Татуировка

Моя учительница английского языка – стильная женщина. Во всём её облике сквозит тончайшая грань изысканности и вкуса. Даже колорированная прядка волос, спадающая на висок, подчеркивает общий образ небрежной утонченности, обворожительного шарма. Её руки с безукоризненными ноготками листают книгу так, словно играют без нот ноктюрн – экспромт. Я всегда думаю, что будь я Джейсоном Донованом, то исполнил бы свой хит у костра только ради её кистей, за полётом которых, загипнотизированный, слежу из урока в урок. «I don't wanna say goodbye for the summer knowing the love we'll miss...»
В её руках – жизнь, обещание неземного блаженства, наркотический кайф, острота и запретность которого понятна только тинейджеру. В моём кармане греется «доза», я приму её, когда выйду с урока. Не потому, что мне это надо, а потому, чтоб хватило смелости допеть куплет до конца самому себе: «...Well, let us make a pledge to meet in September and seal it with a kiss».
Только с драйвом я смогу мечтать о поцелуе всё лето в Бостоне.
Её руки прекрасны, хотя... есть в них что-то отталкивающее. Я приглядываюсь. Резной перстень чуть съехал с безымянного пальца, и я вижу под ним края... края жуткой самопальной татуировки... Какой ужасный контраст с гибкими нежными пальцами. Я поражен, но более жуткую вещь уже без моего ведома произносят мои губы:
- Что это?
Она уходит курить к окну, небрежно кидает на стол пачку сигарет и смотрит через окно на мягкий майский пейзаж. Она далеко от меня. Она в своём детстве. Я вижу уже не женский, а девичий изгиб спины, на которой вырисовываются крест-на-крест лямки черного школьного фартука...
...В выпускном классе её родители переехали в другой район, и она поменяла школу. Новые одноклассники холодно восприняли новоявленную отличницу, и только с задней парты мальчишка хулиганистого вида крикнул:
- Очкарик, подваливай ко мне.
Рядом с ним было единственное в классе свободное место. Хотя бесцеремонное обращение и слово «подваливай» резало слух, она села рядом со Славиком (так звали хулигана). Она никогда не пожалела об этом. Потому что самый скучный урок под аккомпанимент Славкиных комментариев становился весёлым. В результате забавных фокусов соседа по парте головы на бюстах партийных бонз начинали все вместе курить посреди контрольной, а иногда после уроков «очкарик» находила в портфеле конфеты и цветы (правда, на занятиях портфель часто исчезал, и его подолгу приходилось искать в укромных уголках под Славкиным ехидным взглядом). Впервые чувство одиночества возникло, когда хулиган не пришел в школу. Никогда прежде уроки не казались такими томительными и скучными. Он появился на следующий день, и она отметила, что его лицо осунулось.
- Передоз,- хмуро буркнул он.
С ужасом она поняла, что он колется или нюхает. Одиночество еще сильнее навалилось. И боль, острая боль... Она осторожно спросила:
- А ты можешь это дело бросить?
- Могу, но неохота. Нет стимула. Ради кого...
Она шепнула, не глядя ему в глаза (историчка косилась на галёрку недобрым взглядом):
- А ради меня смог бы?
Не обращая внимания на учительницу, он подпер рукой щеку и в пол-оборота оценивающе разглядывал девочку:
- Мог бы. Если б знал, что ради меня ты рискнёшь всем... самым дорогим для тебя.
Сердце застучало на весь класс. Он манипулировал ею – она чувствовала. Но сердце стучало на всю школу: она любила – и теперь знала это. Губы сами шепнули ответ:
- Всем, чем хочешь.
После школы она готова была пойти с ним даже в лифт. И он понял это. В его глазах полыхал смех.
- Нет, это было бы слишком просто. Твой поступок должны увидеть все!
Она не понимала задумки Славика, но была согласна её осуществить, запросив побольше ради спасения его же души.
- А если соглашусь? Что взамен?
Он дохнул ей прямо в ухо:
- Я стану тобой... Очкариком. Занудой. Отличником. Тобой!
Под партой без свидетелей они «разбили» руки. Пожатие властной ладони она запомнила навсегда, как будто оно было первым поцелуем. Прозвенел звонок.
С перемены, запыхавшись, он вернулся с пузырьком туши и иголкой. На иголку была намотана нитка. Шла география. Она, вытянув тонкую нежную руку, тупо смотрела между двух полушарий карты, вывешенной на доске. Он вгонял в фалангу её безымянного пальца иголку, выбивая на внешней стороне рисунок. Только потом, смыв с пальца кровь в туалете, она увидела, что это была английская буква «S». «Пусть, пусть,- шептала она сама себе, гладя изуродованную руку,- зато с ним ничего плохого не случится». Эта мысль была важнее руки.
С того дня они поменялись местами, жизнями, судьбой. Бюсты «бросили» курить. А она начала. Он стал выходить к доске. Она перестала. Он поехал на олимпиаду по английскому языку. Она не открыла ни одного учебника с тех пор. После школы он один-единственный раз позвонил ей из Бостона: у него вполне сложилась судьба и личная жизнь. У неё – нет. Несколько раз ей приходило в голову «свести» татуировку, но она откладывала эту процедуру потому, что верила в магическую силу кривой английской буквы...
Она закрыла за мной дверь, я пронесся по лестнице и вывалился из двери подъезда в сияющий яркими красками май. Меня пронзила история её первой любви. Как же я хотел стать для неё её Славиком! Уехав на лето в Бостон, я отправил бы первой же почтой письмо со словами: «I don't wanna say goodbye for the summer knowing the love we'll miss, well, let us make a pledge to meet in September and seal it with a kiss».
Я посмотрел вверх, в переливающиеся стекла её окон, и, возможно, как он когда-то, восхитившись силой её любви (пусть даже не ко мне), выбросил из кармана в траву «дозу», ставшую ненужной, лишней, неприемлемой. Я знал теперь, что со мной ничего плохого не случится...