Шепота нет...

Я обнажена, оголена до самой изнанки! Кажется, все смотрят на меня и ждут. Испытывающе. С укором. Одни лучистые глаза. Его глаза. Но и они ждут. Ощущение обвиняемого на суде. Даже больше – на суде Линча. Страшно до безобразия! Я скажу, обязательно скажу, но позже!…
Официант принес «вдову Клико». Разве у нас праздник? Дорогущий ресторан, «вдовушка», запеченные плавники акулы и уши слона! И одни сытые и довольные жизнью лица. И моя убито-похоронная мордашка. По крайней мере, именно так она выглядит в его глазах цвета небесной лазури. В его теперь уже светящихся недоумением глазах. Хватаю фужер, словно это та соломинка, которая должна меня спасти от всемирного потопа. Бровь вопросительно изогнута:
--За что пьем?
--Ты сказала, что-то серьезное?!…Пьем за тебя! И за любовь!
Как всегда. Как в последний раз. Или это и есть последний раз? «Только не сейчас! Не думать, не думать! А лучше думать о чем-то хорошем!…О чем?»
--Что? - другая бровь.
--Рыжий сказал, ты была сегодня у него. Что-то случилось?
Рыжий… Странно, когда двухметрового дядьку с косой саженью в плечах, известного и высококлассного невропатолога, называют «Рыжим». Хотя…Он такой потрясающе рыжий: весь в рассыпанных солнышком конопушках, с рыжими вихрами, светящимися ресницами и пшеничными усами—остатками эспаньолки. Говорит: «трагическая случайность»— а эспаньолки не хватает. До коликов смешная эспаньолка в ярко-рыжем исполнении. А сегодня с утра ее уже не было. Да, с утречка много изменилось в жизни! Перевернулось верх дном!
…Они друзья с Рыжим. Вместе со школьной скамьи. Необходимое дополнение друг друга. Оба талантливые врачи. Они герои. Для всех, кого они спасли. Вернули к жизни, к нормальной жизни. Их боготворят. Все. И я. Хотя нет, я люблю.
Люблю и боюсь сделать больно. Боюсь!
Официант. Ну и что, спрашивается, так смотреть, будто я напоминаю ему его прапрабабушку? Господи, ну ставь же ты этот несчастный десерт. Давай-давай, больше жизни! Ур-ра-а!
Зачем-то повернулся полный дядечка в пиджаке цвета горького шоколада и с коньячным галстуком. Повернулся и смотрит. Явно далек от поисков родственных связей. Скорее это взгляд на порядком надоевшего кредитора или даже на студента, отличающегося аморальным поведением. А он не одинок! К паре его испытующих глаз добавилось еще и еще…
--Что? – я опять теряю нить разговора. Точнее это монолог. Его монолог. И первый раз в жизни я не смотрю ему в рот, стараясь ничего не упустить.– Что? – обе брови взметнулись.
--Рыжий спросил, смогу ли я оперировать. Мозг – это очень серьезно! Опухоль огромная. А девочка совсем молоденькая и, по словам Рыжего, просто чудо! Я думал и решил отказаться. Это первый раз в моей жизни. Не по себе как-то. Человечек просит о помощи, а я отказываюсь. И в то же время вся эта возня бесполезна – слишком поздно. Но жаль. Ты чего?
Дурацкая вилка. Дурацкий закон тяготения. И с чего это она взялась падать?
Опять официант, «ой, унучек, поди уже, милок». Быстрее, быстрее!…Оправдательно мотаю головой: кудри ударяются о кожу, упругие, блестящие, сочного цвета спелого ореха. Ему нравятся мои волосы, говорит, что пахнут мускатом.
--Малыш! Да что с тобой?! Ты за весь вечер ничего не сказала.
Мотаю головой с гораздо большей амплитудой. Пожалуй, это выглядит не убедительно. Дядечка в шоколаде так и смотрит, и те, другие!
--Рыжий сказал, чтобы я бережнее к тебе относился. Он был так настойчив, что это меня удивило. Неужели я действительно недостаточно внимателен? Извини, я…
Какие глаза! Глаза ребенка, пришедшего с повинной. Святой человек! Как же я его мучаю! Нет, нет и нет!
Слеза пронизывает пену взбитых сливок, за ней вторая, третья; руки взмывают в порыве и выписывают в воздухе замысловатые фигуры. Фигуры складываются в образы, образы в картину:
«Утром я проснулась и залезла под душ. А потом что-то будто прорезало меня сверху вниз; когда очнулась, я еле ползком добралась до таблеток (извини, я их купила, не посоветовавшись). Кое-как сгребла себя в кучу и поехала к Рыжему. Он сказал, такого еще не было, чтобы за такой короткий срок и такая огромная опухоль. Сказал, что есть только один хирург, но теперь я знаю, что нет никого. И я в любом случае была не согласна, чтобы меня кромсали, и я хочу несмотря ни на что кучеряшки, я хочу до последнего вздоха оставаться собой. Пусть уже и недолго!»
Я так и знала! Он понял. Этот шоколадный дядька! И еще кто-то из тех – других! И откуда он научился понимать?! Их лица сразу приняли такое сострадательно-участливое выражение, что захотелось бежать как можно дальше.
А мои любимые глаза потухли. В них внезапно исчезли золотистые огоньки, и появились боль и непонятное сочетание усталости и бессилия.
А я вдруг поняла то единственное и до сих пор неуловимое, что нас различало. Он не только говорил: громко ли, тихо ли, кричал, но и произносил что-то шепотом – а я нет!
Ведь если бы я смогла сказать все это шепотом, «шоколадный» бы ничего и не заметил, и те (другие). Но на языке жестов шепота нет! Это лишает человека права на тайны. Но теперь, когда я умру, может быть наступит тишина, и шепот станет ненужным, разве что чтобы сказать ЕМУ:
-- Я тебя люблю!



2.10.2004г.