Отрывок из книги Сказки Ангелов

27

Часть вторая
Пустынный отшельник

Глава первая
Я не стучу дважды

     Мой указательный палец воткнулся прямо в ноль, а мой безымянный попал прямо в небо, глаза разбежались до такой степени, что их собрать опять в кучу будет нелегко, и нереально, и незачем.  Огни горели, стихии буйствовали, времена года менялись подобно перчаткам на руках графа Сен-Жермена. А я словно камень, который стоит на своём, смотрю и поражаюсь тем, что на самом деле представляет собой, то что я называю жизнью. Я как никто, я как никто в этом мире понимаю, что мне пора, что мне пора сняться с насиженного места и осесть там, где я нужен хоть на йоту больше, чем здесь, ведь не знаю, как для тебя, дружище, а для меня йота очень дорого стоит, и вообще она стоит, и вообще она значит.
     - Ну, что ж, мать Тайга и ты отец Байкал, прощайте ненадолго, ведь всё ровно я скоро по моим и вашим меркам возвращусь сюда, если боль людская превысит все для меня допустимые мерки…
     Здесь, на новом месте, где боль людская превышает все допустимые для меня мерки, моя хижина немножко другая, хоть и та, что прежде, а моя стена намного выше и прочнее, но всё ровно она всё та же стена. И я всё тот же, хотя моя белая борода, голова в белоснежной чалме, длинный касающийся песка халат, немного отличают меня от меня предыдущего, от того таёжного старика врачевателя, одетого в армейскую плащ-палатку и обутого в добротные яловые сапоги. И когда я посмотрел на себя этого в зеркало… я нашёл в себе некое сходство с учителем Эль-Морией: те же бездонно-голубые глаза, большой правильной  формы нос, лицо цвета усталого песка и абсолютной добрости взгляд, пронизывающий собою миры и все их галактики, градусы и параллели, от первой до бесконечной, и от второй до второй бесконечной, что в принципе тоже является высшим проявлением всех тайн святых и законов тайных, которые, и только они, задают свой ритм, не только в движении, рождении, и смерти галактик, и чёрных дыр, а и в рождении белых пятен, и в их светлом прогрессе, и в их светлом величии среди всего прочего, что только прочим и является…
     Если б ты только представлял, что на самом деле представляют собою Тайга и Пустыня. Инь – Янь, белое – черное, мужчина – женщина, рождение – смерть, мир – война, но во главе всех этих противоположностей стоят Тайга  и Пустыня. Да, сегодня и здесь я ещё сильней и ведущей, я настолько ведущ, что когда я до конца осознаю силу своего ведения, то лёгкая дрожь пробегает по всем меридианам моего абсолютно правильного, и наполовину физического, и наполовину ментального тела, и всех моих тел без исключения.
     - Да, я силён, как Ветер и Солнце вместе взятые, и это говорит только о том, что теперешние мои задачи будут абсолютно адекватны моей силе, моим фантазиям и моим возможностям.
     Ну, так что же, я готов, придите ко мне и навалитесь на меня всей своей тяжестью, и попробуйте на вкус предмет своего поражения, и усвойте, что отныне я здесь тот, кто усмирит, согреет и вытрет слёзы. И я сам без приглашения вхожу в домы ваши, но заруби себе на носу, перед тем, как войти, я стучу в дверь и перед тем, как зайти, я не стучу дважды.
     Скоро, очень скоро, ко мне пожалует очередной посетитель, и обитель пустынная моя должна не только знанием и спасением к себе манить, а и красотой, и влажностью оазиса, и я с этим полностью согласен, идущий ко мне за стеною должен видеть ветви финиковых пальм, крылья фиолетовых фламинго, и чуять запах пресной воды, и запах свободы с вкраплениями мудрости, вечности и Божественной алчности, которая среди всех остальных алчностей лишь одна единственная может претендовать на право вечного существования. Я
28
понимаю, и я знаю, и ты, если знаешь меня достаточно хорошо, то и ты точно так же это понимаешь:
     - Я здесь. Да, я здесь!!! Брат, закрой глаза, зажми виски руками  и вдумайся. Я здесь! Тайга – пустыня, Байкал – оазис, Я – Я. Эй, й, й! Эге, гей, й, й!
     И вот он, и вот оно, и вот они те, кто требуют моего вмешательства, и моего слова… Пустыня, песок, пыль выше мечети, лошади, воины, клинки, помнящие вкус крови.
     - Эй ты, юноша, как имя этого оазиса, и как имя твоё, и хочешь ли ты жить?
     - Ха, ха, ха, а… а… а ...!!! – Раскатился эхом наглый смех у моей стены и посреди тронного зала пустынного царства.
     - Я вам искренне отвечу, братья, на ваши вопросы.
     - Ты не брат нам.
     - Какой ты нам брат! – Вырвался возглас из сотен ртов.
     - Так слушайте же, братья, то, что давно уже вам сказать все хотели, но боялись: имя оазиса этого для всех жизнь вечная, а для вас – смерть. Моё имя для всех других, кроме вас, «жизнь», а только для вас «смерть». А на вопрос, хочу ли я жить, знайте, предатели Ислама, я хочу умереть!!! Ну, кто, кто из вас, бездарей проклятых, может мне в этом помочь?
     Ветер ажиотажа и сомнения ветер пронёсся по рядам предательским, и даже лошади, предчувствуя результат всего этого, поднялись в свечу, ржа и выражая взглядами ужас и страх смерти неминуемой, что на самом деле в сотни раз страшнее смерти самой. Я поднялся  с песка и вмиг оказался за спинами ихними, в десяти метрах от спин ихних, и сказал я им сурово и искренне, не имея в словах своих ни капли сомнения, ни атома страха:
     - Смейтесь, шакалы, смейтесь, змеи песчаные, но знайте, что могли вы стороной оазис мой, объехать и смерть свою миновать, и жизнь свою мимо проехать. И не догадались бы вы все, от первого до последнего, что юноша с пустыни вас победить может всех до одного и урок вам священный этим преподать может, чтоб знали вы все, гады, верхом между грив и хвостов сидящие, что абсолютно бессильны вы пред сердцем и умом Вселенским, что есть ум, и сердце, и земли, и Луны, и вашим в числе том, и в числе этом, что числом вашим только быть могло, но быть никогда не будет, и смейтесь дальше, но на это и надеяться не смейте. Вы же уверены, что я сейчас слова последние в своей жизни говорю вам, и буду растерзан вами спустя мгновение. Мудрость разнообразна и многогранна в проявлениях своих, и точно также я понимаю, что если я сейчас отпущу вас живыми, то урока никакого вы из этого, к сожалению вашему, да и моему, не извлечёте. Так знайте, вы, ироды, убью  я вас всех сейчас, но так, как убийство неприемлемо в вере любой, то не буду я  неправым перед учителями моими, если, в конце концов, вы всё же живыми и здравствующими будете, но всё ровно, чтоб научить вас, наглецов редких, убью я вас и причем без всякого зазрения совести, ведь когда идёт речь о возмездии, «совесть» автоматически упраздняется до «справедливости».
     - И как же ты, юноша глупый, убьёшь меня? Может, кинжал мне в сердце вонзишь, которого у тебя нет? – Спросил главарь пустынных разбойников.
     И ответил я:
     - Правильно ты сказал, сердца у тебя нет, ведь то, что у тебя в груди бьётся, то не сердце человеческое, а биомотор обыкновенный, не имеющий в себе места для души вечной, и смотри же, как мотор твой замедляет свою работу и при счете  «три» умрёшь ты.
     По телу главаря в тот момент холодок пробежал.
     - Раз, два… три!!!
  …Трудно в это тебе поверить, но в этот момент главарь разбойников упал на песок абсолютно бездыханным, и в этот момент страх и ужас охватил собою полностью всю банду. Хаос полнейший овладел этой злобной и жаждущей чужой крови биомассой. Лошади бились головами друг о друга, падая и  в падении зацепляя, как бы невзначай, всадников своими копытами, вскрывая их черепа, проламывая их грудные клетки, и ломая руки и ноги, море

29
крови и океан заслуженного страдания заливал собою окрестности моего пустынного оазиса…
     А я сидел на песке в стороне от всего этого, и с болью в душе, и с чувством справедливости в голове, наблюдал за тем, как работает «слово», и на сколько сильна, воистину, мощь праведная его. Кровь, мясо и кости были разбросаны вокруг и я ходил по островам, среди их редких и ни одной души живой пока не видел. Вылез я на самый верх пустыни, так, чтоб видеть поле своей деятельности, присел опять, входя в спокойствие абсолютное и скрестил члены свои и кончик языка к нёбу прижал сильно, и в состоянии этом крик безмолвный, но громкий воздал:
     - Духи пустыни, духи песка живого и воздуха чистого, ангелы и архангелы планов высших, это я к вам снова и снова обращаюсь за помощью, и призываю вас бескомпромиссно к сотрудничеству высшему ради всего святого и ради того, что жизнью вечной называется, и во что мы все уверовали искренне, и ради чего я миссию свою исполняю, и иду по направлению к вам святым и бесконечно высоким, и веду к вам караваны бесконечные, но иду по стрелке на компасе Вашем и Вами в руки мои вложенном. Дайте же мне часть удачи Высшей и полномочия небесные, применить дар свой для урока и для просветления рабов и слуг Божьих, но заблудших в лабиринтах гордыни своей исконно чёрной!!!
     И сидел я вверху самом и веления в умах наших без устали тараторил, манипулируя руками, ногами и телом, позы разные меняя, а мимикой и глазами, лица разные применял, к каждому случаю своё и наиболее подходящее. И вершилось действо высочайшее, и духи, и Владыки, и Патриархи иерархий высших с любовью и изумлением смотрели на то, как я ремесленничаю и мессионерничаю в планах высших, и как умело совмещаю это в мире моём материальном, и в мире тех, кто думает, что зло их с рук сойдёт… И затягивались раны, и кости соединялись, и кожа заживала, кровь течь свою возобновляла, и сердце опять её с силой прежней выталкивало. Души, преждевременно покинувшие обитель свою, начали возвращаться на круги своя, а умы в ужасе целительном сознавали цену происходящему и понимали весомость шанса полученного, шанса последнего…последнего… Верблюды, которые лошадьми когда-то были, в голоде на колючки набросились, как медведь на ежевику, а люди, я не оговорился, а люди на коленях, четвереньках, а кто ползком, кто бегом ко мне ринулись:
     - Отец, учитель, Владыко! Прости нас сумасшедших, прости нас за наглость невиданную и не прогони нас от мудрости твоей святой, на грани чуда Божественного балансирующей…
     Ходил я и утирал слёзы, и боль убирал, и холод в души на тепло обменивал, и кормил хлебом, и поил их рыб водой, а баранам их ум и разум давал, а главарю ихнему дал «всё», и даже крест на груди выжег, и полумесяц выжег на лбу его.
     - Ну, что ж, дети мои, познали вы силу Отца своего Небесного, и поняли, и запомнили всё, что произошло здесь с вами, и уразумели вы, надеюсь я, что такого чуда дважды не дано никому из вас на себе ощутить. И что ты, Абрахан, мне, спасителю своему, на это скажешь, и что ты мне, спасителю вашему общему, за вас всех сейчас ответишь?
     - Прости меня и прости нас всех юноша, и прими силу нашу, тобою спасённую, для охраны и защиты периметров оазиса твоего святого, чтоб ты в ремесле своём святом прибываючи, не беспокоился о сохранности и безопасности границ, ведущих к пальмам и к фламинго твоим фиолетовым, фиолетовым воистину…
     Сижу я вот это у фонтана, занурив ноги свои по колена в воду, воистину чистую и абсолютно пресную, и чувствую, как форель меня нежно покусывает за пальцы и за кожу, и понимание изверхнее опускается на голову мою, что очень вовремя я с Тайги в Пустыню пожаловал, ведь если б не вовремя это произошло, сколько б горя и смертей пришло бы на кварцы песков пустынных, где сейчас на страже гармонии стою я, юноша пустынный с длинной бородой, в белоснежной  чалме, врачеватель тел и душ, и воин отчаянный, не знающий сроду своего, вкуса поражений, и просто… пустынный отшельник.