Необычный и странный мир Гоголя

«Я почитаюсь загадкою для всех,
никто не разгадает меня совершенно».
Н.В. Гоголь
Личность и судьба   Николая Васильевича Гоголя   окутана тайнами и легендами. Даже Пушкин не создавал таких мистических фантазий, как Гоголь. «Вий» и «Страшная месть» являются, пожалуй, единственными в русской литературе, по силе и яркости фантастичности вымысла, повести.
Набоков находил произведения Гоголя «сновидческими», чья реальность существует по законам сна, то есть не поддается обычной логике. Несмотря на огромное количество толкований, смысл его творений постоянно ускользает от читателей, словно он сознательно желал его скрыть «за семью печатями». За свою «гениальную и преступную клевету» Гоголь, по мнению Розанова, понес заслуженную кару (конец его жизни), но воздействие гоголевского творчества, негативным образом отразилось на развитии русского общества». «С Гоголя именно начинается в нашем обществе потеря чувства действительности, равно как от него же идет начало и отвращения к ней». И далее: «После Гоголя стало не страшно ломать, стало не жалко ломать. Таким образом, творец «Мертвых душ» и «Ревизора» был величайшим у нас... политическим писателем».
«Мертвым взглядом посмотрел Гоголь на жизнь, и мертвые души только увидал он в ней. Вовсе не действительность отразил он в своих произведениях, но только с изумительным мастерством нарисовал ряд карикатур на нее: от этого-то и запоминаются они так, как не могут запомниться никакие живые образы».
Необходимо сказать, что личность Гоголя и то влияние, которое оказало его творчество на судьбу России, занимала Розанова гораздо больше, нежели анализ и разбор конкретных произведений. Как и Набоков, Розанов выделял «Мертвые души», «Ревизора» и «Шинель», тем не менее, его интересовали и другие произведения Гоголя. Например, опровергая (так же как и Набоков) мысль о том, что Гоголь является основателем реализма в русской литературе, он упоминает некоторые другие произведения Гоголя: «Гоголь - какой-то кудесник. Он создал третий стиль. Этот стиль назвали «натуральным».
«...Разве меньше, так сказать, фантазии мысли, фантазии мышления, узких и странных его коридорчиков, в «Невском проспекте», в «Риме»? Наконец, что за странность рассказывается нам в «Носе»?» – писал Розанов.
В своем этюде «Как произошел тип Акакия Акакиевича», Розанов полагал, что типаж Башмачкина очень характерен для всего творчества Гоголя и «до известной степени объединяющий в чертах своих если не все, то главные им созданные типы».
По выражению Набокова, - «абсурд был любимой музой Гоголя, но когда я употребляю термин «абсурд», я не имею в виду ни причудливое, ни комическое. У абсурдного столько же оттенков и степеней, сколько у трагического, - более того, у Гоголя оно граничит с трагическим».    Как бы подытоживая, Набоков пишет, что «произведения Гоголя, как и всякая великая литература, - это феномен языка, а не идей».
Произведения Гоголя можно назвать “снами о реальном”, в которых сон и явь так тесно сплетаются друг с другом, что трудно осознать, где кончается одно и начинается другое. Но, гоголевские “сны” не проходят мимо нашего сознания, оставляя в нем незабываемый след и заставляя задумываться над ними снова и снова.
После публикации гоголевских книг, “миром” были предприняты попытки дать определенное толкование его творениям. В соответствии с одной из теорий, которая существует и в наше время, творчество писателя является творчеством социальным. Сторонники подобного подхода видели в произведениях Гоголя сатиру на общество, на господствующие в те времена нравы и пороки. Но даже в рамках подобной теории не наблюдалось единства мнений. Одни читатели и критики считали, что в своих книгах, таких как «Ревизор» и «Мертвые души», Гоголь очерняет Россию и изображает злостную карикатуру на ее действительность. Другие же признавали, что Гоголь прав в своей сатире.  Однако в любом случае, подобная интерпретация гоголевских книг крайне ограниченна и не отражает всей их глубины.
Среди столь распространенных общепринятых трактовок гоголевских творений находятся и такие, которые идут в разрез с ними. Примером подобных точек зрения на книги Гоголя могут служить мнения русского писателя-эмигранта В. В. Набокова и писателя и публициста В. В. Розанова. Набоков вообще считал произведения Гоголя «сновидческими», чья реальность существует по законам сна, то есть не поддается обычной логике.
 .      В результате негативного восприятия обществом его произведений, Гоголь на протяжении всей своей оставшейся жизни предпринимал попытки объяснить читателям и критикам свою позицию и смягчить гнетущее впечатление, возникающее после прочтения его книг. Это стало причиной того, что он взялся за написание «Развязки «Ревизора», «Выбранных мест из переписки с друзьями», задумал 2-ой том «Мертвых душ», в котором, помимо Чичикова, вводились положительные персонажи.   
   Мало кто, кроме  русского писателя-эмигранта В. В. Набокова и писателя и публициста В. В. Розанова предпринимал попытки проникнуть внутрь гоголевских книг и разгадать их загадку. Однако эти два разных взгляда на творчество писателя приоткрывают нам завесу, за которой становится виден совсем другой Гоголь, не известный нам ранее.
     Творчество великого русского писателя Владимира Владимировича Набокова во многом перекликалось с творчеством Гоголя, в нем было много сходных моментов, вот поэтому, наверное, личность Гоголя всегда представляла для него огромный интерес.
        В  полной мере литературоведческой  работу Набокова назвать нельзя. Скорее это субъективный взгляд одного писателя на другого. Он не идеализирует Гоголя, скорее наоборот, делает акцент на неудачах писателя. Считая, что Гоголь - «автор лишь нескольких книг», Набоков наибольшее внимание уделяет «Ревизору», «Мертвым душам» и «Шинели». Он восхищается языком Николая Васильевича Гоголя, его фантазией, создавшей неповторимый, «сновидческий» мир его книг.
   Раскрывая образ Гоголя, Набоков начинает свое повествование с биографии писателя. Он выстраивает следующую цепочку, которая отражает основные этапы жизни Гоголя: смерть - болезнь - путешествия - творчество - детство. По мнению Набокова, корни творчества Гоголя уходят в его детство, в то время как причина смерти кроется в его творчестве. Он представляет Гоголя человеком больным, склонным к выдумкам и фантазиям и, в определенной степени, просто странным.  Что довольно нелестно подтверждает психолингвистика, речь о которой пойдёт несколько позже. Набоков полагал, что многие гоголевские путешествия, столь красочно описанные им в письмах своей матери, на самом деле были просто выдуманы им, как, впрочем, и многие факты собственной биографии. Даже в религиозности Гоголя не могли не проявиться его странности, что заключалось в настоящей фанатичности с одной стороны, и боязнью не столько Бога, сколько Дьявола – с другой.  Рассуждая о судьбе Гоголя, Набоков старается быть максимально объективным, попросту изображая события и не высказывая каких-либо конкретных оценок и суждений. Тем не менее, как только речь заходит о поэме «Ганс Кюхельгартен», Набоков критикует писателя и называет это произведение «полнейшей, беспросветной неудачей». Да и сам Гоголь посчитал поэму своим провалом, о чем свидетельствует то, что все экземпляры “Ганса” были куплены им из книжных лавок и преданы огню. В отличие от этой разгромленной поэмы  «Мертвые души» по Набокову - «грандиозное сновидение», а ее герой, Павел Иванович Чичиков - «всего лишь низкооплачиваемый агент дьявола, адский коммивояжер... Пошлость, которую олицетворяет Чичиков - одно из главных отличительных свойств дьявола...»
   Об этой поэме Набоков пишет в статье «Наш господин Чичиков». Здесь, как и в критическом комментарии к «Ревизору», он опровергает общепринятую точку зрения, согласно которой Гоголя следует расценивать, как сатирика. «Русские критики социального направления видели в «Мертвых душах» и «Ревизоре» обличение общественной пошлости, расцветшей в крепостнической, бюрократической русской провинции, и из-за этого упускали главное. Гоголевские герои по воле случая оказались русскими помещиками и чиновниками, их воображаемая среда и социальные условия не имеют абсолютно никакого значения.  « ...Их среда и условия, какими бы они не были в «реальной жизни», подверглись такой глубочайшей перетасовке и переплавке в лаборатории  гоголевского творчества, что искать в «Мертвых душах» подлинную русскую действительность бесполезно...»
Автора статьи буквально очаровывает второй план поэмы, который он считает подлинно Гоголевским: «...персонажи второго плана утверждают свое существование иногда простейшим способом: используя манеру автора подчеркивать то или иное обстоятельство или условие и иллюстрировать их какой-нибудь броской деталью. Картина начинает жить собственной жизнью...» Набоков разыскивает части этой картины во всей поэме. Его внимание также привлекают некоторые детали, вещи, которые призваны играть ничуть не меньшую роль, чем одушевленные лица.
Именно раздвоенность делает Гоголя столь загадочной личностью в нашей литературе. Подобные мысли высказывает Набоков в своих комментариях к истории создания второго и третьего тома «Мертвых душ»: «На самом деле он пытался создать книгу, угодную и Гоголю-художнику и Гоголю-святоше.   Законченные «Мертвые души» должны были рождать три взаимосвязанных образа: преступления, наказания, искупления. Достигнуть этой цели было невозможно не только потому, что неповторимый гений Гоголя, если бы он дал себе волю, непременно сломал бы любую привычную схему, но и потому, что автор навязал главную роль грешника такой личности (если Чичикова можно назвать личностью), которая до смешного ей не соответствовала и к тому же вращалась в той среде, где такого понятия, как спасение души, просто не существовало».
Еще более решительна и необычна точка зрения Розанова на творчество Гоголя. Он, как и Набоков, не литературовед и не критик. Его критические очерки не только индивидуальны, но они, как и у Набокова, - художественны. Розанов считал Гоголя одним из самых загадочных русских писателей, может быть, самым загадочным. Он рассматривал его творчество как тайну, ключ к разгадке которой едва ли можно вообще подобрать. Спорные взгляды Розанова помогают нам лучше проникнуть в глубину творчества Гоголя.   Читая Розанова, кажется, что он буквально был болен Гоголем, и что в его воображении Гоголем болела вся Россия. Так что исцеление, освобождение от Гоголя имело для Розанова не только личный, но и социальный смысл. “Да Гоголь и есть Алекс<андр> Мак<едонский>, — пишет Розанов. — Так же велики и обширны завоевания”. 
Розанов в своих этюдах опровергал А. Григорьева, который писал, что «вся наша новейшая литература всходит из Гоголя», и предложил диаметрально противоположный тезис: « русская новейшая литература “вся в своем целом; явилась отрицанием Гоголя, борьбой против него” Она сводится к тому, что русские читатели не поняли “обмана”: они приняли “мертвые души” за реальное отображение социального характера целого поколения — поколения “ходячих мертвецов” — и возненавидели это поколение.
«С Гоголя именно начинается в нашем обществе потеря чувства действительности, равно как от него же идет начало и отвращения к ней”.    «Мертвым взглядом посмотрел Гоголь на жизнь, и мертвые души только увидал он в ней. Вовсе не действительность отразил он в своих произведениях, но только с изумительным мастерством нарисовал ряд карикатур на нее: от этого-то и запоминаются они так, как не могут запомниться никакие живые образы».
В данной части этой работы хотелось бы представить взгляды такой науки, как психолингвистика, которая открыта мной не так давно, но, тем не менее, весьма меня заинтересовавшая. Как известно, в человеческом мозге находятся определённые участки, отвечающие за речевую и мыслительную деятельность. Взяв за истину данный факт, в психолингвистике, несомненно, можно найти  зрелое зерно.
Автор данной работы далеко не специалист в этой области, но, тем не менее, считает, что загадка творчества такого неординарного и, несомненно, талантливейшего писателя как Гоголь таится в его сложной личности. И взглянуть на  творчество с точки зрения психолингвистики довольно интересно, тем более, пытаясь раскрыть такую непростую, но увлекательную тему как «Необычный и странный мир Гоголя».
А когда речь касается всевозможных «странностей»  загадок и тайн чрезвычайно любопытно подойти к ним с разных сторон, и особенно с точки зрения объединившихся в одно целое психологии и лингвистики, которые, в принципе, родственны.
Итак, по мнению учёных, изучавших творчество Гоголя в этом ключе, высказываются достаточно разнообразные и порой противоречивые  выводы. В частности, звучат предположения о том, что у него были расстройства ассоциативного аппарата и произвольного мышления» . И « на основании свидетельств и медицинских документов делалось заключение о его шизофренической психике» .
Но прежде, чем разбираться в умозаключениях психолингвистов дадим слово самому Гоголю и послушаем воспоминания его друзей, с которыми он встречался, либо состоял в переписке.
В 1846 году Гоголь написал статью “Значение болезней», в которой много автобиографического. С начала 1840-х годов Гоголь постоянно болел, о чем неоднократно писал в письмах. 20 февраля 1046 года Гоголь писал П. А. Плетневу из Рима: “Тяжки, тяжки мне были последние времена, и весь минувший год так был тяжел, что дивлюсь теперь, как вынес его. Болезненные состояния до такой степени (в конце прошлого года и даже в начале нынешнего) были невыносимы, что повеситься или утопиться казалось как бы похожим на какое-то лекарство и облегчение. А между тем Бог так был милостив ко мне в это время, как никогда дотоле»  Слова этого письма перекликаются с началом статьи: «Часто бывает так тяжело, так тяжело, такая страшная усталость чувствуется во всем составе тела, что рад бываешь, как Бог знает чему, когда, наконец, оканчивается день и доберешься до постели ‹…›. Но потом, когда оглянешься на самого себя и посмотришь глубже себе внутрь – ничего уже не издает душа, кроме одних слез и благодарения. О! Как нужны нам недуги»  В письме к М. П. Балабиной, написанном в феврале 1842 года из Москвы Гоголь так описывал свое болезненное состояние: «... Болезнь моя выражается такими страшными припадками, каких никогда еще со мною не было; но страшнее всего мне показалось то состояние, которое напомнило мне ужасную болезнь мою в Вене, а особенно когда я почувствовал то подступившее к сердцу волнение, которое всякий образ, пролетающий в мыслях, обращало в исполина, всякое незначительно-приятное чувство превращало в такую страшную радость, какую не в силах вынести природа человека, и всякое сумрачное чувство претворялось в печаль, тяжкую, мучительную печаль, и потом следовали обмороки; наконец, совершенно сомнамбулическое состояние».
Один из таких припадков, случившийся в Италии за день до похорон знакомого Гоголю молодого русского архитектора, умершего в Риме от лихорадки, описывал в своих воспоминаниях П. В. Анненков: “Едва только заметили мы друг друга, как Гоголь, ускорив шаги и раздвинув руки, спустился ко мне на площадку и начал с видом и выражением совершеннейшего отчаяния: “Спасите меня, рады Бога; я не знаю, что со мною делается... Я умирав... Я едва не умер от нервического удара нынче ночью... Увезите меня куда-нибудь, да поскорее, чтоб не было поздно...”. Автор воспоминаний отвез Гоголя в Альбано, где он стал покоен.
Несмотря на лечение за границей, болезненное состояние не оставляло Гоголя. В мае 1845 года Гоголь просил графа А. П. Толстого отслужить молебен в Париже о его выздоровлении: “Прошу вас просить нашего доброго священника в Париже отправить молебен о моем выздоровлении. Отправьте также молебен о вашем выздоровлении” (т. 9, с. 326-327).Трудно точно сказать, в чем состояла тогда болезнь Гоголя. Он чувствовал слабость, “обмирания”, “нервические припадки”.
Зиму 1840 - 1841 годов Гоголь проводил в Риме, где жил на via Sistina на одной квартире с В. И. Пановым, который был для него по воспоминаниям Ф. И. Буслаева, и радушным хозяином, и заботливой нянькой, и, в случае необходимости, секретарем. В. И. Панов с редкой чуткостью понимал состояние Гоголя, о котором писал С. Т. Аксакову: “Его физическое состояние действует, конечно, на силы душевные; поэтому он им черезвычайно дорожит, и поэтому он ужасно мнителен. Все эти причины, действуя совокупно, приводят иногда его в такое состояние, в котором он истинно несчастнейший человек, и эти тяжкие минуты, в которые вы его видели, мне кажется, были здесь с ним чаще, продолжительнее и сильнее, чем в России”. Без сомнения, болезнь Гоголя отражалась на его душевном состоянии, одно было связано с другим. В частности, возможность или невозможность творить сильно влияла на здоровье писателя. Так, в статье “Исторический живописец Иванов” Гоголь писал о себе: “Когда, послушавшись совета одного неразумного человека, вздумал было заставить себя насильно написать кое-какие статейки для журнала, это было мне в такой степени трудно, что ныла моя голова, болели все чувства, я марал и раздирал страницы, и после двух, трех месяцев таковой пытки так расстроил здоровье, которое и без того было плохо, что слег в постель…”   
В продолжении этого времени он чувствовал зависимость от своего физического состояния, к нему приходили мысли о смерти (“… Но, слыша ежеминутно, что жизнь моя на волоске, что недуг может остановить вдруг тот труд мой...» 
Однако Гоголь пытался не падать духом и отыскать смысл в своей болезни, находя убежище в христианстве. О себе он писал в статье «Значение болезней»: «...Самое здоровье, которое беспрестанно подталкивает русского человека на какие-то прыжки и желанье порисоваться своими качествами перед другими, заставило бы меня наделать уже тысячу глупостей» (т.6, с.18). Отыскать этот смысл посланных Богом страданий он желал и своему другу Н. И. Языкову в письме от 15 февраля 1844 года: “Спрашивает ли кто-нибудь из нас, что значат сии случающиеся препятствия и несчастья, для чего они случаются?... Часто мы должны бы просить не об отвращении от нас несчастий, но о прозрении, о проразумении тайного их смысла и о просветлении очей наших» (т.9, с.223) . Гоголю помогали в уразумении смысла его скорбей и болезней творения святых отцов Православной Церкви, которые он читал и переписывал. В его выписках, найденных после смерти, мы находим слова св. Иоанна Златоуста: “Тленное дано нам тело не удя того, чтобы мы страданиями его увлекались к нечестию, напротив, для того, чтобы мы пользовались им ко благочестию. Эта тленность, эта смертность тела послужит для нас, если мы только поведем себя внимательно, источником славы и сообщит нам в оный день великое дерзновение, впрочем, не только в оный день, но и в настоящей жизни» (т.8, с.512), и еще: “Бедствия посылаются за грех человеку» (т.8, с.553).
Несмотря на все страдания, в письмах Гоголя этого периода звучит глубокая преданность воле Божией. В 1846 году Гоголь пи сал графу А. П. Толстому: “Я худев, вяну и слабею и с тем вместе слышу, что есть что-то во мне, которое по одному мановению высшей воли выбросит из меня недуги все вдруг, хотя бы и смерть летала надо мной. Да будет же во всем святая воля над нами Создавшего нас, да обратится в нас все на вечную хвалу Ему: в болезни, и недуги, и все существованье наше, да обратится в неумолкаемую песнь Ему!” Гоголь увидел благодаря своей, болезни возможности дальнейшего совершенствования: “Не будь этих недугов, я бы задумал, что стал уже таким, каким следует мне быть» (т. 6, с 10).
Ю. Барабаш в книге «Гоголь. Загадка «Прощальной повести»... указывает и на другую причину, побуждавшую Гоголя с благодарностью переносить болезни – «для Гоголя значение болезней ‹…› заключается еще и в том, что перенесенные страдания и наступающее вслед за ними духовное просветление становятся мощным творческим импульсом». Гоголь писал в статье о том, что «ныне, в мои свежие минуты, которые дает мне милость небесная и среди самых страданий, иногда приходят ко мне мысли, несравненно лучшие прежних... « (т.6, с.18).
Все это давало Гоголю возможность видеть в своих болезнях милость Божию и за все благодарить Творца. Поэтому в конце статьи это настроение и вылилось в радостные строки: “Слыша все это смиряюсь я всякую минуту и не нахожу слов, как благодарить небесного Промыслителя за мою болезнь» (т.6, с.18).
Познакомившись со статьёй Гоголя и воспоминаниями его окружения можно продолжить знакомство с психолингвистикой и её сторонниками. Важным в плане нашего исследования представляется психолингвистический подход к художественному тексту. Как известно, в творчестве Гоголя нередки автобиографические моменты и потому, пытаясь разгадать загадки его творчества невозможно обойти вниманием его внутренний мир, (чем в частности и занимается эта наука) который, как и у подавляющего большинства творческих натур далеко неоднозначен.
«Поскольку основой художественного текста является построение вымышленного мира, текст неизбежно становится объектом и такой дисциплины, как психиатрия, которая исследует не только специфику, но и «адекватность субъективно отражательной деятельности»  человека.
Следует, однако, отметить, что вопрос о постановке диагноза творческой личности представляется неоднозначным, прежде всего с точки зрения общепринятой морали. Более глубоко к этому вопросу подходит известный психиатр М.И.Буянов: «Поэт Пушкин,- пишет он, - не может быть объектом психиатрического изучения, но человек по фамилии Пушкин может быть таким объектом, независимого от того, талантлив он или нет, но при условии, разумеется, что имеются основания для психиатрического исследования».
В ряде случаев исключительно в целях научного анализа можно говорить о наличии психического отклонения у творческой личности. Так, основатель биосоциологической теории Ломброзо приводил многочисленные свидетельства медицинского характера о наличии у ряда писателей психических отклонений. Продукты их творчества рассматриваются учёным как подтверждение мед. диагнозов.
Исследования в области психолингвистики, приоткрывают завесу над тайнами подсознательных истоков творчества и восприятия его плодов. Здесь художественный текст рассматривается как семантический объект, как очищенный от эстетического содержания текст. Это недопустимо лишь на первый взгляд, но знание всех «подводных камней и течений» необходимо любому человеку, посвятившему себя, свой духовный мир творчеству. Предупрежден – значит защищен, говорили мудрые. Именно речевые сигналы, их семантика (смысл) и модальность (отношение к ним) указывают на проблемы личности.
В. Солоухин, сравнивая деятельность художника и ученого, отмечал, что если бы ученый не сделал какого-то открытия, то это обязательно сделал бы кто-то другой. Но «картину же, которую напишет художник, стихотворение, которое напишет поэт, сонату, которую напишет композитор, никто за него никогда бы не написал, пройди хоть 1000 лет». Но, видимо, не зря же говорят, что «за все надо платить», и за данную «отмеченность» Высшими Силами – особенно.
За разными текстами стоит разная психология. Читатель имеет право на собственную интерпретацию смысла художественного текста. Эта трактовка зависит не только от текста, но и от психологических особенностей самого читателя. Максимально адекватно читатель истолковывает тексты, созданные на базе близких ему как личности психологических структур.
Такие новые направления, как психостилистика и психиатрическое литературоведение дают возможность иначе взглянуть на литературное творчество и на произведения искусства. Так, определяя принцип литературоведческого анализа поэтического текста, Ю.М. Лотман подчеркивал, что все вопросы, выходящие за пределы этого анализа, а именно «проблемы социального функционирования текста, психологии читательского восприятия и т.п., при всей их очевидной важности… из рассмотрения исключаются. Предметом… внимания будет художественный текст, взятый как отдельное, уже законченное и внутренне самостоятельное целое» (Лотман, 5-6).
Работы Потебни и его учеников, в частности А.Г. Горнфельда, поставившего в 1912 г. задачу изучения «истории художественного произведения после его создания», подготавливали современные направления литературоведения, в фокусе которых - вопросы восприятия: история читателя, функционирование произведений, их переосмысление. При этом Потебня и в особенности его последователи, выступившие с развернутыми разборами произведений, были внимательны к тексту, анализировали композиционные, речевые приемы – «внутреннюю форму», направляющую мысль читателя.
Важным постулатом психолингвистики, идущим от Л.В. Щербы, является утверждение о том, что «текст не существует вне его создания и восприятия» (Леонтьев, 1968, 15). Подход к тексту как к стимулу для читателя, создающего собственную проекцию текста в своем сознании, предполагает, что эта проекция может отличаться от авторского представления о тексте и смысле (впрочем, это же относится и к профессиональным критикам). Основополагающим для психолингвистического анализа текста, результата восприятия художественного текста является положение о подобии интеллектов (А. Шафф). Из него следует, что текст воспринимается наиболее адекватно тем читателем, в соответствии с гипотезой Геннекена-Рубакина, психологические особенности которого наиболее близки авторским. Читатели и почитатели действительно схожи с автором.
Основным трудом по психологии художественного текста считается работа Выготского «Психология искусства». Проводя психологический анализ искусства, он рассматривал, прежде всего, особую эмоцию Формы как необходимое условие художественного выражения (Выготский, стр. 37).
При анализе специфических особенностей художественного творчества и проблематики искусства, З. Фрейд исходил из постулата «Эдипова комплекса», в котором, по его мнению, исторически «совпадает начало религии, нравственности, общественности и искусства» (Фрейд, с. 165). Истоки искусства усматривались им в фантазии, с помощью которой сыновья, отказавшиеся от намерения стать заместителями отца в реальной жизни, ставят себя на его место в воображении, стремясь таким образом удовлетворить свои бессознательные влечения. Тот, у кого особенно сильно было воображение, и стал первым поэтом, сумевшим облечь свои бессознательные влечения в мифическую форму благодаря чему они перестали быть асоциальными и превратились в средство самоудовлетворения, как самого поэта, так и в фантазиях других людей, внимающих его поэтическому голосу. Сила поэтического воображения, способная захватить и увлечь за собой массы в фантастический, воображаемый мир, приобретает, как утверждал Фрейд, большое значение потому, что в основе ее лежит всеобщее чувство аффектического отношения к первобытному отцу. Тем самым, фантазия и мифотворчество наделяются в теории Фрейда функцией сублимирования бессознательных влечений человека (в ведических практиках по работе с чакрами также употребляются техники сублимации различных энергий). Искусство способствует смягчению реальных жизненных конфликтов, т.е. выступает в роли своеобразной терапии, ведущей к устранению болезненных симптомов (психологи довольно активно и успешно используют этот прием). В психике «человека искусства» это достигается путем творческого самоочищения и растворения бессознательных влечений в приемлемой творческой деятельности.
По своему смыслу такая терапия напоминает «катарсис» Аристотеля. Но если у Аристотеля средством духовного очищения выступает только трагедия, то основатель психоанализа видит в этом специфику всего искусства. Как полагал Фрейд, даже в небольшом по объему тексте можно увидеть «глубинные душевные процессы и скрытые мотивы поведения» (стр. 35). Есть и у Аристотеля нечто похожее: «Поэт остается собой, не изменяя своего лица».
Поэт, как известно, изначально – пророк, мистик, предсказатель. Многие и смерть себе предсказали именно ту, от которой погибли. Возможно, здесь присутствует и мистика. Со словом надо обращаться аккуратно.
В данном исследовании интересными представляются слова Э. Крамера, автора книги «Гений и помешательство»: «Душевно здоров тот, кто находится в душевном равновесии и хорошо себя чувствует. Такое состояние не есть, однако, состояние, которое двигало бы человека на великие дела». Эти слова несколько оправдывают якобы «безумство» гениев в глазах как бы «нормального общества». Хотя… Нужны ли им оправдания… Они и живут ярче, и любят ярче, и страдают ярче, и горят ярче, и … уходят ярче, чтобы бесконечно воскресать в своих бессмертных творениях. А «нормальные» всю жизнь тихо чадят и незаметно исчезают в небытие. Так что критерии нормальности – ненормальности сдвинуты. Как и всё в этой жизни. Кто скажет – что есть норма? То-то же…
Ломброзо писал: «Отсутствие равномерности (равновесия) есть один из признаков гениальной натуры» и «отличие гениального человека от обыкновенного заключается в утонченной и почти болезненной впечатлительности первого. Гений раздражается всем, что для обыкновенных людей кажется просто булавочным уколом, то при его чувствительности уже представляется ему ударом кинжала» (Ломброзо, с. 18).
Словно в подтверждение этих слов многие психиатры приводят немало фактов, свидетельствующих о «странном» поведении творческих личностей и при этом обсуждают вопрос о квалификации этой особой психической организации всех творцов. Сходную основу творчества видит много пишущий на эту тему М.И. Буянов: «Хотя все творческие личности отличаются друг от друга бесконечным множеством личностных свойств, у большинства из них имеется одна общая особенность – все они печальны, тревожны, довольно мрачно смотрят на мир. Это свойство многих людей литературы и искусства. Среди тех писателей, поэтов, живописцев, которые попадали в поле зрения психиатра, преобладали люди с печальным взглядом на жизнь… Одержимость художника безысходным чувством печали и есть одна из решающих особенностей душевной жизни выдающихся людей из мира искусства и литературы» (Буянов, с. 36).
Ломброзо отмечал, что творческая личность «…во всем находит повод к глубокой, бесконечной меланхолии», указывал также на ее «способность перетолковывать в дурную сторону каждый поступок окружающих, видеть всюду преследования» (Ломброзо, с. 24). Он видел в писателе как «депрессивность», так и «паронойяльность».
«В то же время наблюдения показывают, что поэты и художники отличаются, прежде всего, экзальтированным темпераментом» (Леонгард, с. 129), писатели тоже «… часто обладают в известной мере порывистой, лабильной психикой и склонны к алкоголизму, а у поэтов чаще встречается маниакально-депрессивный психоз» (Там же, с. 339).
Наблюдения психологов подтверждает и астрология (хотя ее и считают лженаукой, причем те, кто ее и не пытался изучать). Так вот, одним из важнейших аспектов, указывающих на творческие способности, является сильное положение в космограмме высшей планеты Нептун, который уже не является планетой септенера, а выводит на другие уровни. В лучшем случае Нептун может дать прекрасные творческие способности, высшую любовь, ясновидение, но если человек не справляется с тонкими энергиями этой планеты, возможны проявления с обратной стороны Нептуна, а это и будут так смакуемые психоаналитиками «сопутствующие детали» людей искусства, т.е. всевозможные фобии, склонность к суициду, алкоголизм, наркомания.
Следует отметить, что такое углубление в психику автора, на первый взгляд кажущееся бесцеремонным, не является изобретением последнего времени, а ведет свои традиции от биографического метода в литературоведении, основателем которого считается французский литератор Ш.О. Сент-Бёв.
«Поскольку основой художественного текста является построение вымышленного мира, текст неизбежно становится  объектом такой дисциплины как психиатрия, которая исследует не только специфику, но и неадекватность субъективной отражательной деятельности человека» (Портнов, с. 5).

Разумеется, для проверки подобных гипотез нужны более серьёзные изыскания, чем курсовые или даже диссертационные работы, но, допустив возможность психолингвистического подхода к тексту, следует согласиться с соображениями Г.О.Винокура о возможности реконструкции личности автора художественного текста с помощью филологического анализа. Рассматривая понятия «языка писателя» и отличия его от «языка лит. произведения», исследователь полагал, что оно может быть применимо с целью раскрыть психологию писателя, его «внутренний мир», его «душу». Такая возможность основывается на том, что «в языке говорящий или пишущий не только передаёт то или иное содержание, но и показывает, как он сам переживает сообщаемое».  Из этого высказывания следует, что и филологический анализ может предполагать обращение к тому, что стоит за словом. Наличие разных типов построения текста, по мнению Винокура, «не может не заинтересовать того, кто хочет увидеть в языке писателя отражения его внутреннего мира» .
«Психолингвистический анализ,- по мнению профессора кафедры психолингвистики Московского Гос. Лингвистического Университета Белянина,- показывает, что депрессивность проявляется в частности, в творчестве таких писателей как Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Тургенев, Бунин. Иными словами, большая часть русской классической литературы оказывается «печальной» на основании сходства вербализованной в них картине мира с мироощущением депрессивной личности».  В художественной литературе выявлены типы текстов по эмоционально-смысловой доминанте и многие произведения Гоголя психолингвистика характеризует как «печальные».- «Старосветские помещики» пронизаны предчувствием смерти и кончаются смертью Пульхерии Ивановны. Классической стала фраза из «Повести о том, как поссорился Иван Иванович  с Иваном Никифоровичем»:  « Скучно на этом свете господа!». Погибают оба сына Тараса Бульбы – Андрей и Остап, убивают и Тараса. Целиком связана с мотивом смерти повесть «Вий».
«В «печальном» тексте и обнищание, и трудности. И смерть неизбежны. Всё фатально предрешено».
Гоголя с раннего детства поразила мысль о смерти, о загробной участи человека. Эту мысль запала в его душу после рассказа матери, о чем он писал ей. Самого Гоголя память смертная никогда не оставляла.  Недаром книга “Выбранные места из переписки с друзьями” начиналась “Завещанием”. О нем Гоголь писал в письме и матери от 25 января 1847 года: “… Завещание мое, сделанное во время болезни, мне нужно было напечатать по многим причинам в моей книге; сверх того, что это было необходимо в объясненье самого появления такой книги, оно нужно затем, чтобы напомнить многим о смерти, о которой редко кто помышляет из живущих” .
По представлению психолингвистики, помимо навязчивых размышлений о смерти, автор «печальных» текстов наделяет своих героев проблемами в материальном плане. Они либо бедны изначально, либо лишаются средств к существованию, нищают по ходу сюжета. Чувствует себя нищим Плюшкин, у которого, кстати, Чичиков отказался от чая и угощения (сухаря из кулича).  Отнимают шинель у отдавшего за неё сэкономленные 150 рублей Башмачкина («Шинель»). Так и не смог обогатится Чичиков («Мёртвые души») в отличие от приехавшего в уездный город без денег Хлестакова («Ревизор»). В « Портрете» изображается судьба молодого художника Чарткова, начавшего трудиться над своими этюдами и рисунками в бедности, почти нищете. Эта бедность была хорошо знакома и  молодому Гоголю. В письме к матери от 30 апреля 1829 года он рассказывал, что ему не хватает денег на проживание в четырехэтажном доме “ каретного мастера Иохима”, поэтому он и решил взяться за литературные труды (“Как в этом случае не приняться за ум, за вымысел, чтобы добыть этих проклятых, подлых денег <…> вот я и решился….” .
Последние годы жизни Гоголь провел в доме графа А.П. Толстого, не имея собственных средств к существованию. Но он видел смысл бедности в большей свободе духа, не привязанного ни к каким земным вещам. В письме к сестре Елисавете пишет о бедности(... Полная бедность гораздо лучше средственного состояния...›.»Милая сестра моя, люби бедность. Тайна великая скрыта в этом слове. Кто полюбит бедность, тот уже не беден, тот богат. Истину говорю тебе, и чем далее живу, тем более ее чувствую. Недаром Бог не хочет, чтобы иные люди были богаты: трудно богатому спастись». (Т.9,с.5О2) .
«Обращаясь к психологической доминанте депрессивности – отметим, что эти идеи напрямую связаны с мыслями о якобы имеющем место обнищании, возникающем при депрессиях». Сопряжённость «юности», «смерти», «бедности», равнодушия» и «немоты», сопутствующие депрессии, а в психолингвистике отнесённые к « печальным» текстам отчётливо звучат в «Мёртвых душах»: «Прежде, давно в лета моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту… Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне… и безучастное молчание хранят мои недвижимые уста. О, моя юность! О, моя свежесть!».
В « печальных» текстах част и такой семантический компонент, как «холод»: « Он чувствовал, что в поле холодно и шинели нет, стал кричать, но голос казалось, и не думал долетать до концов площади» («Шинель»).
«Сам Гоголь, как известно, страдал циркулярным психозом, т.е. чередованием маниакальности с витальной депрессией. В частности, сожжение «Мёртвых душ» было совершено им во время приступа депрессии с болезненным сознанием своей виновности и греховности своего творчества» .
Гоголь очень взыскательно относился к личному творчеству. Начиная с первых своих произведений, он часто уничтожал их, сознавая их несовершенство, а позднее и глубоко раскаивался в них. Это подтверждает следующий случай. Раз, увидев свои книги в библиотеке у священника о. Иоанна Базарова, он сказал: “Как! И эти несчастные попали в вашу библиотеку!” Он раскаивался в своем творчестве, подобно художнику, описанному в “Портрете”. Когда художник понял, что, изобразив ростовщика, он поддался нечистому, то оставил мир и ушел в монастырь, где проводил время в трудах и подвигах покаяния. В 1845 году Гоголь сам хотел уйти в монастырь, оставив литературное творчество.
Ломброзо полагал, что в целом « мания писательства есть не только своего рода психиатрический курьёз, но прямо особая форма душевной болезни». (Так вот он к нашему брату…). Далее он продолжает: «Вся художественная литература создаётся людьми упорными, настойчивыми, способными на длительное и подчас многократное переписывание своего текста, людьми, готовыми к мелочной и детальной проработке каждого своего абзаца. А это, в свою очередь, коррелирует с определённой мрачностью и угрюмостью характера, с некоторыми другими характерологическими чертами личности писателя». 
Вряд ли можно согласиться с тем, что в основе всего литературного творчества лежит только одна личностная особенность. Разнообразию типов литературных направлений, жанров и школ соответствует такое же разнообразие психологических типов личностей писателей. Но допустить и такой подход довольно любопытно.
Рассмотрев различные мнения, порой диаметрально противоположные, зреет уверенность, что основное, если не главное значение имеют «Духовное завещание» и «Предисловие» к «Выбранным местам...», многое объясняющие в творчестве и духовной жизни Гоголя. «Авторская исповедь» также рассматривается как своеобразный автокомментарий к произведениям писателя, в этих статьях автор раскрывается ещё ярче, чем в своих произведениях. В «Авторской исповеди» Гоголь говорил об автобиографичности своего творчества, особенно это относилось к книге «Выбранные места из переписки с друзьями». Книга вышла в начале 1847 года. Гоголь был так уверен в успехе и необходимости своей книги, что просил Плетнева готовить бумагу для второго издания.  Он писал: “Справедливее всего следовало бы назвать эту книгу верным зеркалом человека» . И, далее: “Как бы то ни было, но в ней есть моя собственная исповедь; в ней есть излиянье и души и сердца моего»  .   Но разгорелись нешуточные споры, даже духовные лица отмечали в книге, прежде всего недостатки. Архиепископ Иннокентий в письме к М. П. Погодину советовал Гоголю «не пародировать набожностью», а святитель Игнатий Брянчанинов писал о книге: «...Она издает из себя и свет и тьму. Религиозные его понятия неопределенны, движутся по направлению сердечного вдохновения неясного, безотчетливого, душевного, а не духовного”.
Эта книга связана с личной перепиской автора, она знакомит с близким окружением Гоголя в 1840-х годах. В статьях и письмах, помещенных в книге, Гоголь высказывал те мысли, которые руководили им при написании его произведений.
Творчество писателя вырастало из духа его христианской жизни, особенно это проявляется при сравнении отдельных мыслей, высказываемых Гоголем в «Выбранных местах...» с выписками из книг святых отцов, которые он делал в течение своей жизни.
Одна из особенностей «Выбранных мест...» заключается в том, что Гоголь советует друзьям именно то, что было важно для него самого, что было глубоко пережито им. О том, насколько тесно творчество Гоголя было связано с его личной перепиской, говорит следующее: два места из отрывков письма, относящегося к «Четырем письмам по поводу «Мертвых душ» Гоголь повторяет в письме к графине А.М. Вьельгорской от 29 октября 1948 года: « Хотел бы я, чтобы по прочтении моей книги люди всех партий и мнений сказали: « Он знает, точно, русского человека. Не скрывши ни одного нашего недостатка, он глубже всех почувствовал наше достоинство. Хотелось бы также заговорить о том, о чем еще со дня младенчества любила задумываться моя душа, о чем неясные звуки и намеки были уже рассеяны в самых первоначальных моих сочинениях «. 
В творчестве Гоголя прослеживается не только связь его произведений с внешними событиями, но и  отражение его собственной духовной жизни. Как только Гоголь осознал, что вся жизнь человека должна стать стремлением к Богу, совершенствованием себя ради Бога, он стал относиться к писательству как к определенному служению. Гоголь старался отразить в своих произведениях собственный духовный опыт. Об этом он писал в «Авторской исповеди”: “Я поместил кое-что из этих проделок над самим собой из желания добра» .
Гоголь с ранней юности был знаком с различными видами искусства, в том числе, с живописью. Понятие об изящных искусствах он получил еще в Нежине. Позднее Гоголь занимался и в Академии художеств.   “Я всегда чувствовал маленькую страсть к живописи”, - писал Гоголь о себе в статье “Несколько слов о Пушкине”, напечатанной в сборнике “Арабески» . Гоголь делал успехи в рисовании. Так, в письме к родителям из Нежина от 22 января 1824 года, он просил их прислать рамки для картин, сделанных им пастелью. Позднее Гоголь занимался и в Академии художеств.   В Риме, который он посетил в конце тридцатых годов, Гоголь близко столкнулся с жизнью художников, с миром искусства.
В письме к А. С. Данилевскому от 5 февраля 1839 года н. ст. Гоголь писал и о своих занятиях: “До сих пор я больше держал в руке кисть, чем перо. Мы с Жуковским рисовали на лету лучшие виды Рима”.
Гоголь глубоко сознавал, что бес может проникнуть в самое вдохновение художника, и притом, что он отдавал всего себя своему делу, он понимал, что нельзя обожествлять искусство. В повести «Портрет» выразилось осознание Гоголем того, что искусством можно служить Богу или дьяволу. Так, узнав о судьбе написанного портрета, художник “совершенно убедился в том, что кисть его послужила дьявольским орудием, что часть жизни ростовщика перешла, в самом деле, как-нибудь в портрет и тревожит теперь людей, внушая бесовские побуждения, совращая художника с пути, порождая страшные терзанья зависти и проч., и проч.” 
О том, как должен художник заботиться о душе своей, поскольку все его заблуждения могут стать соблазном для других, говорит монах-художник своему сыну: “Да хранит тебя Всевышний от сих страстей! <…> Спасай чистоту души своей. Кто заключил в себе талант, тот чище всех должен быть душою. Другому простится многое, но ему не простится” . Эту же мысль Гоголь выразил позднее в “Авторской исповеди”: “Но если он <писатель> <…> сам еще не воспитался так, как гражданин земли своей и гражданин всемирный <…>, тогда ему даже опасно выходить на поприще: его влияние может быть скорее вредно, чем полезно” 
В своем “Завещании” он также высказывает мысль о высоком призвании искусства: “Я писатель, а долг писателя — не одно доставленье приятного занятия уму и вкусу; строго взыщется с него, если от сочинений его не распространится какая-нибудь польза душе и не останется от него ничего в поучение людям” . А в “Портрете” в уста уже очистившего свою душу художника Гоголь вложил слова о том Божественном мире и благодарении Богу, которое вызывает в душе человека произведение искусства, вдохновляемое Духом Святым: “Ибо для успокоения и примирения всех нисходит в мир высокое созданье искусства. Оно не может поселить ропота в душе, но звучащей молитвой стремится вечно к Богу”. В своей повести Гоголь выразил глубокое понимание цели искусства: “Намек о божественном, небесном рае заключен для человека в искусстве, и потому одному оно уже выше всего” (т. 3, с.107).
Для Гоголя художественное творчество было тесно связано с душевным очищением и духовным ростом человека. В “Портрете” художник, будучи в монастыре, прежде чем написать образ для церкви, сказал, что “трудом и великими жертвами он должен прежде очистить свою душу, чтобы удостоиться приступить к такому делу” (т. 3, с.103).
Свой труд над “Мертвыми душами” Гоголь считал неразрывным с внутренней работой над собой, о чем и писал в письмах сороковых годов. В письме Плетневу в октябре 1843 года есть такие слова: “Сочинения мои так связаны тесно с духовным образованием меня самого, и такое мне нужно до того времени вынести внутреннее сильное воспитание Гоголь сознавал свой высокий долг перед Богом, поэтому все, что ни видел он на Руси, напоминало ему об этом. Он писал: “Не знаю, много ли у нас таких, которые сделали все, что им следовало сделать, и которые могут сказать открыто перед целым светом, что их не может попрекнуть ни в чем Россия, что не глядит на них укоризненно всякий бездушный предмет ее пустынных пространств, что все ими довольно и ничего от них не ждет. Знаю только то, что я слышал себе упрек”
Первый том поэмы Н. В. Гоголя “Мертвые души” была начата в 1842 году. Она задумывалась автором как огромное эпическое произведение, имеющее своею целью “объять всю Русь”. До нас дошел только первый том этого произведения и отдельные главы второго. Интересны для нас суждения самого Гоголя о значении поэмы, благо мы имеем его переписку. Он писал А. О. Смирновой в 1845 году: “Вовсе не губерния, и не несколько уродливых помещиков, и не то, что им приписывают, есть предмет “Мертвых душ”. Это пока еще тайна, которая должна быть вдруг, к изумлению всех (ибо ни одна душа из читателей не догадалась), раскрыться в последующих томах” (т. 6, с. 78). Но, как мы теперь видим – эта, одна из, чуть ли не самых великих тайн Гоголя так и осталась тайной «к изумлению всех», которую в силах разгадать лишь провидец.
Автор хотел, чтобы его поэма была полезна и для читателей, и для него самого. Изображая пошлость и убожество своих героев, он желал, чтобы читатели обратились на самих себя и увидели бы собственные недостатки. О себе он писал: “Никто из читателей моих не знал того, что, смеясь над моими героями, он смеялся надо мной” (т. 6, с. 78). И далее: “Я уже от многих своих гадостей избавился тем, что передал их своим героям” (т. 6, с.81).
Однако Гоголь передал своим героям “Мертвых душ не только свои пороки и недостатки. Несмотря на эпичность и широту этого произведения, в нем отразилось множество личных черт автора.    В “Мертвых душах” ярко выразилось автобиографическое начало. В “Четырех письмах по поводу “Мертвых душ” Гоголь так писал об этом произведении: “ ‹…› герои мои потому близки душе, что они из души; все мои последние сочинения — история моей собственной души”.    И далее— « С этих пор я стал наделять своих героев сверх их собственных гадостей моей собственной дрянью. Вот как это делалось: взявши дурное свойство мое, я преследовал его в другом званье и на другом поприще, старался себе изобразить его в виде смертельного врага” (т. 8, с. 78). Замысел “Мертвых душ” тоже связан с биографией писателя.
Гоголь понимал, что духовный возраст человека может быть не связан с естественным возрастом, и духовный рост дает совсем другие, высшие силы душе. В письме “Христианин идет вперед” он писал: “Но пересмотри жизнь всех святых: ты увидишь, что они крепли в разуме и силах духовных по мере того, как они приближались к дряхлости и смерти” (т.6, с. 51). Он предчувствовал приближающуюся кончину мира и считал сатану уже “развязанным”. В одной из предсмертных записей он писал: “Помилуй меня грешного, прости, Господи! Свяжи вновь сатану таинственного силою неисповедимого Креста!” (т. 6, с.392). Это особенное духовное понимание автором происходящих событий присутствует во многих эпизодах поэмы. Гоголь сознавал свой высокий долг перед Богом, поэтому все, что ни видел он на Руси, напоминало ему об этом. Он писал: “Не знаю, много ли у нас таких, которые сделали все, что им следовало сделать, и которые могут сказать открыто перед целым светом, что их не может попрекнуть ни в чем Россия, что не глядит на них укоризненно всякий бездушный предмет ее пустынных пространств, что все ими довольно и ничего от них не ждет. Знаю только то, что я слышал себе упрек” (т.6, с. 75).
В завершении работы  ко времени звучат слова Гоголя, которые он написал в «Предисловии» к «Выбранным местам...»: «В оправдание могу сказать только то, что намеренье мое было доброе и что я никого не хотел ни огорчать, ни вооружать против себя, но одно мое собственное неразумие, одна моя поспешность и торопливость были причиной тому, что сочинения мои предстали в таком несовершенном виде и почти всех привели в заблуждение насчет их настоящего смысла» (т.6, с.8). Гоголь чувствовал, что в предыдущих сочинениях он не смог полностью высказаться, раскрыться, его до конца никто не понял. Книгу «Выбранные места...» Гоголь считал полезной для всех, и он был в ней предельно искренен. Но, несмотря ни на что он так и ушёл, никем до конца непонятый…
Рассмотрев различные, порой противоположные мнения о творчестве и непростой судьбе Н.В.Гоголя с радостью делаю вывод, что его загадка не может быть постигнута человеческими методами, ибо он недосягаем для земного ума и в этом его прелесть.
Это – мистика, которая находится за пределами обычного мира. Возможно, именно Гоголь был первым писателем-фантастом в русской литературе. Здесь Гоголь реализовал  себя с неожиданной стороны, представляясь истинным фантастом, обладающим богатым воображением и полетом фантазии. Жизнь этого Великого Мистификатора была окутана загадками, и жизнь после смерти мерцает ореолом магнетической таинственности. И, разумеется, подлинное искусство всегда больше, чем просто проявление сущности творца. Это – таинство, недоступное для непознавших его, но всё же необходимое. Для жизни души. Для прорыва в иные миры и вселенные. Для расширения пространства. Реальное бытиё текста и реальные процессы восприятия текста многократно сложнее и глубже, чем упрощённые в научных целях представления о них.
 А тайна – должна остаться тайной.


Библиография
1. Гоголь Н. В. Собр. соч.: в 9 т. /Сост. подг. текста и комментарий В. А. Воропаева и В. В. Виноградова. - М.: Русская книга, 1994.
.2  Котляревский Н. Художественное, философское и автобиографическое значение повести «Портрет». // «Н. В. Гоголь. Его жизнь и сочинения./ Под ред. Покровского В.М1915.
.3  Золотоусский И. П. Гоголь. Жизнь замечательных людей. М.: Молодая гвардия, 1984.
4.      Анненков П. В. Н. В. Гоголь в Риме летом 1841 года. // Гоголь в воспоминаниях современников. М.1952.
5В. В. Набоков. Лекции по русской литературе. Москва, Независимая газета, 1996.
6. В. В. Розанов. Мысли о литературе. Москва, Современник, 1989.
7. Воропаев В. А. Духом схимник сокрушенный …// “Прометей”. - 1990.
8. Гиппиус В. В. Н. В. Гоголь в письмах и воспоминаниях. М., 1931.
9.Ломброзо Ц. Гениальность и помешательство. СПб. 1990.
10.Белянин В.П. Психолингвистические аспекты художественного текста. М. изд-во Моск. ун-та. 1988.
11.Гумбольт В. О различии организмов человеческого языка и о влиянии этого различия на умственное развитие человеческого рода. СПб. 1859.
12.Винокур Г.О. О языке художественной литературы. М. 1991.
13. Выготский Л.С. Психология искусства. М. 1987.
14.Буянов М.И. Лики великих или знаменитые безумцы. М. 1991.
15.Лотман Ю.М. Смерть как проблема сюжета. М. 1994. 
16.Cd\ROM Русская литература. Дискавери, 2003.