Призыв

Проводы

Однажды летом сидел дома, смотрел от скуки телевизор. Шли международные новости. Переключить бы, да мякоть втянуло в насиженное кресло, а пульт на консоли. Вот если не воткнут после выпуска интересное кинишко, - дотянусь, пощёлкаю. За окном жара вровень водки – сорок градусов! Подобные аномалии в сердце Русской равнины за редкость, а пятьдесят шестая с минутами широта подносит эту температуру невыносимой вдвойне. Вентилятор помогает, но слабо, поэтому преследует думка прикупить кондиционер... Или лучше сплит-систему...

О, погода: вдруг похолодание? Заиненный объектив наехал на дикторшу, обдуваемую кондиционером, она поперхнулась как дряхлый солдапёр от махры, извинилась и прохрипела, что температура воздуха в захолустном американском городишке Майами-Бич уползла к отметке сто десять градусов... по Фаренгейту! Это словно сорок три по Цельсию, незамедлительно остудила зрителя закадровая пустомеля и сливовыми губами посетовала:

; Люди от жары изнемогают, пляжи не покидают!

; Эх, ё!.. ; почти сорвалось удивиться матом, но при даме сдержался, ; Мы в армии больше терпели, мамзель, а о морях в «чёрных песках» только мечтать могли!..

Введение в штопор полётов моей души, в ускорение мозговой активности и в автопилот телодвижений взяло старт поздней осенью 1986 г. Призванного в ряды Советской Армии из г. Горького, меня спровадили в Туркестан, где долгие два года я остужал огненные Каракумы всеми видами источаемых организмом жидкостей и вязкостей...

Спозаранок дня призыва подкрался втишка: с вечера бушевавший разгуляй с печальным названием «проводы» прихватил немалый кусок ночи, не вспомню, коль скоро и как присмирел, но подлый будильник считал оставшиеся часы. И досчитал! Как не хотелось мне отрывать голову от подушки, идти на призывной пункт, ехать к чертям собачьим... приоткрыл глаза, а перед софой отец уже топчется, и мать крестит, причитает что-то – разве дадут проспать?

Да и проводы отгуляны... деньги уплачены?!

Накануне проводин выпадал мне выбор тяжестный. Наша дворовая компания численность принимала разную и в фойе четырнадцатиэтажной башни Вулыха, в которой я прожил сознательную жизнь, растягивала будни нередко и за полночь. Собирались не толпою, конечно: уходили, приходили, смешивались девчонками, но основной костяк насчитывал с десяток балбесов призывного возраста.

Наше появление преображало парадную в кумарню с приторной никотиновой взвесью, насыщенную смешками и неподцензурным шансоном – злачное было место! Если не наша кротость, соседки без наряда милиции с милыми лицами в парадную не совались бы... Как нас терпели?..

Однако вечера мы тратили мирно, было «дискотеки» устраивали! Лампочками Ильича освещают все подъезды, даже «народных строек», в нашем распоряжении оставался остеклённый вестибюль из трёх отделённых зон. Соответственно, и включателей три: один напрягал маломощную ильичёвку на площадке перед лестничной клеткой к верхним этажам, второй пускал ток через сороковаттную «грушу» центрального помещения, третий зажигал шарообразный плафон крохотного приступка вблизи лифтов.

Как-то раз в пылу безделья, некий ломастер, смолоду питавший страсть до вспышек, стробоскопов, цветомузык и прочих электронных диковинок, завёлся идеей, что нудное высиживание времени надо разукрасить! Дёшево чтобы и сердито! На досуге проштудировав принцип действия заводского светильника с люминесцентной лампой, я модифицировал стартёр и приспособил его сначала ко включателю холла. Груша замигала, что и требовалось.

Причём, на прерывании свет пульсировал, в контакт горел беспрестанно – самое то, когда приходилось шустро отнекиваться, если неприкаянная соседская душонка всё-таки грозила вызовом милиции. С В следующий раз стартёры подладили уже все включатели, и променуар разразился невиданным светопреставлением. А ещё водрузили на почтовый ящик старенький кассетник, и под канитель музона восьмидесятых вяло не вяло шевелили бёдрами.

Новое мероприятие припало собравшимся по нраву, его вторили множество раз и называли дискотеками. Эти дискотеки буду часто вспоминать со слезами на глазах на «дискотеках» в моечном цеху солдатской столовой...

Так вот накануне вызревали у меня вопросы: кого из приятелей звать к столу и чем отмазаться от остальных?

Из ровесников первым призвали меня, провожатых, естественно, подобралось как мартовских котов на кошку. Но всю шоблу в квартиру не поместишь – для этого нужен был вместительный зал по типу общепита. Такая роскошь была позволительной только в дерзких помыслах, и я выкрутился надуманным «обстоятельством непреодолимой силы». Запрощальные пирушки в кабаках или ресторанах устраивали совсем немногие, зато в тесные квартирки созывали исключительно отборный бомонд...

Так что близкие родственники и отобранные друзья теснились в стандартной восемнадцатиметровой комнатушке, отказные кореша терпели в подъезде. Украдкой я выносил им первач, его оприходовали, не притормаживая тостами, занюхивали сигаретами, закусывали горбухами, смеясь: «Бутерброд градус крадёт!» – отвлекались разговорами и забывались ритмичным перебором струн...

А дома нравоучениями не скупились, сыпали вволю! Начиная застолье пламенной речью, отче мой зарумянился, вспомнил уссурийские морозы, наряды зачастую через сутки и бессонные ночи кухонных дежурств. Лямку воинской повинности он тянул во Внутренних Войсках, был со своих слов хорошим солдатом, вследствие чего дослужился до ефрейтора. Стоя во главе стола, в одной руке держа наполненную рюмку, рукавом второй смазывая слёзы, батя желал мне ратоборствовать верой-правдой, не срамить его достижений и переслужить обязательно! После всего воскликнул «горько!», трижды облобызал меня как Лёлик Гешу Козодоева, всласть отхлебнул, что не расплескалось при поцелуях, и самозабвенно закусил студнем с хреном...

К наказу отца я прислушался честно, а поставленная задача была перевыполнена уже в первом полугодии!

Дядья мои захмелели вопреки многолетнему навыку с пары искромётных рюмок, и взялись листать армейский альбом отца, где он был запечатлён в столовой с поварами, с другими соратниками на фоне казармы и грузовика, обелиска и салонной жардиньерки. Мыслей не было, что значат эти памятные для служившего мужика снимки, но впредь подходить к фотографиям решил творчески...

Дурачиться перед объективом, другими словами...

Фотографии всколыхнули душевные струнки старых вояк и наперебой с отцом они начали рассказывать байки, вскрывать секреты векового лихолетья, пугать терниями, смешить щекотливыми ситуациями, встречавшимися на каждом шагу. Старший хвастал, как умело владел шанцевым инструментом... Какие блиндажи и индивидуальные огневые точки выкапывал, мол, но стращал мучениями от перелопачивания бесчисленных кубов земли. А младший задирал брата: «БСЛ-110: черпай больше, швыряй дальше, пока летит – отдыхай!» Хвалил бронетехнику, а столкнуть с языка «что в танке самое главное» не решился. Танкист, называется? Но я и сам узнал особенности бронетанковых войск... спустя лишь год службы в войсках связи!

Первый доказывал, что танки подбиваются в бочину гранатомётом или закидываются из бруствера гранатами, как алюминиевыми болванками он делал не раз, двадцать пять лет назад. Второй резонно хихикал, якобы видел как дрищет пехота, когда над пехотными канавками лязгают траки. Старший вспылил: «Чё ты знаешь про рукопашную схватку?» Младший: «Ровный счёт, сколько ты про активный дальномер и директрису выстрела!»

Байки были знакомы, но растроганные россказнями тараканы в голове аплодировали с овациями...

Брательник вспомнил автобат, водителям достаётся тоже немало. Пустил нюни, как трудно выдерживать многокилометровый марш нос в зад на черепашьей скорости и не заснуть от езды в плетущейся колонне. И не приведи оказия, если машина в разнос, поскольку за исправностью технических средств следили сами водители, а за поломки их якобы снимали с вождения и гнобили нарядами.

Короче, всяк кулик в своём болоте велик!

Собранные мной ровесники, волей случая оказавшиеся за одним столом с видавшими виды вояками, понимали, что многое из услышанного предстоит всеми правдами и неправдами испробовать самим, и к мелочам проявляли особый интерес. А потом бегали на перекуры и театрально стебались, изображая смело дрищущих среди противотанковых ежей «необкатанных» пехотинцев...

Со штанами не снятыми, следует заключить...

Страшные байки затронули материну душу. Тётки с сёстрами и тверёзыми подругами взялись отвлекать её от мужицких россказней, но тщетно. Выходило лишь аханье-оханье, превышавшее волнения куда боле. Осилив беспокойства и принимая, что на проводинах не вспоминают о цветочках лютиках и в горошек трусиках, дамы захихикали в унисон мужикам и наполненные рюмашки потянули звонко чокнуться не отлынивая!

К слову, в августе 1986 года цена на водку скакнула с дорогущих 6'80 до грабительских 9'10 целковых за поллитру – денег не напасёшься поить такую ораву! Помогло, отец купил пару ящиков авансом к проводам весной, ибо в армию меня могли призвать с окончанием училища летом, но, что важно – водка дожила до осени без потерь!

Ну и самопляса накапал четвертную...

На проводах мне не пилось: два лафитника за вечер. В военкомате пугали, если призывника заметят в угаре, в жестоком ли похмелье – служба ему выпадет в захудалой дыре, где придётся откушать пуд соли. Но алкоголь не лез не от опасений, просто навалилось какое-то опустошение от осознания непредсказуемости перипетий судьбы, в голову даже догадки не лезли! Или с умыслом не тормошил грядущее прихотью: уверялся – стану связистом, а в какие части света занесёт – гадания были бессмысленны!

Хотя... предпочёл бы в шаге доступа, разумеется...

В прошлые лета мама работала в Канавинском военкомате г. Горького; мысли косить от армии я не имел, как большинство сверстников, потому отмазывать меня ей не вменялось. Единственный посыл: хотел бы ближе к дому! Внимая правильно, меня послали на три буквы, и с чистой совестью я отправился на юга... за тридевять земель!..

Проводы канули в Лету без потерь, алкогольным побоищем застолье не отметилось, противоборствия сторон создано не было – это не свадьба! Следующим утром провожатые, желавшие халявной опохмелки, собралась возле подъезда почти в полном вчерашнем составе. Хмельные и не опохмлённые гости ждали кульминации действия и на внезапно выпавший зазимок натанцовывали чечётку, чем неосознанно поторапливали виновника торжества,.

Предписание требовало явиться к шести сорока утра на сборный пункт Ленинского района, имея при себе снаряжение вида вещевого мешка с трёхсуточной провизией. За амуницию подходила ненужная мшель, какую не жаль будет терять в дальнейшем. Рюкзак был собран заранее, нетерпеливая процессия выдвинулась в начале седьмого, как понуждали к тому надлежащие условия...

Областной сборный пункт

В назначенный срок к пункту расставания стеклись три группы горожан. Призывной комиссией отобрано на тот день три призывника: я с «ипподромного», Елюшкин Сашка с «пролетарки», Кашин Валера из Сормово... Парень жил там, где жил, но прописан был в Ленинском...

Молодёжь требовала продолжения возлияний. Факт отправки выводил к той отметке нервного каления, после которой ничто не мешало упиться до чёртиков. Тормозили только призывники; провожатые потому зрели, чтобы время мы попусту не тянули и в автобус не промахнулись! Не обессудьте, робятки: запихнём, помашем, дунем на ход ноги, в оборот колеса, на посошок и просто символически: отчаливайте, мол, в свою армию – у нас водка стынет!

И вот, под исполненную важностей тираду военного комиссара, заглушаемую Маршем Славянки; под скуление матерей и сестёр, скупые слёзы отцов и братьев, всхлипы остальных родичей, беспрерывно ликовавшие дружки запихнули новобранцев в вислогузый ЛиАЗ-скотовоз, который отсалютовал канонадой вонючих выхлопов, и с потугой ломовой кобылы тронулся в путь ровно в семь утра!

Как говаривал мой знаменитый тёзка: «Поехали!»

Попутно опустошая комиссариаты, автобус собрал в салон наголо стриженых рекрутов и ближе к полудню высадил в «Дусте». Это ядовитое погоняло приклеено городу Дзержинск за массовый выпуск инсектицида ДДТ.

На окраине Дуста располагается Областной Сборный Пункт, сюда за молодым пополнением со всех концов Советского Союза прибывали покупатели: кадровые офицеры, прапорщики, и прочие унтера. На такие перевалочные сборники юнцов, не нюхавших пороха, каждый род советских войск посылал представителей, которые сортировали рекрутов на местах, отбирая наиболее подходящих.

Наш луноход скрипнул колодками возле отгороженной глухим забором территории сомнительного военного формирования. Ворота двойные, но продрогший солдатик обессилевал на створе. Скандал раздувать биндюжник не стал, а сплюнул в форточку и ювелирно загнался в стойло. Радушный приём никто нам не обещал, конечно же, хотя ковровая дорожка с медными литаврами совсем не помешали бы! Ну, или девчушки в кокошниках и расшитых сарафанах чтобы ласково хлебом-солью встретили?!

К автобусу подошёл капитан. Его контрастная нарукавка оповещала: «дежурный по части». Сопровождавший нас прапор, всю дорогу тихо бдевший за новобранцами из глубины салона, взял бразды правления в свои руки:

; Тарищи призывники, выходим! Быстренько сверю вас со списками, и проследуете вслед за дежурным!

Почто сверять? Сколько посажено – столько доехало, «в кусты» не останавливались, но пора привыкать – установленный порядок не терпит дополнений и вольностей толкования не предусматривает! А жаль: логичнее было б выдать предписание на условленное время и отправлять своим ходом. Всякого разгильдяйства было бы меньше.

Всё-таки алчел я пиров... с присутствием девчонок...

Пока не разбрелись, нас сосчитали и погнали в громоздкий атриум квадратной геометрии с чертовски загаженным вместилищем. Смотреть отвратно, а дежурный:

; Проходим в казарму, размещаемся компактно!

Нейму, как вывернулся язык назвать казармой этот замаранный притон невольников, уже на подступах к которому по телу проскальзывал жуткий мандраж...

Атмосфера храмины щекотала нос запахами человеческого бытия. Напольная керамика исторгала склизкий студень: шлёпни ногой сильно, и грязь облепит штанину. Стены главного прохода были забрызганы оной гадостью в пояс. Всюду закоптелая побелка, окна забраны решетью, запаутиненные плафоны изливали полумрак. В зале ожидания колонны и ряды лежаков с дощатым настилом.

Отхожий угол каземата – без аллегорий клоака. Опорожняться тут приходилось только заткнув нос и закрыв глаза, и оголять зад было противно. Толчок был не просто загажен от потолка до пола, а натурально засран: лохани завалены фекалиями, стены перемазаны налётом липкой слизи, замешанной на старых испражнениях и проклеенной плевками, соплями, окурками... Пикассо так не мазал, пребывая даже в своём беспробудном арт-ударе!

Всё здесь веяло злой и вечной безнадёгой согнанного как на убой скота, но чтобы узнать, чем настоящая казарма отличается от кошары, нужно побывать там и там...

Появление новых защитников отечества легировало затхлость пристанища ароматом выпечки, а язвительные смешки старожилов улетучили робость новичков. Гомон оживил эхо. В кучу свалились прозрачные авоськи, баулы, рюкзаки и полиэтиленовые пакеты. Из ровнёхоньких чемоданов, наставник-ветеран называл такие «мечта оккупанта», соорудили столики, скучковались компании.

Мы втроём поначалу осматривались, внедолге свыклись и влились в компашку балахнинских парней, раскинувших пожитки на несколько топчанов. Забренчали гитары, пошли байки, анекдоты, раскатами вспыхивал смех. Каждый новобранец ждал своего часа отправки и отвлекался знакомствами с никчёмной болтовнёй...

Непрерывный галдёж затихал дважды в день, когда по взлётке проходили покупатели, скрывались в каморке и тасовали там наши личные дела как каталы карточную колоду. С замиранием сердца мы ждали раздачи, кому какая падёт шальная карта. Закупщикам до наших желаний было аки Чапаю до другого берега: новобранцев пихали в команду вопреки предписаниям, а за залёты подпугивали отправками на край света или обещали три года на флоте. Помню, как звонкий казарменный отголосок носил по залу недовольный крик призывника, невольно оказавшегося, например, в лидерах списка флотских формирований.

Камень с плеч, когда флотилия уходила без тебя!

С каждой ушедшей командой храмина пустела; под конец дня было место выдрать шапки футболом. Пару раз выводили на местный плац обозначать приёмы строевой. Смысл в том не виделся: середина ноября на дворе, груд – ломом не пробьёшь. Мороз кусался, снег вьюжил по плацу позёмкой, забивал в обутки, поддувал телогрейки и гнал новобранцев назад в преисподнюю. Вот за водкой в город самовольно сгонять – мороз не холод, а без нужды костенеть взывало святость. Военачальники потому не настаивали: они сами каждый день подпаливали воздух выбросом токсичных послевчерашних алконуклидов...

Ночью прохладно, зябко, дрожь пронимала насквозь. По-хорошему укутаться нечем. Фуфайку накинешь от шеи до бёдер, а ноги под баулы прячешь. Пробздеть барачные объёмы не хватало публики, и призывники теснее жались друг к другу во сне. Очередью, спинами, носопырками как младенцы к титьке мамкиной. По утрам муравейник оживал особенно нехотя, но только лишь для того, чтобы рассмотреть свежих ополченцев. Желторотых, какими и сами были намедни, плюшками вкусно пахнущих и сладостным перегаром притягивающих. Салабоны лопоухие!

Высматривали прибывших, нет ли знакомых лиц... Я ожидал Гошу Кузовенкова – лепшего кореша своего, коего должны были доставить сюда же. Его день призыва приближался и не факт, что свиданка невозможна. Пересылка в области одна, я готовился встретить друга подобающе. Полутора сутками разминулись, потом узнал, и пока меня не отправили вникуда, мысли о встрече в мозгу витали!

Шли третьи сутки, харчи заметно редели, закупщика будущим связистам не намечалось. Примерились тянуть время без посторонних вмешательств. Меньше ели, и уже смолили сигаретки на «дай добить». Впору было завывать на луну, но к вечеру 17-го ноября огласили список сорока пяти баловней судьбы, среди которых нашлась и моя фамилия. После пересчёта группу везунчиков по-военному быстро погрузили в грузовики, не откладывая выезда на утро следующего дня, вывезли в тёмную ночь.

Команда 40А и ни словом больше. Гадали: 40 ; сороковая армия, А ; афганская учебка, и все соответствия...

Дорога к южным рубежам

До Москвы добрались без приключений. На пересадке два лоботряса раздобыли котомку пузырьков со стеклоочистительной жидкостью на спирту, ну и вдрабадан... Сиречь вусмерть... И смех, и грех! Пришлось их волоком в армию затаскивать. Распихали по отсекам как баульную кладь по багажным клетушкам и отбыли в неизвестность. Хорошо, что вовремя скинулись деньжатами и выкупили отдельный пульман. Билеты бронированы вразнобой, потому места растягивались по составу – на поверку нас было бы не собрать. Лейтенант проявил инициативу и предстоящий разгуляй утряс в удобное для контроля уймище. Чтобы личный состав команды оставался на виду...

Дорога укладывалась в три дня, четыре ночи: поезд с вагоном отборных рекрутов не торопился вырываться из снежной Залесской Руси в запесоченную Среднюю Азию... Согласно поговорке: не торопись, а то успеешь!..

Некоторое время в дороге я отлёживался в багажном промежутке под потолком. Сунул туда матрас, втиснулся в оставшуюся щель и отключился с жаром почти на сутки. По симптомам – думаю, что грипп, обострение пало на дорогу. В ватной телогрейке сутками напролёт, а ночью под байковое одеяло и шапку на нос – создавал себе термический кокон для борьбы с вирусным недугом.

Спускался редко. Парни обращали внимание, литёха самочувствием интересовался, предлагал поискать врача, но я переупрямил, что справлюсь. Стороннего участия, не прими за наглость, командор, мне не нужно! На организм понадеялся – молодой, иммунитет должен вытянуть...

Впрочем, к вечеру второго дня стало отпускать. Желудок урчал, требуя харча. Хотел оскоромиться гречневой кашей с мясом, но не перепало. Досталась тушёнка из сухпая. Настоящая тушёная по ГОСТу говядина в банке с маслянистой смазкой. Сбегал в санузел, отметился у покупателя – всё, рекрут в поле зрения и как бы не слинял...

Сокомандники лопали алкоголь, меняный за шобон, вещицы и сэкономленные консервы. Шнырявшие в вагонах цыгане хватали всё, выпрашивая, меняя и выигрывая. Зачин пьяного вечера устроил дуэт балахнинцев, фартово отжавших у официанта вагона-ресторана в карты всю его тележку с бухлом и продуктами. Выпивоны под такой куш неизбежны, парни загуляли, звали меня присоединиться, но я отлёживался. Первые сутки мне было не до гулянок...

Вторые сутки тоже час от часу сдавал чарам Морфея. Ото сна слушал дембельские куплеты в вокальном исполнении рекрутов. Сам я бренчала доморощенный – полный подъезд репетиторов руку ставил и аккордами снабжал – и порывался бы сбацать какие-нибудь «Вагонные споры», но певчий позыв поездной романтики сдерживала хворь. Струнки щипнуть я любил, честно признаюсь, руки к гитаре тянул и по жизни всецело следовал девизу: хоть ты носи на шее бантик, но брось гитару, если не романтик...

Под потолком согреть душу нечем. Думы гонял: куда еду? В земли незнаемые, за горы кудыкины? Что за места возле этих гор, какая чудь там живёт, как встречает и чем погоняет? На парней смотрел – им всё до игрека! Горючка созидала на редкость чинарём, дурь молодецкая в пьяные головы не лезла, никто шибко не буянил. Пили, пели, свару варили, козла бурили, погоны дуракам вешали. Хорохорились, повизгивали как выжлец перед загоном, бодались, но до кровей не бились. Правда, некий длиннорукий долбо... добряк раздавал из окна вагона оплеухи провожающим на перроне – герой, покуда не догнали?..

Врезалось в память, наш покупатель, молодой, год из училища лейтенант Михайлов Юрий выпросил служебное купе у проводника. Допоздна проводил собеседование, на котором отбирал кандидатов для прохождения службы в его роте. Или во взводе под непосредственным командованием. Вопросы задавал несложные, присматривал реакцию. Закорючки в блокноте напротив фамилии ставил...

Первым днём пути офицер рассекретил нам возможности средств связи и разновидности техники, подавая в той заманчивой оболочке, что не терпелось это освоить исключительно под его ферулой. Про азбуку Морзе, телеграф и проводные каналы связи обмолвился, но особенно заинтриговал какими-то «тропосферками» и засекречивающей аппаратурой связи, коротко – ЗАС.

Начинать службу под крылом знающего наставника приспичило многим, призывники не упускали шанса привлечь внимание. Внешность лейтенанта, выправка, манеры, умение общаться, способность завладевать вниманием не отталкивали со знакомства в отстойнике. Некто из вверенной команды на пересылке спросил предводителя, откуда родом, литёха ничтоже сумняшеся отмёл – земляк! А спустя минуту попал впросак: назвав очередную фамилию из списка и сопоставляя адресу выбытия, Михайлов блеснул знанием географии горьковского края во всей красе – не вникнув в особенности произношения, испросил так же корявисто, как сумел прочитать:

; Ты из Сормо;во? ; выразив вторую «о».

; Вы же наш земляк? ; парировал гнусный голосище из глубины строя и толпа язвительно усмехнулась.

; Земляк! Одну землю топчем? ; не смутился офицер, и прыткость возвысила его в наших глазах. Название исторического района произносится акцентом на первой гласной, о чём «земляк» мог только догадываться.

Мы так и не выудили, из каких краёв лейтенант родом, но справлялись у прошедших собеседование, какие задаются вопросы. Отстрелявшиеся выдали, шушукались, мол, о сокровенном, и многие упомянули футбол. Сложив, призывники поняли, что литёха футбольный болельщик киевской команды «Динамо», ибо в расспросы зачастую втискивался известный украинский клуб – неспроста же?

И тут новобранцам неслучайно занравился футбол, и наиболее в исполнении киевлян. Рифмованные кричалки во времена предраспада СССР массы ещё не перенимали, иначе в необузданном желании снискать благодать мы не отличались бы от современных футбольных фанатов. К тому же некий выскочка вспомнил лидера киевлян Фёдора Черенкова. Наобум, разумеется, и пошла реакция: толпа «болевших за «Динамо» зарукоплескала Черенкову, ни сном ни духом, что прославленный футболист играет за московский «Спартак», встречая киевлян разве только в рамках футбольных баталий чемпионата СССР. Смеялся лейтенант над невеждами, думаю, знатно!

Пока поезд бороздил просторы Руси, мне было не до заоконного пейзажа, я не высовывался из подпотолочной щели купе. Всю Россию проспал, честно сказать! Интерес вернула проводница, закрутившая интригу: «Мальчики, подъезжаем к Гурьеву! Последняя остановка на территории Европы – дальше Средняя Азия, Казахстан! Стоянка тридцать минут, отправка после смены головы состава!»

Ух, маршрут! Может, и поезд на дровах подадут?..

Воздух наполнился романтикой, а прозорливые ягодицы напрягло предвестием небывалой авантюры.

В те поры ещё напрягались ягоды в ягодицах!

Рассудил умишком, так разворачиваются сюжеты в русских сказках: коли остаются позади болота вязкучие и леса дремучие, должно предстать глазу царство тридесятое с горами непролазными и чудищами ненасытными? А вдруг и с полонителем девок Горынычем сражаться придётся? Глядь, и ку;ю-никаку;ю Забаву Непутятишну хорошавую из плена отобью? Пусть я не Добрыня, отец мой не Никита, но бросать своих будет не по-нашенски!

О, как сплёл витиевато – инфекция, видимо, торкнула меня конкретно! Надо быстрее выздоравливать...

В Гурьеве с десятки лысых голов высыпали на платформу узкую, абы перед похождениями ратными в сторонах неведомых насладиться в последний раз дымом сигаретным на земле родной русской... Ох, понесло...

Подразумевалось, что на русской, а оказалось, поезд уже пересёк границы Казахстана. А воздух здесь и правда другой: голова свежеет, тепло, ветер мягкий, нос щекочет не привычной морозной сухостью, а приторной слащавой влажностью, вероятно, так сказывается близость Каспия, но вдыхать хотелось почему-то полными лёгкими.

После Гурьева окно магнитило: степь, холмы и снова необозримая степь. Редкие пажити, дерева, стланики. Выцветшие крыши ветхих одноэтажных домов в окружении покосившихся штакетников подсказывали наличие населённых пунктов, но сирость и нищета красок сразу просачивались в глаза и потворствовали унынию. Дальше в поросли сорных трав да репейника начали врезаться песчаные проплешины вообще без видимой растительности... Зато начали попадаться битюги губастые и косматые, да горбунки «с ушами аршинными» – чудеса чудесные!..

Может и коня тыгыдымского увидеть сдастся?..

Казахстан заменялся Узбекистаном. Невзрачная архитектура прошлого века приняла образину прокажённой глинобитной древности в расцветках кизяка. К прибытию в столицу Узбекистана – а она разнится с предместьями и предстаёт густонаселённым техногенным оазисом среди степи и выжженного тла пустыни – я достатком оклемался. Картинка приобрела глубину тонов, всё встало на места, жить захотелось с недюжинной силой...

Ташкент надежд не оправдал. С детства слыша крылатое выражение «Ташкент – город хлебный», мерещился мне город с деревами, увешанными гроздьями душистых булок и кирпичиками ржанухи, и повидать экую невидаль хотелось. Не увидал, скажу! Хотя лелеял догадку: сезон на исходе – опало всё? О Самарканде единственное знал, что город с мироустройством сказочной аладдиновой страны, где ходит околоточный и воет: «В Багдаде всё спокойно!»

Столица жила размеренной жизнью, орды приезжих внимания не влекли... Вокзал кишел разноплеменным этносом, гонимым своими ветрами. Мелькали цветные колпаки, тюбетейки, запоясанные яркими кушаками халаты. Привычными были бойкие школяры по принятой форме: багряная пилотка с жёлтой кисточкой, светлая сорочка, алый галстук, голубые брюки и куртейки-ветровки. Жидким букетиком гвоздик пионеры встречали шкраба или комсорга школы, приехавшего поездом с нами...

Приезжие рассосались в городе, платформы опустели. Тут предстали глазу обезличенные скопления просто сидевших и лежащих на грязном асфальте людей. Твердь перрона смягчали им подстилы из журналов и разворотов газет. Неизживно переполненный вокзал образовал вокруг себя сонное царство отрешённых от бренного бытия и бестолково чего-то выжидавших людишек.

Как перед вратами в царствие божие, наверное!

Теплынь – в ватнике жарко. Вскоре большая часть горьковской команды разгонишалась нараспашку до пупа – из зимы да в осень. Холода в здешних краях привечают видимо простыми куртейками! Днём рубашка, безрукавка или лёгкая ветровка, к вечеру воздушное пальтишко без подбоя – как не сказка? Жить тут остаться что ли?..

Ташкент предусматривал пересадку на поезд, следовавший неведомо куда, минуя бывший стольный град Самарканд. Лейтенант снова убежал на поиски билетов, мы остались под присмотром сопровождавших сержантов. Их было двое, вроде: на протяжении дороги они держались в тени фуражки лейтенанта и ничуть не запомнились.

Из учебки – не столь разудалые, как в войсках!

Почуя слабину, пара новобранцев рванула напрямки в галантерейку у привокзальной площади. Распекая сухой закон, ссуливший напряг со шнапсом, алкоголь искать не стали – времени в обрез. Деньжата, вырученные с продаж консервов, сухпая и оставшейся одежонки, пустили в оборот. Прикупили целую авоську одеколонов со вкусными названиями «Огуречный» и «Цитрусовый». Флаконы вида пузатых гранат «лимонка» Ф-1 – грамм во сто пятьдесят на неподкупный взгляд. А на подкупный – и все двести!

Назревал очередной последний праздник!

И тут выяснилось, не всему Ташкенту приезжие были безразличны. Из разных укромных мест гостей выслеживали привокзальные подчищалы. Неисцелимая жажда преступных вожделений заставляла их терпеливо ждать моментов натырить хоть чего-то. В основе мелкоростные налётчики высматривали ротозеев, а тут отряд бесхозных новобранцев наматывает сопли на кулак, глаза ото всего воротит – ловчись, хватай и беспрепятственно тикай...

Михайлов определился с билетами после полуденка. Пока мы были сплочены, подходить жулики пасовали, но когда переходили к отправной платформе и растягивали толпу, невидимки стали появляться из-за каждого густого куста и закоулка и также испаряться, прихватывая, что удалось вцепить. Один из дергачей набегом сзади сорвал с моей головы вязаный «гребешок». Шарфик к рукам прибирали, перчатки выдернули, с плеча рванули куртку ли, сумку, к вещмешку приделали ноги. Никто за воришками не гонял, барахлом оставалось владеть без малого недолго. Военкомат упреждал, полных два года хранить шмотьё будет некому. Знающие родители припасали своим сыновьям самое старьё – мы потому и не беспокоились!

Поезд оказался пригородным дизель-тихоходом, где рекруты купировали целый вагон. Трудовые массы такие вольности не потерпели, тоже полезли напропалую. Пришлось ужиматься в тесноту шпрот жестяной пепельницы! Новобранцы набросились на пузырьки, всасывали содержимое ловким приёмом, после чего вагон обогащался пахучими вкраплениями алкотоксинов. По мере отдаления Ташкента пассажиры пропитались насыщенными ароматами фруктовых и лимонных оранжерей, перемешанных вонью лежалых огурцов, воздух вскоре спёрло до духоты!

Михайлова, кстати, тоже соблазнили и подпоили.

Дружественная теснота близила пьяненьких солдат с попутчиками, разъезжавшимися с рынка. Сердобольные женщины потрошили хурджуны, кормили нас лепёшками, фруктами, яйцами, сыром. У кого, что было. Дружба народов проявлялась налицо!.. Благодарность за сострадание тем, кого не путал божок ненасытной жадности. Впрочем, переусердствовавшие с одеколонами рекруты сумели попихаться в стычках, когда выходили курить в тамбур.

Благой случай, до крови дело не доходило!..

Поздно вечером мы прибыли на вокзал Самарканда, где нас ждали «ангелы смерти» – механизированные исполины, доставлявшие новобранцев к воротам той непознанной действительности, пугающей в оторопь. Кому-то они мерещились звёздными вратами рая, другим виделся задний проход ада, но смиренно выглядывая из грузовиков, рекруты понимали одно – скрежет железного створа отсекал от нас прежнюю жизнь, сводя в небытие всякие ощущения свободы. Наше непорочное восприятие мироустройства восполнилось чувством полной апатии к неизвестности так близко подкравшегося будущего.

Жребий пал, и будь, что будет! Аннушка уже разлила масло, как говорил булгаковский маг-провидец, но, может быть и не так страшен чёрт, как его малюют?

И вот я в армии

Новобранцев затемно завезли на обнесённую парковым забором территорию и спе;шили возле старых конюшен. Внутрь, оказалось, цейхгаузов, вонявших химией от грызунов и нафталином, нас запускали голов по пять. Там молодые жеребчики попадали в руки прапора Касымова Алика и двух дегенератов из роты службы интендантов.

 «Кусок» в армии – прапор, имевший в распоряжении кусок в виде хозяйственного склада или службы, пронзал нас взглядом, словно жёг рентгеном, и оценивал размеры жеребёнка, какая сбруя будет тому впору. К подбору амуниции он относился наплевательски, ярлыки поверял на мутный зрачок, копошился вяло, форменную одежду выдавал на вырост, как надысь забеременевшей кобыле...

Позади Касымова его верные прихвостни с напором и бессвязным ором выказывали табуну всякое презрение. Конюшата вещевика Касымова с остервенением шманали брошенные нами шмотки, будто в них было скрыто золото партии. Тряпьё протряхивалось, выпавшее цеплялось и ныкалось под столешницу хозяина. Забирались наручные часы и электробритвы, другие ценные вещи. Позарились на мой очечник из телячьего опойка, ругань вышла в свару, дошла почти до драки, но лайню я сдюжил. Зато харей ощутил брызги слюней недовольных конюшонков.

На дерзость церберов прапор был апатичен: отнятое оставалось на складе, и никто не знал, куда потом всё это добро девалось. Шелудивые притягивались на короткий поводок в минуту, пока на склад заходил лейтенант, но их тявканье возобновлялось вновь, чуть тот за порог!..

Неужели из меня получится сделать похожего стервятника за какие-то два года повинности? Не поддамся...

Не поддался, смею заверить. Эта дрянь впечаталась в память, за время службы я ни разу ни на кого не повышал голос, включая молодёжь, став «заслуженным дедом»...

Форма мне досталась на размер больше, сапоги в самый раз, и такая удача была скорее редким исключением. Глазок прапора был вресноту замылен, сапоги он выдавал с загашником, форма в размере больше. Но и новобранцы пока не понимали, как держится фасон обмундирования, подгоняется под фигуру. Не было на форме навесных знаков различий или нашивок, ушанки спрессованы тюками, шаровары с гимнастёрками помятые как из задницы того вещевика со склада, сапоги ваксой не намазаны, портянки свисают из голенищ, словно тесто из кастрюли – срам да и только! Карантинного духа окинь взглядом – страхолюдина, как корень мандрагоры, слеза выступает!

Посему начинайте, товарищи распорядители, лепить из нас видных и дисциплинированных воинов непобедимой Советской Армии! Шпана к обучению готова!

После очевидения местечковых условностей приличия, уже глубокой ночью вновь прибывших перегнали на широкий плац, окружённый четырьмя трёхэтажками. В ожидании результатов пертурбации, равнодушие с новой силой овладело толпой. За прошедшие дни и самоотверженно пережитые события нижегородцы меж собою как-то притёрлись, тут вновь предстояло переформирование и смена окружения неизвестными людьми.

Пока таращились по сторонам, с противоположной стороны плаца к нам спешно подошли два военнослужащих в перечёркнутых жёлтыми лычками чёрных погонах. Осмотрели нас, перешепнулись и втиснулись в гущу оторопевших зевак. Задавали вопросики, помечая в записной книжке специалистов, занимавшихся до армии электроникой. Меня на чистую воду вывел сержант с ярко выраженной прибалтийской внешностью, без акцента настороживший окруживших его новобранцев:

; Кто понимает в радиоэлектротехнике?

; Я занимался в радиокружке, паял мелочь всякую. Успел даже поработать на радиозаводе! ; уверенно ответил я, чем привлёк внимание сержанта. Сержант выразил недоверие кислинкой на лице, достал из планшета и развернул мне под нос замусоленный чертёж электрической схемы. Ткнул пальцем в скопление элементов:

; Что тут изображено?

; Резистор...

; А это? ; сержант сощурился и очертил «жуков».

; Вакуумные лампы гептод и пентод! ; бегло считая неразличимые сетки радиоламп, отвечал в большей части наугад. Удовлетворённо сморщив нос, одобрительно сжав губы, переписчик вписал позывные, продолжил шнырять с расспросами. Кто-то поблизости тоже отвечали по схеме, сержанты закорючили в блокнот и ушли без пояснений.

В каких целях вычленяли приверженцев радиодела – открылось на следующий день, а пока нас выстроили подобием прямоугольника, огласили составленный список, кто к какой роте причислен. А кого не назовут – все на боковуху в расположение двенадцатой. Меня сполна обнадёжило то, что приписали именно к роте покупателя.

Многих новобранцев, отсеянных в другие подразделения, разбирали по местам прохождения службы. Называли повторно фамилии, ставили парами как несмышлёную детвору, разве что руками сцепиться не требовали, и уводили по ближним казармам. Другим выпал переход за пределы города. Заставили перемотать портянки, проверили индивидуально – топать, значит, предстояло далеко.

Ровно до царства, понимаемо, уже тридесятого!..

Команда поредела к четверти подначального списка. Завели на этаж и двумя шеренгами рассредоточили вдоль пустой стены. В расположении роты сумрачно, немощная лампочка борет темень, мерцая из последних сил, слышно тихое шуршание швабры. Остолоп, стоя дремавший возле центральной тумбочки, очнулся, отделился от подсветки доски объявлений, и вдруг вытянулся стрункой как после прогона в волочильном станке. Набрался воздуха в грудь рявкнуть, но уставший вознёй с нами лейтенант поднёс к губам палец и опередил его служебное рвение:

; Не ори, люди спят! Иди, найди дежурного.

Парниша дёрнулся бежать в темноту, но оттуда брёл полусонный сержант костлявого вида и тонких козлиных черт лица – словно водицы из лужицы только что испил.

; Липич, слушай задачу! ; подозвал лейтенант, они тихо перешепнулись парой слов и офицер вышел, оставив нас дежурному по роте. Больше покупателя я не видел.

Сержант Липич кривил козлиный подбородок и потягивался спросонья. Прибывшие были ему безразличны; его хватило окинуть нас взглядом и гортанно проблеять: «Духи! Занимать койки без простыней и с подушками без наволочек! Вещмешки держать при себе и до утра ни звука!» Завидно зевнул очередной раз и гаркнул в сторону санузла: «Дневальный, покажи им свободные места!»

Второй дневальный, коего кроме как замарашкой не назовёшь, а посмотришь – все такие, драил полы. Выпрямившись, солдат бросил швабру и провёл нас в спальный отсек. Многие как были облачены в затхлую химией форму, так завалились под шинели, одеяла не трогая...

Липич не козлом – крысой оказался. С утра шептали: видели ночью, он втихушку принуждал чмыря подносить форму своих же сослуживцев и бессовестно протряхивал...

Первое утро началось громогласным «рота, подъём», но не нашлось человека, желавшего гнать нас на зарядку. Приписка неясна до сих пор, тратить энергию было влом. Младшего сержанта вынудили заняться молодняком, он отнекивался, но... Показал мудрости заправки кровати и наведения кантика по краю, намотку портянок, чтобы не дулись в неподходящих местах мозоли. Чьему-то «а можно?» подрезал: «Можно Машку за ляжку!» Озвучил список, что должна содержать прикроватная тумба, или что нам светит в случае невыполнения уставных мелочей...

До завтрака вошкались в казарме, после так называемого «приёма пищи» немногие ду;хи со мною в числе получили задание вымести проезжую часть, газон и тротуар возле столовой воинской части. Молодняк надо было чем-то занять, нескольких непридельных солдатиков отправили чистить и без того неплохо блестевшее.

Мели мы добросовестно – от чипка до обеда! Знаток пошутил, «чипок» шифруется как Чрезвычайная Помощь Оголодавшим Курсантам. Пусть так, но чаще кулинарный магазинчик в воинской части, торгующий насущным. Как стебался мой отец, медалист, обладатель высокого звания «Победитель социалистического соревнования»: «Душа болит о производстве, а ноги тянутся в чипок?!»

В чипке я разменял на табак червонец, сунутый мне в дорогу отцом и сэкономленный из-за хвори. За прошлую неделю все поиздержались, а без перекуров и службы нет. Солдат курит – служба идёт! Спит – тоже не стоит! Стоит лишь задача пузико набить и сигареткой закусить!

В середине дня вызвали новичков: меня, Си;мушкина Андрея и Кашина Валеру. Объявили: к дальнейшему прохождению службы нас переводят в ремонтный взвод семнадцатой роты. С трудом верится, что можно привыкнуть неизвестно к чему и за короткое время пожалеть, что той неизвестной известности бесцеремонно лишают. Четвёртого горьковчанина с команды 40А Олега Малова сначала угнали в глухомань полигонов осваивать «стратосферу», но с дороги новобранец загремел в госпиталь. Организм не осилил акклиматизацию, и самый тяжёлый карантинный месяц Олегу пришлось проваляться на госпитальной койке, а вернуться уже в нашу семнадцатую роту...

Приблизительно так четверо отобранных от общей массы нижегородцев затесались в учебный стан ремонтников радиостанций малой и средней мощности, и началась наша обязательная воинская повинность в четвёртом взводе 17-й роты войсковой части № 52922. 151 УБрС, Дальний лагерь, город Самарканд. Краснознамённый Туркестанский Военный Округ.



Продолжение тут --- http://www.proza.ru/2010/06/07/501 > Оформление