Деревья

     Бог определенно азартен! Поскольку большинство процессов на этой земле построено по принципу лотереи. Полет семечка какого-либо растения - яркий пример божественного юмора: никогда не знаешь, где ему суждено упасть, а где прорасти.
     В нашей истории финал подобного полета был следующим. Девяносто девять семечек из ста упали и проросли у подножия огромной горы, опоясав ее плотным, пушистым кольцом. А последнее... Благодаря судьбе, карме, проведению, аду, раю, чьему-то несварению желудка или головной боли с утра, случаю, везению или невезению - в общем, благодаря одной из этих божьих игрушек, оно упало на самой вершине горы одно одинешенько.
     Пока саженцы были маленькими, т.е., как дети, мало чего понимали в различиях этой жизни, все было более менее сносно для нашего невольного "отшельника". Но вот саженцы выросли, превратились в молодые, горячие, заносчивые деревья. И в один прекрасный день по этому дружному, одинаковому сообществу, как внезапный порыв ветра, пробежал ропот недовольства: "Какого, собственно, черта мы все здесь внизу, а он один там наверху?! Неблагодарная, высокомерная выскочка! Какого... (непереводимая игра лесного диалекта)... он смеет думать, что он чем-то лучше других?! Посмотрите на него, каков наглец! И т.д. и т.д. и т.д...
     А наш герой там на вершине горы и понятия не имел, что он наглец и высокомерная выркочка. С самого раннего детства он задавал всем, кому только возможно, один и тот же вопрос: "Почему? За что его судьба поступила с ним подобным образом? Кто виноват  в том, что он здесь, а остальные все там? Ведь это не он выбрал себе место для жизни!"
     Да, длагодаря тому, что он вырос один, он действительно был не похож на всех остальных. Он был гораздо выше и мощнее. Его ветви, не сжатые со всех сторон конкурентами, были более длинными, прямыми и гибкими. Его зрение и слух, которым ничего не мешало ни с какой стороны были более острыми и чуткими, чем у сверстников. Его корни, которые глубоко в земле ничто не стесняло, были намного длиннее, и это позволяло им доставать своему "хозяину" на поверхности больше соков из недр земли. Да, благодаря тому, что он был на этой вершине мира, и никто не заслонял от него весь белый свет, он мог видеть дальше, чем все остальные, и гораздо больше; он слышал и видел то, что те далеко внизу никогда не увидят и не услышат, потому что просто не смогут. Но разве он был виноват во всем этом? Разве он был виноват в том, что он такой? Разве он был виноват в том порыве ветра, который сыграл с ним эту злую шутку? Разве ему этого хотелось?
     Да, у него были некоторые преимущества! Но... Солнце и ветер терзали его сильнее, чем всех остальных там внизу: они могли встать плотной стеной и практически не почувствовать ветра, а он... не мог. Снега на вершине было больше, и лежал он дольше, чем внизу. И от этого наверху было гораздо холоднее. Влаги от дождей было намного больше, да, но они размывали почву и оголяли корни, и они становились легкой добычей для всех, кому этого только хотелось.
     Он пытался объяснить, что все совсем не так, как думали его сородичи, что это не он выбирал себе такую судьбу, а судьба выбрала его, но... Во-первых, он был слишком далеко, и его слова долетали до них с колоссальными искажениями: все, что они не могли расслышать, он додумывали сами. А во-вторых, он хотел бы все исправить тысячи мучительных раз, но деревья не умеют ходить (хотя, говорят, когда-то умели), а значит, он никогда не сможет спуститься вниз, как бы он не старался.
     Они не верили ему! И даже если и был кто-то, кто старался хоть как-то его понять, но... толпа отнимает разум. И вот в этом мире у него не осталось ни малейшей надежды на сочувствие и понимание.
     Когда оскорбления стали совсем невыносимы, он решил раз и навсегда покончить с этим. Он подумал, что сможет научиться ходить или хотя бы попытаться вспомнить, как это делается. Он спустится вниз и все-все им расскажет, все, что видел и слышал там наверху, он расскажет, какой он на самом деле. Они поймут его, простят и... примут к себе. И его сердце, наконец, хотя бы один раз в этой жизни сможет уснуть спокойно.
     Он рвал нижними ветками землю, пытался выкопать корни. Он тужился из последних сил, напрягался так, что сосуды в голове и глазах лопались, как воздушные шарики. Он почти оглох и ослеп от натуги, но... так и не смог вытащить все корни на поверхность. С одной стороны, где ему это удалось, его... парализовало. А с другой стороны корни так и остались глубоко в недрах, и в этой его половине еще теплилась жизнь. Но разве это теперь была жизнь? Жизнь парализованного калеки?
     Он оглох и ослеп окончательно. Парализованная сторона засохла и замерзла. Но во вторую полуживую сторону, как электрические разряды бились вопли радости, торжества и ликования его сородичей снизу. "Ну, наконец-то! Ну и поделом ему, проклятому выскочке! Куда он без нас, разве может кто-нибудь выжить без коллектива?! Посмотрите, что стало с ним! Его высокомерие его же и убило! Так будет с каждым, кто попытается задрать нос! Там ему и надо, урод проклятый!!!"
     Торжество и наслаждение справедливостью продолжались несколько дней. Как хорошо все-таки, что деревья не умеют ходить, а то у некоторых их них мелькала мысль подняться и поджечь "сухое пугало там на вершине".
     В нем медленно угасала жизнь: те корни, которые остались в земле, еще давали ему кое-какие соки без его на то желания. И только птицы упорно продолжали вить гнезда на его сухой кроне, будто чувствовали в нем что-то, чего не было у его "живых и здоровых" собратьев. Они доверяли этому наполовину уже трупу своих птенцов. А когда возвращались в свои гнезда с кормом для них, удивленно замечали, что их отпрыски растут в два раза быстрее, чем такие же птенцы из леса у подножия. А по ночам они все вместе смотрели на звезды, и ему казалось, что он чувствует их маленькие лапки на своих уже давно мертвых ветвях...