Он был в Смоленске щит, в Париже-меч России

Вступление.

Написать о своем любимом историческом герое? Ха! Занятие архитрудное! Написать можно, только вот приходится решать одну серьезную задачу, о которой еще с древних времен говорят: «Само трудное, это проблема выбора!» Сколько их любимых героев сразу приходят на ум? Десятки, сотни? Потому что в истории, таких героев превеликое множество. В моем сердце, рядом уживаются и неистовый Спартак и Александр Пересвет, Робин Гуд и Александр Невский, великие ученые Авиценна и Джордано Бруно…. Всех невозможно перечислить. И все они любимы. Так как же быть? Прибегнуть к жребию? Впрочем…Есть герой, о котором вспоминается редко, но тем не менее, он один из самых интересных и любимых. И начну я рассказ о нем вот этими словами, что начертаны на его могиле в поместье Болтышко Чигиринского уезда Киевской губернии:

«ОН БЫЛ В СМОЛЕНСКЕ ЩИТ, В ПАРИЖЕ - МЕЧ РОССИИ»

                1

Есть в жизни личности, которым сама судьба уготовила знаменательное место, высоко почетное в истории поколений и целых народов. И чудится, что особая цепь счастливых, и торжественных, и страшных обстоятельств сопутствовала их появлению на свет, формированию и развитию.

Пушкин писал в одном из своих писем: « Я в нем любил человека с ясным умом, с простой прекрасной душой, снисходительного, но попечительного друга, всегда милого, ласкового хозяина. Свидетель Екатеринина века, памятник 1812 года, человек без предрассудков, с сильным характером и чувствительный, он невольно привязывал к себе всякого, кто только достоин понимать и оценить его высокие качества».

Бывают в жизни такие стечения обстоятельств, редко замечаемые очевидцами либо просто современниками, но которые и по прошествии лет кажутся поразительными или отмеченным самой судьбой. При ближайшем рассмотрении они оказываются плодами великого усилия необыкновенной личности, которая совершая героические действия, сама при жизни оставалась как бы в тени.

Жизнь генерала от кавалерии Николая Николаевича Раевского с первых и до последних его шагов служит примером боевой доблести и не менее достойна величия, чем слава его боевых современников – Багратиона, Ермолова, Милорадовича,….

 

Стояла теплая лунная ночь с 15 на 16 августа 1812 года. Наступал день рождения императора французов  Наполеона Бонапарта. Великому полководцу исполнялось сорок три года. Верные сподвижники готовили ему величественный подарок – древний русский город Смоленск, который всегда считался ключом к Москве, а взятый, именно сегодня, отрезал бы русские армии от столицы и обрек их на уничтожение.

Обложили город  сто восемьдесят пять тысяч солдат гвардии Мортье, кавалерии Мюрата, пехотных корпусов Даву и Нея, маршалов давно и далеко прославленных на полях сражений от Египта до Северной Италии и Восточной Пруссии. Против этой армады занимал позиции пятнадцатитысячный корпус генерала Раевского. Далеко по равнине рассыпались бивуачные огни французских дивизий, и казалось, что нет им конца.

После военного совета Раевский выехал за город, сам отводил места для своих частей. Генерал медленно ехал в полутьме лунной ночи за стенами города, который в течение веков видел не одно вражеское нашествие. Шумный и богатый Смоленск замер в тревожном ожидании перед морем огней бесчисленной армии завоевателя, с которым Раевскому уже приходилось сталкиваться.

Пять лет назад, 28 мая 1807 года, Раевский получил пулевое ранение от французов в Восточной Пруссии, под Гейльсбергом. Командуя арьергардом Багратиона, который был в эти дни при гвардии, Раевский отступал, прикрывая отход всей русской армии от Фридлянда до Тильзита.

Вот как писал об этом походе впоследствии генерал М.Ф. Орлов: «В течение семи дней сражаясь без отдыху, без продовольствия, без поддержки, сам раненый в ногу и не обращавший внимания на свою рану, он мужеством своим, твердостью и решительностью удивил и русскую  и неприятельскую армию. Во Фридляндии он первым вошел в бой и последним из него вышел. В сие гибельное сражение он несколько раз вел сам на штыки вверенные ему войска и не прежде отступил, как только, когда не оставалось уже ни малейшей надежды на успех»

А последняя встреча три недели назад? Тогда армия Багратиона, настигнутая войсками Даву, готовилась переправиться через Днепр в районе Могилева. Но Даву опередил, и город был захвачен неприятелем. В течение десяти часов корпус Раевского сражался с пятью дивизиями Даву. Перед тем Багратион, введенный в заблуждение, прислал Раевскому приказ: «Я извещен, что перед вами не более шести тысяч неприятеля, атакуйте его с Богом и старайтесь по пятам неприятеля ворваться в Могилев».

Сражение развернулось под деревней Дашковкой, а главный штурм Раевский предпринял на Салтановской плотине.

Тот же  М.Ф. Орлов писал об этом сражении: «Николай Николаевич взял с собой в армию своих малолетних детей, из которых старшему Александру, едва минуло шестнадцать лет, а меньшему, Николаю, недоставало несколько дней до одиннадцатилетнего возраста. В день под Дашковкой они были при отце. В момент решительной атаки Раевский взял их с собой во главе колонны Смоленского полка, причем младшего, Николая, он вел за руку, а Александр, схватив знамя лежащее подле убитого в одной из предыдущих атак нашего прапорщика, понес его перед войсками».

Генерал-лейтенант Денис Давыдов так вспоминал об этом бое: «После сего дела, я своими глазами видел всю грудь и правую ногу Раевского (уже раненую в 1807 году под Гейльсбергом) почерневшую от картечных контузий. Он о том не говорил никому, и знала об этом одна  малая часть из тех, кои пользовались его благосклонностью»

Озадаченный смелостью русских, их дерзкими атаками, Даву ввел в бой все свои силы, но решительные действия отложил до следующего дня. Между тем Раевский ловко вывел корпус из боя, а Вторая русская армия спешно переправилась у Нового Быхова южнее Могилева и ушла от разгрома. Багратион писал тогда начальнику штаба Первой армии Ермолову: « Насилу выпутались из аду. Дураки меня выпустили»

Наполеон был взбешен этой неудачей Даву, а две преследуемые русские армии соединились у Смоленска.

                2.

Ночь дышала тишиной и спокойствием. Далеко слышался веселый треск кузнечиков,,. Окрики офицеров раздавались приглушенно, однако слышались далеко. Луна светила густо, и матовые склоны холмов, длинные стены и высокие башни городской крепости казались вылитыми из темного серебра.

Раевский хорошо понимал весь смысл и значение сражения, которое завтра должен дать его пятнадцатитысячный корпус армии великого полководца и удержать город до прихода главных сил. Суть дела заключалась в том, что, объединившись, Барклай и Багратион на военном совете решили :  6 августа начать наступательные действия и прорвать центр армии Наполеона в районе Витебска. Туда и направлялись они с главными силами. Тем временем Наполеон быстро переправился через Днепр и двинулся на Смоленск. Это был гениальный маневр, и над русской армией нависла угроза разгрома с тыла. Таким образом Наполеон рассчитывал уничтожить русские армии, отрезав их от Москвы. Если серьезно осмыслить, это был самый страшный для русской армии момент за всю войну 1812 года.

Корпус Раевского занял позиции на Красненской дороге. Но сейчас пехота была отведена в город на западную и южную его окраины. Главную цитадель крепости, Королевский бастион, Раевский отдал генералу Паскевичу, человеку безумной храбрости и редкостной отваги.

Раевский еще раз окинул взглядом город, повернувшись в седле: его плечистая и крепкая фигура тоже казалась вылитой из темного серебра. Нет, он не сомневался в себе. Генерал всю жизнь твердо верил в свою волю и неиссякаемую силу духа, которая питала его мужество и с которой (этого он еще не знал сам) еще не раз придется столкнуться воинственному императору французов. Это потом, уже на острове Святой Елены наполеон скажет: «Этот генерал сделан из материала, из которого делают маршалов». Раевский тогда об этом не думал. Он смотрел на высокие стены древнего города, затихшего в молчании ночи и вознесенного над морем бивуачных огней французской армии. И город с его стенами, окованными высокими башнями, казался теперь чеканенным из драгоценной брони.

Если бы в ту августовскую ночь Николай Николаевич Раевский задумался над тем, из какого материала он сделан, то ему пришлось бы вспомнить,  что на военную службу он был зачислен пяти лет от роду в лейб-гвардии Преображенский полк, а начал служить в пятнадцать лет и первое наставление получил от своего деда по материнской линии, генерала-фельдмаршала князя Потемкина: «Во первых, старайся испытать себя, не трус ли ты; если нет, то укрепляй врожденную смелость частым обхождением с неприятелем». И эти родственные связи были использованы светлейшим князем так, что молодого поручика прикомандировали к казачьему полку с приказом: «Употреблять в службу, как простого казака».

Второй дед, Семен Артемьевич Раевский, девятнадцатилетним поручиком сражался под Полтавой, а отец начал службу в тринадцать лет в лейб-гвардии Измайловском полку и тридцати лет от роду в чине полковника умер от раны под Яссами. Матерью детей Николая Николаевича была внучка Ломоносова, которая родила ему и выкормила двух сыновей, которых он записал в Смоленский полк своего корпуса и только что опробовал в деле под Дашковкой и которым предстояло пройти рядом с отцом сквозь все сражения от Смоленска до Парижа. Он тогда не знал, что дочь его Мария выйдет замуж за генерала Волконского, который будет осужден как государственный преступник, а Мария последует за ним в тридцатилетнюю ссылку на далекий сибирский рудник и будет воспета двумя великими русскими поэтами. Первому из этих поэтов в ту ночь было тринадцать лет, а второй еще не родился.

Но обо всем этом не мог думать сорокалетний генерал подъезжая к воротам города. Он не мог тогда и предположить, что тремя неделями позднее вокруг подмосковной деревушки Бородино грянет сражение, которому не было равных, а батарея в центре русских позиций навсегда получит наименование батареи Раевского и под этим именем войдет в историю славы русского оружия. Раевский не мог и подумать, что Москву придется оставить и сам он на военном совете в Филях скажет: «Не от Москвы зависит спасение России, и, следовательно, более всего дОлжно сберечь войска, и мое мнение: оставить Москву без сражения, это я говорю, как солдат».

А мог ли в эту ночь подумать завоеватель, что ему придется бежать из столь желанной Москвы, под Малоярославцем прорываться в богатые южно - русские губернии и там, в решительную минуту, когда сражение вроде бы уже склонялось в его пользу, быть остановленным именно солдатами корпуса Раевского! И повернуть на гибельную дорогу через Верею и Вязьму. И уж, конечно, не могло прийти в голову Наполеону, что через год, а именно 4 октября 1813 года, в страшном сражении под Лейпцигом, которое войдет в историю под именем Битвы народов, чашу весов опять, в самую решительную минуту склонит на сторону союзников этот  неторопливый, с быстрым и решительным взглядом генерал, которого сейчас нельзя было бы и разглядеть в подзорную трубу. Там он получит последнее свое ранение. Он займет свою позицию во второй колонне русских войск на Вахаусских высотах. И эта колонна по численности почти вдвое будет уступать атакующей ее французской армии.

На корпус Раевского сначала пойдут две гренадерские дивизии Удино. И потом, в три часа дня, под неслыханным ураганным огнем ста пятидесяти орудий бросится на русские позиции почти вся кавалерия под командованием маршала Виктора. Земля застонет под гулом того приступа, и тысячи смертей опустошат боевые порядки. Союзники будут опрокинуты. Только корпус Раевского, построенный в каре, не отступит. Здесь, стоя рядом с Батюшковым, будущим знаменитым поэтом, а в тот момент адъютантом, Раевский получит ранение в грудь. Он решит, что это простая контузия, он сунет руку под мундир и увидит ее окровавленной, но останется в строю, пока противник не побежит.

И далее, двигаясь на Париж, 13 марта Раевский разгромит войска маршалов Мармона и Мортье, которых только наступившая ночь спасет от полного поражения. Раевский атакует потом парижские предместья и, несмотря на численное превосходство врага, овладеет высотами Бельвиля, тем самым откроет союзникам врата Парижа, который не замедлит сдаться великодушию победителей…

                3.

За городом на востоке голубовато вступал в ясное небо рассвет. Казалось, что там, над вознесшимися башнями и куполами пробили небосвод и неслышно начали растекаться чистые светоносные ключи. Петухам отозвались боевые трубы. Приближался час атаки, когда французская кавалерия потеснит русских конников и попадет под убийственный огонь удачно расставленных Раевским за ночь батарей.

И тут во всем блеске двинется на приступ пехотный корпус маршала Нея. И маршал сам пойдет во главе корпуса, бесстрашно и гордо.

Откуда знать бесстрашному маршалу, что через три месяца в сражении под Красным на правом фланге русского авангарда остатки его разбитого корпуса пленит именно седьмой корпус генерала Раевского?

Но сейчас, 16 августа, эти будущие пленники во главе со своим маршалом смело ворвутся в Королевский бастион и будут выбиты оттуда одним из батальонов Орловского полка. Французы снова пойдут в атаку и доберутся до крепостного рва, но, обращенные в бегство, отступят.

Наполеон прибудет к городу в девять часов утра и отложит штурм. На острове Святой Елены он вспомнит об этом утре: « Два раза храбрые войска Нея достигали контрэскарпа цитадели и два раза, не поддержанные свежими войсками, были оттеснены удачно направленными русскими резервами» Император не будет знать, что против него стоял лишь пятнадцатитысячный корпус, отразивший после полудня еще одну атаку Нея…

И в этот момент прибудет адъютант Багратиона с запиской: «Друг мой! Я не иду, а бегу. Хотел бы иметь крылья, чтобы поскорее соединиться с тобой. Держись!»

Так вторично были спасены русские армии от смертельной опасности. Рассказывают, будто впоследствии, когда старый генерал, человек сдержанный в выражении своих чувств, вспоминал эти слова князя Петра Багратиона, к глазам его подкатывали  слезы.

Николай Николаевич Раевский был человеком не только образованным, доброжелательным, но и удивительно скромным. За Бородинское сражение он получил орден Александра Невского, за Лейпциг – звание генерала от кавалерии. Когда же император захотел пожаловать ему графский титул, Раевский от него отказался.

Вспоминая о прошлом, старый генерал не очень любил касаться своих прежних заслуг, и услать от него можно было довольно интересные суждения.

Представим себе двух беседующих людей.

Собеседник: - Николай Николаевич! Вся Россия помнит вашу знаменитую атаку на плотину вместе с сыновьями, где вы взяв за руку детей своих пошли на мост повторяя: - «Вперед, ребята, я и дети мои откроем  вам путь к славе!» или что-то подобное?

Раевский: - Я так никогда не говорил витиевато. Солдаты пятились, я ободрял их. Со мной были адъютанты, ординарцы. По левую сторону всех перебило, переранило. Но детей моих не было в эту минуту. Младший сын собирал в лесу ягоды (он был тогда сущий ребенок, и пуля прострелила ему панталоны). Вот и все тут, весь анекдот сочинен в Петербурге.

Собеседник: - Но, ваше превосходительство, сестре супруги вашей Екатерине Алексеевне вы писали после Салтановки: «Вы, верно, слышали о страшном деле, бывшем у меня с маршалом Даву. Сын мой, Александр выказал себя молодцом, а Николай, даже во время самого сильного огня беспрестанно шутил. Этому пуля порвала брюки. Оба сына повышены чином, а я получил контузию в грудь, по-видимому, не опасную»

Раевский: - Ну что там! Чего не напишешь после сражения!

Собеседник: - Полноте, Николай Николаевич, неужели вы никогда не испытывали возвышенного волнения или воодушивительного прилива сил? Ни при Бородине, ни под Лейпцигом, ни при Смоленске?

Раевский: - Почему? Человек не в состоянии избежать волнения, особенно перед ответственным поступком или свершением. Тогда, под Смоленском, в ожидании дела я хотел несколько уснуть, но искренне признаюсь, что, несмотря на всю прошедшую ночь проведенную мной на коне, я не мог сомкнуть глаз – столь озабочивала меня важность моего поста, от сохранения коего столь много или, лучше сказать, вся война зависела.

В этом весь он, генерал Николай Николаевич Раевский.

                4.

Ночь перед Бородинским сражением была холодной. Обе армии были скрыты друг от друга сыростью и мглой. Шел мелкий дождь.

Ночью Наполеон в разговоре со своим адъютантом генералом Раппом вдруг начал размышлять в духе, ранее совершенно ему не свойственном. Он сказал: - В сущности, что такое война? Ремесло варваров, где все искусство заключается в том, чтобы один в чем-нибудь пересилил другого.

Император стал жаловаться на непостоянство судьбы, которое он уже начал испытывать на себе. Но вскоре бодрость вернулась к полководцу.

-Надеетесь ли вы на победу? – спросил он вдруг Раппа.

-Несомненно, - ответил адъютант, но на победу кровавую.

-Я это знаю, - согласился император. – Пришла пора испить чашу, налитую в Смоленске…

 

На этом можно было бы и закончить рассказ о генерале Раевском. Осталось одно маленькое nota bene.

Один из самых отважных и самых талантливых маршалов Наполеона, Иоахим Мюрат, с которым император делил палатку и который командовал корпусом в сто пятьдесят тысяч солдат, носил красные сафьяновые сапоги с широкими голенищами, золотые шпоры, белые панталоны, камзол из парчи, короткую тунику, перехваченную поясом, обшитую мехом и шитую золотом, на шляпе его развевались несколько разноцветных перьев. В атаку Мюрат брал короткий римский меч с перламутровой рукоятью, осыпанной камнями.

Ничего этого не носил никогда генерал от кавалерии, герой Отечественной войны 1812 года Николай Николаевич Раевский, потомственный дворянин, член Государственного совета.

Король Неаполитанский, в конце предавший своего императора, сын трактирщика Иоахим Мюрат был расстрелян на пути с Корсики в Неаполь 13 октября 1815 года.

Великий русский солдат, преданный сын своего народа и государства, умер своей смертью, и на могильной плите его написано:

«Он был в Смоленске щит, в Париже – меч России».

 

Послесловие от автора.

Я сознательно, практически ничего не писал о семье генерала Раевского, о его сыновьях и дочерях, друзьях генерала, среди которых был и Александр Сергеевич Пушкин, обожавший это семейство и посвятивший членам его многие стихи. Можно вспомнить, что поэма « Кавказский пленник» посвящена другу поэта, сыну генерала Николаю Раевскому. И только одно стихотворение приходит на ум, навеянное кем-то из дочерей генерала. Может быть Марией, в которую поэт был тайно влюблен?

А может быть и самим генералом Раевским, жизнь которого подобна была океану и по океанским бескрайним  просторам текла? Может быть… А быть может и нет. Но написано это в Гурзуфе, там, среди этих замечательных людей, близких, внимательных, умных, сердечных…

                Погасло дневное светило;

                На море синее вечерний пал туман.

                Шуми, шуми, послушное ветрило,

                Волнуйся подо мной угрюмый океан.

 

Но это уже совсем другая история……