Хорошее всем только желать

                Я теряю тебя в этой мутной толпе,
                Я теряю тебя по крупицам, по клеткам
                С каждым мигом, пронёсшимся на высоте,
                Теплота уступает паутинам и сеткам
                (Левин; Сурганова и Оркестр- "Я теряю тебя")
 


     Для того чтобы почувствовать себя художником, не обязательно быть им. Достаточно взять в руки кисть и провести ей по мольберту, если при этом в вашем сердце есть Птица, значит, вы - художник…

     Я родился в небольшом городке, в фермерских угодьях графства Йорк. Моя семья была небольшая, тихая и одна из самых приличных, что были тогда в Англии. По крайне мере тогдашний граф Йорк однажды даже навестил наш городок. Увидев мою сестру, он сказал, что не видел более красивой молодой девушки и предложил ей стать служанкой при его малолетнем сыне, нашем будущем графе. Сестра моя согласилась, и с тех пор я не видел её. Говорят, что граф закрыл её в темнице и заставлял делать какую-то чёрную работу, и совсем даже не служанки, но я в это долго не верил. А когда узнал, что это правда, я был уже совсем другим человеком. И, несмотря на любовь к сестре, я не стал сочувствовать её судьбе.
     Сам я никогда не стремился быть фермером. Хотя я любил зелёные нескончаемые луга и спокойную размеренную жизнь, но работать в поле я подолгу не мог, так как у меня была астма. Да, неудача для фермера, но она открыла во мне другой талант. Как-то я сидел на террасе нашего дома, был уже сумеречный час и на горизонте я увидел Энн, дочь мельника. Она вела под уздцы своего осла и шла она медленно, под тяжестью ли своих забот или из-за мешков, которые тащила она из мельницы в город.
     Я впервые в жизни взял тогда карандаш. Точнее нет, я брал его много раз в свои руки, но впервые вместо цифр или букв я решил порисовать. Не знаю, что овладело мной, но я рисовал и рисовал, пока не стало совсем темно, и мать не позвала меня в дом. В тот день я понял, что для меня жизнь и наконец, решился измениться. Не ради себя, а ради той жизни, которая меня выбрала.
     Мне было всего 15 лет, но я считался уже настоящий мужчиной и на мой уход из дома родители прореагировали неоднозначно. Мать была против этого, она орала до хрипоты, ломала стулья и полки в доме, расцарапала отцовское лицо и даже укусила моего младшего брата. Она вела себя как безумная, и отец вынужден был отдать её врачам графа Йорка. В то время графством управлял малолетний сын предыдущего графа. Его отец умер от какой-то странной болезни, поразившей его, начиная с низа живота. Граф взял мою мать на поруки и сказал, что не возьмёт с нас ни цента, хотя мы вполне могли заплатить за неё.
     В отличии от матери отец отнёсся к моему заявлению очень спокойно. Правда он сказал, что стоит мне выйти за порог дома, и вернуться я уже не смогу, но для меня так было даже лучше. Если уходишь из родительского дома, то ты уходишь навсегда. Иначе ты не уходишь.
     Я ушёл из города без капли сожаления. В моей сумке лежало несколько моих рисунков, карандаш и мои сбережения. Я надеялся, что дойду до какого-нибудь города, и там буду рисовать на улицах, зарабатывать деньги, а когда стану достаточно богатым и знаменитым поеду в Лондон, чтобы поразить королевскую семью. Однако моим планам не суждено было сбыться.
    Подъезжая к портовому городку, который был чуть больше моего родного города, я и не думал, что здесь встречу вдохновенье, которое потом будет со мной в жизни, всегда и везде.
    В первый же день в городе я встретился с капитаном одного из кораблей - Джеффри Хэттингом. Он был славным малым, и с первого же взгляда понравился мне. В городе его называли капитан Джефф. Я спросил как-то, почему он уже почти 3 года сидит  в этом городе, и он ответил мне:" Я люблю дочь одного из самых почётных жителей города, совсем недавно он дал согласие на нашу свадьбу, а буквально за неделю до того, как ты появился здесь, мы поженились. Ну, а теперь она хочет детей, а мне и моей команде уже скоро предстоит уплывать отсюда"
    В тот вечер я впервые за месяц переночевал в доме, пусть и не в своём. Капитан Джефф сказал, что я буду жить в доме у семьи его жены. Я был обескуражен, но оказалось всё банальным. Женщина отказывалась жить одна в большом доме, а капитан не хотел даже и слышать о том, чтобы разрешить ей самой выбирать себе сожителей. Он подвёл меня к своей жене и сказал: "Вот, милая, этот мальчик будет теперь с тобой жить. Кроме него можешь выбирать себе в сожители любого, но знай, он будет здесь жить точно"
    Жена капитана не особо меня любила, но я был тут не причём. Я понимал, что хочет от  меня капитан, и понимал, почему его жена так меня невзлюбила. Но самое страшное ждало меня ещё впереди.
    Через месяц после того, как капитан уплыл, нам пришло известие о том, что его корабль разбился по пути назад, в наш город. Жена капитана, Елизавета, была к тому времени уже беременна, и единственное, почему она не покончила с собой, так это наличие в её теле ребёнка Джеффа. Я искренне сожалел о том, что познакомился с капитаном, потому что за короткое время успел полюбить его и несмотря ни на что не мог смириться с его смертью. После траура, который длился почти месяц, я собирался уехать из города, но Елизавета попросила меня остаться.
    Через 7 месяцев на свет появилась девочка, которую назвали Милли. Именно так назывался корабль капитана - "Ржавая Милли". Елизавета расцвела с рождением дочери. Как-то, подойдя ко мне, она спросила, может ли она вновь женится. Я несколько шокированный, сказал, что да, может, но только по любви. Елизавета была старше меня почти на десять лет, но считала меня связью с умершим мужем. Наверное, поэтому и спросила, я точно не знаю, увы.
    Буквально через год мы сыграли свадьбу. Точнее нет, сыграли свадьбу торговец зеленью Хью Томпсон и Елизавета. Через два года у них появилась дочь, которую они назвали Клементиной. К тому времени Елизавете было уже почти 30 лет, и поэтому рождение дочери она восприняла как своеобразное чудо.
    Я был уже довольно известным художником в городе, но мне этого было мало. Я хотел добиться славы в столице, и  поэтому уехал из города. Елизавета прощалась со мной с грустной улыбкой, и  попросила не забыть о семье. Милли, которая была чужда общению с людьми, даже не знала, когда я уехал. Новый муж Елизаветы и полуторагодовалая Клементина помахали мне из сада, и только. Я не был сильно расстроен этим обстоятельством, но всё-таки уезжать из уже родных мест было тяжело. Я сел в карету и уехал в Лондон.
    Прошло около десяти лет, и я вернулся. Городок как был, так и остался чуточку заброшенным, но вечно весенним, как будто море придавало не просто цвет, но красоту и молодость постройкам и даже людям. Когда я подошёл к дому Елизаветы я не узнал его. Он был облицован дорогой штукатуркой, двери были из тёмного дуба, а окна были сделаны из витражного стекла. Не теряя ни секунды, я сел на свой складной стыл и стал зарисовать дом. Мимо меня проходили люди, я их не знал, пробежали дети, я о них никогда не слышал, прошла пара моряков, ругающих королеву, они мне показались знакомыми, но не более. Через полчаса, когда зарисовка была закончена, я постучал в двери. Мне открыл чуть седоватый полный мужчина в строгом деловом костюме и в пенсне.
-Да, здраствуйте, чем могу помочь.
-Извините, а не здесь ли проживает Елизавета и Хью Томпсоны?
-Да, здесь, я и есть Хью Томпсон.
    На секунду мне показалось, что кто-то выключил свет. Передо мной стоял так сильно изменившейся зеленщик с рынка. Теперь он не выглядел жизнерадостным и влюблённым в город человеком. Более того, он не был похож на человека. Через минуты напряжённого молчания, Томпсон решил соблюсти правила приличия и отодвинулся в сторону.
_Пожалуйста, проходите сер. Моя жена находится в столовой, с Миллисией. Думаю, она сможет вас встретить через полчаса.
-Хью, то есть сер Томпсон, это же я - Стивен!
-Стивен?- узкие, заплывшие жиром глазки Хью блеснули, но ненадолго, - боюсь, я вас не помню, Стивен. Но может леди Томпсон вспомнит,…подождите немного.
    Я сел в библиотеке, куда меня отвёл Хью. Ожидание было томительным, но я точно знал, что при виде Елизаветы моё сердце успокоится. С того дня, как я уехал, прошло достаточно времени, поэтому я мог точно сказать, что связывало меня с этой женщиной. Несмотря на разницу в возрасте, я не мог не думать о ней. Все мои женские портреты - это она. Да, может не тот оттенок глаз, не тот цвет кожи или волос, но это была она.
    Чем ближе приближался час свидания после долгой разлуки, тем сильнее я ощущал, как боюсь её увидеть. Десять лет! Десять лет могли изменить и её, точно так же, как Хью. Я не смог бы пережить такие чудовищные изменения в облике жены капитана Джеффа. Его я вспоминал каждый раз, когда думала о Елизавете. Я обещал капитану, что буду заботиться о его жене, а вместо этого разрешил ей жить с Хью. Нет, я не имел против него никаких неприятных чувств, но ревность мучила и терзала моё сердце.
    Послышался её лёгкий шаг. Когда открылась дверь, я уже стоял рядом с книжным стеллажом и делал вид, что читаю книги.
-Стивен, как я рада вас видеть. Вы не забыли нас, как же это приятно!
    Обернувшись на абсолютно спокойный голос, в котором не слышалась такая же радость, как в словах, я увидел перед собой красивую, ухоженную женщину, которая подошла к четвёртому десятку с надменным и гордым выражением лица, затянутым в корсет телом и уже сухими и морщинистыми руками.
-Елизавета, как же я вас рад видеть!
    Перед ней стояла точно такая же высокая и худая девушка. На вид ей было лет 12, и я понял, что это и есть мили.
-Милли, как же я рад и тебя…
-Простите, но это не Милли. Это Миллиссия. Милли - это глупое старое детское имя, а моя дочь уже взрослая.
    Ожесточённое лицо любимой покоробило моё сердце ещё раз. Я почувствовал, что связь с домом не просто потеряна, её как будто и не было.
    Так и началась моя жизнь в этом доме. На третий день я познакомился со всеми порядками дома. С утра Миллиссия ходила в школу, затем она приходила домой и занималась своими питомцем, попугаем Пепо. Она пыталась заставить его произносить хоть какое-нибудь слово, но делала это настолько лениво и безучастно, что попугай даже и не смотрел в её сторону. У Хью с утра и до вечера были дела в магазине, в который превратилась его старая лавка. А Елизавета читала романы каких-то французских писателей, имён которых не знал никто, и писали стихи. Её стихи были томными и тяжёлыми, так писали древние греки. Но ей казалось, что в её стихах нет ничего необычного. И тут она была права. Необычного здесь не было, но устаревшее имелось, да ещё и в большом количестве.
    Вечером пятого дня я увидел Клементину. Она была в короткой порванной юбке и с растрёпанными волосами. Елизавета поймала её за руку и начала отчитывать передо мной. Я не знал, куда деть глаза от стыда за Елизавету, как услышал громкий смех. Сеялась Клементина.
    Она встала, уперев руки в бёдра, и громко произнесла:
-Мама, я буду капитаном корабля, и точка!
    Никогда я ещё не видел такой энергии в этом доме, после своего приезда, как в этот момент. Казалось, сам капитан Джефф вселился в эту девочку. Десятилетняя Томпсон была намного умнее сестры, она не умела читать, но знала по рассказам моряков, с которыми проводила всё своё время, больше, чем Миллиссия за всё время, что училась в школе. Конечно, об этикете и манерах говорить не приходилось, но в этом доме, где казалось, умерла вся жизнь, её вечно рваные платья и протёртые башмаки были самой жизнью.
    Она со мной познакомилась совершенно случайно. Увидев, что я улыбаюсь ей при каждой встрече, она зашла как-то в мою комнату. Я в тот момент работал над очередным портретом Елизаветы. Но почему-то, хотя не я знал почему, он у меня не выходил. Как только девочка зашла, в моё сердце прокрался червячок сомнения, может быть она и есть настоящая дочь капитана Джеффа, то есть может она - Милли?
-Привет-привет, художник. Мне сказали, что вы давно здесь бывали. Не знаю - не знаю, я вас не припомню. Но будьте вы прокляты, если не поедете со мной на корабле в Лондон! Вам же нужен Лондон?
-Да, но я туда пока не собираюсь. А что у тебя есть корабль, Клементина?
-Не, так не пойдёт. Во-первых, зовите меня Клеми, так же проще, а во-вторых, корабль не у меня, но у моих друзей есть. Они согласны взять меня только, если со мной поедет кто-нибудь взрослый. Вы согласны?
    Хитрый прищур её зеленоватых глаз и такая прямота, с которой она выложила свои идеи о побеге, поразили меня. Не знаю почему, хотя нет, знаю, я сказал "Да, но только через год"
    На самом деле я не хотел здесь оставаться, но я надеялся оживить Елизавету, может быть стать её истинным мужем, а может быть и узнать, люблю ли я эту женщину или нет. Но что гораздо важнее, я надеялся, что Клеми надоест эта игра в мечтающего сбежать ребёнка, и она успокоится.
    Месяц шёл за месяцем, и особенных изменений ни дом, ни его обитатели не претерпели. Я не мог ничего сделать с желанием Клеми уплыть и с томным невежеством Елизаветы. Окончательно убедившись, что рисовать Елизавету  я больше не могу, я попытался нарисовать Клеми.
-Пожалуйста, ну отпустите меня уже!
-Нет, Клеми, сиди и не двигайся. Я впервые рисую тебя, потом уже ты не будешь тут сидеть.
-Но это, же ещё долго, да?
-Нет, я думаю недолго.
-Стиви-Стиви, ну отпусти меня!
-Юная леди, не зовите меня так, а то я вас буду звать Клементиной Виржинией, как вас нарекли при рождении.
-Ты старик уже!- сказав это, девочка засмеялась и показала мне язык, а затем сорвалась с табурета и убежала к порту. Несмотря на то что портрет ещё не был закончен, мне удалось его завершить, но, конечно же, уже без девочки.
    В свой двенадцатый день рождения, Клеми подойдя ко мне, со всей серьёзностью спросила: "Сер, может быть уже можно?"
    Я стоял на террасе, рядом со мной стоял капитан Джефф в юбке и с этим я больше мирится, не мог.
    "Хорошо"
    Через неделю ночью я и Клеми плыли в трюме одного из торговых судов к Лондону. Девочка бегала по палубе, разговаривала с моряками, коком и капитаном, она смеялась с боцманом над нерадивыми пассажирами, которые не всегда выдерживали морскую качку. Я в это время рисовал море или морских животных. Пару раз мне удавалось зарисовать чаек и альбатросов, которые преследовали наш корабль. Но чаще я рисовал Клеми. То спящую, то сидящую на палубе, то смеющуюся от шуток боцмана, даже щурившуюся на солнце. Мне было так легко и приятно находиться рядом с этой девочкой, что однажды я даже подумал, почему бы мне не забрать её к себе. Она стала бы свободна от матери, а я бы получил вдохновение до конца жизни.
-О чём задумался?
-Клеми, ты как всегда внезапна. Я…я подумал, а почему бы тебе не стать моей женой?
-В смысле?- девочка смотрела на меня так искренне, что я не удержался.
-Шутка-шутка.
-А, ну ладно, глупая шутка.
    На какое-то время в нашей дружбе образовалась тёмная туча. Я не мог отогнать глупые мысли, а девочка не могла смириться с тем, что я сказал такую глупость. Каждое утро она убегала раньше, чем я успевал проснуться, и возвращалась назад, только, когда я засыпал. Теперь рисовать её я не мог, по крайне мере, я не мог делать этого явно.
Но по мере приближения Лондона, сердце Клеми начало оттаивать.
-ладно, что я на тебя дуюсь, это же шутка была!
-Да, Клеми, только шутка.
    Однако шуткой это не было, и это я понял в тот момент, когда мы причалили. Я спросил, где будет жить Клеми. И она сказал, что она заночует в трюме, а завтра корабль отправляется в Испанию. Я спросил, вверена ли она в том, что хочет так поступать, и она кивнула меня.
-Не бойтесь, Стивен, я вас обязательно навещу, когда-нибудь. Но только прошу, не говорите моей семье, где я.
-Разумеется, никаких разговоров.
    Мысль о том, что девочка может погибнуть в водах Испании или Англии преследовала меня, но я решил, что достаточно верить и доверять, и тогда всё обойдётся.
    Прошло почти 5 лет, и вот она вернулась. Загоревшая, немного огрубевшая от солнца и моря кожа, глаза, которые как будто бы состарились, хотя их блеск говорил об обратном. Это уже была не просто Клеми, а какая-то Клеми Пиратка. Я смеялся, думая о том, что такую девушку я хотел оставить в большом городе. Она бы не выжила здесь, в этом тесном и замкнутом пространстве.
-Стиви, а скажи, могу ли я у тебя остаться?
- А что, Клеми?
-Просто вот подумала, не хочешь ли ты стать моим мужем?
    В тот же миг, она сорвалась и исчезла почти на неделю. Вернувшись, от ней несло крепким алкоголем, грязью и нечистотами Лондона. Умывшись, и приведя себя в относительный порядок, она сказала:
-Прости, это была глупая шутка.
Пожалуй, в тот момент я смалодушничал. Надо было сказать, что эту шутку можно превратить в реальность, что я люблю её и не хочу, чтобы она опяь уезжала. Вместо этого я ответил:
-Конечно, Клеми, я помню. Хорошая шутка.
    Мы были одновременно самыми разными и самыми одинаковыми людьми друг для друга. Ни разу не видя её в длинных платьях или корсажах, я почему-то легко представлял её в тихом загородном домике, где она отдыхала телом и душой.
    Мне казалось, что от неё исходит какое-то странное сияние. Она светилась нежностью и любовью, которые наполняли её существо, и ничем иным. Мне не нужно было ничего, что могли бы дать самые искусные лондонские гетеры, мне не хотелось чопорной Елизаветы, но то, что стояло передо мной, не могло жить со мной. Я понимал это и поэтому отпустил её ещё раз, правда, она не вернулась. Я знал, что она жива и даже знал где она, но больше нас ничего не связывало. Хотя нет, связывало, но духовные связи невозможно разорвать, а ближе я подобраться к ней не мог.
    Мы были словно художник и его модель. Я мог представлять её в тысячах разных вариациях, заставлять её делать то, что мне надо было, но настоящей близости мы не могли достигнуть. А модель не могла представить себе, что художник будет её использовать как нечто иное, нежели модель.
    Позже я понял, что попрощавшись с ней, я попрощался со своей карьерой художника. Я забросил свою жизнь, хотя мог и должен был жить. Я потерял себя и свою Клеми, Клементину, своего пирата в юбке, капитана Джеффа обожавшего повторять всё по нескольку раз, но каждый раз иначе. Я не мо отвыкнуть от того, что её нет, и не будет в моей душе. Но и выжечь её я тоже не смогу.
    С затаённой болью я решил нарисовать последнюю картину. Я решил, что в  ней я смогу выразить всю свою любовь к ней, к жизни, даже бывшую любовь к Елизавете, дружбу к капитану Джеффу и неприязнь к родительскому дому. Но получилось нечто иное, я смогу нарисовать лишь птицу. Обычную птицу. Но с этой птицей…нет Птицей, я не просто окончательно увидел для себя мир. Я вычеркнул всё, что было, приготовившись ожидать нового витка моей жизни в этом странном, изогнутом чувствами мире.