Отрывок из книги Сказки Гениев

51
Рассказ двадцать четвёртый.
Головная боль.

     У меня редко болит голова, а если поддать сравнению со  всеми остальными, то она у меня не болит никогда. Я сидел в своей однокомнатной квартире, которую я купил на последние деньги, я сидел четко по средине её,  и мне казалось, что мой табурет, на котором я сижу, крутится вокруг своей оси и кружит на себе меня, и кружит причем так быстро, что  меня сейчас вырвет.
     - Мга…г...а...г…а…а… Извини.
     Я всё на сколько мог быстро убрал и даже сжег газетку, чтоб не было запаха. Мне трудно в это поверить, но у меня почему-то разболелась голова. И эта боль быстро усиливается, что если я через пять минут минимум не приму цитрамон, то через шесть минут я просто сойду с ума, но хорошо, что есть среднее между этими двумя сказанными. Боль в голове становилась  такой сильной, что мне уже самому хотелось или сойти с ума или то, что среднее, но не получалось ни то, ни другое, я еле дополз до двери, и на последних силах дотянулся и отодвинул щиколду. А дальше всё оказалось почти очень просто. Я потерял сознание и кубарем по ступенькам скатился на первый этаж. Я нашел сознание и вышел, как огурчик с подъезда.
     - А…а…га…а!!! - Моя несчастная голова, боль так и не покинула её. – Всё, ты слышишь, всё, мне всё надоело!
     Я впиваюсь своими руками изо всех сил в свою шею и пытаюсь оторвать, сорвать с своих плеч мою глупую и больную голову. Но, что удивительно, она так прочно держится… Снег, настоящий белый снег вдруг пошёл и отвлёк меня от всего, и от моей, в том числе, головной боли. Я, как дурак, стою посреди мостовой с раскрытым ртом и словно заторможенный кручу медленно головой по сторонам, я не вижу ни света фонарей, ни проезжающих мимо машин, я не вижу мелькающих в толпе уродов, прикинувшихся нормальными людьми, и спрятавшими под дорогой одеждой свои знаки различия… Я вижу только снег… Вот ты, ты интеллигентный человек, чтоб хуже не сказать, образованный, что б ты сделал на моём месте? Какая разница, что б ты сделал, голова ведь болит-то у меня. Я кричал, я бился головой о стену, и об телеграфные столбы, но боль не исчезала, она усиливалась ещё больше.
     - О Боже! Я погибаю!
     Краем глаза я заметил светящуюся вывеску «Аптека», я зашёл.
     - Дайте мне, пожалуйста, что-нибудь эффективное от головной боли. – Обратился я к женщине-фармацевту с модельной внешностью.
     Но женщина оказалась, к моему сожалению, больше моделью, чем фармацевтом. Я проглотил всё, что могло быть от головы, но это мне ровным счетом ничего не помогло. Я не понимаю, что мне делать? Но я понимаю, что сейчас кто-то позвонит, если ещё не позвонил в милицию, и мне хана, и я в сумасшедших муках просто сдохну в КПЗ, не исключая оскорбительных слов и издевательств со стороны милиционеров.  А если я, чего плохого, не сдержусь и перегрызу горло кому-нибудь?…
     - Нет, ни в коем случае. Надо бежать подальше отсюда, надо уносить ноги!
     Я бежал с такой скоростью, что снег сзади меня вихрем поднимался с земли и спонтанно, словно гениальный скульптор, ваял из себя скульптуры точь-в-точь напоминающие меня. Я бежал, а скульптуры отставали и через мгновение рассыпались на глазах, словно они из снега. Я в принципе не очень там уж и люблю бегать, но что б ты посмотрел на это со стороны, ты б сказал:
     - Ты посмотри, какой красавец, а как быстро он бежит, ну просто спортивный гений.
     Ты не представляешь, как для меня это унизительно звучит, но что поделать, гений, так гений. Я бежал, бежал, и снег летел за мной, как пыль за ЗИЛом по просёлочной дороге, и я б ещё бежал, если б я не зацепился и не упал, пока я падал, я думал, что я зацепился за что-то похожее на мешок с белой свеклой, но когда я упал и поднялся, и подошел к мешку с свеклой, то этим мешком оказался труп молодой, лет двадцати двух, женщины, в весьма эксцентричной одежде с ярко выраженным эротическим стилем. Когда я к ней подошел
52
ближе, чем для расстояния для удара, но дальше, чем для расстояния для поцелуя, я понял, и я пожалел, что такие, как я живут, а такие, как она умирают. Я попробовал прощупать пульс.
     - Какой там пульс, о чем ты говоришь!
     И тогда я в панике начал искать что-то в её маленькой дамской сумочке, ведь что-то подсказывало мне, что это так надо сделать. В сумочке сотовый, паспорт и перочинный ножик.
     - Перочинный ножик, ножик, ножик... Точно! Ножик!
     Я сорвал с её груди одним движением блузку, и ни на миг не задумываясь, ножиком, как заправский Павлов, вскрыл ей грудную клетку, зажал её сердце в своей правой руке. И я на секунду оторопел, сердце было ещё тёплым. У меня чуть глаза из орбит не вылезли,  я по натуре человек очень мягкий, и я не стал смотреть вниз, а стал неистово и с ненавистью, как к врагу сжимать ритмично сердце и тараторить в уме шестьдесят седьмой псалом. Опять чудо, когда моя правая рука почувствовала биение в себе сердца, я подумал, а левой рукой я набирал номер 0-2, и когда приехала  «скорая», то у «трупа» уже были открыты глаза, и его губы пытались что-то произнести.
     - Странные губы. – Подумал я.
     Тогда я опять побежал и вспомнил о своей головной боли. Моя голова раскалывалась, а снег всё кружил, как  раньше, как в той стране,  которая была Российской Социалистической Федеративной Республикой. Грустно, Бог прими, но что есть, то есть, и скрывать его бесполезно. Мосты, фонари, прохожие, дилижансы, всё мелькает в моих глазах, словно в окне экспресса «Москва – Санкт-Петербург», даже иногда фонтаны промелькивают. Я так торопился, что чуть случайно не сбил прохожего на перекрёстке, а потом чуть не зацепил джип на повороте. Я рефлекторно перешел на ходьбу и …
     - Господи Прими, не может быть. Нет, это иллюзия, такого на самом деле не может быть. У меня не болит голова.
     Это конечно странно, и этого в принципе не может быть, но всё же головная боль ушла. Я смотрю и вижу в метрах двенадцати  от меня даму в платье эпохи Рококо  с зонтиком от солнца в кружевах и бриллиантах от Сваровского, и не хотя стараюсь понять, что эта дама…
     -Не! Не может быть! Нет, эта дама… Да брось! Ладно… Эта дама моя головная боль.
     Никогда бы не подумал, что у моей головной боли, не смотря на её почтенный возраст, такой, я бы сказал, изысканный внешний вид.
     - Да ладно. – Махнул я рукой и вслух подумал: - Всё-таки без неё лучше.
     Мне надо было срочно помыть ноги, и уже снял свои щеблеты, и был готов залезть в фонтан на набережной, который находится немного правее цирка, если к цирку стоять спиной, точнее к центральному входу в цирк. Но почему-то я невольно повернул голову вправо и увидел старика в рваных ботинках с торчащими из них пальцами, играющего на арфе, что-то из Рахманинова, не знаю, что точно, ведь я в музыке слабо разбираюсь. Старик играл, и у меня складывалось такое впечатление, что его и его музыку, почему-то никто кроме меня не слышит, а может и не видит. Я не спеша мыл ноги, и это абсолютно не мешало мне наблюдать за бродячим арфистом. К фонтану тем временем пришла влюблённая парочка, и девушка, держась за руку своего спутника, видимо хотела дотронуться до струек, и она это сделала, пренебрегая стариком с арфой, будто он не материален, а будто он изображение проэкцируемое на брызги фонтана. Я, одевая щеблеты,  ждал, когда парочка удалится. Влюблённые ушли, и я, как будто невзначай подошёл к старику, и не сильно, по-дружески, хлопнул его рукой по плечу. Моя рука в своём движении наткнулась на вполне материальное мужское плечё, даже старик, немного замешкавшись, перестал играть, снял учтиво правой рукой свою шляпу и вежливо, как со своим старым знакомым поздоровался, на что я ответил лёгким, непринуждённым поклоном. Но это меня полностью не успокоило. Мой взгляд остановился на каком-то академике, идущим по направлению ко мне и читающим  довольно-таки увесистую книгу. Я будто нечаянно зацепил его плечом, и академик, чуть не выматерившись, зло и дерзко выпалил в мою сторону:
53
    - Ю…ю…юноша, смотрите пожалуйста под ноги!
     Я естественно что извинился, и понял:
     - Все нормально.
     Но мой взгляд рефлекторно вернулся к старику-арфисту.
     - Ну, что Батя, бери свою арфу, да и пошли ко мне, согреешься, что нибудь состряпаем. – Обратился я к старому арфисту.
     Когда мой голос затих, пальцы музыканта замерли на струнах, и не поворачивая голову в мою сторону, он Левитановским тембром, по-стариковски, флегматично сказал:
     - Ну, что сынок, пошли, согреться так, согреться.
     Мы шли, я впереди, старик сзади. Снег постепенно превращался в метель, и свет фонарей, еле прорезавшийся и добиравшийся к тротуару, своим стилем напоминал мне времена Пушкина, где хоть люди людьми так и не стали, но хоть зима зимой была. Мы втроём было уже почти пришли к моему дому, ну может квартала четыре до него осталось, и тут… Мы аж со стариком остановились, как вкопанные, а старик от неожиданности чуть было арфу на землю не уронил, и хватая её на лету, случайно извлёк из множества её струн какой-то параноический, минорный, уменьшенный септ-аккорд.
     - Старик, ты меня извини, но такое может быть только со мной.
     На нашем пути лежало тело, по всей видимости женское, и по всей видимости, это тело было трупом. Я от неожиданности присел на тротуар, мои веки потеряли возможность хлопать собою, и я, наверное, для старика и для всех прохожих напоминал Будду в час своих Вселенских созерцаний.
     - Что?!!! Что-же?!!!  - Соскочил я с места и бросился к лежащей женщине проверять на её шее, её может быть ещё немного бьющийся пульс.
     Старик с арфой стоял в оцепенении, а я нащупывал пульс. И вдруг, вырываясь с моих рук, женщина, что ещё мгновение тому была похожей или чего худого вообще мёртвой, прыгает и истерически смеясь, без музыки танцует какие-то демонические па, хорошо, что старик оказался не промах, и стараясь выйти из оцепенения, начал играть, что нибудь и что придется, и в том числе что попало, лишь бы это считалось музыкой. Я внимательней присмотрелся к лицу этой женщины…
     - Это же мой труп женщины, что я ему недавно спас жизнь, это точно она.
     - Да, это я! – Громко вскричала женщина, не останавливаясь в своём неудержимом и полном сумасшествия танце.
     Не знаю, может музыка была настолько хороша, толи женщина настолько эротична, или ритм настолько взбудоражующий, но я тоже не выдержав искушения бросился в пляску. Руки, ноги, лица, сердца, снег, метель, музыка и это всё было за гранью рассудка, за гранью устоявшегося и за пределами физических рамок.
     - Ну, всё! Хватит! – Вскрикнул я, и в голосе моём был, и крик погибающего, и вой койота, и залп Авроры.
     Все притихли словно в ожидании невообразимого, и даже метель опять стала медленным, лапатым, январским снегом.
     - Эй, извозчик! – Почти не повышая голоса, по сравнению с предыдущим криком, сказал я, и сани, запряженные под одного вороного, понесли нас всё ближе, приближаясь к моему и всё тому же дому.
     Женщина без скоромности утонула в волчьих мехах, старик в медвежьих, арфа в соболиных, а я присел у извозчика, направляя его незаметно для него самого в ту степь, которая не всем дана и хорошо, что не все о ней знают.
    - Тпру…у…у…! Стоять, родимый! – Прокричал извозчик, словно это кричал не он своему кормильцу, а штабс-капитан своему взводу или на крайний случай прапорщик.
     - Ну, что ж, езжай братец. – Сказал я штабс-капитану, и хотел было незаметно в его руку пятак всунуть, но извозчик улыбаясь и подкручивая усы, ответил мне:
     - Всё давно уже оплачено, батенька, так что не беспокойтесь, и умчался, и через секунду вообще исчез, и если б не колея, оставленная санями, то можно бы было подумать, что и не было его, этого извозчика и вовсе…
    
54
     Мы поспешно поднялись в мою квартиру, разделись и словно по одной команде начали хукать в свои ладоши и тереть ими друг о друга, и это было так естественно для нас троих, как и для любого другого Русского человека, чё уж там, это у нас в крови, в генах. После этой мысли мы все вчетвером рассмеялись и обнялись, будто родные, а ведь и вправду мы родные…
     Самовар на столе, гуляш в печке и голая баба в кровати, что ещё надо настоящему русскому, мужскому сердцу. Эх…х…х…ы…ы… Ладно, не буду ностальгильничать.
     - Ну, что ж ,господа, за державу, за Царя батюшку, за Президента и Премьер-Министра, и за всех, и за каждого, и за калеку последнего, и за уродов, и за наркоманов конченых, ведь у всех у нас Душа великая, Душа бесконечная, Душа Русская.
     А старик не дал выпить и добавил:
     - И за Соседей наших Украинцев и Белорусов.
     А женщина не дала выпить и добавила:
     - И за всех дальних родственников наших, ведь всё ровно мы с ними и они с нами в родстве, хоть и дальнем, но всё ровно таки находимся.
     И выпили мы за всё сказанное, и выпили за подуманное, и выпили за родившихся и не родившихся, и за умершее, и за то, что умереть ладно, но не умирает, ведь час умереть ещё не пробил. А когда допили мы всё, что на столе было, в холодильнике, на балконе и в нутрях  наших, то решили мы позабавиться и развлечься немного, и по снегу, и по льду покататься, как дети малые, и на коньках, и на лыжах, и просто на пузе, и на спине с горки покататься. Счастье – это всё таки, что мы сейчас все вместе, и старики, и молодые, и женщины, и на Родине мы матушке и отщепенцев среди нас совсем мало, да так мало, что и незаметно их и вовсе, а раз незаметно, то раз дело такое, то не парся напрасно, ведь если не видно супостатов этих, то и  нет их среди нас получается…
     Русь Великая  и неоспоримо неповторимая Русь матушка, распростёрлась ты кордонами своими бесчисленными от Киева и Гомеля до Москвы и Питера, закрыла и накрыла ты грудью своей материнской народы свои от невзгод и беды разной. Защити же нас всех Богданом объединённых и опять сплоченных от паразитов и нечести не славянской, что войн, а не мира жаждут.  Дай всем нам силы быть сильнее искушений множественных и тонких, и тоньше невидимого, ведь иноки наши молятся за это и столько, сколько их на землях славянских, нету нигде во всём мире и в мирах иных тоже, ведь миры эти с нашим связаны прочно. Услышь, матушка, вопль мой миллиардный, но в один объединенный и пойми сынов и дочерей своих, и прими  нас в прошениях этих, ведь прошения наши последними в любой момент оказаться могут, и только за это голова моя болит.