Канцелярии

Если я думаю, что выздоравливаю, то ко мне наверняка уже очень близко подошла чума.

Дорога, казалось бы, состояла из одних только ворот. Вся моя ходьбы была сплошным прохождениями через разнообразные калитки из пыльного железа, которые распахивал передо мной мой молчаливый спутник. По правде говоря, эти бесконечные витые решетки абсолютно стирали шаги времени, и  я не имел ни малейшего представления о том, сколько уже иду; а ржавый звук открывающихся замков уже стал создавать в моей голове иллюзию мигрени.
-Долго нам еще идти? – спросил я, потирая виски холодными пальцами.
-Если вы решите возвращаться, то вам придется идти дольше, чем осталось до главных ворот.
Пожалуй, у меня действительно заболела голова. Боль собиралась в непроизвольных узелках моих нерасчесанных волос, причем чувствовала себя она вполне уверенно. Чтобы хоть как-то оттянуть ее окончательное воцарение, я попытался подумать о чем-либо, совершенно не связанным с дорогой.
Я стал думать о лаке для ногтей. О лаке цвета миндаля в шоколаде. Знаете, есть такие конфетки овальной формы. Кто-то называет его цветом молочного шоколада, кто то просто коричневым. А для меня это миндаль  в шоколаде. И такой цвет бывает только у лака для ногтей и у овальных конфет. Хотя миндаль я не люблю. Он навязывает мне горечь.
Пока я думал о миндале, наш путь уже пришел к своему логическому завершению. Мы приблизились к воротам, которые в принципе ничем не отличались от всех остальных, разве что были масштабнее. Почему главные ворота всегда самые габаритные? По-моему, это пустая трата железа, хватило бы маленькой опознавательной таблички.
-Мы пришли, -мой спутник повернулся ко мне лицом, что за время нашего пути случалось крайне редко.
-Входите же, - добавил он, видя мое усталое замешательство.
Я преодолел ворота, пахнущие сыростью и очутился в пространстве, идентичном предыдущему, только без многочисленных железных решеток. Моя головная боль мягко отступила.
Неторопливость и затянувшееся молчание моего спутника дали мне понять, что дальше я должен двигаться либо один, либо первым. В темноте я сделал пару шагов и уже даже начал различать очертания некоторых предметов.
-Добро пожаловать в Главную Канцелярию Слабости! – провозгласил откуда-то издалека голос стражника.
Итак, я стоял посреди комнаты. Прежде всего в глаза бросились шторы – тяжелые, темные, разрисованные красивыми цветами богемно-теплых оттенков. Этот рисунок меня просто завораживал соей по-домашнему уютной помпезностью. Только фасон у них был какой-то странный – шторы свисали слишком четкими очертаниями, и даже напоминали некий силуэт. Приглядевшись, я понял, что это было платье, которое каким-то нехитрым образом подвесили на карниз.
Я узнавал это платье. Его хозяйку звали Фрида, она была актрисой в каком-то маленьком театре с благородно-пьяной публикой, но всегда держала себя так, словно ее спектакли ставились на лучших подмостках мира. Она очень любила роскошь. Любила пышные, тяжелые платья и сладкие, амбровые духи. Ее запах, кстати говоря, я уже начал ощущать. Вот же, на столике стоит темно-бордовый флакончик. А рядом помада. Конечно, красная. У нее всегда были прекрасные красные губы.
Продрогший поэт и самовлюбленная актриса. Мы не подходили друг другу настолько идеально, что ссорились каждый день. Наш любимый ритуал – это разбить вазу с очередным ее букетом цветов о стену, а потом приступать к сладкому примирению. Но я не мог так долго жить, и мне пришлось бежать. Когда я пустился в бега, я все еще любил ее, и мне было невыносимо больно. Она все могла превратить в трагедию, потому как очень любила этот жанр. Мой уход был наивысшим драматическим событием для нее, и это настроение передалось мне. Я чувствовал все в обостренных гранях, как и всегда было с ней. Она заразила меня своей театральностью, и мне пришлось потратить не один год, чтобы забыть ее, забыть мою высокомерную Фриду.
В этой комнате повсюду были подушки, шейные платки, театральные платья, флаконы, зеркала, расчески. Вот и он, лак цвета миндаля в шоколаде.  Мне было тяжело здесь, я ведь так давно не вспоминал о ней. По крайней мере, думал, что не вспоминал.
Я отодвинул платье и увидел дверь.  Она была не заперта, и  я смог снова бежать из владений Фриды. На сей раз я оказался на улице, во дворике, смутно освещенном одним единственным фонарем. Была глубокая ночь, но откуда-то довольно ясно доносилась тяжелая музыка, чей-то смех и звук хлопающих дверей. Здесь я впервые напился до потери памяти под вопли какой-то малоизвестной группы, здесь я провел лучшие безумные минуты с Кэнди. Она всегда много пила, курила и смеялась. И никогда не думала о чем-либо серьезном, если она конечно вообще хоть о чем-нибудь думала. В ее присутствии я тоже мало мог думать. Кэнди впечатлили некоторые мои сочинения, и она осталась со мной, чтобы показать мне  жизнь без ответственности, обязательств и проблем. Но  она в любую минуту могла разочароваться, увидеть кого-то другого, и показывать эту самую жизнь уже не мне. Кэнди сама от меня сбежала, как только ей взбрело это в голову. От ее любви я лечился в наркологической клинике.
Я оглянулся и увидел дерево., раскидистое и спокойное. Да, я любил залазить на него и смотреть закат. Это было самое прекрасное место на земле. А потом у меня умерла собака. Я был совсем мальчик, и она была моим единственным другом. Ее звали Шерри. Она смотрела на мир теплыми карими глазами, была всегда спокойной и сильной, и, наверное, очень любила меня. Я-то уж ее точно любил. Мама сказала мне, что Шерри просто была уже очень старая. И действительно,  я ведь даже не помнил ее щенком. Но мне все равно было очень грустно без моего доброго друга, и я больше не мог сидеть на том дереве, потому что это было наше с ней место. Иногда я приносил под дерево косточки и даже тихонько звал Шерри. Знаете ли, ребенку бывает очень сложно понять, что его самый любимый друг больше никогда не придет , чтобы посмотреть закат.
Мне вдруг стало невыносимо больно,  на глаза навернулись слезы. Я не мог ничего с собой поделать, и побежал прочь. Я довольно долго бежал, пока не обнаружил, что вместо асфальта у меня под ногами исписанная бумага. Да это же мои черновики! Я узнаю эти зачеркивания, эти наброски, этот трудный почерк… Здесь, на этой дороге, лежали наверное все мои стихи и зарисовки. И кое-где, среди бумаг, виднелись волоски, седые волоски. Совсем седые. Совсем мертвые.
Ужасно тоскливо, ужасно больно… У меня больше нет сил, чтобы бежать. Я ослаб, полностью ослаб. Я не могу больше вспоминать, я не могу найти ничего хорошего в своих воспоминаниях. Боже, пожалуйста… Почему совсем нет сил?...

-Пойдемте, дайте мне руку. Вы можете идти самостоятельно? – какую странную услужливость проявляет мой старый знакомый стражник.
-Да, могу… Вы знаете, где выход?
-Конечно. Мы уже почти ушли отсюда. Вам хватит, вы и так уже почти задохнулись.
Я стал узнавать знакомый запах пыльного железа. Вот они, ворота, в которые мы вошли. А за ними еще одни, только больше. Их я тогда не заметил.
-Я прошу вас сюда, - он указал на вторые ворота, - идите сами, без меня. Тут совсем другое, тут вы не будете падать в обморок.
Я пожал плечами и пошел вперед. На этот раз мне долго пришлось идти одному в полутьме, пока я не начал различать обстановку. Наконец я стукнулся головой о низко висящую табличку, и картина стал более ясной. Я даже смог разобрать, что написано на той злополучной табличке: «Главная Канцелярия Силы».
Это был коридор. Довольно широкий, но прямой и без декораций. Просто коридор. Стены были металлического цвета, да и выполнены скорее всего из стальных листов. Тут ничем не пахло, температура была неощутимой.  Я шагал и шагал, но не видел ни одного знакомого предмета. Я тут вообще предметов не видел, только стены да пол.
Но мне было безразлично. Я думал о чем-то очень обыденном, и в моей голове не было ни стихов, ни воспоминаний, ни слез. Мне было абсолютно все равно. Да, здесь действительно невозможно упасть в обморок. В таком железном настроении это невозможно.
Безразличие правило здесь всем. Оно было ровное и жестокое, очень неуютное, но оно давало гарантии. Оно обещало, что я не упаду, что больно не будет.
Но я не мог поверить ему. Безразличие рушит все мои рифмы, и я лучше буду болеть, чем жить без драмы.
-Проводите меня назад! – громко возвестил я,  - мне здесь не нравится.
Конечно же, сразу появился стражник, готовый снова и снова в полном молчании вести меня туда, куда я попрошу. Он, наверное, очень любит ворота. А я люблю лак цвета миндаля в шоколаде. И я к нему вернусь.