Отрывок из книги Сказки Гениев

6
Рассказ четвертый
Плакса.

     Ливень не прекращался уже третий век, и все пустыни стали лесами, а все леса стали морями, а все горы стали островами. Наводнения и цунами стали привычными и обыденными, как завтрак, обед и ужин. Я родился в десятый раз, и мой духовный уровень стал заметно выше, по сравнению с первым моим рождением. Я знал, что таким оставаться я не могу больше и мне, как минимум нужен учитель. Я плыл, шел, летел и лез, и полз, но просвета не видел. Примерно раз в день у меня опускались руки, и раз в два дня я терял веру, но раз в день у меня руки поднимались, и раз в два дня я опять веру обретал. Я восемьдесят восемь раз менял одежду и пятьдесят семь раз брил бороду, когда она начинала касаться земли. И когда в пятьдесят восьмой раз я сбрил свою бороду, мои глаза наткнулись на высокое ограждение из поваленных деревьев, скелетов животных и паутины гигантского реликтового паука. Опять пошел ливень. Я присел напротив ограждения в позу лотоса и начал созерцание, я всегда начинаю созерцание, когда мой путь заходит в духовный тупик. Время в моем глазу субстанционировалось в песок, песок в  города, города в страны, страны в расы, расы в галактики, галактики в вселенные, вселенные в…
     Я видел смерти и рождения, рождения и возрождения, возрождения и перерождения, я видел все, что не видел раньше, и то, что не дано увидеть никому, но того, кого я искал уже не один день, я так и не видел. Но я все-таки, не прекращал созерцание ни на мгновение, если я не могу достигнуть абсолютной цели, то преодолеть физическую преграду обязан, цель и долг для меня одно и то же: моя воля системалогически и воинственно вливалась в сердцевину моего сверхвселенского «Я», и этот духовный симбиоз творил невероятное и неимоверное, сверхестественное и супернемонументальное. Я увидел портал, мое самое низшее «Я» увидело проход в ограждении величиной с игольное ушко, но этого было достаточно, и самая низменная цель была достигнута. Моя душа провела за собой мое тело, и я оказался в деревне. Ставни домов были наглухо закрыты, и лишь только голодные, прокаженные собаки рыскали между домами в поисках своей очередной жертвы. Накормил я досыта всех собак грибами и ягодами, где грибы были воля, а ягоды слово, и слово их привело к свободе, а свобода их, стала их верой. И клыки их становились зубами, а шипы розами, а розы крыльями невидимыми, и капитанами ветров северных и южных. И когда собаки были сыты, а ветры направлены, ставни раскрылись, двери отворились и все покинули свое заточение. Вышли все и увидели все, всех и его, но не меня. И пришлось мне нехотя возвратить все на круги своя, и вернуть проказу собакам и ужас жителям деревни. И когда собаки стали здоровы и сыты дважды, люди вышли из изб светлыми и храбрыми, и несли в руках белок человеческих на половину, грызущих гранит и сталактит не ради себя, а для ради всех, я пришел повторно, и заплакал над всеми и всем, и заставил рыдать и плакать даже камень в руках беличьих. Лились слезы наши, струями небесными, поднимая нас в небо и низвергая себя в центры всех трех солнц. И когда терпенье мое иссякало, а руки становились передними крыльями, а ноги задними, я становился лотосом, все становились лотосами и расцветали, благоухая и Богопрославляя, и лишь после этого, когда моя восьмая рука являла всем чудо, жители деревни наконец-то поняли, что пришел «Я», а не «он» и Я это во истину не он, а он во истину не я, и что он временен и бренен, и он ничто иное, как иллюзия и самообман, обличающий всех в недальнозоркости и духовной близорукости, граничащей с абсолютной слепотой, присущей отцам и сынам невежества и матерям их. И когда все вскрылось, и гной покинул тела святые, пал я на колени, приклонил я голову челом к западу, и показал всем зрячим облик свой истинный, а не зрячих исцелил от слепоты вечной, и пришла первой ко мне Любовь, пришла и запылала

7

огнем вечным и неистощимым, и когда уразумели все увиденное...заплакал я, зарыдал и затужил, но гордыни Вашей не дал проникнуть в живот светлый и неомраченный грустью
низменной. Лились слезы мои, лились за Вас, и единицы избранные видели страдания тягчайшие мои, а большинство ликовало в экстазе беснующем. И дошло до крайней черты терпение, дошло до предела все, что дойти  могло, а что не могло, довел я. И кто был рядом, наконец-то услышал звук слез падающих моих, звук искренний и чистый, и тенью серой не оскверненный. Не стал ждать я просьб алчных, вскочил в седло коня своего, и он запел мне, и песню его услышал я не единожды, но от овса духовного ноты его были, и фальши в них не было. Седло скрипело и нес конь меня по путям проторенным ногами босыми и ногами в сандалиях, и думал конь мой, что первый он здесь, но знал я, что последний он и первым был когда-то, но до гибели общей. Копыта его позолотели и спина его, седлом моим навеки стала, ведь судьбу свою сам он выбрал, но не искал ее, но получил как подарок и как награду неоценимую, и в пользе неисчислимую, но справедливо ко мне пришедшую с утра вселенского, знаменующего собою начало пути моего к финишу абсолютному, что Господом именуется до веки…
     Потяжелели мысли мои на крыльях моих несомые, а веки опускаться не могли на мгновение и не хотели. И отверг мир я этот не надолго, что б уединиться за стеной прозрачною, но для одного преодолимую, и когда остыл я  в рвениях моих, пришел учитель мой последний, как с меня писаный, как передо мной стоящий, образ его в зеркале отражаемый, понял я, что искал себя удаленного и краской прозрачной покрашенного. О… Стыд и срам мне наивному. Преклонил я колени перед созерцаемым отражением не постижимым, признался во всех грехах трижды смертных, зажал неистово глаз свой, но не выдержали руки напора светлого, и полились слезы алмазами просветными, омывая себя и напутствуя. И не пожалел я об участи своей и миссий на грани достойного присутствующей и обрел спасение общее в учителе, везде и всегда присутствующем, и никогда не сомневающемся в правоте слов своих жизнь над смертью несущуюся, и прозрел я и вдох мой глубок и ненасытен был, и успокоился я наконец-то, омывшись в слезах своих до чиста и очистив слезы свои лишь жизни вечной достойные, но не до конца чистые,… ведь предела чистоты их попросту не существует.