Москва все же!

Москва все же!


Урал мчал по  Садовому кольцу; из трубы,  торчащей над тентом, валил и вился  шлейфом черный дым. В сумрачном воздухе вились снежинки; до нового года остались считанные дни. Осенью наступающего на дембель. Виктор вспомнил, что за тентом Москва – город неисчерпаемых возможностей, город поэтов, музыкантов, певцов. Вспомнил, как с замиранием сердца наблюдал на Таганке за Высоцким, шедшим к театру. «Вот бы также как он прокричать, прохрипеть правду на всю страну, стать знаменитым…» - подумалось тогда.  Виктор, с трудом скрывая вселившуюся в душу радость, подсел к Владлену и заговорил:
-Весной уже будешь на гражданке. Домой поедешь?..
-Проведаю родных и вернусь. Поищу здесь работу – Москва все же…
-А я еще и не думаю о гражданке, - соврал Виктор. – Хотя тоже, наверное, останусь здесь – вот только найти бы работу хорошую, чтобы потом можно было поступить в институте.
-Зачем тебе институт, сейчас главное деньги. Будут деньги, все будет. И диплом себе в переходе на Арбате купишь.
Гражданка казалась далекой, радостной и несбыточной мечтой, до которой еще надо дожить.

* * *
Виктор выглянул в квадратное окно площадки восьмого этажа. В летнем мареве плавились заводские цеха, площадки с кранами. На несколько кварталов тянулись корпуса автозавода, прямая улица  с редкими и чахлыми деревцами уходила за горизонт. Пустыня, настоящая пустыня – отметил он про себя.
Еще раз по бумажке сверил дом, номер комнаты и нажал на кнопку. Через несколько секунд металлическая дверь со скрежетом открылась и перед ним предстал хмурый Владлен в трусах и майке.
-А, мотокитайцы! Какими судьбами? Заходи, заходи! – нарочито громко воскликнул он, глядя куда-то в сторону.
Виктор даже оглянулся; никого за спиной не было. Видимо, Владлен не мог вспомнить его имя и  потому обратился к нему во множественном числе.
Он зашел в комнату, еще пахнущую цементным раствором, олифой, краской.
-Давай на кухню! Счас  сварганим яичницу с салом и выпьем за встречу…
-Ага, вот! – Виктор поспешил разорвать шпагат и достать из обувной коробки бутылку «Московской».
-Конспирация, да? Уважаю. Садись, в ногах правды нет… - Сало зашкварчало,  потом зашипело под разбитыми яйцами. – У тебя до скольки увольнение?
-До десяти…
-А до дембеля сколько осталось?
-Пять месяцев…
- О, а дни не считаешь?..
-Нет, -  смущаясь проговорил Виктор. Конечно же, он считал и пересчитывал на день по нескольку раз. И обязательно перед сном и утром при подъеме.
-Что на гражданке будешь делать, придумал?
-Я бы конечно, хотел поступить в автодорожный, учиться, но сам понимаешь, в Москве на 40 рублей стипендии не прожить. А с родителей тянуть не хочу.
-Да, да, мой друг Горацио, ты прав. А скажи, тебя там, в этом институте, что с распростертыми объятиями ждут? Иди, мол, Витенька, к нам учиться. Ты мне честно скажи, только глядя в глаза, кроме общевойскового устава за полтора году хоть одну книжку прочитал?
- Кажется, нет.
-Вот то-то. Ну, давай за встречу!
-Ага! … Я вот потому к тебе и приехал, хочу узнать, как у тебя с работой?
- Ты что слесарем-сборщиком хочешь?
-Ну хотя бы, если конечно…
-Зря, стрелок... Не потянешь…
-Не потяну?
-Угу. Честно тебе скажу, работа убойная. Я уже заявление по собственному написал. Труд каторжный, зарплата грошовая и никаких перспектив.
-И куда?..
Владлен помолчав, глянул в глаза земляку:
-На сверхсрочку. Сначала в школу прапорщиков, а потом в ту же часть.
Виктор аж вытянулся  на табуретке, с трудом сдержав засвербивший в душе смех.
-…Да понимаешь, что-то в этой жизни не так. Чего-то не хватает: то ли пилюлей, то ли пряников кэпа. Вот и решил – назад.
Виктор гигикнул про себя, вспомнив сцену годичной давности.
Влад Прохоров неспешно возвращается из умывальника с перекинутым через плечо полотенцем. Дембеля возлежат на заправленных койках и  занимаются излюбленным занятием - пересчитывают оставшиеся до гражданки дни.
-Считайте, считайте! Все равно все останетесь на сверчков, сундуками будете! – бросает им вполне равнодушным голосом Прохоров.
-ЧтО?!. – Разом восклицают оскорбленные до глубины души дембеля и с места в карьер срываются за рванувшим вперед Владленом. И когда тот на правах писаря замыкается в канцелярии, дубасят кулаками дверь и гневно выкрикивают:
-Выходи по-хорошему, Прохор, отделаешься всего лишь десятью горяченькими. Не выйдешь, юшкой кровавой умоешься, черпачина бурый!..
Чем закончилось дело Виктор не знал. И вот тебе раз – Влад – прапор Сам в сундуки собрался.
-А учиться в институт?
-Нет, не хочу. Все решено. Через две недели свадьба, нашел землячку, а затем в школу прапорщиков и на службу.

* * *
Прощаясь с Владом  на площадке, Виктор еще раз глянул на коробки заводских корпусов, вздохнул, сожалея о неожиданно рухнувшей мечте – работать вместе с земляком на заводе и копить деньги на учебу.
Заводская территория с высоты птичьего полета все также напоминала безжизненную пустыню. Нет, нет, не хотел бы он всю жизнь проработать на нелюбимой работе, даже ради того, чтобы доказать Владлену, что  сможет стать неплохим слесарем-сборщиком, а потом учиться заочно в институте.
Сослуживцы сухо попрощались, и Виктор, уже выйдя из душного подъезда и направляясь к автобусной остановке, мысленно расставался с бывшим сослуживцем навсегда.
На душе было тоскливо и гадко. Вот, надеялся на душевное тепло, откровенность, думал встретить отошедшую от армейской казенщины душу, встретить  родственную душу, единственную на этот огромный город. Не тут-то было. Значит, не суждено.
Ехал по вечернему городу-пустыне и снова прощался с мечтой о завоевании Москвы, об устройстве в нем своего гнезда. Город-пустыня со своими суровыми и бездушными законами оторгал его, не оставляя надежды даже на подобие дружбы.
Москва – душевная пустыня, где каждый за себя. А пустыня, сколько ее не поливай, сколько не обихаживай, садом не станет. Бесполезный труд. Дома ждут родители, друзья детства, одноклассники, вернувшиеся из службы. Нет,  после дембеля только домой.