Последняя Дата

Любовь Владимировна проснулась и поняла, что еще жива. Она не помнила как заснула, боролась со сном с полуночи, хотя и понимала всю бесплодность этого – вживленный чип мог полностью контролировать ее желания. И вот она проснулась в свой последний день.
Она готовилась к этому дню долго, почти всю жизнь. Когда ей в 18 лет, в день полного совершеннолетия, установили на чипе Последнюю Запланированную дату, то  этот день, доведенный ей под роспись, казался бесконечно далеким, нереальным.

  И вот он наступил. Последний день. Время указано не было, и Любовь Владимировна надеялась, что у нее есть весь день, до полуночи.
Когда-то (ей об этом рассказывала бабушка)  еще до построения Общества Запланированного Счастья, люди умирали сами, без четко обозначенной даты. Многие жили необоснованно долго, не принося при этом никакой пользы. Люба не могла понять – как это могло быть возможным, как планировать своё счастье, свою жизнь, если ты не знаешь, когда умрешь? И, к тому же, получается, что у людей прошлого отсутствовал такой важный стимул для следования Руководящим Указаниям по построению счастья, как возможность, за особые заслуги, продления жизни на несколько лет, а то и десятилетий. В газетах перед праздниками, на развороте, печатали списки передовиков Счастливого Планирования, награжденных продленной жизнью.
Даже в их доме жил старичок, награжденный дополнительным пятилетием. К нему водили на экскурсии детишек из школы в специальную приемную, обустроенную на первом этаже в их подъезде. Дети смотрели на него, как на живую легенду, а инструкторы по работе с молодежью Центрального Комитета Планирования рассказывали, как важно хорошо учиться и следовать Руководящим Указаниям - ведь по результатам тестов в 18 лет тебе и установят Последнюю Запланированную дату на чипе.
Люба вспомнила, как она гордилась – еще 43 года, а всего – 61 полный год. На три года больше среднепланового по стране. Значит ее счастье принесет на три года больше пользы Родине.

Называть Последнюю дату другим было не принято, но однажды Люба не выдержала и лет через десять после свадьбы, в минуту особой душевной близости,  рассказала о ней мужу. Однако он взаимностью не ответил и эта ее безответная откровенность некоторое время лежала камнем на сердце.
  Но со временем всё забылось, отношения вернулись в прежнее русло, а когда, четыре года назад, он перед сном обнял ее как-то по особому и ушел спать в другую комнату, она по его взгляду поняла – сегодня. Утром ее разбудил звонок в дверь – сотрудники отдела Планирования населения принесли саркофаг для прощания, где тело могло пролежать без последствий отведенные три дня.
Люба начала вспоминать, как муж провел свою Последнюю Дату и не смогла вспомнить ничего особенного. Он был человеком с сильным характером и не хотел заранее расстраивать ни ее, ни детей своим уходом.
О своей Последней Дате она начала задумываться примерно год назад. И даже придумала какой-то повод, пригласив детей со своими семьями в недорогой ресторанчик через дорогу от их дома, и потратив там почти все свои сбережения. А после этого начала строить планы – как же ей провести этот день. Ей хотелось провести его как-то особо, значимо. Может даже совершить какой-то поступок, по которому ее оценят, запомнят. Может даже подвиг.


Но чем ближе этот день становился, тем меньше желаний оставалось. Люба поняла, что нет смысла делать что-то особенное, запоминающееся, выдающееся. Ведь она перестанет помнить об этом дне сразу, как только закончится ее Запланированное Счастье и она уступит дорогу следующим поколениям.

Машинально убрала в квартире, сходила в магазин за продуктами и начала готовить ужин и одновременно завтрашний обед. Закипела вода и, уже почистив картошку, Люба поняла, что обед на завтра ей не понадобится. Она выключила плиту.
Прошлась по комнате, выглянула в окно. Чем бы заняться? В голову ничего не приходило. Она присела на диван, включила телевизор. Ни изображение, ни звук не воспринимались ей, а словно проходили сквозь нее, не задерживаясь в голове.
Люба попыталась вспомнить свою жизнь, хотя бы значительные эпизоды. Они всплывали в голове застывшими картинками, как снимки неумелого фотографа, не вызывая в ней никаких эмоций. И сама она будто застыла, словно тягучие дни последнего года вдруг вынесли на мороз.
Эмоций не было. Лишь иногда волнами, словно сквозняк в открытое окно,  приходил страх. Не тот ужас смерти, который жил в ней в 25 лет, когда она стала впервые о ней задумываться, а страх, больше похожий на томление, которое охватывает пред чем-то новым, неизведанным.
На диван запрыгнула кошка, выгнула спину коромыслом, потянулась и улеглась рядом, вытянув хвост, словно указывая им куда-то.
Пронзительно-требовательный звонок телефона заставил ее вздрогнуть от неожиданности. Подруга завела бесконечный разговор: жаловалась то на соседей, заливших её сверху, то на детей, не уважающих старость, то на мужа, который сам ничего не может, а всё ему надо указывать.  За пустыми поддакиваниями минутная стрелка сделала почти полный оборот. Попрощавшись, она сразу же сама позвонила детям. Но разговора не вышло - занятые работой, они на ее дежурные «как дела» так же дежурно отвечали «нормально».
Любовь Владимировна вышла на балкон. По их тихой улочке пунктирным ручейком текли машины, мальчишки во дворе гоняли мяч. Солнце давно прошло зенит и даже скрылось на треть за соседней крышей. Она провела взглядом от края до края видимого мира, словно пытаясь выпить его глазами, и замерла.
Но вскоре оцепенение прошло,  паутина, пеленавшая тело, разорвалась и ее лоскуты, освободив тело, обволокли грудь изнутри, заставляя сердце тоскливо сжиматься.
Выйдя с балкона, Любовь Владимировна бесцельно прошлась по комнатам, накормила кошку и в который раз посмотрела на часы – без десяти семь.
- Скорее бы, что ли – мелькнуло у нее в голове.