого и неестественного существования, от фальшивых отношений и шаблонных фраз. О небо, дай мне знак, что я найду то, что ищу.
Вечер. Ночь. Утро. Пять. Семь. Десять. Пятнадцать. Полчетвёртого. А ну его, этот галстук. Два поворота ключа. Интересно, как это – закрывать дверь в последний раз? Отпускаешь дверную ручку – и ни с ней, ни с дверью, ни со всем, что осталось невидимым, тебя уже ничего не связывает. Но сегодня я ещё вернусь, вернусь, чтобы решить, когда уйти.
*
Пять. Десять. Семнадцать. Тридцать девять ступеней и ещё одна. Здравствуй, солнце. Сколько людей помнит, как ты выглядишь? Сколько из них не прячет свои глаза от твоих лучей за толстыми тёмными стёклами? Сколько из них всё ещё встречает тебя по утрам?
Двести пять шагов до первого перекрёстка. Ветер трётся о щёку. Десять минут вдоль трамвайной линии. Направо. Через парк. Мимо ровными рядами посаженных деревьев, мимо бледных скамеек вокруг фонтана, мимо квадратных клумб с красными цветами, снова мимо деревьев – три метра от ствола до ствола. Снова вдоль трамвайной линии. Пятиэтажное здание из стекла и бетона. Гладкие двери. Скользкие ступени.
- Здравствуйте, проходите. Я вас по телевизору видел. Вы нашего мэра лечили. Александр… Львович? Приятно вас здесь видеть,- расплывшийся в улыбке швейцар открыл дверь и проводил долгим взглядом новую знаменитость.
В выставочном зале было много народу. Разодетые дамы, чисто выбритые кавалеры. Все одеты по последней моде. Один цвет. Один размер. Один фасон. «Где ты покупала эти туфли?» - «В торговом центре на Площади» - «Я тоже» - «Последняя пара. Я боялась, что не успею. Так волновалась» - «Тебе идёт». Они ходили от картины к картине, от стихов к цитатам из рассказов, и снова к картинам, и снова к стихам. К картинам. К стихам. К вазам. К картинам.
- Вы только посмотрите! Чудесно. Какая идея! Цвета. Особенно тут, в правом верхнем углу. Великолепно!
- Где? О, да. Превосходно.
- Без сомнений.
- Невообразимо.
- Какой талант.
Вокруг восхищающейся дамы образовалась целая толпа новоявленных почитателей. Дама продолжала:
- Я бы не пожалела за неё двадцати тысяч. Какая концепция! Какие краски!
- Я бы дала тридцать.
- Сорок.
- Пятьдесят, не меньше. Как название?
- Там что-то написано, неважно. Что? Автора? Не знаю. Какая разница… Великолепно. Грандиозно.
Дама отплыла к следующей картине. Остальные ещё некоторое время восхищались, потом тоже рассосались, время от времени отсылая встречных знакомых к «вон той картине, рядом с входом во второй зал».
К Минину подошли Оля с мамой и Красновы.
- Саша! Привет. А мы тебя из трамвая видели, - сказала Оля.
- Опять пешком? – старшая Краснова усмехнулась,- всё ещё ходишь пешком?
- Что в этом плохого?- удивился Александр.
- Плохого? Это глупо. В каком веке ты застрял? Я слышала, ты всё ещё ходишь к морю. Расскажи-ка мне об этом странном объекте…
- Мама. Ах, зачем вы? Такие глупости. Вам действительно это интересно? Тратить время на такую несуразность. Даже думать об этом неприятно,- младшая Краснова выразила на лице отвращение.
Она была ровесницей Ольги. Долгое время вместе с семьёй жила в столице. Там же нашла себе мужа. Оттуда же привезла его сюда. Привыкшая жить в роскоши, она не знала жизни, иной, кроме жизни развлечений и походов по магазинам, и радовала этим своего мужа. Радовала тем, что жена его современная, красивая и верная за дозволенность быть такой.
- Мама?
- Ну что ты заладила? Мама да мама… Я же не серьёзно. Сдалась мне эта штуковина на окраине города. Ничего в ней нет. Только вода, а воду можно найти и дома. Вон сколько её в ванной, в кухне. Поверни ручку крана – и польётся. К тому же дома она пресная, а тут... Ни к чему не пригодная. И что ты в ней нашёл, Саша? Ах, мне искренне тебя жаль.
Искренне? Александр не знал, куда деться от этих дам. Он искал глазами кого-нибудь, к кому можно было бы подойти, но не находил.
- О, Анна Григорьевна, не будем об этом,- Оля попыталась смягчить ситуацию, которая вот-вот могла обернуться грандиозной ссорой,- Где ваш муж? Он не пришёл?
- О да, он далёк от искусства. Ему бы только сесть перед телевизором и отдохнуть. Он же так устаёт от службы, а тут ещё переезд. Столько бумаг. Вы же знаете, как заняты эти политики.… А Павел Петрович что же?
- Он неважно себя чувствует… тут столько народу….
Три. Пять. Семь. Двенадцать минут нелепого присутствия при нелепых разговорах…
- А что Вера Иванова? Мы так давно здесь не были, что совсем выпали из текущих событий. С кем она сейчас? За мужем? Наконец-то…
… наконец-то. Минин увидел Синеокова, извинился перед дамами и поспешно удалился. Наконец-то он лишён возможности быть послушным слушателем.
Синеоков находился метрах в пятнадцати от него и с кем-то очень оживлённо разговаривал. Лицо его собеседника скрывала массивная колонна, со всех сторон увешанная весьма абстрактными картинами.
Пробираясь между благоухающих женщин и уже давно желающих отойти покурить мужчин, Александр наткнулся на Митю. Ливень разнородных вопросов, восхищений и собственных намерений обрушился на Минина. Но, на сколько он был насыщенным, на столько был и кратковременным. Студент очень скоро отвлёкся на чей-то вопрос о деятельности организации охраны животных и тут же забыл о стоящем рядом знакомом. Минина это вовсе не огорчило. Он снова отыскал глазами писателя и, несколько неуверенно, стараясь не мешать беседе, подошёл к нему.
- О, здравствуйте. Очень рад вас видеть. Всё ждал, когда же вы придёте,- Синеоков расплывался в улыбке и каждой частичкой тела излучал прекраснейшее настроение,- Я вас не представил.
Он посмотрел на своего собеседника и, указывая на Александра, сказал:
- Александр Александрович. Минин. С недавнего времени весьма известный человек. Его по всем каналам уже успели показать.
- Ты же знаешь, я не смотрю телевизор,- ровно ответил его собеседник.
- Да, забыл. Но, может, ты что-то слышал о нём… А это,- Синеоков обратился к Минину,- мой давний и очень хороший друг. Тоже кардиолог. Только он предпочёл своей прямой профессии искусство.
- Не льсти себе. Я читаю лекции в Медицинском и всё ещё навещаю кардиоцентр… Но у нас ещё будет время об этом поговорить.
Всё это время Александр был как в тумане и даже не расслышал имени представленного ему мужчины. Или он вовсе не был ему представлен? Он смотрел перед собой и не верил своим глазам.
Как похож… И в то же время… В собеседнике Синеокова он узнал того самого Господина. Но как он был непохож на того одинокого человека, всматривающегося в самую далёкую даль – даль, соединяющую два голубых пространства, так что нельзя было различить, где кончается одно и начинается другое. Перед Мининым стоял тот самый господин, живой, настоящий. Так близко, как никогда раньше. Он смеялся, шутил и казался полной противоположностью того, кто остался на берегу. И Минин подумал бы, что обознался, если бы не одна маленькая деталь, столь незначительная, что вряд ли кто из остальных гостей мог её заметить. Крохотная точка где-то там, в глубине зрачка, в глубине души – маленькая капля печали, тоски по чему-то недосягаемому. И эта капля была так искусно прикрыта безупречной улыбкой, что никому бы и не пришло в голову, что вот он, этот самый человек ходит вечерами на набережную и не отрывает взгляда от того, чего никому, кроме него не видно.
- Я подойду попозже,- сказал господин Синеокову и в ответ на удивлённый взгляд Минина добавил,- Каждый смотрит на мир из окон своей башни. Лучшим советом для вас будет ваше решение.
Александр проводил господина долгим взглядом. И после, в течение всего времени пребывания на выставке ещё не раз обращал на него своё внимание, каждый раз удивляясь, как мог он быть тем самым человеком с побережья. Молчаливым. Одиноким. Неизвестным. Сейчас он был окружен максимальным вниманием со стороны весьма почтительных персон. Со стороны весьма общительных… мужчины выражали ему своё уважение, женщины – восхищение. И он всем улыбался, всем приветливо отвечал. Он подписывал свои книги и отдавал их в руки восторженных дам, которые хотели бы быть с ним в более чем дружеских отношениях. Он разговаривал с их кавалерами о политике, искусстве. Казалось, что у него нет и не может быть проблем, что его жизнь устроена максимально удачно.
- Ну что,- обратился к Минину Синеоков,- как вам здесь?
- На мой неопытный взгляд вполне интересно. Некоторые экспонаты даже очень ничего,- он засмеялся.
- Главное, что вам весело.
- Кое-что кажется очень пустым, напрасным маранием кисти, пера. А другое… кажется наполненным глубоким смыслом. Оно цепляет, заставляет задуматься. Я видел там вашу фотографию.
- Которую?
С домом. Такая уютная, ненавязчивая. Так и хочется постучать в дверь… Где вы его нашли?
- В одной деревне. Был проездом. Там ещё где-то должны висеть две моих фотоработы. Из той же деревеньки.
- Обязательно поищу. Да, Михаил Михайлович, я вам принёс тетрадь,- Минин дал ему старую тетрадь в потёртой тёмно-синей обложке. На первой странице был нарисован закат в горах и подпись: «В день твоего совершеннолетия. Мама».
- А я всё думал, принесёте вы или нет. Я обязательно почитаю накануне. Я остановился в гостинице на неделю. Заходите, скажем, в выходные…
- Каким искусством занимается ваш друг?
- А? Да… Он очень разносторонний человек. Я таких почти не встречал. Хотя, на выставке представлено мало его работ, не все их понимают. Но вы походите по залу, посмотрите, почитайте. Думаю, вам понравится. В его работах совсем другой дух, нежели в моих. Другой, особенный… Мне никогда не уловить его… – он ненадолго задумался, – «в день…» Я обязательно прочитаю…э-э-э, – он потряс тетрадью, заставляя её напомнить, что же она такое, – вашу тетрадь.
Минин ещё побродил по залу, встретил несколько знакомых, перебросился с ними парой-тройкой шаблонных фраз. Разглядывая неизвестные ему лица, он обратил внимание на девушку, несколько отличавшуюся от своего окружения. Может, потому что её длинное платье не отличалось особой вычурностью, может, потому что она была чуть молчаливее и сдержаннее своих собеседников, но в отличие от них она будто и не собиралась сливаться со всей этой кучей людей и пёстрых картин. Ещё Минин заметил, что она очень сдержанно поздоровалась с тем господином, другом Синеокова, при встрече. Потом как-то посмотрела на него. Господин поймал её взгляд. Она отвернулась. В течение вечера он ещё несколько раз, как бы случайно, обращал на неё взгляд, но девушка не отвечала ему.
В её глазах тоже была какая-то печаль, чуть слабее замаскированная. Было заметно, что во время беседы с кем-нибудь не очень увлекающим её, она думала о чём-то очень далёком и недосягаемом. Но, как и тот господин, она продолжала приветливо улыбаться всем присутствующим.
*
Александр рано ушёл с выставки. Было ещё совсем светло. Улицы кипели жизнью. Воздух был насыщен различными звуками и запахами.
На набережной слышны запах солёной воды и крики чаек. В другой раз.
Минин вошёл в подъезд.
Прохлада. Полусумрак. Покрытые лаком перила. О стекло бьётся муха. От соседей снова пахнет корицей. Звонит телефон. У кого? Один. Два. Три поворота ключа. У меня?
«Примите факс, пожалуйста».- «Ошиблись номером».
Увы, я не умею играть на рояле. И у меня нет факса. Я занимаю две комнаты на третьем этаже между шумной улицей и крохотным двориком с качелями и одним деревом. Моя карьера карабкается вверх. И я за ней еле успеваю. В среду Она уезжает. Может, насовсем. А я остаюсь здесь, в клинике, в двухкомнатной квартире. Порой кажется, что я вовсе не жалею о нашем расставании. К тому же она будет писать, первое время. А потом – не знаю. Она всегда хотела быть очень значимой для других, хотела некоторого почитания, восхищения, как Краснова, как обе Красновы. Оля стала говорить о своём желании уехать из страны через месяц после их прибытия. Теперь она получила эту возможность. Раз в год на вокзале её будет встречать десятка два знакомых, меньше, чем Краснову, но всё же… Они будут рады её прибытию и на три дня сделают её центром своего внимания. Погостит – и вернётся назад. До следующего раза. А я останусь здесь, между шумной улицей, качелями и одиноким тополем.
Двенадцать лет назад, после выпускного и празднования очередного юбилея школы мы бродили по чёрным улицам города с некоторыми преподавателями. Учитель литературы тогда сказал, что прожил шестьдесят два долгих, но пустых года и за это ему нет прощенья. Мы очень удивились, потому что он был одним из лучших учителей, которых мы знали. Доктор философских наук, интеллигентный человек, он был для нас примером. Он был великолепнейшим человеком, но когда-то свернул с тропы смысла жизни, отказался от мечты и теперь с горечью смотрел на прошедшие дни, месяцы, не видя в них ничего, кроме зря потраченного времени. На рассвете он угостил всех красным сухим вином десятилетней выдержки. На следующий день он застрелился. Я тогда твёрдо решил во что бы то ни стало жить. Жить ради жизни. Но это была только замена настоящего смысла, которая кажется мне ходьбой на месте и только.
Интересно, сколько кардиологов умирает от болезней сердца?
Зато я умею читать.
Минин взял с полки томик «Лирики прошлого века» и растворился в его метафорах, аллегориях, ассонансах и аллитерациях. Рифмах. Ритмах. Сосед справа заколачивает в стену гвоздь. Соседка слева заколачивает клавиши в рояль. Зачем ей рояль?
*
- Зачем ты уезжаешь?
Александр пинал сухие ветки. Тропинки в парке ещё не подметали, хотя было уже около двух по полудни. Центральный парк был единственным местом в городе, окрашенным в зелёный цвет. Зелёные скамейки внутри, зелёная решетка по периметру, зелёные листья над головой. Серый асфальт снаружи.
- Зачем ты уезжаешь?
- Почему все уезжают? Потому что хорошо там, где нас нет.
- Зачем ТЫ уезжаешь?
- Затем, что мне там будет хорошо.
- Откуда ты знаешь?
- Мы живём в веке современных технологий. Ты не смотришь телевизор? Не читаешь газет? А рассказы тех, кто туда уехал? Я считаю, что там лучше, чем в нашей стране. И… нельзя оставить в стороне уровень жизни. Не знаю как ты, но я не откажусь от лучшей жизни, если мне предоставляется возможность. Поехали с нами.
- Ты знаешь, я не могу. Оставить клинику.
- Неужели ты там единственный?
- Нет, но,- он замялся,- я не уеду. Не хочу.
Они некоторое время шли молча. Свернули на дубовую аллею. Пять деревьев. Напротив каждого – скамейка.
- Маме предложили там работу. Заведующей социальным отделом.
- А ты?
- Что-то вроде заместителя, ей одной не справиться.
- А Павел Петрович?
- Он перевёлся в филиал,- Оля посмотрела на Александра.- Ты расстроен?
- Нет.
- Чем?
- Ничем.
- Скажи мне.
- Наверно, я не хочу, чтоб ты уезжала, - сказал Минин с неохотой.
- Но я же буду приезжать в гости…
- Угу,- он посмотрел себе под ноги. Потом наверх. Похожее на большой корабль облако надвигалось на солнце.
- Не знаю, когда ещё мы увидимся. Я хочу тебе кое-что дать, в память о доме.
Александр достал альбом, открыл на странице, где была изображена небольшая часть улицы: полтора дома, треть трамвая…
- Узнаёшь?- спросил он.
- Мой дом. Как приятно,- Оля улыбнулась.
- Чтобы ты его помнила. Его и весь наш город,- сказал Александр, вырвал лист и отдал его Ольге.
- Спасибо. Спасибо большое. А это кто?- указала она на следующий рисунок.
- Так, зарисовки.
- На набережной?
- Да.
- Кто этот человек?
- Не знаю, просто,- Александру очень не хотелось говорить о нём,- просто так.
- Интересно, куда он смотрит? Знаешь, он похож на древнего короля. Не хочешь дать ему корону? Но он такой одинокий. Одинокий король, как в старой сказке…. Да, когда-то мы верили в сказки, помнишь, Саша? Маленькие были. Смешно.
- Ты когда-нибудь замечала, какой снег на ощупь?
- Холодный,- ответила Оля сразу и спустя паузу добавила,- и мокрый.
- А когда ты по нему ходишь? Что ты чувствуешь?
- Я не хожу по нему босиком,- она засмеялась,- тоже холодный, наверно, особенно, когда ждёшь трамвая.
Минин промолчал, вспоминая хрустящий под ногами, только что выпавший снег. Вернер говорил, что уедет с первым снегом. Двадцать девятое июля. Почему он не дождался? Он, конечно, несколько опрометчивый, странный. И именно потому, что он странный, потому что знал, когда над морем будет радуга, поэтому он должен был сделать, как сказал, уехать с первым снегом. А до него ещё не скоро… Совсем не скоро. Что же заставило Вернера изменить решение, приблизить этот день? Как он… Что он задумал?
- О чём ты думаешь?- спросила Оля.- Ты не хочешь, чтобы я уезжала? Но ты же сможешь поехать со мной на время отпуска.
- Нет. Я взял отпуск только на две недели. Лучше напиши мне, когда обустроишься.
- Хорошо. Во всех подробностях.
- Тогда тебе придётся посылать письмо бандеролью,- безразлично сказал Александр.
- Да, я пишу длинные письма, но я не люблю, когда ты об этом говоришь мне,- ответила она с лёгкой обидой.
- Прости.
- Что ты хочешь получить на день рождения?
- Что?
- Ну что ты хочешь, что бы я тебе подарила?
- До него ещё очень далеко.
- Но я же тебя не увижу.
- Дари, что хочешь.
- А вдруг, тебе это не надо.
- Ну и что, пусть лучше будет сюрприз… Раньше ты не спрашивала, что подарить.
- Мне кажется, тебе не понравился последний подарок.
- Почему? Очень понравился.
- Действительно? Ну, всё равно, скажи, пусть эта вещь будет тебе очень нужной.
- Нужные вещи я и сам могу себе купить, а твой подарок будет единственным…
- А что ты мне подаришь?
- Оля, до твоего дня рождения ещё больше, чем до моего.
- Значит, ты ещё не решил?
- Может, ты мне подскажешь?- спросил Минин с долей иронии в голосе, но Оля этого не заметила.
- Ну, вообще-то.. есть кое-что… но я потом скажу, ты же всё равно не решил…. Знаешь, папа звал тебя сегодня обедать. Вроде как перед отъездом.
Скрипнула зелёная калитка. В лицо дунуло запахом города: серая пыль, кофейня, «Товары для дома». Дождя не было неделю. И ещё столько же он, казалось, не собирался подходить ближе, чем на две сотни километров. Духота забивалась в лёгкие и оттуда звала свежий воздух: «Ну, где же ты, хвалёный? Приди и прогони меня. Или ты боишься? Или тебя не существует?» Свежий воздух, да дождь, много ли надо? Но этого-то, самого немногого и не хватало.
- Оля,- спросил Александр, провожая взглядом очередную трещину на асфальте,- ты… ну, если бы другой берег существовал, и если бы все знали об этом, если бы по морю ходили корабли, ты бы поехала туда?
- Не знаю. Его же нету. Почему ты спрашиваешь?
- Просто так. Если бы был, ты бы уехала?
- Сложно сказать; нет, наверное, вдруг мне там не понравится. Но если бы там кто-то уже был и сказал, что там хорошо… но зачем ты спрашиваешь?
- Просто, интересно.
- Ты случайно не… собираешься… это из-за рассказов Николая…
- Сергеевича?
- Да. Мне иногда кажется, что ты действительно… слишком много думаешь об этих легендах… Ну это же не серьёзно. Мы взрослые люди и должны думать о других вещах.
- О каких?
- О будущем, о работе, семье, о какой-нибудь цели, но не о сказках, это точно.
- Я не считаю это сказками. И я не вижу цели в каждодневном «с восьми до шести», в перекладывании бумаг справа налево и слева направо. Может быть, я вижу смысл в том, о чём никто даже не думает,- Александр заметил, что начал повышать голос, и замолчал.
- Знаешь,- сказал он через некоторое время,- мама не была бы против.
Дальше шли молча. Оля уговаривала себя, что всё дело в отъезде, что пройдёт время, и Александр переедет к ней и жизнь пойдёт своим чередом. Он поймёт, что эта страна не так уж плоха и в ней тоже можно быть счастливым. На полпути она себя окончательно в этом убедила. Размышления Александра продолжались дольше. Он спрашивал себя, почему меньше стал понимать Олю и почему она стала меньше понимать его. Почему ещё недавно он собирался жениться на ней, а теперь считал это решение большой своей ошибкой. Почему теперь он не видел в ней того, что видел раньше. Или же, наоборот, он только сейчас это увидел. Между ними была огромная пропасть, пропасть непонимания и, порой, нежелания понимать, и с каждым днём она становилась всё больше. Эту пропасть нельзя было обойти ни справа, ни слева. Она была бескрайная, и имя ей было «море». Ольга только номинально уезжала. На самом деле, это не она сейчас уезжала в другую страну, это он, уже давно, сердцем покинул этот берег. На развилке они вступили на разные тропы, которые с каждым шагом всё круче сворачивали друг от друга, уводя своих путников всё дальше…
Знакомый жёлтый дом, второй этаж, серая дверь.
- А мы вас уже заждались. Где же вы так долго ходили? В парке? Ну как, что нового в парке?
- Яблони подстригли.
- Яблони? В парке растут яблони?
- Вторая правая аллея после фонтана.
- А я и не замечал раньше,- сказал Павел Петрович,- досадно.
- Мне кажется, ты вообще мало интересуешься парками,- как всегда мягким лёгким голосом сказала его жена.
- Да ты сама, наверное, не замечала.
Елена Михайловна только укоризненно посмотрела на мужа, но ничего не сказала. Она тоже никогда не обращала внимания на яблоневую аллею.
- Ты слышал последнюю новость?- спросил Павел Петрович Минина, когда разобрав чашки с чаем, все сели за кухонный стол.
- Которую?
- Вчера вечером… набережную закрыли.
- Как так?- у Александра внутри что-то перевернулось. Он чуть не поставил чашку мимо стола.
- Ну, не совсем закрыли. В общем, помнишь, недавно несколько молодых людей решили «переплыть» море, да чуть не утонули в пяти метрах от берега. Они, конечно, лишку выпили тогда, но правительству это очень не понравилось. Вдруг да ещё кто-нибудь отправится топиться. Ну, так они там наверху долго говорили о безответственности, хулиганстве и в конце концов решили поставить патруль, чтобы опрометчивых не пускать. «Во избежание травм и прочего вреда жизни граждан».
Александр уставился на свою чашку, белую с тонким жёлтым ободком.
- Да, неожиданно, весьма неожиданно,- сказал он и, изобразив некое подобие улыбки, добавил,- зато нам, врачам, меньше работы.
Внутри снова что-то содрогнулось. Сможет ли он как раньше ходить вечерами к морю и в мыслях ходить по траве другого берега? Скоро ли он увидит радугу над спящими волнами, прикоснётся к их солёной влаге? Как это воспримут «охраняющие» набережную, пустят ли они его в следующий раз или сочтут таким же странным, как Вернера? Как теперь он будет жить в этом великолепном городе? Один …один.
- Значит, вы в среду уезжаете?
- Да,- ответила Елена Михайловна.- Поезжай с нами, Саша. Я уверена, ты сможешь там хорошо устроиться. Ты специалист в своей области, а специалисты нужны везде. Хочешь, мы подыщем там что-нибудь для тебя.
- Нет. Нет, спасибо… Я не хочу уезжать.
- Сейчас мне кажется, что может держать людей в этой стране?- она мягко улыбнулась.
О чём бы не говорила эта женщина, с кем бы не соглашалась, она делала всё это очень легко и ненавязчиво. Она всегда знала, чего она хочет, придерживалась своего мнения, но никогда ни с кем не конфликтовала. В этом она приближалась к безупречности, это, ранее вызывающее всплеск уважения и восхищения, теперь почему-то было крайне неприятно Александру. У неё не могло не быть отрицательных эмоций, выходит, она прятала их за плотной маской благодетели. Зачем? Чтобы нравиться людям, чтобы нравиться себе, чтобы быть лучше других, чтобы не отличаться от них. Зачем?
- Для меня, наоборот, не известно, что вы нашли в той. Она же ни чем не отличается от нашей…
- Тебе так кажется, потому что ты там не был.
- Может быть.
- Вот обустроимся на новом месте – и приезжай. Посмотришь, может, и понравится.
- Может, там виднее,- ответил Александр, а сам подумал, что никогда не захочет уехать в ту страну, пусть даже в ней будут жить все его знакомые.
- Значит, в среду? Вы напишите мне обязательно,- растерянно сказал он, допив чай и вставая из-за стола.
- Куда ты,- спросил Павел Петрович,- может, последний раз видимся, а он уходит.
- Папа, не говори так,- сказала Оля то ли с укоризной, то ли с взволнованностью.
- С каких это пор моя дочь стала суеверной?- Павел Петрович поднял брови и выразил огромное удивление.
- И вовсе не суеверная,- сказала Оля,- и ты знаешь, что я очень не люблю, когда ты так говоришь.
- Не собираешься же ты на меня обижаться,- передразнил её отец.
- Если не перестанешь задираться, обижусь,- резко ответила Оля, что, как и для её матери, было необычным.
- Ладно,- Павел Петрович улыбнулся и погладил её по плечу, в их семье не принято было ссориться.- Но ты хоть проводишь нас на вокзале?- обратился он к Александру.
- Не знаю…
- Как не знаешь?- спросила Оля, казалось, она сейчас вспылит, если Александр ещё раз скажет «не знаю».- Ты обязательно проводишь нас. Потому что ты просто не можешь не проводить нас.
- Почему?
- Потому что ты очень близкий для нас человек… Саша, ты проводишь нас в среду,- сказала она ровным и уверенным тоном, хотя внутри у неё всё кипело и негодовало, «Как он может не проводить её?»
- Хорошо, я подумаю над твоим предложением,- сказал Минин. Он заметил, что Ольга начинает заводиться, но почему-то ему не захотелось её успокаивать и уговаривать. Ему почему-то больше не захотелось быть близким ей человеком. Почему? Он не знал. Он чувствовал, они на столько отдалились друг от друга, что не смогут уже никогда встретиться. Он никогда не приедет в её страну. Он скажет ей в среду: «До свиданья» и потом будет называть её на «ты» только потому, что когда-то давно они были знакомы, и она тоже. В среду он освободит себя от обязанности быть её другом, и она не будет переживать по этому поводу.
- Во сколько отходит поезд,- спросил он.
- В четыре,- ответила Ольга.
- Я постараюсь…- теперь ему легко было стараться что-либо для них – ведь они больше не были близки ему,- я действительно постараюсь.
Ольга удовлетворённо улыбнулась. Минин простил ей эту слабость. Они скоро перестанут считать друг друга друзьями.
- Ну, надумаешь приехать, так мы всегда тебе рады, Саша,- сказала Елена Михайловна и легко улыбнулась. Она всегда приятно и ровно улыбалась. Казалось, случись что-нибудь неприятное, она будет так же улыбаться, ни о чём не беспокоясь и источая невозмутимое спокойствие, потому что такова была её роль.
Хлопнула входная дверь. С громкими возгласами приветствия появилась Ольгина сестра. Её рыжий костюм в точности соответствовал тону коротко постриженных и взъерошенных волос.
- Ну вот, как я прихожу, так ты уходишь. Саша, так не честно,- сказала она, пытаясь через сдерживаемую улыбку изобразить глубокое расстройство,- так можно и в жизни разочароваться. Ты куда так рано собрался?
- Да, похоже, я простыл…
- Кстати, ничего не замечаешь?
- Ты подстриглась.
- На пятнадцать сантиметров, а ещё?
- Покрасилась, и костюм у тебя новый.
- Мне идёт?
- Да.
- А папа говорит, что это дурь.
- Тебе действительно идёт. Павел Петрович, ей действительно идёт.
- Наверно, я старею,- сказал Павел Петрович и, выдержав паузу, добавил,- так или иначе, но впереди нас ждёт новая жизнь.
- Значит, ты нас оставляешь?- спросила Ольгина сестра Александра.
- Как?- он немного смутился.- Это же вы уезжаете…
- Мы уезжаем вместе, а ты не с нами, значит, это ты нас покидаешь, а не мы тебя.
- Да, пожалуй, это так,- сказал Александр,- что ж, прислать вам весточку, как доберусь?
- Обязательно. Только что-нибудь особенное… пошли нам снегопад…
Из уст этой смеющейся рыжеволосой девушки слово «снегопад» вышло как-то неожиданно и особенно контрастно, вызвав взрыв хохота остальных членов семьи.
Минин сдержанно улыбнулся.
«До среды»,- сказал он и вышел.
*
Четыре. Четырнадцать. Третий этаж. Из-под чуть приоткрытой двери на лестничную площадку струится тонкий луч электрического света. Восемьдесят семь. Минин смотрел на этот номер, номер, в котором живёт маленькая девочка с золотыми волосами, и вдыхал тонкий аромат корицы. Дверь скрипнула. На пороге стояла девушка в длинном бледно-оранжевом платье и красном спущенном гольфе. Минину казалось, что её голубые глаза заглядывают в самый центр его души.
«Вам интересно? Тогда пойдём».
Вслух девушка не произнесла ни слова. Её голос звучал где-то внутри Александра. Сделав несколько шагов, она обернулась.
«Вы идёте?»
Александр неуверенно переступил порог. Длинный коридор, ничем не освещаемый, кроме оставшейся у двери лампы, уходил, казалось, до последней стены дома. Справа и слева было множество дверей, белых, жёлтых, в полоску, полупрозрачных. Какие-то из них были приоткрыты, и тогда коридор пересекала полоса света. На других висели замки. Некоторые были распахнуты настежь. Александр пытался заглянуть в них, но ничего, кроме голубых теней не видел. Немного впереди распахнулась высокая дверь. На её внутренней стороне было нарисовано золотое солнце.
Через минуту руку Минина уже держала маленькая девочка в светло-жёлтом платьице.
С каждым шагом всё отчётливее была слышна музыка, доносившаяся из-за раскрытой двери. Чёрные и белые клавиши успокаивали сердце, раздвигали до бесконечности границы веры, дарили душе любовь всего мира, и душа отвечала миру тем же. Наверное, это была какая-то давно забытая соната какого-то великого, но давно забытого композитора.
«Это твоя комната?»- спросил Минин девочку.
«И моя тоже,- ответила она,- идём, тебе здесь понравится».
Александр почувствовал тёплый песок под ногами. В комнате не было ни паркета, ни ковров, только песок. Справа, слева. Только песок, согретый лучами вечернего солнца. Лицо обдувал лёгкий июльский ветер. Минин стоял на берегу моря. Метрах в двадцати от него, всё в том же песке, стоял рояль. За роялем сидел господин в чёрном френче с воротником-стоечкой, тот самый господин, который когда-то стал кардиологом, а теперь, просто любит море и просто знает о нём чуть больше. Рядом с ним стояла девушка в красном гольфе.
«Ты можешь показать мне другой берег?»- спросил Минин.
«Нет,- ответила девочка,- потому что пока ты знаешь только этот. Я не могу показать тебе то, что ты никогда не видел».
«А они?»- Минин указал в сторону рояля.
«Он видел, она – нет,- сказала девочка.- Ты сможешь увидеть его тогда, когда захочешь».
«А они?»
«Дорога через море заказана только в одну сторону».
«А как же…»
«Иногда приходится жертвовать чем-то одним ради Другого».
«Но Вернер, он же вернулся».
«Он не доплыл до того берега. Он видел его, но не ходил по нему. Но ты не должен решать их проблемы. Я позвала тебя, потому что это и твоя комната тоже».
Девочка остановилась у воды и села на корточки.
«У моря есть свой запах,- сказала она, поднося Минину ладони с водой,- Моё море пахнет корицей, а твоё?»
Минин зачерпнул воду и поднёс к лицу.
«Сирень».
Он прошёлся по детским воспоминаниям. В мае и июне, в дни цветения сирени. Рядом с домом росло два куста сирени, в соседнем дворе - ещё два, вдоль ближайшей улицы – восемь. В эти дни дома всегда стояла ваза с сиренью. Сиреневой, фиолетовой, белой. Ваза стояла на кухонном столе. Хрустальная ваза с пушистыми соцветиями сирени.
«Моя мама любила сирень».
«А моя два раза в неделю печёт булочки с корицей,- сказала девочка и улыбнулась.- На каком бы берегу ты ни стоял, ты навсегда останешься собой».
«А ты?»
«А я буду рассказывать сказки о тебе».
*
Музыка смолкла. За стенкой опустилась крышка рояля. Александр проснулся от ощущения влаги на лице. Гроза уже заканчивалась, но капли дождя всё ещё проникали через открытое окно.
На часах было без пяти двенадцать. «Долго же ты проспал,- сказал Александр своему отражению,- зато, простуда, кажется, пошла на попятную».
В час он позавтракал.
В два пришёл Митя.
- А вы не уезжаете?- спросил он.
- Нет, а куда.
- А, все куда-то разъезжаются. Я недавно Ольгу Павловну видел, думал, вы с ней поедете.
- Нет, не поеду.
- Почему?
- Потому что не хочу, не нравится мне та страна.
- Ясно, а я вот тоже… Сказал всем знакомым, что уезжаю в Тибет. В среду последний прямой рейс. Студентам авиакомпания делает скидку. А мне всё равно не хватает.
- Много?
- Половины. Если насобираю, так я, конечно, поеду. А если нет, так придётся передумать,- Митя немного помолчал, сожалея о том, что скорее всего ему придётся передумать.- А вы никогда не хотели поехать в Тибет?
- Нет. А ты всё ещё хочешь стать кардиохирургом?
- Нет. Мне порой кажется, что я слишком распыляюсь, что не знаю, чего хочу от жизни.
- Ты не пробовал остановиться на чём-то одном, выбрать то, что действительно стало бы твоим?
- Но это же так трудно – выбирать и останавливаться на выбранном,- Митя улыбнулся,- и разочаровываться в нём, а я уже успел разочароваться в стольких делах…
- А Тибет?
- Может, и в нём когда-нибудь разочаруюсь. Но… я думаю, не скоро. Пока, он меня очень даже привлекает.
- Своей отдалённостью?
- Эх,- Митя нахмурился, потому что его собеседник попал в точку,- а если я никогда не найду то, что станет действительно моим…
В четыре они пообедали, хотя для обоих этот обед был скорее вторым завтраком.
- А то, может, всё-таки поедете со мной в Тибет?
Странно было видеть этого молодого человека таким понурым. Он всегда мог найти что-то радостное в происходящем, и грусть не была ему свойственна.
- Я видел утром Вернера,- сказал он,- Николая Сергеевича. Он был встревожен, и вообще как-то запустил себя, оброс весь…
- Выход к морю закрыли,- сказал Минин,- во избежание эксцессов.
- Вот, значит, как,- Митя стал ещё мрачнее,- значит, возможно, мне придётся передумать относительно двух идей.
- Это зависит только от тебя.
- Александр, мне бы вашу уверенность.
- Ты мне льстишь, во многом твоя уверенность больше моей…
- Насколько я вас знаю…
- На столько же, и ещё больше, ты меня не знаешь…
Митя ушёл без пятнадцати шесть. В семь у Минина снова разболелась голова. Простуда отчаянно кричала, что всё ещё имеет власть над его телом. Но она ошибалась. Она наивно ошибалась и вполне могла позволить себе эту наивность в последние часы существования.
*
Утром Минин вспомнил, что обещал зайти к Синеокову. Гостиница, в которой остановился писатель, располагалась в двух кварталах от его дома. Это была недорогая гостиница, зато уютная. У её входа красовалась новенькая блестящая вывеска: «Ваш второй дом». И действительно, внутренней обстановкой она могла напомнить любой дом. Мягкая потёртая мебель, фиалки на подоконниках и старая пластинка, иногда тихонько поскрипывающая, мол «недавно я была ещё очень даже сочной, а теперь, видите ли, постарела, но вы ведь и так меня любите, и ещё долго будете любить». Окна Синеокова выходили во двор.
- Не сказать, что уж очень много зелени, но по сравнению с другими видами это джунгли,- он изобразил на лице гримасу сожаления,- и когда же на мою долю выпадет здоровый отдых?
- Вы неважно себя чувствуете?
- Да, вот желудок что-то разболелся. А что, действительно так плохо выгляжу?- Синеоков ухмыльнулся.- Отравил вчера главную героиню. Надоело терзать её сомнениями.… Ну, как ваши дела, Александр Александрович?
- У меня? В порядке. А почему вы всегда называете меня Александровичем?
- Маленькая писательская прихоть. А я всё ждал, когда вы спросите. Поверьте, я ничего не имею против вашего отца. Но в наше время и в нашем мире отчество уже не несёт того значения, которое ему было предписано. Сегодня оно не говорит нам ничего, кроме того, что вашего, например, отца звали Лев, как и многих десятков и сотен других отцов, а моего – Иван, как и отца моего знакомого, как и брата моей соседки. Вы же сами в ответе за свою судьбу. Зачем вам ссылаться на ошибки и победы Льва, или Ивана, или ещё кого, если вы сами можете решить, что хотите от своей жизни. И на самом деле вы уже много лет назад приняли своё решение.
- Откуда вы знаете?
- Откуда вы не знаете? Вы забыли. Иногда что-то сказать в стихах гораздо легче, чем в прозе. Не потому, что рифмы легко даются всем и каждому, а потому что рифмой можно оправдать любое признание. Вы приняли своё решение в семнадцать лет и до сих пор не облекли его в нерифмованные строки.
- А что вас привлекает в том Мире? Чего не даёт вам этот берег, что даёт другим писателям? Вы же и здесь можете писать «что угодно».
- Что угодно, но не то, что есть на самом деле. Этот берег даёт мне столько же, сколько и другим. Он даёт возможность писать столько, сколько угодно и то, «что угодно». Что угодно вам видеть в моих произведениях?
Минин задумался.
- Не думайте долго, говорите то, что первое придёт вам в голову.
- Правду.
- А что хочет увидеть в написанном горничная, убирающая в моём номере?
- Любовную историю?
- Да, скорее всего. А её отец?
- Возможно, какой-нибудь детектив.
- Возможно. Писатель может писать «что угодно», а что бы было угодно как можно большему числу людей, он пишет «любовный детектив». А для таких чудаков, как вы добавляет в предисловии: «правдивый рассказ», а ещё лучше, вдруг вы уж совсем чудачливый чудак, «реальная история». И через месяц о первом тираже ходят только слухи, мол, был когда-то такой… Фантазия, это не плохая штука, очень даже хорошая, но для меня самые важные сказки – те, которые шёпотом хранят память прошедших лет. Такие вот у меня странности…. Может, ещё что-то хотите спросить?
- Да,- Минин чувствовал некоторую смущённость, стоит ли ему задавать свой вопрос. Но этого человека нельзя было о чём-то не спросить. Казалось, он знал ответы на множество вопросов, и не просто знал, а пережил каждый из них.- Я хотел спросить вас… о вашем друге. Я много раз видел его у моря. Мне кажется, он не просто ищет вдохновения…
- Не просто.
- В нём чувствуется большая сила, и большая печаль. Его что-то тревожит? Это видно в его глазах. Что сделало его таким одиноким?
- Вы многое замечаете. Я вижу, что не ошибся в вас. Мой друг кое-что упустил и теперь хочет вернуть утраченное. Иногда из-за этого он чувствует себя одиноким, но он знает, что он не один.
- Что он видит на горизонте?- начав задавать вопросы, Минин решил не скупиться на них.
- Об этом вам лучше спросить у него самого. Он видит то, что помнит. Он бродит по лесам прошлого, реже настоящего, ещё реже будущего. Когда-то он мог заглядывать дальше. Но ведь, чем дольше не видишь какой-то объект, тем меньше можешь предугадать его изменения.
- Почему… он попал в такую ситуацию?
- Невозможно просчитать наилучший ход. Иногда мы совершаем ошибки, которые влекут за собой серьёзные последствия. Иногда мы умышленно отказываемся от какой-либо одной возможности, чтобы получить другую.
- А девушка?
- Какая?
- Я видел её на выставке. Между ней и этим господином, вашим другом, есть что-то общее. Вряд ли они едва знакомы, как может показаться. Она тоже от чего-то отказалась?
- Она отказалась от обещанных ей, как и многим другим, размеренности и просчитанности жизни. Да, вы многое замечаете. Вряд ли кто-либо из присутствующих на той выставке заметил то, что заметили вы. Хотя, так и должно быть. А отношения между ней и моим другом я не в праве затрагивать. В этом случае все мои знания должны оставаться при мне. Впрочем, если вам действительно интересно, можете как-нибудь сами спросить.… Если вам действительно интересно, они всегда знают, что подарить друг другу на день рождения. И подарок этот оказывается самым неожиданным и самым долгожданным и необходимым для именинника. Почему? Подумайте сами.
- Вы сказали, так и должно быть. Почему?
- Потому что другие не видят море таким, каким видите его вы… или та девушка, или мой друг.
- Или вы.
- Или я,- писатель поставил чашку с остатками кофе на стол.- Уже год пью только кофе. Это вредно. Надо отвыкать. Я вам сказал, что отравил свою героиню. Я дописал свой последний «правдоподобный» роман. Я хочу подарить его этому городу. Городу, жители которого так близки к морю и так далеки от него; городу, в котором я встретил вас – человека, близкого к морю не номинально, а всем своим сердцем. К тому же, тем, кто здесь живёт и кто живёт в соседних городах, понравится этот роман, и они запомнят меня как писателя, умевшего угадывать их вкусы…
Синеоков снова взял чашку.
- Может, вы хотите кофе? Или вы тоже пьёте только чай? Скоро и я буду пить только его.
«Скоро,- подумал он,- а ведь всё зависит от вас, Александр. И я не в праве вам сказать».
- Вы часто угадываете вкусы других людей?- спросил Минин.
Писатель вопрошающе посмотрел на него.
- Вы часто знаете больше других. В тех же «Легендах…» вы упомянули о том, что до вас не было написано ни в одной книге. Ни в одной книге, известной нашему времени,- поправился Александр.- Откуда вы знаете? Откуда вы знаете, кто что ищет, кто что найдёт? Как вы могли «не ошибиться во мне», ведь вы меня совсем не знаете?
- Возможно, у меня больше опыта, возможно, я внимательнее вас. Считайте это писательским чутьём, если хотите. Если хотите, считайте, что я автор всей этой Сказки.
Хорошо, что вы задаёте вопросы. Это очень хорошее качество. Сохраните его в себе как можно дольше. Но, увы, не на все вопросы можно найти достойные ответы. И не к каждому ответу можно подобрать известный вопрос. На некоторые вопросы можете ответить только вы, на некоторые вы должны ответить только сами, а другие – люди зададут уже после того, как вы сотворите ответ на них. Вам надо самому научиться творить ответы. На свои вопросы и чужие, настоящие и будущие. Тогда вы чаще будете находить решение в себе. Тогда, возможно, вы легче будете снимать рифму со своих решений.
Писатель посмотрел в окно. Там, на улице, распылялось солнце, желая обогреть каждый лист каждого дерева, заглянуть в каждое окно гостиницы, выставочного центра, больницы, всех жилых и промышленных зданий. Оно щедро дарило свои лучи всем, кто принимал их в подарок. И чем больше их было, тем с большим усердием раздавало оно свой свет.
- Вы же в отпуске?- спросил Синеоков, как будто очнувшись от короткого сна, и не дождавшись, ответа продолжал.- Займитесь тем, на что обычно у вас не было времени. Пройдитесь по городу так, словно вы видите его впервые или словно через день вам навсегда уезжать из него. Обратите внимание на всё вокруг так, как не обращали раньше. Возьмите от города столько, сколько никогда не брали. И столько же отдайте ему, любимому дереву, знакомому столику в кафе. Уделите им столько времени, сколько прежде не могли себе позволить вследствие его нехватки, хотя нехватка времени – это всего лишь оправдание, которое давно придумали те, кто не хотел казаться пустым. У вас отпуск и ещё несколько дней вы свободны в своих решениях; не только для себя, но и для других. А раз уж и вы, и они одинакового мнения на этот счёт, что бы не воспользоваться возможностью? И к концу отпуска вы поймёте, для чего это вам было надо, и не сможете больше жить без этого…
***
Город пах городом, тем самым городом, в котором он родился, вырос, получил хорошее образование, сделал завидную карьеру, по одной из улиц которого он сейчас шёл.
Александр посмотрел наверх. Сколько раз проходил он мимо этого здания и не замечал, что три верхних этажа его выкрашены в зелёный цвет. Мимо прополз бело-розовый трамвай с квадратным орнаментом, рекламирующий очередную стоматологическую клинику, хотя его раскраска больше соответствовала кафельной плитке. Он уже давно это заметил. Когда? Месяца три назад. Или четыре? Четыре. Двадцать седьмого марта. Странно, как он запомнил такую глупость.
Глупость?
А глупость ли это, замечать мельчайшие мелочи вокруг, замечать их тогда, когда вокруг происходят такие грандиозно-большие события? Глупость ли это так много внимания уделять и так «великим» событиям? Чтоб они ещё больше раздулись от важности, от значимости для всей страны или всего мира? Нет, не всего мира, потому что, так или иначе, где-то есть люди, которым всё равно до дрязг кино- и телезвёзд.
*
«Что общего между карандашом и ботинками?»- спросите вы меня. «Они жёлтые»- скажу я, хотя правильным в этой игре будет ответ «ничего». Детская игра – «тест на выявление шизофрении». Игра и только, потому что не несёт в себе никакого смысла. Или несёт? Если я вижу сходство между карандашом и ботинками, между кроной липы и зеркалом, а другие нет, это абсолютно ничего не значит. Абсолютно ничего не значит в вопросе, касающемся шизофрении. А где же тогда значит? А значит там, где я и другие расходимся по разным тропам, там, где мы больше не касаемся друг друга.
Что общего между кроной липы и зеркалом?
В них играют лучи солнца.
*
Чёрная кора, украшенная тонким узором морщин, которые с каждым годом становились всё глубже, с каждым веком всё грубее и выносливее делали кожу своей обладательницы. Чёрная, стройная, немного угловатая. Немного строгая в своей сдержанности. Немного сдержанная в своём проявлении. Немного не проявленная в своей сути. Но не мрачная в своём черном платье, в своей сдержанности, не суровая в своей строгости, не далёкая в своей непроявленности. Она близка в своей сути. Её бледный жёлто-зелёный цвет, как второе отражение солнца в листве.
Александр провёл рукой по стволу липы. Он знал её с детства. По дороге в школу, в кинотеатр, к друзьям. Он улыбался ей, и она улыбалась ему в ответ. Александр становился старше. И липа тоже. Сначала он превратился из Сашеньки в Сашу, потом из Саши в Александра, потом из Александра в Александра Львовича, оставаясь всё тем же Мининым. С каждым годом её веток становилось больше, кора всё грубее, жёстче. Но это вовсе не старило её. Больше солнца задерживалось в её листве. Больше цвета давала она каждым летом.
Липа наклонила свою ветку к руке Александра. Он провёл большим пальцем по её блестящему липкому листу.
«Я люблю тебя»,- сказала Липа.
«Я тоже люблю тебя».
***
ЧАСТЬ 3
ВЫХОД ТОЛЬКО ПО ПРОПУСКАМ.
***
Утро понедельника пахло булочками с корицей.
На кухонном окне сидела небольшая голубая бабочка, плотно сложив крылья. Минин взял её в руки и поднёс к форточке. Бабочка сделала круг у окна и направилась к росшему напротив дереву, единственному и потому столь привлекательному для неё. Бабочка нырнула в листву, но всё ещё была видна из окна. Пролетела вдоль сухой ветки. Минин следил за её движениями до тех пор, пока она окончательно не растворилась в небе. Её крылья были созданы для того, чтобы жить в нём и отражать его голубой цвет. Так же, как и небо было создано для того, чтобы носить её на её же крыльях.
Да, утро понедельника пахло корицей. Той же корицей, что и прошлый четверг, что и прошлый понедельник. Той же корицей, которой стали пахнуть два дня каждой недели, начиная с новоселья соседей. Той же корицей, которую эти люди за стенкой добавляли в булочки по понедельникам и четвергам. И это был очень приятный и желанный запах. Не только в силу своих ароматических свойств, но и в силу того уюта, который он дарил всем обитателям дома на одной из центральных улиц города у моря.
Когда-то в этот город с другого берега приплыл человек, глаза которого излучали свет, свет его души. Сначала местные жители удивлялись ему, но потом привыкли. «Радужная оболочка его глаз просто содержит некоторый пигмент, который делает возможным отражение света звёзд. Это явление очень редко встречается, а точнее, никогда ранее не встречалось, но всё же оно вполне возможно. Вот и всё»,- говорили люди. И чужеземец соглашался с ними, хотя хорошо знал истинную причину света. Он даже не говорил, что прибыл из-за моря, потому что жители этого города, как, впрочем, и многих других городов, давно позабыли свои легенды. Поэтому для них он стал просто путешественником, родина которого находится за много сот километров отсюда. Он говорил так для того, чтобы люди поверили ему, и ещё более для того, чтобы стали ему доверять. Так, постепенно он стал их готовить к тому, чтобы они могли услышать его правду. Правду о его береге, о его культуре, обо всём том, что когда-то прибывшие сюда забыли. Время от времени путешественник «возвращался к себе на родину» - на север страны – устанавливал там связи, организовывал экспедиции. В своих странствиях он достиг отметки 75°15' с. ш. Учёные любят цифры. И не учёные тоже. Они считают, что цифры придают достоверность событию.
«До какой точки вы дошли? До 75°15' с. ш? О, вам можно верить. А вы? 15°75' с. ш. Маловато-маловато. Что? Америка? Какая Америка? Сколько вам лет? Пятнадцать? Какая Америка в пятнадцать лет? Не выдумывайте глупостей. Нет никакой Америки. Эй, там. Позовите этого… Клумбу. Что? Колумба? Пускай, Колумба. Странное у него имя. Ему можно доверять? Ну, тогда пускай ищет свою Индию».
То ли, потому что ему можно было доверять, то ли потому что он дошёл до семидесяти пяти градусов и пятнадцати минут, но в честь чужеземца были названы мыс, полуостров, шхеры, залив и гора.
Как можно кому-то верить, если его путешествия не одобрены учёными? Но даже, если в его честь названа горсть земли, ему верить никто не обязан.
Наверное, недостаточно доверяли этому чужеземцу, иначе не отправился бы он однажды на свою действительную родину, не оставив учёным даже даты своей смерти.
Чужеземец много раз пробовал рассказать горожанам, откуда же он действительно прибыл, для чего. Но его не слышали, потому что не хотели услышать. Потому что не хотели признавать своё заблуждение. Они хотели оставаться единственными в своём мире, единственно лучшими на единственно лучшем берегу.
Не смогли разбудить в этих людях память и его дети, и его внуки, и правнуки. Некоторые из его потомков сразу отказывались от попытки, считая все свои действия напрасными, привыкая к окружающей их жизни. Их дети уже не знали о своём происхождении. Другим всё же удавалось найти чьё-то понимание и согласие. Но число «проснувшихся» было столь мало, что их мнение никто не воспринимал всерьёз. Кто-то уезжал за море. И тот, кто уезжал, уже не возвращался назад. Поэтому жители города считали их пропавшими и погибшими в пучине морской. И всё. И ещё сильнее влиятельные мужи говорили, что нет там никакого Другого берега и не следует отдавать свою жизнь воде.
Те, кто хотел из тех, кто мог, хранили свою фамилию – фамилию первого прибывшего из-за моря человека – в знак того, что несут в себе его кровь. Но с каждым поколением их становилось всё меньше. Ещё несколько лет назад среди жителей приморского города потомков путешественника было двое, сейчас остался только один – Александр Львович Минин.
Утро понедельника пахло булочками с корицей.
Как и утро вторника.
- Две?
- Да.
- А что будете пить?
- Имбирный чай.
Через две минуты перед Александром стояла чашка чая и две булочки с корицей. Он сидел за столиком летнего кафе на тихой улице с невысокими домами и аккуратно подстриженными яблонями. Его расположенность в двух кварталах от центра города давала возможность найти свободный столик и свободную скамейку рядом с ним. В это время суток, несмотря на то, что был июль – пора отпусков – кафе было полупустым. На вазе с ромашками, стоявшей в центре столика, были изображены рыжее солнце и такой же рыжий месяц. Александр бывал здесь и раньше, но никогда не замечал этого рисунка, хотя вазы, несомненно, были те же – небольшие, пузатые тёмно-зелёные вазочки с двойным золотым ободком по краю и… рыжими светилами.
Александр жил в этом городе с рождения и не знал всех его прелестей, не замечал всех мелочей, окружавших его. Неважно, плохо это было или хорошо, но сейчас, впитывая каждую каплю этого мира, Александр чувствовал себя по-настоящему живущим, живущим полноценной жизнью, дышащим во всю грудь, каждой альвеолой хватая то бесценное, что было ему дано. Он ощущал себя частью всего: улицы, города, мира. Он дышал всеми этими ромашками, ближайшей яблоней, он дышал вместе со всеми домами этой улицы, вместе с каждой травинкой этого города. И это было прекрасно.
Официантка принесла свежую газету.
- Я подумала, вам будет интересно,- сказала она.
- Да, Спасибо,- ответил Александр и развернул пахнувшие типографской краской страницы.
Он пролистал газету от начала до конца. Новости спорта. Цены на бензин. Курс ценных бумаг. Деятельность правительства и мэрии в частности, бесспорно очень тяжёлая и ещё более важная. Сплетни о «звёздах». Гороскоп. Потом он прочитал газету от конца к началу и снова ничего интересного не обнаружил. Тогда он отложил газету и стал прислушиваться ко всему вокруг: к пению птиц, к звуку радио, к постукиванию ложки о чашку за соседним столиком.
- Умение замыкать фигуры отнюдь не является уникальной способностью людей. Это не твоя судьба… Твоя судьба – Искусство, а не ходьба по кругу. ТЫ не должна ходить по кругу
- Ты говоришь это мне? Ты думаешь, я этого не знаю?
Александр услышал знакомые голоса и обернулся. Через столик от него сидела пара. Он в светлом льняном костюме. И она в светлом льняном костюме, только с вышивкой. У него тёмные волосы, почти чёрные, но, видимо, выгоревшие под лучами «рыжего» солнца. У неё – русые или рыжие или тёмно-русые или… трудно сказать, потому что не прикрытые тенью зонтика, они отражали всё те же «рыжие» лучи. У него на указательном пальце правой руки серебряный перстень с каким-то камнем, не очень большим и не очень маленьким; но с такого расстояния, под полуденным солнцем плохо видно, особенно, если вы не разбираетесь в камнях, а Александр, увы, не разбирался. У неё – тоже кольцо, то же серебряное, тоже с камнем, тоже вполне сдержанное, но очень изящное.
«Такие кольца достойны носить короли»,- промелькнула в голове мысль, но к чему она, ведь в наше время не проблема изготовить какие угодно кольца. И всё же…
Оба голубоглазые. Он – тот самый господин, который видит другой берег. Она – та самая девушка, которая, вероятно, тоже может увидеть другой берег и которую впервые Александр увидел на выставке современного искусства. Ничем не отличающиеся от остальных, но что-то было в них другое. Или так только казалось…
- Я не хожу по кругу,- ровно, будто безучастно сказала девушка.
- Иногда люди не задают вопросов, потому что не хотят получить ответ.
- Я не из их числа.
- Я знаю.
- Зачем же ты говоришь мне об этом?
- Я не хочу, чтобы ты стала как они.
- Ты знаешь, что я никогда не стану такой как они.
- Знаю. Я хочу, чтобы ты стала другой.
- Такой как ты?
Господин ничего не ответил. Он достал из кармана шариковую ручку, повертел её в руках, пытаясь пустить солнечного зайчика. Потом взял салфетку, нарисовал на ней солнце, такое же, что было изображено на вазе, свернул салфетку трубочкой, поджёг зелёной спичкой и потушил в пепельнице.
- Ты всё ещё куришь?
- Нет. Ты знаешь, я бросил.
- Я хотела услышать это от тебя.
- Почему ты не уйдёшь?
- Почему ты остался?
- Я остался из-за тебя.
- Ты остался из-за себя… Я знаю, что ты хочешь вернуться.
- И ты знаешь, что я хочу вернуться с тобой.
- Я не помню того, что помнишь ты. Я вижу их, но это не мои воспоминания. Я не помню себя там.
- Твоя душа помнит.
- Но я родилась здесь.
- Это не значит, что ты должна прожить здесь всю жизнь… Ты мне говоришь, что не можешь, что не знаешь… Ты не «не можешь», ты не хочешь принять решение, просто ты боишься его принять.
- Я? Впрочем, тебе со стороны должно быть виднее.
- …
- Потому что только ты можешь знать меня так, как я знаю тебя. Потому что никто из них не может читать моих воспоминаний. Потому что никто из них не может заглянуть в моё сердце, и ещё более в мою душу.
- Прости. Я погорячился.
- Ты погорячился, потому что это ты не можешь принять решение,- всё с той же ровностью продолжала девушка.
Можно подумать, её сердцу не было никакого дела до того, что произносили вслух она и её собеседник. За время всего разговора они ни разу не повысили голос, ни разу не выразили взволнованность или нетерпение. Казалось, они не говорили ни о чём, что волновало бы их души. С такой безупречной стройностью, с такими безупречными выдержкой и спокойствием они могли говорить о погоде, о недавних новостях, о последних событиях города. О всём том, о чём могли говорить просто знакомые люди, хорошо относящиеся друг к другу, но между которыми нет ничего, ничего того общего и особенного, что было между этим господином и сидящей напротив него девушки, что отражалось в их глазах. А их глаз не видел никто, кроме черноволосого господина и девушки в лёгком брючном костюме, сидящих напротив друг друга.
В их словах не было игры в сдержанность и самообладание: кто дольше останется невозмутимым, кто обладает большей силой для отрезвления мыслей. Они научились жить в этом обществе, среди этих людей, говорить на их языке. Они научились скрывать от них свои чувства и мысли. И лишь друг с другом, да, может, ещё с кем-то одним или двумя, они могли говорить на своём истинном языке, на языке своего сердца.
- Ты до сих пор не можешь сказать вслух то…
Он прервал её:
- То, что давно хочу сказать?
Девушка ничего не ответила.
- То, что чувствую?
- …
- Я люблю тебя.
Полминуты молчание. Минута. Две. Три с половиной.
Они молча встали из-за столика. Молча пошли вдоль дороги. Девушка по поребрику, её спутник рядом. Она покачнулась, он подал ей руку. На перекрёстке она свернула в одну сторону, он – в другую, не произнеся ни слова прощания.
*
Июльское солнце жарило асфальт. Июльское небо не рождало облаков. Только нескончаемая жара снаружи. Только одно слово внутри – тень. Тень. И никаких мыслей. И не о чём думать. И ничего не хочется говорить. От дома к дому. По окнам, крышам. Солнечные блики. Цветочные горшки. Городские трубы, которые уже сколько лет не выпускают дым в уже сколько лет серое небо. Два квартала налево, один направо – и за серым пятиэтажным домом будет видна набережная. За серым домом, каких слишком много в этом городе, чтобы не заблудиться в нём, видна одна единственная набережная, одна единственная, открывающая выход к одному единственному морю.
Когда девяносто девять процентов твоих знакомых не видят его, потому что не хотят смотреть. Когда половина близких тебе людей не поддерживает разговоров о нём и не будут поддерживать в самом ближайшем будущем. Когда есть маленькая кучка, не больше десятка, людей, малоизвестных тебе и, как порой казалось, далёких, но, несмотря на всю внешнюю приличность их разговоров, они говорят с тобой на языке души, пусть не всегда ты сам можешь заглянуть им в душу. Когда решения перед своим принятием не ищут повода для сомнения. Когда идёшь в такт своему сердцу.
Раз и-, раз и-, раз и-. Пять часов. Жёлтый круг солнца крепко держится за небесную ткань. Десять. Звезда ласкает уставший город нежно-розовыми лучами, скользит томящимся светом по глянцевым витринам, по шершавым от осенних дождей скамейкам, по гладкому от бесконечного потока машин асфальту.
Закат Минин наблюдал из окон гостиной. Жёлтые глазницы домов, успевая отражать последние блики дня, скрывали всех тех, кто выглядывал их них в надежде дождаться чего-либо или кого-либо. А когда солнце совсем скрылось, Александр снова отправился бродить по знакомым и незнакомым улицам, вспоминать тёплое прошлое и немного заглядывать в пёстрое будущее. Это была самая тёплая и мягкая ночь, ночь, запомнившаяся на всю его оставшуюся жизнь, ночь, подарившая много мыслей, образов, слов, чувств, много жизни.
Ещё до того, как начало светать, он вернулся домой и лёг спать. И не видел никаких снов, кроме тех, что показывала ему жизнь.
Без десяти двенадцать нового дня разбудило солнце, беспощадно целясь фонариком в закрытые глаза. «Да, жизнь – хорошая штука»,- подумал Минин и подмигнул своему отражению.
Проводы были назначены на два. В четыре он был на вокзале.
- Ты опоздал,- сухо сказала Ольга.
- Но ведь я пришёл,- ответил Александр и добавил,- до твоего поезда.
- Поезд должен был отходить через пять минут.
- Но его задержали, не так ли?
- А если бы не задержали?
- Все поезда, отбывающие после полудня, задерживают на полчаса. Учитывая направление твоего поезда, он поедет не ранее, чем через сорок минут.
- С чего ты решил?
- Я просто иногда бываю внимательным. Ты не сердишься на меня?
- Нет,- ответила Ольга, хотя это «нет» больше походило на «да»,- вовсе нет.
- Всё равно, прости, я поздно лёг спать. К тому же, какой смысл ждать опаздывающий поезд? ... Мне сегодня снились горы. Там, куда ты едешь, есть горы?
- Нет. Ты не помнишь? Это равнинная страна.
- Ты будешь по ним скучать?
- Наверно, но я же буду навещать их, …и тебя.
- Во сне я шёл по пружинистому мху, а справа и слева высились припорошённые снегом вершины…
- Да, это должно быть красиво. Я никогда не была в горах, по настоящему в горах.
- А за перевалом был долгий спуск к воде…
- Следующим летом, когда я приеду в гости, давай съездим на недельку в горы. Мне говорили… Анна Григорьевна говорила, там есть одно красивое местечко на берегу озера, с вполне хорошим сервисом. И к нему не такой уж и долгий спуск.
- …спуск к морю. И крики чаек…
- Через двое суток я уже буду в новом доме. Ты будешь ждать моего письма?
- Ты меня не слушаешь.
- Слушаю. В четыре сорок пять отходит поезд.
- Через восемнадцать минут.
- Ты всё ещё не хочешь ехать со мной?
- Нет.
- Если что, мы поможет тебе устроиться, так что тебе надо лишь принять решение. Думай.
- На это у меня впереди вся жизнь.
Налетела толпа провожающих. Обнимания. Поцелуи. В правую. В левую. Коробки конфет в дорогу. Сожаления о расставании. Надежды на встречу. Шаблонные и не очень фразы. Искренние и не очень ответы.
Минин отошёл в сторону, наблюдая за суетой вокруг вагона. «Я бы уехал тихо и без лишних волнений»,- подумал он. Потом вспомнил, как год назад Митя Васильев передал ему пирожки с вареньем от навещавшей его тётки. Митя не очень любил пирожки с вареньем и слишком редко видел свою тётку, поэтому, когда она приезжала, проводил с ней всё время, а точнее, двое суток: от поезда до поезда. А после нёс остатки пирожков лучшему другу. В прошлом году им был Минин.
Александр помахал Ольге на прощанье рукой и пошёл. Пошёл дальше от вокзала. Дальше от поездов, табло, диспетчера. Дальше от одинаковых зданий Завокзальной улицы. Он проходил мимо молчащих фонарей, которые не зажигались даже ночью. Он проходил мимо окон, на которых всегда висели розовые занавески, потому что это были кухонные окна. Он шёл по ровному серому асфальту, под гладким голубым небом. Он смотрел в лица прохожих и заглядывал им в души. Иногда он хотел увидеть что-то знакомое, иногда - то, что никогда не встречал, иногда – просто смотрел сквозь тех прозрачных, чьи лица при случайной встрече никогда не запоминаются. Он шёл по твёрдым улицам и не думал ни о чём, не вспоминал ничего, никуда не шёл, мерно переставляя ноги.
А ноги вели его вниз. По истоптанным тротуарам. По коридорам серых домов. По забытым переулкам. Туда, куда мог прийти он с закрытыми глазами в самую тёмную ночь самого беспросветного года. К набережной. К морю. На пение волн. На шёпот чаек.
Лёгкая изгородь. Не столько лёгкая, сколько изгородь и не столько изгородь, сколько лёгкая. Так, несколько прутьев, уже изрядно погнутых, хотя не составляло большого труда просто их перешагнуть.
Александра встретил человек в форме.
- Добрый вечер,- сказал он безучастно и совершенно не считая этот вечер добрым,- вы к морю?
- Да. Добрый вечер,- ответил Минин.
- Зачем?- как по написанной программе снова спросил человек в форме.
- Не думаю, что это ваше дело. Это, собственно, мой дом. Где хочу, там и хожу. Разве вы спрашиваете, «можно ли вам идти», когда уходите из одного дома и идёте в другой?
- Простите, пожалуйста. А вы случайно не Минин?
- Минин.
- Александр Львович?
- Да. Вижу, я вам уже известен.
- Простите, пожалуйста,- виновато сказал человек в форме,- Я вас по телевизору видел. Хорошо, чтобы было больше таких врачей, как вы. Проходите, проходите. Вас я могу пропустить безо всяких беспокойств, как странно мне ни казалось бы ваше желание взглянуть на эту воду. Проходите. И простите меня за моё невежество.
Человек в форме снова виновато улыбнулся, поводил странного Александра Львовича долгим взглядом и снова повернулся лицом к жаждущим до моря, которые не очень-то жаждали связываться с новыми правилами и потому отсутствовали.
«Побольше таких врачей, как я или побольше таких больных мэров, как наш мэр? Или побольше встреч с людьми из телевизора?»
Вечерело, но солнце ещё не спешило тонуть в воде. Камень сменился песком, набережная – берегом. Тёмные силуэты деревьев, не вмешивающихся в чужие дела. Пять силуэтов людей, размышляющих каждый о своём и не разговаривающих друг с другом о лишнем.
Ближе всех стоял Вернер и Митя Васильев, уже не рискованные и опрометчивые, а задумчивые, погружённые в себя, иногда перекидывающиеся парой-тройкой фраз. Митя был в своём любимом шарфе, связанном особым образом для летней погоды той самой тёткой, живущей в семисот двадцати километрах на восток от Митиного дома. Высокий, белокурый, определившийся со своим выбором и уверившийся в своей жизни, он считал волны, уводящие за линию горизонта, туда, где море и небо меняются местами, и думал о всё той же тётке, которую скорее всего больше не увидит.
Вернер докурил сигарету и положил руки в карманы старого пиджака в сдержанную клетку.
- Добрый вечер,- сказал он и снова повернулся к морю.
Чуть поодаль стоял тот самый господин, черноволосый и голубоглазый, а рядом с ним та самая девушка в красных, вязаных из толстой хлопчатобумажной нити, гольфах и льняном, чуть ниже колена платье. До прихода Минина и в его присутствии они не проронили ни слова.
У самого края воды, на песке сидел Синеоков.
- Уже вечер,- сказал он Минину,- но я ждал, что вы придёте. До заката у вас ещё есть некоторое время.
- Время для чего?
- Для чего хотите.
Александр подошёл к молодой сосёнке, повёл рукой по её длинным иголкам. Потом повернулся лицом к городу и мысленно прошёл дорогой до дома. «Как это, закрывать дверь, когда знаешь, что это в последний раз?»- подумал он и снова повернулся к морю. Он не ощущал в себе никаких словесных мыслей и не мог назвать словами свои чувства. У него сильно колотилось сердце, перед глазами плыли картины из своей и чужой жизни, реальные и вымышленные, написанные маслом и акварелью, улыбками и слезами, промахами и победами. Дорога в школу, первый полёт в космос, букет сирени на окне, яблоко в руках маленького мальчика, причаливающий корабль, осенняя аллея, восход на телебашне, спящий дракон, метель, холст, запачканная краской рука художника.
- Привет,- сказал кто-то сзади,- хороший вечер. Когда ты тогда сказал, что собираешься провести отпуск в лодке, я подумал, что ты или шутишь, или сегодня вечером тоже будешь здесь.
- А я совсем не ожидал тебя здесь увидеть, Никита,- сказал Александр молодому врачу,- мне эта мысль даже в голову не приходила.
- Мне до недавнего времени тоже, до недавней чашечки кофе с одним знакомым преподавателем, похоже, неплохо тебе известным. Кстати, как твои картины?
- Часть отдал друзьям, а одну – клинике.
- А остальные с тобой?
- Да, в альбоме.
- Возьми их с собой, как память и как повод рисовать ещё. Я вот взял кружку, мне подарили её на окончание школы, как повод больше пить чая… А это моя племянница,- сказал Никита, указывая на маленькую девочку, стоявшую рядом и державшую его за руку.
Во время разговора Минин не спускал с неё глаз. Это была та самая девочка, в волосах которой играет солнце, девочка, живущая за дверью с номером восемьдесят семь.
- Твоя племянница? Ещё один сюрприз.
- Да. Кажется, вы живёт в одном доме.
- Даже ближе.
- Всё просилась сегодня со мной на прогулку. Не мог отказать ей перед отъездом, вдруг больше не встречусь с ней.
Девочка улыбнулась Александру, взяла его за руку и повела к морю. В другой руке у неё была пол-литровая бутылка. Подойдя к воде, она наполнила её водой и подала Минину.
- Это кусочек моря, примыкающий к твоему старому берегу. Можешь вылить эту воду у нового, и тогда ты не будешь чувствовать себя там чужим. Вот и всё, а я пошла сочинять про тебя сказки.
Девочка ещё раз улыбнулась Александру и направилась в сторону города. Она пролезла между прутьями изгороди и вскоре скрылась из виду.
Теперь, если смотреть на море против солнца, можно было увидеть семь одиноких силуэтов уже не одиноких людей.
Минин подошёл к парому, мерно покачивающемуся на предзакатных волнах. Его сердце успокоилось. То ли от шёпота моря, то ли от играющих солнечных бликов. Александр снова посмотрел на берег, на розовеющий песок, на тёмные сосны и чёрные липы, на дорогу, ведущую к дому и уже закрытую для него его же сердцем. С лева и до права, от изгороди и до кромки, от неба и до каждой песчинки берег был пустым и, казалось, спящим. Что-то мокрое коснулось лица. И опять. Что-то белое упало на ладонь и тут же исчезло.
Пошёл снег. Он покрывал ветки деревьев, хвою, листья. Он пропадал в воде и оставался на берегу, на камнях набережной, на фуражке человека в форме. Тротуары и дороги, крыши домов и скамейки в парках,- всё покрывалось снегом, настоящим белым снегом, иногда пушистым, иногда колючим. Снег падал и не таял. Он оставался жемчужными кучами лежать на городе и удивлять всех, кто его видел. Дети выбегали на улицу играть в снежки и лепить снеговиков. Взрослые качали головами и говорили: «Что за невидаль». Не столько снег в конце июля, сколько то, что под жарким небом он и не думал таять. Ни сегодня, ни завтра. Казалось, раз выпав, он пролежит такой же белый и искристый до весны.
Берег мерно покрывался слоем белого бисера, почему-то именуемого снегом.
- Не стоит оглядываться на прошлое, оно будет звать вернуться… к тому же,- господин улыбнулся Александру, и его улыбка больше не была улыбкой для знакомых или прохожих, это была искренняя улыбка, выходящая из глубины сердца,- мы ждём только тебя.
Александр сел на паром и семь человек навсегда покинули восточный берег моря, отправляясь догонять угасающий день. Молча, они удалялись от очередной строки книги своей жизни.
Отточенным временем движением господин накинул капюшон плаща, закрывая голову от всё ещё падавшего мокрого снега. Сегодня он был без зонта, и не потому что забыл его дома, а потому что он был не нужен ему там, куда он направлялся. Он долго смотрел куда-то вперёд, потом оглянулся на свою спутницу, девушка улыбнулась ему и сказала «спасибо». После, господин снова повернулся к солнцу и погрузился в свои мысли.
- Это воспоминания о будущем,- сказала девушка Александру.- Вы, наверное, слышали идею о том, что мы не можем вспомнить и посмотреть то, о чём не знаем, что никогда не видели. Я могу читать его воспоминания. Это вы знаете. А он – заглядывать в будущее, опираясь на своё прошлое. Но моё прошлое находится в другом месте. И поэтому, чтобы не нарушать этот закон природы, он не показывал мне его. А теперь, здесь, благодаря вам, я могу видеть то, где не было моё тело. Впрочем, вы тоже.
- Почему вы мне это рассказываете?
- Потому что вам интересно, и вы не скрываете своего интереса.
- Вы как будто видите меня насквозь,- сказал Минин, вспоминая свой недавний сон, последние часы, знакомых ему людей.
- Это не совсем так. Вы же, например, не удивлялись, когда мама угадывала ваши намеренья, желания, чувства, Когда, выбирая подарок на день рождения, вы точно знали, что подарить ей, могли увидеть её реакцию на любой предмет в магазине сувениров. Вы не удивлялись, что так хорошо её понимаете, потому что вы были близки друг другу, вы были родными и ваши души разговаривали между собой. Наши души тоже могут разговаривать.
- Наши?
- Да. Мои, ваши, Михаила Михайловича, тех, кто встретит нас на том берегу. Если, конечно, захотят разговаривать. Наши души рождены одним воздухом… Вам приходилось думать об этом?
- Да, нередко.
- Значит, вы меня понимаете. Ваша душа жаждет общения и поэтому открыта миру, как душа ребёнка. Это чудесно.
Девушка замолчала. Александру тоже не хотелось ни о чём спрашивать. Старый берег медленно удалялся. Справа и слева в бесконечность уходила розовая гладь воды. Ясный, абсолютно прозрачный воздух, мягкий ветерок, всё ещё жаркие лучи солнца.
Снег остался позади. Остался удивлять и радовать всех, кто верит и не верит в сказки, кто доверяет науке или смотрит на неё только как на набор сухих цифр и фактов. Двадцать девятого июля снег был подарен каждому. Каждому, кто хотел его видеть, кто хотел на него смотреть, кто хотел трогать его руками и складывать в стеклянные баночки.
Минин вздрогнул и проснулся. Видимо, от лёгкой песни волн и мерного покачивания его сморило, и он ненадолго отключился. Все остальные молча сидели на своих местах и наблюдали каждый свою историю, находя в ней ошибки, вынося из каждой минуты ценнейший опыт.
Александр посмотрел вперёд. Там, где ещё несколько минут назад небо опускалось в воду, ясно и чётко был виден берег, неожиданно и за очень небольшое время оказавшийся так близко, словно они переплыли небольшое озеро. Зато земля, оставленная ими, бесследно скатилась за линию горизонта.
Здесь же солнце всё ещё заставляло всех отбрасывать длинные плоские тени. Западная половина мира встречала тёплым закатом.
Александр шёл по морскому песку, и солёные волны смывали всю усталость и беспокойство многих прошедших месяцев и лет. Александр шёл по волнам прозрачного моря, и листва шелестела под его ногами. Жёлтые, красные, ржавые листья накатывали и отступали. Шаг за шагом по тёплому берегу, устланному мягким ковром из лохмотьев липового платья. Шаг за шагом в сторону уходящего солнца. И когда оно нырнуло за ближайшую гору, и когда ушли встречающие и встречаемые, когда тени удлинились на столько, что покрыли всю видимую землю, и тогда сухие волны осеннего моря продолжали шелестеть под ногами Минина. И лишь когда взошла луна, всего на час опередив появление солнца, он уснул в чистой и свежей постели, которая пахла домом.
А на утро, когда в приморском городе стаял снег, унеся в своих потоках память о тех, кого там уже не было, на утро – были булочки с корицей.
***
ЧАСТЬ 4 (ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ)
ТО, О ЧЁМ ОН ДАВНО ХОТЕЛ СПРОСИТЬ.
***
- Я всё ещё состою из плоти и крови, значит, я жив. И я вижу тебя рядом, и ты тоже состоишь из плоти и крови. Значит, ты жива. Значит, всё это время я горевал о тебе и считал себя одиноким зря?
- Ничего в нашей жизни не бывает зря.
- Мне очень не хватало тебя эти годы. Тебя, твоих советов, твоей критики, твоих одобрений.
- Я тоже очень скучала, ждала, когда ты приедешь. Я знала, что ты обязательно приедешь, может, потому что очень хотела этого, может, потому что просто верила в тебя. Ты преподнёс мне самый лучший подарок на день рождения. Самый желанный уже столько лет и самый неожиданный за всю мою жизнь.
- Ты сказала, что не могла больше оставаться там. Как ты поняла, что твоё сердце ищет другого дома, своего?
- Это сложно объяснить словами. Если бы я могла передать тебе свои переживания… Но ты, наверное, чувствовал что-то схожее, раз приехал сюда. Не знаю, как ты оценишь мой поступок, не знаю, насколько он покажется тебе или кому-либо ещё правильным, но тогда я не сказала причину моего ухода, чтобы не навязывать тебе своего решения, прямо или косвенно. Прости, что принесла этим тебе боль, но я хотела, чтобы это был твой выбор, твоё решение, к которому ты сам захотел бы прийти. Идя по пути поиска, ты можешь собирать крупицы своего опыта и тем самым увеличивать внутренний мир, если захочешь. Если захочешь, до размеров вселенной. Или ещё больше. На сколько хватит твоей фантазии.
- Спасибо… Знаешь, за последние четыре дня я научился жить. Может, не совсем так, как хотел бы, но всё, что было до того, кажется мне пустым сном.
- Ни один сон не бывает пустым. Каждую минуту ты приобретаешь что-то ценное, чего раньше у тебя не было и что во второй раз ты не сможешь взять.
- Сейчас я вижу мир ярче. Я смотрю на всё, что меня окружает и больше не чувствую себя одиноким. И… я очень рад, что встретил тебя здесь, мама.
***
- Было время, когда я боялся, что не найду никого здесь, но ещё больше я не хотел оставаться один там.
- Нелегко решиться на новую жизнь, нелегко, проснувшись утром, сказать себе, что не пойдёшь больше тем путём, которым шёл всю жизнь, особенно, если он принёс успех. Нелегко свернуть на соседнюю дорогу, уже заросшую свежей травой оттого, что про неё все забыли. Ты пришёл к серьёзному решению за короткий срок, а это может не каждый.
- Расскажите, пожалуйста, свою историю.
- И как она связана с твоей?
- Да. Простите меня за такую просьбу, но…
- …это всё любопытство.
- Да.
- Я понимаю тебя. Когда я приплыл на уже не твой берег, я тоже был обуреваем любопытством. Я непомерно желал узнать у всех, почему они живут такой жизнью, почему они закрываются от мира, переставая радоваться восходам, почему они перестали верить в сказки и закрыли свои мечты в пустом шкафу, почему они перестали дарить друг другу тепло и любовь, заменив их лоском и ритуалами. Но ты же понимаешь, что я не мог напрямую задавать вопросы всем прохожим о смысле и сути их жизни, в лучшем случае меня сочли бы сумасшедшим. Тогда я стал жить среди этих людей, пытаясь тайком заглянуть в их глаза и души. Постепенно я стал замечать, что начинаю походить на них. Тогда я перестал пить кофе и смотреть телевизор и, чтобы не забыть, кем я был, занялся искусством. Я стал играть в игру жизни. Стараясь оставаться собой внутри, снаружи я надевал маску, угодную окружающим. И, как видишь, завоевал их уважение, получив в награду долю успеха.
- Но зачем же вы покинули свой дом и отправились туда, где вас не ждут? Только из-за любопытства?
- Частично. Но в основном по другой причине. Заглядывая в глаза прохожих, знакомых, детей, я заметил, что в некоторых из них горит искра жизни. У кого больше, у кого меньше. У многих с взрослением эта искра угасала, но у некоторых она разгоралась в пылающий костёр. Это были люди, чья душа родилась на этом берегу, но, так или иначе, воплотилась в теле на том. На самом деле это открытие было сделано задолго до моего рождения, так как я не первый человек, переплывший море «ради любопытства». Основным моим желанием и задачей было найти эти души, разбудить их и помочь вернуться на родину.
- Например, меня и тех, кто приплыл сюда месяц назад?
- Например, так. Кому-то я просто показывал дорогу к морю, с кем-то вспоминал его жизнь. Кому-то, кто и без меня всё знал своим сердцем, я пытался показать свои знания о том, что было и о том, что есть по ту сторону воды. Первым таким человеком был Вернер, он тогда жил в соседнем городе. Я поступил немного необдуманно, и ты сам знаешь, во что это вылилось. Следующим был Синеоков – мой единственный друг в чужом мире. Единственный, потому что все остальные были только знакомыми, которым, несмотря на всю доброжелательность, я никогда не раскрыл бы свою душу. И, приехав в твой город, я понял, что должен рассказать всё твоей маме, потому что не встречал раньше никого, столь нуждающегося в этих знаниях и столь готового, хоть сейчас, вернуться домой. Синеоков решил написать обо всём книгу и вернуться позже, со мной, а твоя мама, Вернер и ещё несколько человек направились сюда. Она очень не хотела оставлять тебя одного, но попросила ничего тебе не говорить, чтобы оставить решение тебе. По-моему, она сделала мудрый выбор.
- Но как же Вернер? Он вернулся?
- Вернулся. Так и не ступив на берег. Тогда он был ещё порывистей и решил, что должен всем и каждому рассказать о его прошлом и направить в будущее, не подумав о том, что не всем это надо и не все этого хотят.
- Получается, что это правда, что дорога через море заказана в одну сторону?
- Да, не важно в какую, но в одну. Своими мыслями, намереньями, желанием и нежеланием люди выстроили огромную стену посреди воды. И с каждым годом она становилась всё толще и непроницаемей, так что не всем удавалось пройти сквозь неё. В этом смысле, Саша, ты помог вернуться мне, и не только мне, домой.
- Как?
- Люди, приходящие к решению своими силами, через все сомнения, доверия и недоверия себе и другим, люди, совершающие Выбор и принимающие Решение, обладают большой силой. Такие люди, как ты. Ты своим сердцем нашёл дорогу до другого берега и провёл всех остальных по ней. Следующий «рейс» будет не скоро, и совершат его те, кто сейчас является только детьми. Надеюсь, они совершат меньше ошибок, чем мы.
- Вы не похожи на человека, совершающего много ошибок.
- В своей жизни я действительно совершал не много ошибок и, видимо, сильно привык к этому. Я привык принимать хорошие решения и потерял бдительность… и совершил самую серьёзную ошибку. Я не разглядел кое-что кое в ком. И тем самым причинил боль и ей и себе. Долго я не мог увидеть свою ошибку, долго не мог её признать, ещё сложнее оказалось её исправить. Но время всё меняет. За один месяц пребывания здесь волосы стали доставать мне до плеч. За многие месяцы, дни часы пребывания там я научился ценить годы и секунды. Я научился просить прощения и находить искомое. Я научился закрывать своё сердце от посторонних глаз и раскрывать душу тем, кто хочет разговаривать с ней….
Солнце ужё почти скрылось. Осенний бриз может принести простуду. И… нас уже давно ждут к ужину.
- Можно ещё один, совсем небольшой, но давно волнующий меня, вопрос?
- Конечно.
- Как вас зовут?
Пешком до другого берега
© Copyright: Юлия Клепалова, 2010
Свидетельство о публикации №210060101278
Свидетельство о публикации №210060101278
Рецензии
Сказочка оказалось большой. Сохранил, буду читать, но уже не сегодня!
Флорид Буляков 06.07.2010 22:37 • Заявить о нарушении
Флорид Буляков 06.07.2010 22:37 • Заявить о нарушении