Амулет старого хозяина. Что значит не туда?

Что значит «не туда»?

Жизнь Глеба Калинина шла сама по себе, как облака плывут высоко над городом, или как вода течёт по широкому руслу, без проблем. В то время, когда начиналась эта история, ему было тринадцать лет, он учился в обычной школе. Относились к нему по-разному, и можно сказать точно, что кое-кто его очень любил. Понятно кто. Он тоже их очень любил, и это само собой.
После школы… Нет, не всегда после — иногда и во время занятий он ходил в самый обычный компьютерный клуб. Обычная школа, обычный компьютерный клуб, обычный паренек — отличненько все совпадало! Вероятно, так и должно быть. А когда обычное течение жизни вдруг нарушается (или кому-то так кажется) — вот тогда-то и начинаются всякие повести да романы, интересные фильмы и компьютерные игры. Еще интереснее, когда ты сам внутри — в игре.
…Патроны — три обоймы. Автоматическая винтовка — готов! Впереди двое. Снял! Немного вперед. Обернуться. Еще одного снял сзади. Справа коридор. Ящик. Гранаты!! Восемь штук. Коридор уходит круто вниз — гранату туда. Ох! Влепили ракетой. Ничего, аптечка есть. Вперед. Конец коридору. Простор. Хлоп, хлоп — снайпер, подлый снайпер! Его не достать без ракетницы. О, тут и еще кое-кто. Какой крутой! Назад в коридор! А там уже… Три гранаты хватит? Еще хотите? Нате еще. Теперь чисто. Назад, к развилку. Ну и темень в этих пещерах. Что… Чего тут? За ноги кусать! Вот вам. Эх, патроны кончились. Тогда бежать и больше ничего. И только вперед…
Понятно каждому, что сюда совершенно не вписывается даже намек на скучную школьную реальность. Только когда сохранишься в хорошем месте, врывается иногда мысль — третий час сижу, пора домой.
Забавно думать, что есть люди, которые так постоянно и живут в реальности. Глеб знал таких ребят, но не понимал, как можно прожить без игры хотя бы один день. А если о взрослых подумать — им еще и работать приходится, так это вообще безнадежно. Правда, если еще подумать, может, в обычной жизни тоже достаточно всяких чудес и даже приключений? Чтобы в них попасть, надо только осмотреться да приглядеться, да прислушаться.
И еще забавно Глебу было бы знать, что пока он в клубе отстреливает монстров с планеты Мок системы безымянной красной звезды, что в созвездии Рыси, на обычной помойке у его реального дома сидит его знакомый — обычный серый кот и думает, облизывая усы после редкого лакомства:
„Жить-то, разумеется, можно как-нибудь, если не попадаться злым мальчишкам“. — Кот вздыхает и принимается выкусывать блох из хвоста, о котором в последнее время очень заботится. — „Э-э-х, хвост! Был когда-то! А теперь только полхвоста, как обрубок метлы. Болит ещё. Идёт кто-то?!“
Он мигом слетел с мусорного контейнера и юркнул в замызганные кусты; лишь потом оглянулся и увидел безобидную старушку.
„Нервы! — Подумал кот. — Она бы меня не тронула. Интересно, что у неё в ведре? Неплохо бы ин-ден-тифин-цировать“.
Старушка вывалила мусор и долго выбивала железное ведро об угол контейнера. Кот прижал уши и вздрагивал с каждым ударом: невыносимый шум! Когда старушка ушла, вернулся на прежнее место и принюхался.
„Ффффф, как гадко пахнет! Несъедобно. Просто отвратительно мерзопакостная гадость. Отталкивающе противно“.
Порции мусора, которые люди приносят на помойку, иногда представляют интерес, но это дело случая. А вот Глеб всегда специально приносит что-нибудь вкусненькое. Скоро он должен прийти из школы (кот ничего не знал о компьютерных клубах). Может, у него осталась колбаса от бутерброда, или полстаканчика йогурта? Кот спрыгнул на асфальт и пошёл к подъезду, в котором жил Глеб Калинин.
Вот с этого и началась невероятная история, которую родители Глеба вспоминают как СТО ОДИННАДЦАТЬ УЖАСНЫХ ДНЕЙ и при этом ищут сына глазами: не потерялся ли? А сам Глеб называет эту историю немного загадочно: ПЕРВЫЙ КОНТАКТ. Но люди не заметили ничего необычного в тот жаркий сентябрьский полдень.

Глеб издали увидел знакомого кота, лениво шагающего по нагретому солнцем асфальту. Лень сделала кота беспечным, и он поздно заметил Анфису Рюшину, которая преследовала его с детской аптечкой в руках. Этой девочке было всего восемь лет, но кошкам, маленьким собачкам и птицам не следовало попадаться ей на глаза.
— Стой! — крикнул Глеб и бросился на выручку своему грязному другу.
Кот испугался и припустил. Анфиса тоже прибавила скорость, шлёпая сандалиями и бренча содержимым аптечки. Кот пронёсся мимо двух старушек на скамейке и скрылся в подъезде. Там было две лестницы, одна вела вверх, а другая вниз, в подвал. Он, по привычке, побежал вниз. Дети за ним.
Так, один за другим, они вбежали в открытую дверь подвала. А затем и дальше — в самую глубь, в самый дальний угол, где среди ржавых труб и пыльных кирпичей кончался тусклый свет электрических ламп.
— Ай, паутина! — вскрикнула Анфиса.
Тут-то Глеб и догнал её, и она завертелась, стараясь вырваться из рук мальчишки.
— Оставь кота! — потребовал он и хотел добавить «дура», но сдержался.
— Отстань! — девчонка пустила в ход зубы, вырвалась и побежала к выходу.
Теперь лампы, почему-то, не горели, зато впереди сияло солнце, и вскоре сырой подвал остался позади. Глеб налетел на застывшую Анфису и растянулся на земле. Анфиса даже не стала обзываться, как это принято у девчонок, если их случайно заденут; она стояла с открытым ртом и таращилась, казалось, во все стороны одновременно. Глеб осмотрелся и понял, что они вышли не туда, откуда вошли.
Они оказались на поляне между высокими дырявыми холмами. Земля вокруг и сами холмы были покрыты бурым мхом. Кое-где проступала вялая трава с каким-то серым налётом. Редко росли кустарники и деревья — тоже нездорового вида.
— Где это я? — прошептала Анфиса.
— Дома превратились в холмы, а люди исчезли! — удивился Глеб.
Разумеется, удивился! Удивился и испугался — он ведь не знал тогда, что реальный мир, словно коврижка из школьного буфета, состоит из двух слоев. Только нет между ними повидла, поэтому провалиться «не туда» может каждый, если знает, куда наступить и когда наступить, и даже просто случайно. Кстати, знать-то, как раз, мало кто хочет. И мешает, конечно же, этот непробиваемый человеческий эгоизм, скрывающий от нас всё, что не соответствует главному принципу «Я — Человек!», который каждый понимает по-своему, только по-своему и больше никак. Этот слепой, глухой и немой эгоизм возносит человека так высоко над миром, что видно оттуда лишь малую часть реальности, да и то — если Человек соизволит опустить взгляд. Подождите, не опускайте взгляд! Один только пример, и потом — дальше, к реальным событиям. Представьте: человек идет по своим делам, думает о своем, и встречает кота, например, или собаку. Случайно они посмотрят друг другу в глаза. «Кот», — подумает человек. «Человек», — подумает кот. Они в одном измерении — две жизни, два характера, два разума. Но попробуйте убедить в этом человека!
— Мааа-маа-а-а! — тоненько заныла девочка, из глаз брызнули слёзы.
Но они мгновенно высохли, когда рядом послышался негромкий голос:
— Во-о-от что случается с глупенькими детками. Разумеется, это не относится к тебе, добрый мальчик.
Сказано было очень церемонно — кот гордился своей речью, хотя собаки презирали его за медлительность, да и кошки редко имели столько терпения, чтобы дослушать его до конца. Он имел привычку растягивать слова, и даже короткая фраза „Доброе утро“ превращалась у него в долгую песню. Такая манера речи, а также весьма обширный словарный запас появились у него после многолетней жизни в университете. Много научных знаний и серьёзных слов впитала его кошачья голова в учебных аудиториях. Правда, последние два года он жил совсем в другом месте и постепенно приобретал новые манеры.
— Мы в волшебной стране!! — восторженно завизжала Анфиса. — Мне мама читала про Алису! Котик, дай мне конфетку, мороженое и…
— Помолчи, Фишка! — перебил Глеб. — Я хочу знать, что случилось с людьми. Типа, в сказке, что ли? Всё, заигрался я по-крупному, кажется. Котик, ты что еще скажешь?
„Что-то случилось, но не с людьми, а с вами“, — собрался было повествовать кот, но не успел начать, потому что возмущение Анфисы вдруг вырвалось наружу с силой кипящей воды.
— Обзываешься! — выдохнула она и прыгнула на обидчика, стараясь достать до лица растопыренными пальцами.
— Как я тебя обозвал?! — закричал Глеб и подумал: „На «фишку» ведь обиделась.“
— Повторять?! — взвилась Анфиса, задыхаясь от возмущения.
Так её называли мальчишки, и не для того, чтобы подразнить (кто захочет с ней связываться!), а просто потому, что некогда выговаривать целых три слога, если, например, пробегаешь мимо. Поэтому сначала её стали звать Фиской, а потом, когда у одного мальчика выпали молочные зубы, вместо «с» стали говорить «ш». На что тут обижаться? Но Анфисе объяснить это было невозможно. Да никто и не пробовал. И вот, теперь она разозлилась не на шутку — от её визга посыпался увядший мох.
От потасовки детей избавил кот, который был озабочен развитием событий и оскорблён невниманием присутствующих.
— Мя-а-а-а-ууу!! — завопил он, как обычно кричат очень избалованные домашние коты, когда хозяйка не укладывается в отведённые ей три секунды, чтобы разморозить, сварить, остудить, очистить от костей и подать с ласковыми словами рыбу любимому Ваське.
— Перестаньте шуметь, глупые дети, если не хотите остаться здесь навсегда! — продолжал кот, добившись внимания. — Скорее в подвал, пока не проснулся Черный Страж!
Им бы послушаться кота да бежать обратно, не болтая и не оглядываясь. Но ведь эти современные дети не привыкли без разговоров слушаться кого бы то ни было. Им же надо всё выяснить сначала. Вот они и выясняли, теряя время.
И опоздали.
Что-то случилось с солнцем. Оно погасло, прикрытое гигантской тенью. Мутная мгла разливалась между холмами. Стало сумрачно, и дохнуло откуда-то ледяной жутью. Серая темень накрыла Глеба и ворвалась в легкие вместе с воздухом, который вроде и не пах дымом, а был как густой дым. В ватной тишине послышался свист ветра, и Глеб увидел черную воронку торнадо — от серой земли до серого неба. Он нагнул голову и бросился к подъезду.
Анфиса оглянулась и сразу попала в бешеный вихрь. Глеб успел юркнуть в подъезд, но вниз, к подвалу, пути уже не было — там густо клубилась зловещая тьма, и доносился, приближаясь, чей-то мерзкий вой. Мальчик вскрикнул от острой боли в плече, но сразу понял, что это кот, и ещё, что надо бежать вверх.
Так он и сделал: взлетел на третий этаж по замшелым ступеням и ворвался в проём вроде бы своей двери. И за ним словно захлопнулись ворота; тут было тихо, откуда-то просачивался слабый колеблющийся свет.
„Это что-то новенькое, — подумал Глеб, переводя дыхание. — Может, я проснулся? Но это не наша квартира. Если это игра, то не помню я такого уровня. Куда же это я попал?“
В помещении было пусто. То есть, здесь не только отсутствовали люди, но и вообще ничего не было: ни мебели, ни люстры, ни обоев на стенах, ни паркета на полу. Вскоре выяснилось, что обитаемой была только одна маленькая комната, туда и направился кот.

— Здравствуй, мальчик. Присаживайся здесь, у моего огня. Впереди у нас долгий день, а потом вечер и ночь.
Глеб ещё не очухался от того страха, которого натерпелся, и не смог по достоинству  оценить  новые  чудеса.  Он  опешил,  разглядев маленького, заросшего седыми  волосами  (как  древний  гриб  зарастает плесенью) старичка, и хлопал глазами,  пытаясь осознать, видит он его наяву,  или это всё только кажется. Он даже начал вспоминать, как выходил из компьютерного клуба. Вспомнил всё подробно: как в таблице рекордов его фамилия стояла выше фамилии друга и постоянного напарника в играх Лёшки Понарокова, как они вышли вместе, обсуждая последний поединок в полузатопленной шахте восьмого уровня, как переходил через дорогу и шёл мимо помойки вслед за котом. Глеб глядел на старичка и думал, что с ума он пока что не сошёл, это точно. А новый персонаж выглядел не просто необычно, он был вообще не похож на существо, обладающее речью. Казалось, вся его фигура состояла только из носа (большого и бесформенного) и волос,  да ещё поблескивали в свете пламени глубокие глаза.
— Куда я попал? Где люди? Где Анфиса? И что это было в подвале? И кто вы такой?
— Ты случайно попал в наш мир, давно забытый людьми. Здесь всё не так, как в твоём мире. Когда ты привыкнешь, то, может быть, станешь повежливее. Вернуться назад тебе будет непросто, но мы поможем, когда уснёт Черный Страж, — голос старичка был тихим и скрипучим, а слова проникали в самую душу, возрождая отзвуки древних легенд, прочитанных когда-то в затрёпанных библиотечных книжках, хотя ничего такого он, вроде бы, и не сказал.
— Не надо вам было мешкать у нас, — продолжал хозяин. — А вы разбудили Стража, и теперь мы все в беде. Сюда-то ему не проникнуть, пока я здесь, не бойтесь. Но и вас он не выпустит.
— Нас, это меня и Анфиску? А где она? И что это ещё за Страж, о котором вы говорите? Я его не видел, кто это?
— Это он унёс девчонку, — вставил кот, устраиваясь возле маленького очага, сложенного из неровных закопчённых камней.
— Страж унёс несносную девчонку! Кто теперь спасёт её душонку? Ха-ха!
Глеб про себя возмутился: мол, нашёл, чему радоваться, а когда до него дошло, кто произнёс эти слова, он отскочил от очага.
— Угомонись, озорник! — старичок погрозил пальцем весёлому огню и успокоил гостя: — Не бойся, мальчик, он не обожжёт и не обидит.
— Я должен найти Анфису. Но сначала, всё-таки, хочу знать, кто вы такой? Странно у вас тут как-то… Кот разговаривает. И из камина голос…
— Странные обычаи есть у людей: говорят «вы», когда обращаются к одному человеку. Меня это всегда путает.
— А как вы узнали о наших обычаях, если живёте в другом мире? — перебил Глеб.
— Ты всё узнаешь, если позволишь мне начать и закончить рассказ, — в голосе старичка появилось раздражение. — Сядь-ка вот на скамью.
И сразу все вокруг осудили нетерпеливого мальчика. Заворочалась скамейка: „Расселся тут, невежа“. Тихо застучали деревянные ложки и миски на дощечке у очага: „Как он может! Где его добрая душа!“ Зашелестела травяная подстилка: „Такой наступит и не заметит“. Со всех сторон доносились шорохи и вздохи, а из очага взметнулись искры, и насмешливый голос произнёс:
— Гадким мальчикам урок, если им рассказ не впрок!
Только кот сохранял спокойствие, наверное, потому, что сам был гостем; он лениво чистил языком свою шкурку.
— Уймитесь! — прикрикнул хозяин. — А ты, мальчик… Пожалуй, надо тебе кое-что втолковать. Садись и слушай.
После этих слов Глеб почувствовал сонливость, и ему стало так спокойно и легко, как в своей домашней постели в десять часов вечера, когда мама целует его в лоб, приглаживает чёлку и идёт ужинать с папой. Он лёг на скамейку, повернувшись к огню и поджав ноги, и уснул. Но глаза остались открытыми, и он будто видел всё, о чём говорил таинственный житель неведомого мира.

Много веков прошло с того дня, когда Старобор поселился в этом месте. Он ушёл навсегда из дома своего родителя, как только тот передал ему тайны старинной магии. Такой был печальный обычай у Домовых Хозяев — смолоду они покидали семью и искали себе пристанище у чужих людей, там, где скрещивались в одной точке три опорные линии Жизни: линия Солнца, линия Луны и линия Времени. Некоторым не везло, приходилось скитаться годами. Старобор искал два года, пока не нашёл просторную усадьбу, только что отстроенную, в которой поселилась весёлая боярская семья, и уж с этого места — ни на шаг. Вокруг был лес, а с запада — поле и деревенька с двадцаток домов. Покой и птичий щебет. Хотя о покое Старобор тогда не думал. Был он молод и ему нравилось устанавливать в доме свои порядки, играть с детьми и дурачить взрослых. Были у него и обязанности: создавать домашний уют, заботиться о скотине, а главное — оберегать дом от злых духов и от злых людей. И ведь справлялся не хуже других, более опытных! Люди считали усадьбу счастливой.

— Весёлое было время! Много приятных забот и добрых друзей. Особенно сдружился я с духом огня, который жил в печи. Ну, этот уж был совсем молод, всё норовил разгуляться да порезвиться, и чтоб с искрами, с дымом и жаром! Приходилось убаюкивать. Он и теперь ещё не остепенился, однако, всё же, хорош — с ним и поговорить и дело сделать можно.
 Духов недобрых я держал в узде, распоясавшихся гнал прочь; не только у ворот моих, но и до самых Поддубных топей было спокойно. Радостно рождались в нашей усадьбе дети, счастливо жили и спокойно уходили к земле глубокими старцами. Никто не мешал. На пажитях всего росло вдоволь, мёд не переводился и лес кишел дичью. Деревня разрасталась, люди тянулись к нам. Потом заселили южную опушку, там выросли две деревни, я за ними тоже присматривал. Войны, конечно, были, мы слышали о бедах, но нас не задело, разве что чуть.
От того, что жили уединённо, нас не только события, а и слухи долго стороной обходили. Веками жили, как жили. И не сразу заметили перемены к худшему. А признаки были: с каждым поколением всё тише становилось в доме, потому что разъезжались дети, а если и наведывались изредка, то казались чужими; они приносили всё больше дурные вести. Люди замыкались в своём мире, а под конец и совсем перестали замечать многое, что вокруг них. Усадьба ветшала, и я корил себя за плохую службу, думал — дело во мне. А дело-то было в людях, и не в наших именно, а вообще в людях. Изменились они. Больше стало злых людей, осмелели и злые духи. Наслушались мы о чужих бедах и ждали своей беды. Было мне неспокойно, и я враз поседел.
Беда всегда приходит внезапно, сколько её ни жди, а дождёшься — как град посреди лета, не поверишь, ибо ждал ты всего лишь дождя. Усадьбу захватили чужие люди, их души были такими чёрными, что привлекли внимание самого Адда, и он прислал сюда наместника — Черного Стража, а рядом поселились свирепые троглодиты, о которых я и не слыхивал никогда. Тут мне и помог Пал, дух огня, — он сжёг всю усадьбу, а с нею и половину леса. Остался лишь погреб, и в нём я дремал долгие годы под защитой Вечного Заклятия.
Меня потревожили люди. Я и не думал, что они ещё остались на земле. Сначала смотреть на них не мог, а потом разглядел добро в некоторых сердцах. Потому и переселился в этот уродливый дом, который вырос на месте усадьбы. Люди меня не замечают, а мне ваша жизнь открыта, хоть и не всегда понятна.

Старобор надолго замолчал — задумался или задремал. А Глеб чувствовал: хозяин должен сказать ещё что-то, самое главное, без чего рассказ не имеет смысла. Он тихо лежал, снова и снова представляя себе услышанное, было ему грустно и спокойно. Комнату затопила тишина. Огонь почти угас, и стало прохладно. Из дальних углов наползала чернота, обволакивая Старобора таинственной тенью, в которой он казался ещё древнее и волшебнее. Красноватые блики раскалённых угольков в его седой бороде словно оживали отблесками давно отгоревших пожаров, костров и свечей, давно постаревшего щедрого солнца, давно забытых деяний, легенд и песен. А может, это глаза отживших людей, судьбы которых навсегда остались в памяти старика?
„Сколько веков прошло перед моими глазами, пока я слушал эту… сказку, или рассказ? — задумался Глеб, медленно пробуждаясь. — И зачем мне всё это? Типа, от меня тут хотят чего-то. Да только я ведь ничего не могу! Тут всё так странно, если это вообще не сон и не кино, и не шутка. Хотя, наверно, не шутка: я же знаю, что случилось с Анфисой… Или не знаю?“
— Её ждёт пытка и смерть, если она чиста сердцем и не способна творить зло. А если способна, то она навсегда останется в нашем мире по воле Черного Стража и для его пользы, — произнёс Старобор, для которого человеческие мысли, как видно, не были тайной. — А ты должен…
Глеб ещё не успел представить, не то что осознать, какая связь может существовать между маленькой девочкой из его двора и такими неведомыми понятиями, как «пытка» и «смерть», которые обыгрываются только в сказках да боевиках… Он даже не успел остановиться на этом мысленным взором, как голос хозяина оборвался, а откуда-то сверху послышался злорадный и мрачный смех, напоминающий рычание злой цепной собаки, если бы ей вдруг вздумалось каркать. В нём звучала такая лютая злоба, что мальчику захотелось убежать и спрятаться где-нибудь, и в то же время с ужасом думалось, что спасения нет, что чудовище догонит и раздавит.
Даже в глазах Старобора отразилось замешательство, но он показал себя истинным Хозяином, когда встал, воздел руки и с суровой твёрдостью произнёс заклинание:
— Духи тлена и болот, убирайтесь от ворот!
Страх вмиг исчез. Прекратился жуткий хохот. Но голос остался, хотя он потерял прежнюю власть и доносился как бы издалека, приглушённо:
— Глупый старик! Не вздумай наложить Вечное Заклятие, иначе тебя опять придётся будить, а мальчишка никогда не проснётся. Я оставлю тебя в покое — меня не прельщает твоё жалкое логово. Но сначала я открою тебе свою волю. Девчонка жива и скоро будет дома. Зачем мне её пытать! Ты совсем озверел в своей берлоге, Старобор, если держишь в плену ребёнка, которого я мог бы вернуть к людям. Подумайте об этом!
Неведомый голос затих. Старобор стоял, напряжённо вслушиваясь в зловещую тишину. Глеб смотрел на него — маленькое лохматое существо — и видел, как смешно он водит ушами, как дрожит его борода, как колышутся волосы, растущие у него прямо из носа. Он почувствовал, что сейчас рассмеётся, но, как воспитанный мальчик, сдерживался изо всех сил, чтобы не обидеть старика. Сдерживался, пока озорной голос из очага не произнёс:
— Знал я барина когда-то: он увёл коров у брата, а потом всем говорил, что на рынке их купил.
Вслед за Палом, весёлым духом огня, Глеб от души расхохотался, хотя шутка, может быть, этого не стоила, зато попала под настроение.
Тем временем Старобор несколько раз пересёк комнату, не обращая внимания на шутников, его не покидало беспокойство. Наконец, он остановился и опустился в старое, низенькое, с моховой подстилкой, деревянное кресло, которое постоянно таскалось за ним. Понемногу все успокоились.
— Что же дальше? — спросил Глеб.
— Подождём, — ответил Старобор. — Спешить некуда. Сегодня у нас день трапезы, так что ты вовремя попал к нам.
Он изрядно покривил душой. Еда у домовых — редкое событие. Старобор, например, ел раз в неделю, и то очень мало. А поскольку это было два дня назад, то сегодня никакой трапезы не намечалось. Но ему хотелось подольше задержать, а может, и удивить гостя, поэтому уже незаметно готовился праздничный пир.
Глеб достал из портфеля бутерброд: давно пора было вспомнить о нём. Между двумя ломтиками пшеничного хлеба лежали две аппетитные сосиски, поджаренные с чесноком и помазанные горчицей. Он выбрал одну из сосисок для кота, потом, оценив её, откусил ту часть, где было больше горчицы; остаток отложил в сторону, прямо на пол. Котик почему-то отсутствовал.
Между тем вокруг появились признаки обещанной трапезы: между хозяином и гостем возник низенький столик с деревянной и глиняной посудой, в которой что-то лежало и пахло. Глеб вытянул шею и на время забыл о бутерброде. А в это время Старобор начал умываться над потрескавшимся корытцем, взявшимся неизвестно откуда с водой, свежей, как летний дождик. Старик окунул руки, омыл лицо, затем пальцем прочистил ноздри, набрал носом воду и побулькал горлом, сглотнул; потом крякнул, оросил макушку, пригладил волосы и вытерся зелёной тряпкой, которую извлёк из-под бороды.
— Освежился, — пояснил он. — Боюсь, как бы не исчезла вода после всего этого. А без воды я долго не проживу.
— У вас тут разве мало воды? — удивился Глеб. — В моём-то мире её — хоть залейся. Приходится руки мыть несколько раз в день. Правда, умываться можно дважды: утром и вечером, да и того много. А ты моешь голову перед едой! Всегда, что ли, так?
— Да, — ответил Старобор, — у вас много того, что люди называют водой. Только ваша вода — мёртвая, она несёт болезни и раннюю смерть. Вы, люди, сами отравили свою воду, загадили землю. Даже воздух стал другой — колючий и тяжёлый, он сжигает мою кровь. Я угасаю, не прожив и половины своего срока — вот расплата за то, что живу рядом с людьми. Ослабли ноги, и теперь я редко встаю. Редко ем — зубы чернеют и выпадают. Небо душит меня. Сплю целыми днями, и не поймёшь, то ли сон это, а то ли предсмертное оцепенение. Тебя вот чуть не проспал, хоть и дожидался многие годы. Только подземная вода сдерживает сонную хворь. Это — живая вода, но её мало. Ладно, однако, хватит с тебя разговоров, отведай-ка нашего добра. Ну, бери, бери ложку! Впереди долгая ночь, а завтра — трудная дорога.
Глеб нерешительно взял ложку, делая выбор между бутербродом и тыквенной кашей. С одной стороны, глупо было бы набивать живот тем, от чего отказывался всю жизнь. А с другой стороны, пахнет так хорошо, как будто это не совсем тыквенная каша. Очень аппетитно пахнет! А с третьей стороны, запах может и обмануть. Зачерпнул немного (два золотистых кусочка выглядели сиротливо в большой деревянной ложке) и поднёс ближе. Ну, конечно, — обман: тыква с мёдом, в рот не возьмёшь! Глеб, скривив губы, опустил ложку и безнадёжно оглядел стол. Что это в глиняном горшке? Капуста, фу, да ещё тушёная! Капусту он ел только в голубцах и пирогах. А дальше на столе в миске свёкла (ну, это уж просто гадость!) и что-то в жёлтой кожуре, ещё ягоды, грибы… Ага, грибочки! Может, и картошка есть? Но картошки не было, как не было ни колбасы, ни котлет с томатным соусом, ни пирожных к чаю…
Видя колебания гостя, Старобор приказал ложке действовать самостоятельно. Вот уж она поработала — только успевай жевать! Обед оказался чудесным. На десерт были холодные сливки с яблоками в мёде. Было так здорово, что бутерброд остался забытым на столе.
К концу трапезы явился котик. Он остался более устойчивым в своих привычках — на овощи не взглянул, зато съел обе сосиски.
— Никифор, зачем ходил к людям? — строго спросил хозяин, когда кот закончил облизываться после еды.
— Если высокочтимый Старобор знает, куда я ходил, то можно допустить с большой долей уверенности, хотя и с некоторым сомнением, которое скорее кажется, чем присутствует на самом деле, мысль о его осведомлённости в том, что я ходил в жестокий мир людей, чтобы…
Тут он принялся с видимым наслаждением облизывать лапу, которой раньше придерживал сосиску. Потом почесал за ухом и докончил свою речь:
— …Чтобы узнать, правду ли сказал Страж.
— Я мог бы узнать это сам, — сварливо возразил Старобор.
— А Анфиса?! — воскликнул Глеб.
— Анфиска уже дома, — ответил кот, и его слова вызвали большое удивление у мальчика, который тут наслушался страшных сказок и чуть было в них не поверил.
— Ну, тогда и мне пора! — обрадовался Глеб. — Где тут выход?
— Мальчик, мальчик, подожди! Сядь, пожалуйста! — заволновался кот и бросился ему под ноги.
— А чего ждать-то? Пока я здесь жду неизвестно чего и слушаю ваши сказки, наступит ночь, а мама с папой потеряют сон от беспокойства.
— Людям — сон, тебе — душа: жизнь, пока что, хороша! От судьбы решишь удрать — можешь душу потерять. С чёрным сердцем человек лишь похож на свой портрет. Не живёт он, а висит, если Черный Страж велит.
— Чего? — не понял Глеб, но всё же остановился у самой двери и обернулся к огню, который пылал, как свирепый лесной пожар — видно, тоже разволновался.
— Он сказал правду, — глухо прохрипел Старобор, потом откашлялся и пояснил: — Если пойдёшь тем путём, станешь рабом Стража, и никто тебя не спасёт. Никогда!
— Но кот же прошёл! И Анфиса тоже! — с досадой выкрикнул Глеб, отметив про себя, что за окном стало совсем темно.
— Мне удалось пройти лишь потому, что нынче здесь открыта охота на одного мальчика, которого, к слову сказать, я считал гораздо умнее, а не на ловких котов вроде меня. Ты ещё спрашивал про девчонку? Больше не спрашивай: никто не ведает о замыслах Стража, но все знают, что они недобрые. «Спасение» Анфиски — ловушка для тебя.
— Но что же мне делать! — воскликнул Глеб, смахнув кулаком предательские слёзы. — Что делать? Ведь я же ещё школьник. Что я могу?
Глаза Старобора вдруг подобрели, казалось, он даже улыбнулся, когда произнёс:
— Сынок, думать надо не тебе, а нам. Мы найдём другой проход, безопасный для тебя.
Безопасный проход! Существуют ли вообще в мире безопасные пути? А если и так, то кто сможет утверждать, что безопасная дорога самая лучшая, или самая лёгкая? Как найти и узнать эту дорогу? А ещё, как добраться до этой дороги? И всегда ли пути похожи на дороги, по которым можно пройти? Как быть, если встретится перекрёсток, если дорога вдруг поворачивает в сторону, если конец её скрывает даль, мгла или тайна, если сама цель неясна или сомнительна?
Любой малец, как и все взрослые, понимает, что Глеб Калинин не задавал себе этих вопросов, они просто не пришли ему в голову.
Он вернулся к огню и сел на скамейку, обхватив руками свою школьную сумку. Ему было как-то тоскливо и страшно, как бывает не очень уверенным в себе людям, когда требуется решить: то ли шагнуть вперёд, в пугающую неизвестность, то ли вернуться назад, несмотря на явную опасность. Вернуться назад в данном случае означало просто выйти из чудесной квартирки в знакомый подъезд, спуститься в подвал, дойти до тёмного угла и обратно —  тем же путём. А там — родители, телевизор, кое-какие уроки, а главное — недоконченная компьютерная игра за полчаса до позднего ужина. Только действительно ли всё будет так просто?
А шагнуть в неизвестность — совсем не ясно, куда. Что же делать-то? Неужто этот Страж действительно такой монстр? А сам Старобор — вроде, можно ему верить, да кто знает, чем всё обернётся на деле?
„Ну и попал же я из-за этой Анфиски! Хоть плачь“, — подумал Глеб и тяжело вздохнул.
Он не заметил, как Старобор куда-то делся, и очнулся от невесёлых мыслей только тогда, когда голос из камина кротко попросил:
— Мне бы хоть былинку — жухлую травинку! Дай полешко Палу, Палу зябко стало! Я совсем голодный, мой очаг холодный. Дай поесть скорее — будет потеплее!
Глеб отложил сумку, осмотрелся и заметил маленькую горку дров. Выбрал полено побольше и сунул в очаг, где едва теплились красные угольки.
— Прости! Я тут задумался, а ты чуть не погас совсем. Куда же делся старичок, интересно? — наивно сокрушался он, наблюдая, как разгорающееся пламя облизывает дерево со всех сторон; полено быстро обугливалось, а огонь радостно потрескивал и отбрасывал лукавые блики, которые смеющимися зайчиками запрыгали по белому потолку.
А повеселевший голос духа огня затараторил:
— Где хозяин, не узнаем, в темноте не видно тень. Если жару не подбавим, будет тёмным ясный день.
— Ну, вот тебе ещё полено, мне ведь не трудно. И ещё могу дать, только здесь дров не очень-то много. А тебе, вообще, сколько надо — все, что ли?
— Подавай, сколько есть, буду рад это съесть.
Пал хихикнул и принялся за новые дровишки. Он почти не давал дыма, а каждую сухую ветку встречал целым ворохом разноцветных искр. Искры ликующе взмывали к дымоходу и сыпались волшебным серпантином на каменные плиты у очага. Глеб заворожённо смотрел на это представление.
— Ух ты, круто! Получше бенгальских свечей! Здорово тут у вас, всё-таки.
Огонь разгорался всё ярче. Стало жарко, и скамейка, на которой сидел Глеб, ворча что-то себе «под нос», отодвинулась от очага. Мальчик прошёлся по комнатке и потрогал ручку двери, которая вела в зал. Дверь подалась, и показалась тёмная щель, потянуло холодом. Глеб испугался, захлопнул дверь и вернулся к огню.
— Ты золу повороши, кочергою помаши! — попросил Пал и принялся лакомиться подгоревшими головешками, до которых раньше не мог добраться.
— Я тоже люблю зажарки от картошки, которые прилипают к сковородке, — поддержал его Глеб. — Неужели больше нет дров?
— Пал не жадный малый. Палу надо мало, — был ему ответ.
— Ах ты, бессовестный! — послышался тут возмущённый старческий голос. — Все дрова съел, будто и впрямь голодный, да ещё себя же и расхваливает за скромность, а! Ух, озорник! И ещё гостя молодого обманываешь, и меня позоришь, будто на самом деле тебя голодом морят.
Услышав голос хозяина, огонь сразу сник и забился в угли. Они сначала раскалились добела, а потом покраснели и едва светились в темноте. Последние искры утонули в ворохе золы, а голос кротко пролепетал:
— Пал прощенья просит. Палу стыдно очень. Пал послушным станет, чтобы не ругали.
— Э-э-эх, — вздохнул Старобор. — Теперь до утра без дров, а значит и без света сидеть будем. Ну да ладно, как-нибудь. Я посижу, а ты поспи, мальчик.
— А разве он не погаснет без дров? — спросил Глеб.
— Да нет, конечно, что ему сделается, — отмахнулся старичок. — Дрова — всего лишь лакомство для него, а жизнь его — в нём самом. Однако спасибо тебе, что заботишься о других.
Помолчав, он добавил:
— Как же с тобой-то быть? Ты ведь, небось, уже загостился, и чудеса наши тебе не в диковинку? Мы тут с Никифором прикинули (так, кажется, теперь говорят люди, когда что-то быстро решают, — прикинули, обмозговали, обдумали, значит): по всему выходит — ночуешь у нас. А завтра решим, как быть.
Глеб опять задумался о своих тревогах и страхах, опять захлестнули его сомнения. Он так и не решил до сих пор, что делать, и хотя, вроде бы тут решили за него, на душе было неспокойно. А больше всего беспокоила мысль о родителях.
— А знаешь что! Напиши-ка ты им письмо, чтоб не беспокоились, — предложил Старобор.
— Ничего себе! — удивился Глеб. — Типа почты, что ли?
— Я прочитаю им перед утренним пробуждением, они поймут.
— Да вы что, дядя Старобор! Да разве ж они уснут, если меня нет!
— Я позаботился. Ну, что, напишешь?
— Чего же мне написать-то, — заколебался мальчик. — Тут такие дела…
— Как есть, так и пиши, — посоветовал Старобор.
Глеб нерешительно достал тетрадь, ручку. Положил на колени сумку, подложил ещё учебник. Первый раз в жизни ему приходилось писать письмо. Сочинения писать он привык по литературе, и то, что он хотел выразить сейчас, сильно походило на сказку; многое из того, что предстояло описать, было таким необычным, даже не знаешь, с какого конца взяться. Он задумался, поковырял старую болячку на пальце и вдруг решил: ерунда это всё, надо написать так, чтобы родители поняли — с ним всё в порядке. В конце концов, ему не так уж плохо, а вот каково им там!
„Я пишу вам здоровый и весёлый! — начал он. — Обо мне тут хорошо заботятся. Обещают скоро отправить домой. Мама, прости, что я ушёл с физкультуры и не съел бутерброд на большой перемене, я больше так не буду. Папа, не затирай, пожалуйста, мою игру в файле «ГЛЕБ-4» и не сомневайся, я обязательно выучу всю таблицу неправильных глаголов, когда освобожусь. Меня хорошо покормили. Здесь тепло и можно спать. Обо мне заботится дядя Старобор, он очень достойный дедушка. Думаю, что к завтраку я буду уже дома и в школу не опоздаю. Глеб“.
Он перечитал письмо, свернул листок и протянул Старобору. Тот сунул его за бороду и погладил мальчика по голове, а потом ласково сказал:
— А теперь ложись-ка на лавку, да спи.

Сон, приди.
День, уйди,
До зари
Не буди.
Тёмный лес,
Не шуми.
Сонный бес,
Не томи.

Глеб Калинин не заметил как уснул, и не помнил потом, как его голова коснулась зелёной душистой подушки, набитой шишками хмеля, как с него сняли обувь, расстегнули ворот курточки и укрыли серым одеялом.
Старобор постоял над спящим мальчиком, думая о чём-то своём, потом тяжело вздохнул и тихо сказал сам себе:
— Э-э-х-хэхэ, давненько не убаюкивал я детей. Счастливы люди — каждый раз возрождаются они в детях своих, очищаясь от зла. У нас-то, домовых, другая судьба.
Хозяин пригладил Глебу непокорную челку, и устало опустился в кресло, оно отозвалось жалобным скрипом.
— Ну, чего скрипишь? Во мне и веса-то не осталось. Знаю, знаю, скрипишь ты от старости, на тебе сиживал ещё Михайло Петрович. Сколько же лет прошло? Много.
— Годков, почитай, семь сотен. Клинья уж давно расшатались. Кузнец подбил меня гвоздями, а железо гнилое — вполовину, а то и больше, гвозди проржавели. Дуб — другое дело, да и он идёт трещинами от такой жизни.
— Ладно, ладно, не ворчи. Всему свой черёд, и век наш не вечен. Служило ты стулом верой и правдой, вот и добро тебе. А мне надо подумать. Да, вот письмо, письмо-то… Положу его в ящик, пусть полежит. От такого письма одна канитель. Да и не поможет тут никакое письмо. Нет, Глебу оно, да, само собой, на пользу: ему теперь спокойнее будет. А родителям его я внушил, что сынок их в отъезде, им беспокоиться вроде бы ни к чему. Утром явится Григорий, подумаем вместе, как быть.

Утро наступило прохладное и тусклое. Солнце медленно поднималось над землёй, ему было не под силу разогнать серый туман, скопившийся в низине между холмами, а ветра не было. Ночная сырость не собиралась уступать место сухому теплу, одежда и волосы спящего мальчика были влажными, как будто спал он не на лавке у домашнего очага, а прямо на траве. Часов в десять утра стало ясно, что солнечным лучам не пробиться сквозь плотную завесу, и обитателям маленькой комнаты придётся смириться с сырым полумраком, в котором даже горячие угли Пала казались серыми.
Из-под лавки донёсся шорох и лязг зубов — это Никифор потянулся со сна и сладко зевнул. Он вылез на голый пол, вытягивая задние лапы, а подстилка, на которой он спал, зашелестела и отряхнулась, расправляя примятые стебельки и листья. Кот подошёл к плошке с водой, и некоторое время в тишине слышался только звук лакающего языка. Подстилка тоже поползла к плошке и свернулась, ожидая, когда хозяин встанет и оросит её оставшейся водой.
Старобор не спал всю ночь, его одолевала тревога. На рассвете он ожидал своего давнишнего товарища, Григория. Был Григорий Хозяином Лещинного леса — лешим, то есть. Когда-то этот лес слыл обширным и богатым, а теперь осталось от него лишь несколько зелёных островов посреди дикого грязного запустения, где деревья росли редко, да всё больше чахлые, и трава желтела обычно уже в начале июня. Григорий ютился теперь в дремучем орешнике, подальше от города. Ему до Староборова жилья идти надо было три дня, но он исправно приходил раз в три месяца в одно и то же время и никогда не опаздывал. Он приносил вести для Старобора, а в тележке доставлял еду, лесную родниковую воду и душистые сосновые дрова. С тележкой Григорию помогал огромный волк, седой от старости, угрюмый, но верный и испытанный друг; звали его Серый Вихрь.
— Судя по всему, не дождаться нам Григория. Солнце уже высоко, — начал рассуждать кот, как бы сам с собой, но поглядывая на хозяина и  явно приглашая его к разговору. — Да и где ему! Разве пройдёшь к нам теперь! Это сквозь туман, сквозь орду троглодитов. А бесов там сколько, снаружи! Я, когда ходил вчера к людям, сам чуть не попался. Страшное дело! Нет, не пройдёт Григорий. И как мы спасём мальчика?
В ответ на эти безнадёжные выводы Старобор только вздохнул. Он хорошо знал, что творится снаружи. Теперь всё зависело только от Григория, найдёт ли он способ хотя бы дать о себе знать?
Время приближалось к полудню. Глеб беспрерывно ворочался во сне, но сон его был не простой и он не желал отпускать мальчика без позволения Старобора. А тот всё ждал и ждал, хотел, чтобы к пробуждению гостя было ясно, что делать дальше.
— Может, разбудить мальчика? Дневной сон людям не на пользу, — произнёс Никифор, глядя, как Глеб переворачивается со спины на живот да обратно.
— Да. Близится полдень. Негоже дольше ждать. Тяжёл сон после рассвета, а уж после полудня спать вообще нехорошо. Проснись, Глеб. Рассвет позади, а нет у нас ни солнца, ни радости.
Глеб тотчас потянулся и сел, нащупывая ногами тапочки. Потом что-то пробормотал спросонья, зевнул и протёр глаза. Осмотрелся, вспомнил, что с ним приключилось, и приуныл.
— Доброе утро, дядя Старобор, — он посмотрел на хозяина.
— С лёгким пробуждением тебя, сынок, — ответил старик.
— Кушать хочешь? — спросил кот. — Трапеза, так сказать, поздний завтрак.
— Хотелось бы, — Глеб сглотнул слюнки. — По правде сказать, я очень голоден. А как насчёт того, чтобы мне попасть домой?
— Не пришёл Григорий, — глухо произнёс Старобор, и отвёл глаза.
„Григорий?“ — подумал Глеб и хотел подробно расспросить о новой личности, но вид у старичка был такой подавленный, так жалко подрагивала его борода, что мальчик не решился, и только сказал без уверенности в голосе:
— Может, ещё придёт.
— Пойдёт — не пойдёт. Пройдёт — не пройдёт. А к нам не дойдёт, — «утешил» Пал.
И вдруг послышался стремительно приближающийся шум крыльев, со свистом рассекающих воздух. В окно влетело что-то маленькое, мечущееся и пронзительно кричащее. Крошечная птичка с розовой грудкой принялась неистово носиться по тесной комнатке, шарахаясь от каждой стены и чиркая перьями по потолку. Когда она пролетала в опасной близости от головы мальчика, его волосы колыхались от ветра. Кот из-под лавки смотрел на это шоу высшего пилотажа, и его уши всё ниже клонились к голове, а голова клонилась к полу: ему невыносимо было слушать оглушительные крики. В его глазах ясно читалась одна просьба: „Кто-нибудь, скорее, заставьте его замолчать!!“ — сам-то он боялся даже шевельнуть лапой, не то чтобы мяукать, зная, что на свете нет существа более пугливого, чем маленькая птичка. Старобор сидел в кресле, как приклеенный, его глаза метались по комнате вслед за розовым комочком. Пал благоразумно спрятался поглубже в свои угли. И только Глеб не растерялся, он встал и вытянул перед собой правую руку. Птичка тут же спикировала ему на ладонь, крикнула напоследок особенно громко и замолчала.
Все перевели дух. Но пауза длилась недолго.
— Тю-тю-тю-тью-фью! Григо… Грриго… Гррригорий! — заверещала пичужка.
— Ага, ты, стало быть, от Григория! — обрадовался Старобор. — А где же он сам?
— Гррригорий! Гррришенька! Пи-пи-пи-пи-фью!
— Ну-ну, угомонись, попей-ка вот водички. Глеб, подай ему.
Глеб осторожно, чтобы не спугнуть, наклонился и поднёс Никифорову плошку с водой. Посланец промочил горлышко. Все надеялись, что после этого услышат что-нибудь более конкретное, но птичка только продолжала в разных вариациях повторять имя Григория. И больше от неё ничего не смогли добиться.
— Я так понимаю, нет у нас надежды на Григория, — подвёл итог Старобор. — Не пройти ему. Не пробиться.
— А если бы и пробился, что он может? — полюбопытствовал Глеб.
— Григорий многое может. Да не судьба, видать.
— Он же не знает, что тут творится, надо его просто попросить помочь, он и поможет!
— А ты и вправду добрый мальчик! Ты веришь в добрые помыслы тех, кого совсем не знаешь; я и то, было, усомнился в Григории, хотя знаю его давно. А Григорию ведомо главное — я в беде. И раз он не может помочь, значит, плохи наши дела. О тебе он, конечно, не знает, откуда же! Вот и думай теперь, как его попросить.
— Я!! Перрредам! — крикнула птичка.
— Вот как! — оживился Старобор. — Тогда передай Григорию, что надо переправить мальчика, доброго мальчика, в безопасное место. Скажи, что надо обязательно спасти этого мальчика. Пусть он придёт сюда и поможет.
— Перредам.
Хозяин невольно усмехнулся, глаза его засветились добрыми искрами:
— И кто же ты, такой смелый, будешь-то, а?
— Ззяблик!! — было сказано с такой интонацией, как будто «Чемпион»!
— Э-э… Многоуважаемый зяблик, хотелось бы услышать, как вы повторили бы, что вас попросил достопочтеннейший Хозяин Старобор, если не затруднит. Пожалуйста, если можно, — попросил Никифор.
Птичка с готовностью начала что-то чирикать, но, несмотря на все старания, не смогла ясно воспроизвести слов «мальчик», «спасти» и особенно «безопасное место». Зато хорошо получилось и очень понравилось маленькому посланцу слово «переправить». Однако даже многократное выразительное повторение этого слова не рассеяло разочарования слушателей.
— Ну вот, и тут мы «пролетели», — Глеб опустил голову.
— А не будет ли своевременно написать записку, коль скоро у нас есть гонец? — предложил кот.
— А что, и правда, напишем записку, если Глеб позволит воспользоваться его пером и пергаментом, — отозвался Старобор.
Он принял лист бумаги и ручку. Записка должна быть немногословной. Старобор написал: «Помоги доброму мальчику. Отправь к людям». А потом рассмеялся:
— Видно, и впрямь, я совсем одичал, если посылаю записку к лешему, да ещё с лесной птицей, будто без записки они друг друга не поймут. Ну ладно уж, пусть будет записка. Только бы Григорий не вздумал писать ответ, а то где же он возьмёт бумагу и чернила?
Когда записку привязали, зяблик взмахнул крыльями и улетел. Хорошо, что у него хватало ума летать с закрытым клювом, а то в одно мгновение были бы взбудоражены все троглодиты Великой пустоши.

Зяблик вернулся довольно скоро. Сделал три круга по комнате и приземлился на плечо Глебу. Покричал для порядка, почесался, а потом  показал зелёный листок, привязанный ниткой к лапке.
На свежем листе липы с двух сторон проступали красные буквы, всего три слова:
«Жду. Тухлая балка».
— Та-а-ак, — задумался Старобор. — Знаю Тухлую балку. Это недалеко. Да только как отсюда выбраться и туда добраться — вот задача.
— Прровожу! — чирикнула птичка.
Глебу казалось, что он попал в добрую сказку. Он осторожно погладил зяблика по головке и почесал пёрышки в том месте, где должна была быть шея. Его палец ушёл в глубь тёплых перьев, не встречая какой-либо твёрдой основы, а зяблик вывернулся и подставил свою синеватую спинку. Всё его тельце мелко дрожало, а сердечко колотилось часто-часто.
Старобор с улыбкой смотрел на этого храбреца, но хмурые мысли скоро вновь овладели им. Он хорошо понимал, что выбраться из дома без могущественной помощи мальчику будет невозможно.
Затем все сели, наконец, за стол. Было не так роскошно, как вчера. Глебу досталась сладкая пшеничная каша с тыквой, котику налили сливок, зяблику насыпали крошек. Старобор к еде не притронулся, он знал, что это его последние запасы.
Когда еда кончилась, хозяин начал трудный разговор:
— Ума не приложу, как нам дальше быть. Надо бы переправить тебя, Глеб, ко Григорию, а из дому не выйти — кругом нечисть. Здесь сидеть — не долго мы протянем. У меня только одно на уме, и ты должен знать это и решать сам. Думаю усыпить тебя на время, а там посмотрим.
Глеб даже вскочил со своей лавки от такого предложения.
— Усыпить!! Да вы что, дядя Старобор! Как же так можно! Разве так делают! Вы же, вроде, добрый, а такое говорите…
— Тихо, тихо, мальчик, не ярись, пожалуйста! — Никифор тоже вскочил. — Хозяин только о том и думает, как бы тебя спасти. Сядь, как полагается. Задумайся сам: наружу — никак, и здесь — никак, пищи-то не осталось почти. Оголодаешь ведь. А во сне — как будто и нет. Ты и не заметишь, как время пролетит! Это же очевидно.
— Время! И какое же время? Может, мне у вас целую неделю тут спать?
— Недельки-то, пожалуй, маловато будет, — прикинул Старобор.
— Да что вы, вообще! — взорвался Глеб. — Сговорились все, что ли? С ума все посходили вокруг! Не буду спать! Уйду!
И опять все в комнате осудили мальчика.
Первым высказался Пал:
— Как уйдёшь — пропадёшь! Ты пути не найдёшь. Страж уймёт твою прыть — будешь знать, как грубить.
— Глупый мальчик! — добавил кот.
— Грубиян! Неблагодарный! Негодный мальчишка! — слышалось со всех сторон.
— Скверный! Скверный! — скрипела скамейка, и Глебу показалось, что он сел на острые камни, когда Старобор, чуть ли не силой, заставил его опуститься на гладкие доски.
— Послушай меня, — устало начал объяснять хозяин, придерживая гостя за плечи и глядя ему прямо в глаза (ростом он был вровень с сидящим мальчиком). — Пора тебе повзрослеть, иначе пропадёшь. Ты не ведаешь, что ждёт тебя снаружи. Я ведь уже говорил, да ты, видно, запамятовал. Там зло, тьма и мука. Там страшная нечисть, которая только и ждёт тебя, ибо ты для них — самая желанная добыча. Они охотятся за твоей доброй душой, сынок. Они будут терпеливо ждать, а когда ты выйдешь, набросятся жадно и беспощадно, и тебе не будет спасения. Ты знаешь, кто такие троглодиты? Ты их даже не видел ни разу, и не увидишь, пока они не вонзят в тебя кровавые когти. Я и то мало знаю о них. Могу лишь сказать, что явились они будто бы из дальних южных земель. Где-то на юге есть горы, древние и неприступные; в пещерах жили они, избегая солнечного света, постоянно воевали друг с другом и поедали друг друга. Теперь они расплодились, видать, по всей земле. Делать они ничего не умеют, только умеют убивать. Это самые верные слуги Черного Стража. Ещё тебя поджидают бесы. Этих-то я хорошо знаю и могу защитить тебя от них.
— Это черти, что ли? — перебил Глеб.
— Это чёрные души злых людей, которые скитаются в поисках утраченного покоя. Земля не принимает их. Люди забыли о них. Нет у них ни плоти, ни надежды, только зло. Это как бы сгустки зла. Проходят десятки лет, прежде чем они растворяются в потоке времени, но число их не уменьшается, а только растёт, ибо злых людей становится всё больше.
— Чем же они опасны?
— Они служат злу. Бес может войти в душу человека и натворить много пакостей, пока человек не очистится.
— Это как же, молиться что ли?
— Нет, зачем же. Хотя и это помогает. Если душа человека добрая и сильная, она переборет беса, тут ему и конец. Разные есть бесы: некоторые смертельно опасны, но таких мало, другие беспокоят людей только во сне, таких большинство.
— А мумии, призраки и вампиры есть у вас?
— Не знаю таких, хотя сейчас я ни в чём не уверен, может и есть. А может, мы называем их по-другому. Не думал бы ты об этом.
— А Черный Страж кто такой?
Старобор отвёл глаза и помолчал, глядя вдаль, за окно, в туманную неизвестность.
— Это Демон. Воплощение зла. Лучше бы тебе и не знать о нём.
— Понятно, — уныло протянул Глеб и надолго замолчал, уставившись в пол.
А Старобор прошёлся по комнате, опустился в своё кресло и закрыл глаза. В сером полумраке нависла гнетущая тишина. Никифор лежал под лавкой, не мигая глядя на угли в очаге. Зяблик прикорнул на столе, сидя на краю большой деревянной миски. Жуткое безмолвие окружало дом, снаружи не доносилось ни единого звука: ни шороха листьев, ни ветра, ни шума дождя. Окна без стёкол каким-то образом сдерживали густой туман, похожий на дым, и Глеб, подняв глаза к окну, подумал, что этот туман стал теперь ещё мрачнее, точно облако тёмного болотного ила, а не светло-серый, как полчаса назад.
„А чего, собственно, думать-то! В тумане проскочим мимо всей этой нечисти, никто меня и не заметит!“ — Глеб даже оживился от такой мысли.
— Нет, — ответил Старобор. — Туман для них не помеха. Он для тебя предназначен, чтобы сбить с пути, чтобы посеять неуверенность и страх. Это ведь не обычный туман.
— Жаль, — Глеб опять сник. — Если бы ты хоть мог сделать меня невидимым, но это только в сказках бывает.
— Этого я не могу. Вот и выходит: поспишь недельки две-три — авось что-нибудь изменится к лучшему. Бесы рассеются, а троглодиты потеряют бдительность. Да и у Стража есть другие дела.
— Он же, вроде бы, спал до того, как мы его разбудили?
— Он не спит никогда. А если не занят каким-нибудь злодейством, то замирает, говорят, с закрытыми глазами и слушает жизнь на сотни вёрст кругом, и обдумывает свои чёрные замыслы. Если ничто не отвлекает его, значит всё спокойно в его владениях. Ну, так как? Что ты решил?
— Не нравится мне эта затея, — рассуждал Глеб. — Мама и папа ведь с ума сойдут. Три недели! Может, что-нибудь другое придумать? У меня есть компьютерная игра, там надо покрошить всех монстров. Короче, у меня пистолет, автомат и гранатомёт, но их слишком много. Патроны кончаются, а к выходу из туннеля не пробиться. Так я что делаю — выставляю «мираж». Компьютер глупый, он ведь управляет всеми монстрами, они и набрасываются на моё изображение, как будто это я сам. Отвлекаются, и всё — путь свободен. Я выхожу в следующий уровень, а там запас патронов, гранат и дополнительная жизнь. Может, и тут нам отвлечь как-нибудь этих троглодитов? Хотя, тоже, наверное, не подходит.
— Ну почему же? — задумался Старобор. — Надо только изловить одного троглодита. Это, пожалуй, неплохая мысль!
— И чего же мы с ним будем делать? — не понял Глеб.
— Да ничего. Он побежит в одну сторону, а вы, немного погодя, в другую.
— Побежит?
— Побежит, побежит, не сомневайся. У меня побежит! — повеселел хозяин. — Никифор! За работу.
— Уж не собирается ли многоуважаемый Старобор предпринять рискованную попытку по плану доброго, но не слишком умного мальчика, имея собственный надёжный план спасения посредством усыпления?
— Я не буду говорить о недостатках моего собственного плана, как ты выражаешься, но они меня беспокоят, — ответил коту Старобор.
Тот некоторое время размышлял над его словами, а потом почесал шею и как-то неуверенно спросил:
— Что я должен делать?
— Нам надо подыскать какого-нибудь быстроногого троглодита. Важно, чтоб он был один и где-нибудь поблизости. Мы заманим его. А что тебе делать? Да ничего, сопровождай меня — вот и все дела твои.
— У главной двери их слишком много, этих треклятых троглодитов, чтоб им отравиться.
— Уж дверей-то в этом доме предостаточно. Я, кажется, надумал, где их поменьше, я имею в виду троглодитов. Пойдём в дальний угол моих владений.
— А меня возьмёте? — вклинился Глеб.
— Можно и взять, а может, ты даже окажешься полезным. Во всяком случае, поймёшь кое-что, может быть. Но помни, мальчик, тебе следует всегда держаться позади меня. Будь осторожен! — наставлял Старобор. — Ну, пошли!
Они вышли из уютной комнатки: Старобор, за ним Глеб, и замыкал шествие Никифор. В пределах квартиры, оказывается, можно было двигаться без опаски — хозяин даже не смотрел по сторонам. Как потом узнал Глеб, Старобор держал под контролем весь дом, кроме подвала второго подъезда, захваченного Стражем ещё накануне. Когда путь им преградила сплошная стена, старичок приосанился, коснулся её правой рукой и произнёс короткое заклинание: «Пропусти!». Мальчик шагнул вслед за ним и оказался в соседней квартире. Так они миновали несколько больших и маленьких комнат, проникли в последний, четвёртый, подъезд и спустились на первый этаж прямо сквозь потолок. Чем дальше они продвигались, тем страшнее и мрачнее становилось вокруг, тем осторожнее шёл Старобор, вслушиваясь в темноту. Наконец они остановились перед дверью, которая вела из последней квартиры в подъезд.
— Они там! — прошипел Никифор, прижимаясь к ногам мальчика.
Глеб взял его на руки и погладил: кошачья шерсть стояла дыбом, а обрубок хвоста беспокойно колотил мальчика по груди. Сам Глеб находился на грани паники, он уже давно пожалел, что вызвался участвовать в этой экспедиции. Холодной, влажной от страха и дрожащей рукой он бессознательно гладил кота, не замечая, что клочья шерсти прилипают к ладони и застревают между пальцами (котик исправно линял каждый месяц, а сегодня — особенно обильно).
— Их двое, — сказал Старобор обычным голосом, нисколько не заботясь о тишине. — Ходят по лестнице и суются во все двери, но двери заперты. Заперта и дверь из подъезда на улицу, так что они в ловушке. Меня давно беспокоили эти негодяи, а сейчас вот думаю: хорошо, что я запоздал тогда с защитным заклинанием и они успели ворваться в подъезд. Подождём, пока они не разделятся.
Глеб опустился на корточки у стены. Если бы это была компьютерная игра или фильм, то ему было бы интереснее, а тут —  страх и неизвестность. Он подумал о том, что ждёт его за этими надёжными стенами, когда ему придётся как-то пробираться в какую-то Тухлую балку, и закрыл глаза. Кот принялся лизать его руку, солёную от пота, Глеб подставил ладонь под горячий язык — кто кого успокаивает?
Так прошло сколько-то времени. Глеб ничего не слышал снаружи, и это его угнетало, тем более что он точно знал: там враги. Вдруг Никифор встрепенулся и спрыгнул на пол. Старобор обернулся и долгим взглядом посмотрел на мальчика, пока тот в свою очередь не поднял голову; глаза хозяина — единственное, что он видел в сумраке достаточно отчётливо.
— Пора, — сказал Старобор. — Ты не боишься?
— Нет! С какой стати? — мальчик поднялся на ноги. Он даже покраснел от стыда, потому что понял: как ни отвечай, а хозяин знает истину — он боится как никогда в жизни.
Старик вроде бы улыбнулся и возложил руку на голову мальчика:
— Всё будет хорошо, сынок.

Придёт он, на миг осветив безнадёжно погибшее дело,
И мир воцарится на долгие годы, а тьма затаится.

Так впервые Глеб Калинин услышал слова древнего пророчества, и они вселили в его душу надежду, хотя он ничего толком не понял и не знал ещё, как бывают обманчивы и двусмысленны старинные предсказания.
Старобор взял его за руку и отвёл в какой-то дальний угол.
— Стой здесь и ни за что не сходи с этого места, когда увидишь троглодита. Не бойся, он не сделает и трёх шагов. Нам надо его заманить сюда, пока второй бродит наверху.
— Я не уйду с этого места! — заверил Глеб.
Старобор отошёл и словно растворился в темноте. Никифор прижался к ноге мальчика. Глеб смотрел в сторону двери, он боялся дышать, чтобы не выдать себя врагам, боялся моргать, чтобы не пропустить опасность и боялся оторваться от стены, чтобы не упасть на пол от страха.
Сначала ничего не происходило. Потом Глебу показалось, что дверь медленно открывается — он вроде бы увидел, как темноту прорезала ещё более чёрная щель. Он понял, что кто-то осторожно входит снаружи в маленькую прихожую, и почувствовал, как его волосы встают дыбом и всё тело с ног до головы пронизывает ледяная судорога. Затем дверь резко распахнулась, и какое-то существо стремительно бросилось вперёд, прямо на мальчика. Глеба бросило в жар, его прошиб пот, он хотел закричать, но не мог, как не смог и оторвать ноги от пола, чтобы пуститься наутёк.
„Всё! Конец!“ — пронеслось в его голове.
Но прозвучало грозное заклинание:

— Сонное облако, упади!
Силу тьмы усмири!

Уже после первых двух слов троглодита окутало белое облако, в нём он сразу замер, а потом мягко упал посреди прихожей, раскинув руки и уткнувшись лицом в пол. Дверь затворилась. Вслед за котом Глеб немного приблизился к лежащей фигуре. Внутри облака в бледном свете вырисовывался могучий силуэт, и Глебу опять стало не по себе, когда он разглядел мускулистые руки с четырьмя растопыренными пальцами; длинные острые когти впились в пол. Ноги троглодита в грубых кожаных башмаках казались обычными, как у людей. Лица не было видно, мальчик обратил внимание на спутанные тёмные волосы, которые покрывали затылок, они выглядели просто отвратительно (вряд ли их когда-нибудь мыли). Такими же волосами, только менее густыми, была покрыта шея и руки. Троглодит был одет в грязные лохмотья: кожаная рубаха, штаны, широкий ремень с ножом и деревянной баклагой. Все эти подробности Глеб припомнил потом, а в тот момент, подавленный ужасом, просто смотрел на поверженного врага, и в голове его роились беспорядочные и унылые мысли: „Куда я попал! Это же монстры настоящие! Разве отсюда выберешься! Неужели я никогда не вернусь домой?“
Тем временем подошёл Старобор. Он попросил мальчика помочь ему перевернуть тело на спину, но Глеб так отпрянул в ужасе и отвращении, что старик не стал настаивать.
— Мне надо видеть его глаза, — объяснил он. — Пожалуй, достаточно будет просто повернуть голову набок.
Так он и сделал. Глеб зажмурился (он боялся, что троглодит проснётся, если его потревожить), а когда решился посмотреть, то увидел два широко раскрытых, на выкате, глаза, сплющенный нос и большой рот; губы были плотно сжаты, но в углах рта выглядывали клыки. Мальчик попятился.
— Не бойся! — сказал Старобор. — Он спит. Я сейчас внушу ему кое-что, а вы не мешайте, молчите и не двигайтесь.
Хозяин долго смотрел в глаза чудовища, как бы проникая в его мозг, а потом простёр над его головой руки и медленно произнёс:

— Я войду в твою тёмную душу
И возьму твоё тело.
Лишь тогда заклинанье разрушу,
Когда сделаешь дело.
Заклинаю тебя Древней Властью —
Силой Первого Слова.
Покорись мне подавленной мыслью,
Стань моим и спи снова!

Старобор, не отрываясь, смотрел в глаза троглодита, произнося заклинание, а тот затряс головой и тихо зарычал сквозь зубы, но вскоре затих. Тогда хозяин отодвинулся от него и разбудил, сняв Сонное Облако. Троглодит, шатаясь, поднялся на ноги.
— Скройся с глаз и жди моих повелений!
Получив такой приказ, троглодит поплёлся в соседнюю комнату. Когда он проходил мимо Глеба, мальчик вжался в стену и закрыл руками глаза, а потом пожалел, что сразу не зажал нос, — он впервые почувствовал, как отвратительно пахнут троглодиты.
— Так, — подытожил Старобор, — одно дело справили. Теперь заполучить бы второго, и можно бежать.
— Два экземпляра в два раза лучше, чем один экземпляр! — откликнулся Никифор.
Со вторым троглодитом управились так же легко, как с первым, после чего все проделали обратный путь в комнату с очагом. Троглодиты встали у двери, они вели себя смирно, и теперь их можно было разглядеть во всех подробностях. Хозяин сел в своё кресло, Глеб — на скамейку, а кот — на колени к мальчику.
— Отдохнём. Однако времени у нас не много. Осталось приготовить последнее, и ты скоро простишься с нами, добрый мальчик, — сказал Старобор.
— Я не пойму, как они нам помогут? Как они смогут отвлечь, ведь их же сразу узнают и поймут, что это не я, — высказал свои сомнения Глеб.
— Страж очень хорошо знает Домовую магию, — ответил Старобор. — Он знает, что я не выпущу тебя без Серого облака, которое защищает от бесов и от многих других напастей. Он будет видеть Серое облако, и лишь когда приблизится к нему, поймёт, кто в нём скрывается.
— Здорово! — повеселел Глеб. — А что ещё ты хочешь приготовить?
Старик тяжело вздохнул:
— Я дам тебе талисман. Он надёжнее любых заклинаний. Подожди-ка меня здесь, я скоро приду. Только не подходи ко троглодитам и не заговаривай с ними.
Хозяин ушёл. В тишине изредка потрескивали угли в очаге (это Пал перебирал своё хозяйство), да чуть слышно ворочался зяблик, шелестя перьями. Глеб посмотрел на тёмные окна — похоже, снаружи ещё темнее, чем внутри, хотя солнце должно быть высоко. Неужели он решится покинуть эти стены?
Время шло, а хозяин всё не возвращался. Наконец, дверь открылась, и он вошёл. Но что это с ним случилось? Он разом постарел, хотя вроде бы уж и некуда, и даже как-то уменьшился! С трудом, держась за своё верное кресло, добрался он до очага и сел, протянув дряблые руки к едва теплящимся углям. Руки дрожали. Волос у него стало меньше, это точно, борода поредела. Глеб молча ждал, что он скажет. А Старобор долго сидел с закрытыми глазами и тяжело дышал.
— Плохо, плохо Старобору. Плохо, плохо Палу. Смерть уносит Старобора. Жить осталось мало, — донёсся унылый голос из очага.
— Тебе плохо, дедушка? Как помочь тебе? Может, лекарства какие-нибудь? — спросил Глеб, и сердце его сжалось.
— Нет, нет. Я отдохну немного, а потом провожу тебя.
— Если б я знал, что тебе будет так плохо! Лучше б ты меня усыпил!
— Нет, так лучше. Ты выберешься отсюда, и тебе помогут друзья. Я хочу дать тебе талисман. Вот он.
Глеб принял кругляшок величиной с крупную монету на грубой серой нитке. Он был сделан то ли из очень прочного дерева, то ли из камня. Скорее всего, всё-таки, из камня. С одной стороны он был гладкий, а с другой был начертан квадрат. Просто квадрат, и всё.
— Береги его. А когда будешь уходить из нашего мира, верни его мне через надёжного друга, — попросил Старобор.
— Зачем ты его отдаёшь, если он тебе самому нужен? — удивился Глеб.
— Тебе он нужнее. Надень его на шею. Он защитит от злых духов, ободрит и укажет истинный путь. И да сбудутся древние пророчества!
— Путь в Тухлую балку?
— Нет, другой. А сейчас давай-ка посидим на дорожку и помолчим.
Они посидели с четверть часа, Старобор отдохнул и мог теперь руководить побегом. Впрочем, сам он оставался, а с Глебом отправлялись Никифор и зяблик. На первом этапе главная роль отводилась троглодитам, им было приказано выбраться из дома в разных местах и бежать в разные стороны что есть силы. Глеба с попутчиками препроводили в дальнюю угловую квартиру. Мальчик остановился перед окном на первом этаже, в которое ему предстояло выпрыгнуть, как только начнётся охота троглодитов на троглодитов. Зяблик молча сидел у него на плече, а котик отирался у ног.
— Ты готов, сынок? — спросил Старобор.
— Ой, даже и не знаю. Вроде бы, да.
— Ничего не бойся. Беги вслед за котом. Смотри под ноги. Главное, побыстрее выбраться из тумана, а там будет посветлее.
— Понятно. Ну, я пошёл?
— Подожди. Никифор скажет тебе, когда самое время. Он чует троглодитов. А я пойду к себе. Прощай.
Прежде чем уйти, Старобор заглянул в глаза мальчика, и Глеб навсегда запомнил этот прощальный взгляд.
Некоторое время спустя снаружи началось что-то страшное. Нечеловеческие крики и вой донеслись откуда-то издалека, их подхватили троглодиты, окружавшие дом со всех сторон. Они тут же бросились туда, где началась охота на беглеца.
— Бежим!! — завопил кот.
— Скор-р-рее! — заверещал зяблик под самым ухом мальчика.
Глеб прыгнул в окно, прорвав какую-то невидимую плёнку, и оказался снаружи, в холодном сыром мраке. Сразу что-то ткнулось ему в грудь, талисман отяжелел и затрепетал, а кто-то совсем рядом издал жуткий вой и захрипел. „Бесы?“ — мелькнула догадка в голове мальчика. Он побежал прямо вперёд, выставив перед собой руки, наткнулся на дерево, потом влез одной ногой в рытвину и чуть не упал. Дальше споткнулся о камень или пенёк и наконец выбрался на ровную широкую дорогу, которую можно было уже различить. Глеб подумал, что это его родная улица, по которой он столько раз ездил на велосипеде, хотя все дороги, покрытые асфальтом, здесь выглядели одинаково, так же как и дома — одни дырявые холмы казались повыше, другие пониже, и всё.
Он прибавил ходу, ориентируясь на поднятый кверху обрубок кошачьего хвоста, который всё время маячил в полуметре от него. Котик мог бы бежать быстрее, но он постоянно оглядывался: не отстаёт ли мальчик. Вскоре стало совсем светло. Зяблик слетел с плеча, его тельце металось теперь перед глазами, указывая дорогу. Вокруг не было ни души. Вслед за зябликом беглецы свернули с большой дороги и побежали по неровной земле между холмами. Глеб догадался, что они направляются к маленькому заброшенному парку на набережной реки, которая протекала через город. Очевидно, это место и называлось Тухлой балкой. Других мест поблизости, для которых могло бы подойти такое дикое название, он не знал. В Тухлой балке (если это действительно та самая балка) Глеб побывал лишь однажды в своей жизни, и там ему не понравилось.
Было жарко. Глеб старался бежать до тех пор, пока ноги не начали заплетаться. Он уже еле дышал и готов был растянуться прямо на бурой траве, когда они попали во двор какого-то дома, и Никифор соизволил сделать передышку. Мальчик рухнул вроде бы на скамейку и отёр пот со лба. Ноги под толстыми джинсами были мокрыми от пота. Он закатал штаны до колен и снял джинсовую куртку, чтобы положить её в сумку. Лёгкий ветерок приятно холодил, футболка на спине быстро высохла. Жаль, что совсем не было воды, да и от пищи сейчас никто бы не отказался.
Остановка была короткой. Следовало торопиться. Вряд ли стоило надеяться на то, что Страж до сих пор не разобрался, что к чему. Может, за ними уже выслана погоня?
— Как ты думаешь?.. — обратился было Глеб к Никифору, но тот словно взбесился, зашипел и даже куснул мальчика в ногу; зяблик тоже в долгу не остался — наподдал крыльями по щекам.
„Понятно, разговаривать нельзя“, — догадался Глеб.
А котик припустил быстрее, чем раньше. Мальчик, ещё не отдохнув как следует, подхватил свою сумку и бросился за провожатыми.
Так они бежали ещё с полчаса, петляя между холмами, пока не выбрались к пустырям неподалёку от реки. За пустырями начинался заброшенный парк, в глубине которого прятались два мелких оврага, заполненные кустарником и стоячей водой. Летом эта вода обычно почти полностью высыхала, осенью от дождей накапливалась в болотце и замерзала до весны, а весной избыток воды стекал в реку. В одном из оврагов находился маленький родничок, но его вода попахивала серой, поэтому из него мало кто пил.
У этого родника и намечалось рандеву. Зяблик уселся на нижнюю ветку старой липы, склонившуюся над родником, и принялся чистить пёрышки. Никифор понюхал воду и отвернулся. Глеб зачерпнул пригоршню и сделал несколько глотков — вода действительно неприятная на вкус. Ладно, пить нельзя, так хоть присесть на прохладный камень. Он вытянул ноги в зелёную жёсткую траву, перевёл дух, а потом присмотрелся: да, действительно, трава здесь зелёная, а не бурая, как среди домов в городе.
В траве копошились насекомые, рядом прошмыгнула ящерица. Там, куда она юркнула, через некоторое время закачались кусты. Глеб посмотрел туда и вскочил. На него пристально глядел огромный волк. Серая с проседью шерсть топорщилась клочьями, кое-где в ней застрял репейник и сухая трава. Глаза зверя были спокойными и умными. Он медленно приблизился и лизнул мальчика в руку. Немного погодя кусты вновь закачались, раздвинулись, и на полянку шагнул некто в ветхой зелёной одежде под зелёным плащом. Его лицо заросло волосами, как у Старобора, только не седыми, а какими-то серо-зелёными, а сам он был очень высок — настоящий гигант. Глеб понял, что перед ним Григорий, он уж давно ничему не удивлялся, а теперь только обрадовался встрече с незнакомцем.
Григорий угрюмо осмотрел мальчика, заметил талисман и удовлетворённо кивнул:
— Пришёл, наконец-то. Я Григорий, хозяин здешних лесов. А ты кто будешь?
— Я Глеб Калинин. Здравствуйте. Дядя Старобор говорил, что вы поможете мне вернуться домой. Я, кажется, нечаянно подвёл его. У него там теперь страшные дела происходят. Может быть, вы и ему смогли бы помочь? А я бы подождал.
Григорий покачал головой:
— Нет, ему не поможешь.
Потом опять посмотрел на талисман и добавил:
— Я не уверен, что он и сам себе сможет помочь, после того как сделал такую глупость. Нашёл кого спасать. Но раз уж он так решил, я помогу тебе. Зяблик, полетай-ка, нет ли погони?
Зяблик тотчас взмыл в воздух и скрылся за деревьями.
— Они, само собой, пойдут по следам, да тут ваши следы и кончатся, начнутся мои.
Сказав так, Григорий отвернулся, а Глеб сидел и размазывал слёзы, сжимая в кулаке талисман, вспоминая доброту Старобора и его прощальный взгляд.
Мальчику, который оказался заброшен в чужой мир и не успел ещё привыкнуть к новым обстоятельствам, отдых был не в радость. Он был не только подавлен видимо неизбежной печальной участью доброго старца, но и с ужасом думал о предстоящих ему самому испытаниях. Он чудом выбрался из опасного района, и теперь должен вверить свою судьбу чужому человеку. Старобору он теперь доверился бы полностью, но кто такой этот Григорий? Хозяин леса, дикарь какой-то. Единственное близкое существо — Никифор, да и тот себе на уме. Вот он развалился в тени, откинув хвост. Что ему до троглодитов и бесов? Он свободен и может уйти куда угодно. Он нигде не пропадёт. Потом Глеб мысленно перенёсся к родителям: письмо должно их успокоить, но ненадолго. А хороша ли вообще была затея с письмом?
Тем временем Григорий готовился к долгому пути. Он притащил тележку, которая оказалась довольно вместительной. Сделанная грубо, но прочно, она имела два колеса и оглобли, чтобы запрячь кого-нибудь четвероногого. Леший переложил часть припасов из тележки в заплечный мешок. Когда Глеб понял, что освободившееся место предназначено для него, он обрадовался, поскольку недавно убедился: ходок из него никудышный.
Григорий запряг Серого Вихря в тележку и приказал мальчику залезть в неё. Глеб едва разместился между двумя бочонками с лесной водой. Никифор запрыгнул ему не колени.
— Что-то зяблик замешкался, — пробурчал Григорий себе под нос. — Как бы не пропала птичка. Так, следы. Я вам покажу следы, нечисть поганая!

След, тропинкой ложной
Замани врагов
В топи у подножья
Вековых дубов.
В страшную трясину,
Где болотный дух
Похоронит в тине
Тех, кто слеп и глух.

С этим заклинанием Григорий потопал вокруг того места, где только что сидел Глеб, подошёл к волку и сказал:
— Ну что же, брат, пора в путь. Зяблик нас догонит.
— Догонит, — ответил Серый Вихрь.
Тележка тронулась. По берегу реки компания пробиралась часа три, кругом виднелись дырявые холмы — река протекала через город, — они то отдалялись, скрываясь за деревьями, то подступали совсем близко, зловеще нависая над молчаливыми путниками. Потом взобрались на косогор, миновали чахлый лесок и выбрались на хорошую дорогу, которой обычно пользовался Григорий, когда доставлял припасы Старобору. Над дорогой взад-вперёд летал зяблик. Он сел на руку хозяину и затараторил:
— Старрр… Старрбор! Старробор! Скверрно! Скверрно! Гррришшенька!
Серый Вихрь зарычал. Григорий зло посмотрел на Глеба и в сердцах бросил:
— Эх! Будь моя воля, не сидел бы ты в моей тележке. Погубил ты Старобора.
Глеб и сам ругал себя за то, что связался с девчонкой, разбудил Стража, а особенно за то, что взял у старика талисман, без которого ему, видно, совсем плохо.
— Дядя Григорий! Я виноват. Дедушка говорил про какие-то предсказания, когда давал мне талисман, говорил, что он покажет верный путь, я и взял. Что же теперь делать? Может, как-нибудь вернуть его? Может, я проберусь, или вы? Я не хочу, чтобы,.. — Глеб соскочил с тележки и, встретив взгляд Григория, закрыл глаза рукой, представив, в какой опасности оставил старика.
— Предсказания, говоришь? Не слышал я ничего такого. А ты, видать, добрый мальчик, если говоришь искренне. Видать, Старобор не зря решил спасти тебя. Ладно, в дорогу! Да поможет нам лёгкий лесной ветер!
Волк рванулся вперёд, тележка на деревянных колёсах задребезжала по дороге, набирая скорость. Григорий бежал рядом, держась за оглоблю. Зяблик летал кругами, поднимаясь всё выше, высматривая погоню. Солнце касалось горизонта — было уже часов шесть вечера.