Из огня да в полымя

Голубев В. Л. Из огня да в полымя

Андрей Ворошень
Воспоминания  Голубева Виктора Левоновича, 1926 года рождения, уроженца города Жлобин.

В 1941 году мне было 14 лет. Маму мою звали Эмилия Ивановна, отца – Левон Адамович Голубев, были еще две сестры старше меня – Валентина и Мария. Когда началась война, родители увезли всю семью в деревню Марусеньки, которая находится в Гомельской области. Рядом с этой деревней находилась еще одна, а также техникум, располагавшийся в здании старой, но красивой и крепкой помещичьей усадьбы; еще недалеко был крахмало-паточный завод. Весь этот населенный пункт в комплексе назывался Красный Берег.

Однажды я услышал шум на улице и выскочил из хаты. По улице шел немец – это был первый немец, который появился в нашей деревеньке. Всем было очень любопытно, и деревенский народ начал сбегаться со всех сторон. Вел он себя спокойно, за спиной была винтовка, а на плече нес уздечку. Мы знали, что подразделение немцев расположилось в здании техникума, но ни одного немца еще не видели. На шум вышел сосед. Ему было около 60 лет, и он был одет в гимнастерку, которая ему досталась от сына, служащего в Красной Армии. Немец обратил внимание на человека в красноармейской гимнастерке, подошел к нему ближе и начал вглядываться в пуговицы, на которых были изображены звезды. Неожиданно немец взял пуговицу, резко рванул на себя  и оторвал ее от гимнастерки. Тогда сосед – человек довольно солидной комплекции по сравнению с немцем – сложил здоровенный кукиш, и поднес его аккуратно прямо к носу немца. Тот мгновенно побагровел, но, оглянувшись, растерялся – вокруг стояло несколько десятков селян. И он ушел.

Немцы, в принципе, нас не трогали. Однако полицаи приходили довольно часто и забирали все, что им хотелось. Много было полицаев с Украины. Партизаны в нашем районе особо не проявляли себя, хотя однажды ночью они взорвали крахмало-паточный завод.

В 1943 году немцы начали угонять в Германию местное население. Они  искали в первую очередь здоровых молодых парней. Во время одной из облав поймали и меня, вместе с другими отправили на станцию. Около вагона на меня посмотрел охранник в немецкой форме (я был пацан маленький, худенький, особенно на фоне остальных), и махнул мне рукой, мол, уходи, прячься под вагоном. Я, пригнувшись, залез под вагон, и сбежал. Несколько дней прятался в разных местах, но все-таки меня поймали снова. На этот раз меня с другими парнями заперли в вагоне, потом мы неделю ехали до Бреста. В Бресте подцепили еще вагоны, и целый эшелон с людьми двинулся в Германию. Разгрузили нас в Рурской области, район Эссен-Дортмунд, и поместили в лагерь, который хорошо охранялся. Место, где мы размещались, называлось Витинрур. Затем началось распределение: в лагерь приезжали немцы и отбирали себе работников. Все мы по приказу сделали себе нашивки на верхней одежде, на которых большими буквами было написано «ОСТ», что означало «восточный рабочий». Я попал в бригаду, в которую набрали 21 человек: 5 белорусов, остальные украинцы. Жили в бараке на дощатых нарах. Мы занимались обслуживанием  железнодорожных путей в районе нескольких станций: меняли шпалы, ремонтировали пути и т.д. Это был тяжелый, изнуряющий труд. Бригадиром был немец. Он показывал нам, что и как нужно делать; сначала мы ездили с охраной, а потом нас начали отправлять на работы и без охраны.

Кормили нас так: один раз в день – вечером -  давали миску баланды. Это была жижа, сваренная на отходах овощей. Два раза в неделю давали по булке хлеба (в среду и субботу), и 1 раз в 2 недели нам давали небольшой брусочек маргарина. У меня никогда не хватало терпения оставить хлеба на «потом», есть хотелось ужасно, и я съедал хлеб сразу, как только получал его. Я тогда думал, что никогда в жизни я не смогу наесться хлеба досыта. Чтобы хоть как-то пополнить рацион, мы кое-что воровали из вагонов, копали овощи на полях. Но удавалось это редко, так как у немцев все хорошо охранялось, а тех, кого ловили на воровстве, ждало суровое наказание.  Еще мы имели 1 выходной в 2 недели.

Наш район часто бомбили американцы. Однажды бомба попала прямо  в бомбоубежище в нашем лагере, и погибло много людей.

В январе 1944 года немцы, которые нас охраняли и управляли нами, начали куда-то быстро исчезать, и вскоре появились американские войска.  Мы получили свободу. Мы тут же всей бригадой бросились искать еду, и искали ее везде: вскрывали склады, ходили по немецким квартирам. Если немцы не отдавали еду по-хорошему, мы отбирали ее силой. Квартировали мы теперь в каком-то роскошном дворце на огромных  мягких перинах. Продолжалось это наше вольготное существование недолго: американцы вскоре согнали всех, разбежавшихся по округе бывших пленников обратно в лагерь, теперь уже под их охраной. Правда, охраняли не очень строго, и пробраться за ограждение было возможно. Мы пользовались этим, и часто уходили на добычу пропитания. Американцы кормили нас 2 раза в день и довольно неплохо, но нам все равно не хватало. Однажды мы даже отобрали у немцев корову, и тогда впервые за долгое время наелись мяса.

В этом американском лагере мы пробыли около 5-ти месяцев. Нам показывали кино, и раз в неделю мы даже устраивали танцы. В лагере было около 10-15 тысяч человек со всей Европы; были итальянцы, французы и т.д.  Все они потихоньку разъезжались. Нас, советских, вызывали по одному в американскую комендатуру, и предлагали не возвращаться в СССР. Они говорили, что там нас ждет тюрьма и предлагали американские визы. Некоторые соглашались, но основная масса ждала отправки на Родину, к своим близким. Однажды в лагере появились советские офицеры. Два офицера подошли как-то к толпе, собравшейся возле американской комендатуры, и сказали, чтобы мы расходились, не верили американцам, и что скоро нас отправят домой. В сентябре 1945 года нас эшелоном отправили из этого лагеря и разгрузили снова в Германии, только уже в советской зоне оккупации. Там нас несколько дней вообще не кормили, и возникло даже несколько стихийных бунтов. Потом кормить начали и пошел слух, что нас заберут в армию и отправят на войну с Японией. Нас разделили на роты, не переодевая в военную форму, и занимались с нами строевой подготовкой. Затем мы начали заниматься разбором оборудования, которое отправлялось в СССР.

В ноябре нас отправили эшелоном в Брест. Там нас выгрузили и разместили в лагере, в котором нам сообщили, что мы все в чем-то виноваты перед Родиной и теперь будем искупать свою вину. Вскоре меня и других бывших «восточных рабочих» отправили в г.Новошахтинск Ростовской области. Там я стал машинистом рубмашины на шахте. Жили мы в общежитии, без охраны, питались по карточкам в столовой. В карточках на специальных талончиках были  указаны наименования продуктов и количество в граммах. Если я брал котлету, у меня отрезали талончик, где было написано «мясо 30г». В магазинах продуктов было практически невозможно купить, буханка хлеба на базаре стоила от 100 до 200 рублей. Вообще, несколько лет после войны было очень плохо с продуктами, многие люди голодали. Документов у меня не было никаких.

На шахте часто происходили несчастные случаи, многие шахтеры погибали или калечились. Однажды засыпало и меня. Я был самым маленьким в бригаде, и десятник звал меня «сынок». Когда меня вместе с моей рубочной машиной раскапывали, я услышал, как десятник сказал:
- П…ц сынку…
Но я выжил. Правда, после этого случая у меня появился страх перед шахтой. Доходило до того, что я шел на работу, а по щекам у меня текли слезы. Не выдержав нервного напряжения, я сбежал.

Кое-как добравшись до дома в Белоруссии, я, наконец, обнял своих родных - все они остались живы. Узнав о ситуации, в которой я оказался, родители начали подключать свои родственные связи. Вскоре через знакомых в местной милиции договорились, что мне сделают паспорт. Когда я пришел его получать, меня арестовали. Через пару недель, которые я провел  в КПЗ, состоялся суд. Меня привезли куда-то и ввели в комнату, там сидели 3 человека. Процедура длилась недолго. Судьи задали мне 2 вопроса: работал ли я на шахте и почему сбежал. Я отвечал, что у меня после несчастного случая плохо со здоровьем. После этого мне объявили приговор: за самовольный уход с работы - 5 лет.  На этом суд закончился.

На этот раз меня привезли в Горловку и снова отправили на шахту. Режим был такой же, как в Новошахтинске. Я устроился жить на квартиру. Хозяйка, узнав мою ситуацию, сказала, что за 2 тысячи рублей может сделать мне справку об освобождении. Я написал домой, и моя сестра Валя привезла мне эти деньги. Хозяйка взяла их и на следующий день принесла мне эту справку. Мы с сестрой тут же уехали домой.

Дома снова связались с нашей милицией и те заверили, что все в порядке. Я начал готовиться к поступлению в техникум.  Когда я пришел получать паспорт, меня вновь арестовали, снова недолго продержали в камере и также быстро осудили, только на этот раз я получил «десятку». И отправили меня не на шахту, а в лагерь, который находился в Джезказгане. В лагере было 3 зоны: в одной были так называемые «каторжники», во второй – уголовники, в третьей, куда поместили и меня – все остальные. Через месяц по доносу меня и еще двоих парней охрана  забрала из барака. Тех двоих сильно избили, а меня отправили в уголовную зону. Когда я вошел в барак к уголовникам, ко мне подошли несколько человек и сказали, чтобы я снимал одежду. Меня предупредили, чтобы я не сопротивлялся уголовникам, иначе меня просто убьют. У меня забрали сапоги, штаны и рубашку, остался я в трусах и проходил так месяц. Хорошо, что было жарко.

Однажды меня вызвали к начальнику и тот объявил мне, что согласно Постановления Верховного Совета СССР часть осужденных амнистирована. В их число попал и я. Мне выдали штаны, штопаный немецкий френч, а также 350 рублей денег, и выставили за пределы лагеря. Кое-как добрался я до Москвы, в основном, благодаря сердобольным пассажирам, которые меня подкармливали. Прямо у выхода из вагона в Москве меня остановили милиционеры. Посмотрев  справку об освобождении, они сказали мне, чтобы я не вздумал ходить по городу,  а ехал прямо на другой вокзал. Я так и сделал. Когда я присел в зале ожидания на освободившееся место, вокруг меня тут же освободилось еще с десяток мест. Вид мой явно не внушал людям доверия.

Вскоре я добрался до родного дома. Когда зашел в хату, отец схватил чугунок и крикнул, чтобы я убирался немедленно, иначе он проломит мне голову. Он не узнал меня. По деревням в то время часто шарахались всякие жулики, воровали, грабили, могли и убить. Выглядел я вполне в духе этой шпаны. Отец признал меня, наконец, и мы долго стояли обнявшись.