Отец. Дорогая моя столица

На фото автор книги (слева)с двоюродным братом Петром Филипповичем Савельевым - студентом Московского инженерно-экономического института имени Серго Орджоникидзе. 1 апреля 1932 года.

Из книги Василия Савельева "ОТ МОСКВЫ ДО САМЫХ ДО ОКРАИН"

ДОРОГАЯ МОЯ СТОЛИЦА

В апреле 1930 года я приехал в Москву к старшему брату Мише. И вновь мы все три брата стали жить вместе, как это было раньше в деревне при жизни отца. Михаил был намного старше меня и Кости. Он уже имел высшее экономическое образование, занимал руководящие должности и к нам относился с большим вниманием, по-отцовски. В связи с этим я вспоминаю слова песни, которую мы, ученики начальной школы, пели, когда шли в школу или возвращались из школы домой:

Мой сын, я умираю, на что, знать, власть Творца.
Сирот я оставляю — ты будь им за отца.
Ты старше всех, тебе я вручаю остальных.
И силы не жалея, трудом вскорми ты их.
Сказал, перекрестился, благословил детей
 И тихо распрощался он с жизнию своей.

           К сожалению, имя автора этих строк мне не известно.

Так же хорошо, как и брат, относилась к нам с Костей и его жена Тоня. Она была для нас как родная сестра. Учитывая то, что я приехал в столицу весной, прием в институт должен быть осенью, Михаил порекомендовал мне поехать на этот период времени в город Свердловск — на строительство Уральского завода тяжелого машиностроения. Миша в то время был заместителем председателя «Мособлстрой-союза», который вел подрядные строительные работы для организации, которая вела строительство завода тяжелого машиностроения на Урале — «Уралмашстроя». Миша сказал мне, что уполномоченным «Мособлстройсоюза» на «Уралмашстрое» работает его приятель Владимир Васильевич Румянцев и обещал позвонить ему по телефону, чтобы он меня встретил и устроил на работу и в общежитие. Посылая меня на Урал, брат отметил, что я кроме своей деревни ничего не видел, а поездка на Урал расширит мое представление о стране. Я обрадовался рекомендациям своего старшего брата и уже в апреле выехал в Свердловск. В поезде со мной ехали рабочие-строители из Кубани.
Они были направлены тоже на «Уралмашстрой». Мы познакомились, и я узнал много интересного о жизни строителей в тот период.
На вокзале в Свердловске меня встретил В.В. Румянцев. Он помог мне устроиться в общежитии и на работе. Общежитие рабочих размещалось в одноэтажном деревянном бараке. Комнаты были рассчитаны на несколько коек с тумбочками. На одной из стен был подвешен радиорепродуктор, по которому мы слушали новости. Проживающие в комнате поддерживали образцовый порядок и чистоту.
На «Уралмашстрое» меня приняли на работу в цех по изготовлению стальной арматуры для железобетонных строительных конструкций. Моим напарником был Михаил Васильев, приехавший в Свердловск, как и я, после окончания средней школы. Мы с ним подружились, всегда были вместе и по окончании рабочей смены. Чтобы изготовить арматуру, надо хорошо разбираться в чертежах, по которым ее делают. Мы оба были достаточно для этого грамотными, в чертежах разбирались хорошо и сравнительно легко освоили процесс производства арматуры из стального круглого проката разного диаметра и длины.
Питались мы сначала в рабочей столовой. С продуктами питания тогда было плохо. Первое блюдо готовилось из ячменной крупы на воде с добавками постного масла. Второе блюдо — ячменная каша. На третье был чай. По вечерам мы ходили в клуб и покупали то, что было в буфете, в основном, фруктовую воду с пряниками. От такого питания мы почувствовали себя нездоровыми и стали искать другую столовую. На наше счастье нам удалось устроиться на обслуживание в столовую для инженерно-технических работников, что нас спасло от голода.
Дни тогда казались длинными, как это часто бывает в годы детства и юности (тогда мне было восемнадцать лет). Наверное, в начальный период жизни человека клетки его мозга, а может быть, и что-то другое, более открыто для восприятия и впитывания в себя окружающей жизни, в результате чего в детском и молодом возрасте сутки всегда значительно длиннее, чем когда человек становится старше. Какое-то исключение составляют, наверное, здесь люди творческие и изобретательные, у которых все воспринятое и накопленное в молодые годы перерабатывается в клетках организма таким образом, что в последующий период жизни излучается из них, давая человечеству новые знания и открытия. Такие люди оставляют в умах, душах и сердцах других людей свой неизгладимый след, зажигая их и увлекая за собой, катализируя позитивные процессы в обществе. Но об этом я пишу сейчас, когда мне уже идет восемьдесят седьмой год жизни. А тогда — почти семь десятилетий назад — мы после работы ходили на озеро и в другие интересные места.
На «Уралмашстрое» трудились рабочие из разных национальных автономных областей Урала. По выходным дням они устраивали национальные игры. Иногда такие игры были и в рабочие дни, после работы вечером.
В мае 1930 года в Свердловске состоялась Уральская областная партийная конференция. Первым секретарем Уральского обкома ВКП(б) был тогда Кабаков. В качестве представителя ЦК ВКП(б) приехал из Москвы член Политбюро ЦК ВКП(б), председатель Совнаркома Алексей Иванович Рыков (1881-1938). К слову, о Рыкове. В конце 20-х годов он выступил против применения чрезвычайных мер при проведении коллективизации и индустриализации, что было объявлено «правым уклоном в ВКП(б)». До начала конференции была организована встреча А.И. Рыкова с представителями трудящихся Свердловска. Я принял участие в этой встрече и в составе большой колонны рабочих «Уралмашстроя» пришел на большую площадь, на которой находился театр оперы и балета имени А.В. Луначарского. На площади собралось много народа со всех районов Свердловска. На балконе театра мы увидели А.И. Рыкова. Стоя, он горячо приветствовал собравшихся, махал руками. В ответ на это люди дружно кричали: «Да здравствует Рыков!», «Ура Рыкову!» Когда он на несколько минут ушел с балкона, народ дружно закричал: «Где Рыков?!», «Даешь Рыкова!» После его возвращения на балкон все успокоились. Так продолжалось около часа, после чего А.И. Рыков ушел и все стали расходиться с площади.
На другой день утром А.И. Рыков в сопровождении областных руководителей приехал на «Уралмашстрой» для встречи с коллективом строителей. Собралось много народа. Я стоял у трибуны, рядом с проходом на нее. Проходя мимо меня на трибуну, он внимательно посмотрел на меня, а я также с интересом осмотрел его, и он надолго остался в моей памяти таким, как я его видел. На нем был серый пиджак от костюма, темные полосатые брюки, светлый плащ, коричневая кепка, коричневые ботинки с высокими толстыми носками и галстук с заколками. Лицо у него было смуглое, худощавое, с небольшой бородкой и короткими усами. Он выступил с небольшой речью, которую произнес с трибуны по памяти, без конспекта. Я заметил, что, когда он выступал, то у него из некоторых слов выпадала одна из букв, и создавалось впечатление, что он картавил. Потом я узнал, что революционеры специально учились картавить и картавили, чтобы при необходимости этим замаскироваться. А у него это стало привычкой. Когда Алексей Иванович после своего выступления спустился с трибуны и вместе с сопровождающими пошел по территории строящегося завода, следом за ним пошел один молодой рабочий, а рядом с ним и я. Рабочий обратился к Рыкову с жалобой на то, что очень плохо кормят в столовой. Сопровождающие его лица не давали ему долго останавливаться и выслушивать жалобы, брали его за руку и торопили идти дальше...
Когда закончилась Уральская областная партийная конференция, на другой день утром я услышал заключительную речь докладчика Кабакова, который резко критиковал Рыкова за то, что он, выступая с речью на конференции, ничего не сказал о своих ошибках и ошибочности «правого уклона» в партии.
Начальником «Уралмашстроя» был в ту пору Банников, которого я несколько раз видел проезжающим по территории строящегося завода на лошади, запряженной в легкую повозку, в сопровождении кучера.
В августе 1930 года я снова вернулся в Москву. Михаил устроил нам с Константином для проживания комнату в коммунальной квартире, в доме в Петровском переулке. Раньше он и сам жил в этом же доме, но потом переехал с женой и сыном Юрием в две комнаты в коммунальной квартире в Серединском переулке. Нашими же соседями были: в одной из комнат — рабочий, работавший на табачной фабрике (название не помню), и в еще двух комнатах — Татьяна Всеволодовна Мейерхольд, дочь известного народного артиста, с мужем Алексеем Воробьевым и двумя маленькими дочками — Таней и Марией. Сама Татьяна Всеволодовна работала директором кинотеатра «Великий Немой», а ее муж был студентом Московского механического института имени М.В. Ломоносова. Жили мы с ними как хорошие и дружные соседи.
Много позже я неожиданно для себя прочитал статью в газете «Московский комсомолец» от 8 февраля 1999 года под названием «Расстрелянный гений» Натальи Дердыкиной, посвященную 125-летию со дня рождения Всеволода Мейерхольда. Из статьи я узнал о трагической судьбе моей бывшей соседки по квартире Т.В. Мейерхольд и ее отца Всеволода Эмильевича. Мать Татьяны Всеволодовны Ольга Михайловна Мунт была первой женой Мейерхольда и родила трех девочек: Марию, Татьяну и Ирину. Второй раз после развода она замуж не вышла, посвятив себя воспитанию внуков — детей рано умершей дочери Марии: Нины и Игоря. Во время войны Нина добровольно пошла на фронт. Там и погибла. Игорь тоже воевал, попал в плен, бежал, его арестовали и отправили в Воркуту, где он умер.
Всеволод Эмильевич случайно познакомился с Зинаидой Николаевной Райх, которую Ольга Михайловна привела в свой дом. Когда случилась драма развода, отношения между женщинами осложнились, но после ареста Мейерхольда Ольга Михайловна прислала Зинаиде Николаевне письмо, в котором ей, как и себе, внушала надежду на освобождение Всеволода Эмильевича.
З.Н. Райх была тяжелой по характеру, легко возбуждающейся. Всеволод Мейерхольд пытался сделать из нее выдающуюся актрису, чего у него не получилось. Он безумно любил ее как женщину, боготворил и в каждом из его спектаклей давал ей главные роли.
Зинаида Райх умерла жуткой смертью после ареста мужа. Мария Алексеевна Валентей — внучка В. Мейерхольда и дочь Татьяны Мейерхольд — рассказала Наталье Дердыкиной, как зверски зарезали 3. Райх. За два дня до убийства Мария приезжала к Райх в Москву из подмосковной Лопасни. Зинаида Николаевна прилегла на диванчик и сказала: «Маша, я много вреда принесла Всеволоду». Она имела в виду свое письмо Сталину после закрытия театра Мейерхольда. Всеволод Эмильевич это письмо читал и категорически запрещал его посылать. Но она его не послушалась.
Трагедия случилась в ночь на 14 июля 1939 года. Райх была дома с работницей. Убийцы вошли через балконную дверь в то время, когда Зинаида Николаевна выходила из ванной. Убивали ее жестоко ножами. Соседи слышали душераздирающие крики. У нее и раньше были эмоциональные взрывы и очень сильный нервный припадок после закрытия театра Мейерхольда. Жильцы дома думали, что ее арестовывают. Убийцы выскочили. Вся дверь была залита кровью. Люди видели, что убийцы уехали на черной машине. Работница выскочила на улицу и позвала дворника, который потом говорил, что Райх была еще в сознании. С нее даже снимали допрос в то время, как она умирала от потери крови.
Смерть Зинаиды Райх осталась загадкой. Преступление списали на уголовку. После похорон ее детям от первого брака с Сергеем Есениным — Константину и Татьяне — предложили освободить квартиру в 48 часов, хотя она и находилась в первом кооперативном доме работников искусств. В кабинет Всеволода Эмильевича и в гостиную Зинаиды Николаевны въехала секретарша Берии, а две другие комнаты занял личный его шофер — сюда вел отдельный вход с лестницы.
Мария Алексеевна рассказала, что родителями ее деда Всеволода были лютеране и у него было три имени — Карл, Теодор, Казимир. Перед венчанием на дворянке Ольге Михайловне Мунт он принял ее православную веру и, будучи крещеным, стал называться Всеволодом. После ареста передачи носила ему дочь Татьяна.
В молодости Татьяна Всеволодовна Мейерхольд была наездницей в цирке, участвовала в скачках. Впоследствии посвятила себя сельскому хозяйству и стала директором совхоза в Лопасне. Характер у нее был своеобразным и крутым. Однажды в дом к ней пришел начальник политотдела, и она с гордостью показала ему портрет своего отца, сказав при этом: «Правда, мой отец красивый?!» Вскоре после этого ее арестовали за поддержку врага народа. Особое совещание дало ей 8 лет. Угнали ее в лагерь под Новосибирском. Пробыла она в лагере 2 года и 7 месяцев. Актриса Корчагина-Александровская и ее муж актер Василий Меркурьев добились от властей сокращения срока заключения. После этого ей определили место жительства за 101-м километром от Москвы.
Муж Марии Алексеевны — дочери Т.В. Мейерхольд — Дмитрий Игнатьевич Валентей-Поляк до войны работал в газете «Московский комсомолец». В 1937 году арестовали его отца, кавалера трех Георгиевских крестов. Его расстреляли в 1938 году без суда. Позже он был реабилитирован.
Мария и Дмитрий поженились в 1947 году. Соединились судьбы сына и внучки расстрелянных. Во время отъезда Марии на два дня на родину деда в Пензу Дмитрий умер от второго инфаркта. Их сыновья стали: старший — после окончания Института иностранных языков журналистом, а младший работает в Институте экономики Академии наук и имеет ученую степень доктора экономических наук.
Через некоторое время свою комнату по соседству с Т.В. Мейерхольд мы обменяли по просьбе товарища нашего брата Миши на его комнату в коммунальной квартире в доме на Безбожном переулке. Это было близко от дома, где жил с семьей Михаил. Впоследствии мы и эту комнату обменяли на другую комнату на Пресненском валу, недалеко от Белорусского вокзала.
В 1932 году в Москву из деревни переехала и наша мать.
После возвращения из Свердловска в Москву в августе 1930 года я собрался поступать в институт. Взяв с собою все необходимые документы, по пути зашел на квартиру к Мише. У него в это время был товарищ, вместе с которым они ушли из квартиры. Через несколько минут собрался уходить и я. Но, к моему несчастью, когда я подошел к вешалке в коридоре, моего пальто не оказалось. Его украли жулики вместе с документами, которые были в кармане пальто. Дверь на улицу после ухода брата оказалась не закрытой на ключ. По этой причине мое поступление в институт в том году не состоялось. Пришлось поехать в деревню и во второй раз оформить и получить все необходимые документы, а в институт поступать только в следующем году.
В ожидании следующего года я поступил на работу в «Моссантехпромстрой», председателем правления которого был товарищ моего старшего брата. Стал работать формовщиком на специальном ручном станке «Крестьянин» для изготовления пустотелых бетонитовых камней из цемента, речного песка и шлака. Камни использовались для кладки стен жилых и производственных зданий. Сначала я эту работу делал для постройки стен двух верхних этажей двухэтажного здания общежития Московского геолого-разведочного института, расположенного на берегу Яузы рядом с Матросским мостом.
Как мне стало известно из сообщений прессы, в общежитии жили Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна Горбачевы, учась в Московском государственном университете.
После окончания строительства двух верхних этажей общежития я изготавливал камни для строительства производственных цехов завода «Изолятор» на Ленинградском шоссе. Потом перешел работать мастером на деревообделочный завод в Останкино, где изготавливались столярные изделия (оконные рамы и двери) для жилых домов и производственных зданий. Потом по рекомендации своего двоюродного брата Федора Савельева я перешел работать на завод «Нефтегаз» на шоссе Энтузиастов в закрытый цех, который тогда назывался корпусом № 8. В этом цехе осваивали производство этиловой жидкости, основным компонентом которой является тетроэтилсвинец, имеющий химическую формулу Pb(С2Н5)4/ Этиловая жидкость использовалась тогда в качестве добавки к горючему для заправки самолетов с целью повышения октанового числа — условной количественной характеристики стойкости к детонации моторных топлив, применяемых в карбюраторных двигателях внутреннего сгорания. Для тех, кто не знает, добавим, что детонация — это распространение со сверхзвуковой скоростью горения взрывчатых веществ, горючих смесей в двигателях внутреннего сгорания и т.п. Нежелательные детонации моторных топлив устраняют, повышая их октановое число.
В закрытом цехе «Нефтегаза» я работал сначала лаборантом, а потом аппаратчиком. Мне часто поручали выезжать в аэропорт и там на складе жидкого топлива заправлять этой жидкостью цистерны с бензином. Перед заправкой я одевал на голову противогаз, а на руки резиновые перчатки, поднимался по лестнице на цистерну и выливал в нее из большой стеклянной бутыли этиловую жидкость. Пары этой жидкости и сама жидкость, если пролить ее на руку или другие участки тела, очень вредно влияют на здоровье человека. Поэтому обращаться с нею надо очень осторожно. Эта жидкость периодически отправлялась на исследование в Институт хиической обороны. Однажды меня пригласил к себе в кабинет главный инженер корпуса № 8 Константин Петрович Лавровский и поручил мне выехать в институт химической обороны, чтобы я там получил справку с данными о результатах исследования. Когда я спросил у него адрес института и как туда проехать, он мне ответил, что не знает и я сам должен узнать это. Адрес я узнал в справочном бюро закрытого типа по предъявлению выданного мне документа о том, что я работаю на секретном производстве, и назвали адрес института. Институт был расположен на краю Москвы и огорожен высокой бетонной стеной. Здания института за этой стеной не были видны. Я зашел в пропускную будку, где находились охранники, и они, проверив мои документы, пропустили меня на территорию института, где находилось большое количество зданий. Я нашел дом, в котором работал начальник института, свободно зашел к нему в кабинет, и он со мной добродушно побеседовал. Он был высокого военного ранга — три ромба были на воротнике его военного мундира. После короткой беседы со мной он вызвал к себе полковника, которому поручил выдать мне нужную справку. Вместе с полковником я прошел в здание, где размещалась лаборатория, немного подождал и получил нужную мне справку с данными результатов исследования. При повторном посещении я уже заходил не к начальнику института, а к полковнику. В здании, где размещалась лаборатория, во время ожидания справки я видел в клетках разных подопытных животных, в том числе белых мышей, крыс, кроликов и даже кошек, которых выносили мертвыми после проведенных над ними опытов. Были там и подопытные собаки в псарнях, которые дружно и громко лаяли, когда наступало время их кормления. Это произвело на меня жуткое впечатление.
Лаборантом я работал под руководством инженера-химика Николая Константиновича Дружинина. Приходя утром на работу, он в письменном виде оставлял мне задание на проведение химических опытов, а сам уезжал в библиотеку института «ГИНИ», где изучал литературу на немецком языке, связанную с проведением наших опытов. На другой день утром я перед ним отчитывался за проделанную работу, показывал ему записанные мною результаты и получал новое задание.
Из лаборатории меня перевели на работу аппаратчиком по изготовлению этиловой жидкости. Руководил этой работой инженер-химик Цолак Сергеевич Коштаянц, родной брат известного в то время физиолога, члена-корреспондента АН СССР. Начальником корпуса № 8 был полковник Воивод. Производство в этом корпусе было вредным. Поэтому рабочие-аппаратчики и лаборанты ежеквартально проходили медицинский осмотр в Институте профессиональных болезней имени Обуха. Когда мы заходили в помещение, где находились аппараты, обязательно одевали противогаз и резиновые перчатки. В этом цеху во время пожара погиб мой двоюродный брат Федор Савельев.
Когда я обратился к К.П. Лавровскому с просьбой освободить меня от работы в связи с поступлением в институт на учебу, вначале он мне в просьбе отказал и предложил поступить учиться в Московский нефтяной институт, где он работал тогда профессором и заведовал кафедрой органической химии. Через некоторое время мою просьбу об освобождении от работы он удовлетворил.
После освобождения от работы на «Нефтегазе» я поступил на временную работу помощником прораба В.В. Дубова по производству ре-монтно-строительных работ в служебных зданиях ЦК ВКП(б), Всероссийского кооперативно-промыслового совета («Всекомпромсовета») и Австрийской миссии. Был случай, когда я видел И.В. Сталина, который подъехал к зданию ЦК ВКП(б), вышел из машины и быстро вошел в дверь здания. Он был одет в шинель, фуражку и сапоги.
В другой раз я встретил утром Н.К. Крупскую, которая стояла у подъезда ЦК ВЛКСМ и ожидала машину. Я проходил мимо нее и внимательно на нее посмотрел. Она была одета в старомодную дамскую шляпу, темный костюм с длинным жакетом и черные дамские ботинки на среднем каблуке с высокими зашнурованными голенищами.
В свободное от работы время я посетил все московские музеи, выставки, кинотеатры и театры, присутствовал на разного рода интересных совещаниях и заседаниях, куда попадал случайно. Как-то, проходя мимо здания Верховного Суда СССР, я заглянул в зал заседаний суда. Там в это время шло заседание Верховного Суда под председательством Антонова-Саратовского. На трибуне с обвинительной речью выступал, по-моему, Вышинский. Говорил он спокойно, с юмором, и в конце речи, обращаясь к судьям, просил приговорить обвиняемых к условному наказанию сроком на один год. Подсудимыми были ответственные руководители московских предприятий. Я тогда понял, что такой мягкий приговор был вынесен обвиняемым потому, что они были высококвалифицированными специалистами, которых тогда было крайне мало.
Другой раз я был на совещании учителей Москвы. Совещание вел заведующий отделом агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) Стецкий. За столом президиума находилась также и Надежда Константиновна Крупская, выступившая с речью, в которой она много говорила об отношении В.И. Ленина к учителям, о том, как он их ценил, какие давал им советы. Надежда Константиновна говорила тихо, спокойно. Выглядела она хорошо, соответственно своему возрасту. У нее было круглое приятное лицо, голубые глаза, седые волосы. На ней была полосатая кофта, в которой я видел ее и на портретах.
Иногда я посещал дом писателей на улице Воровского. Присутствовал на встрече группы поэтов имени Демьяна Бедного с популярным в то время поэтом Александром Жаровым. Отмечали десятилетие его поэтического творчества. Когда он вошел в зал с небольшим опозданием, к нему подошел молодой поэт и, здороваясь, сказал: «Здравствуй, Саша! Тебя с нетерпением ждет пролетариат». Жаров прошел через зал, сел за стол и обратился к присутствующим с благодарностью, после чего рассказал о своей творческой работе за десять лет. Это был своего рода отчет перед молодыми поэтами. Выступавшие после него поэты тепло поздравили Жарова с творческими успехами и разошлись.
Еще раз я присутствовал на совещании молодых поэтов группы «Напостовская смена» тоже в доме писателей. На этом совещании председательствовал популярный поэт Алексей Сурков и присутствовал известный писатель Викентий Викентьевич Вересаев. Перед началом совещания со мной беседовали некоторые молодые поэты. Они интересовались, что и где я опубликовал из своих стихов. Я ответил, что я не поэт, а любитель поэзии. Должен отметить, что все молодые поэты, входившие в группу имени Демьяна Бедного и «Напостовскую смену», вели себя скромно и одеты были скромно, не носили галстуков. А.Жаров был одет в простую черкесскую рубаху, подпоясанную поясом, конец которого висел спереди, и был обут в простые, но аккуратные сапоги. На А.Суркове была одета черная вылинявшая сатиновая косоворотка, темные полосатые брюки, а обут он был в сандалии, которые в то время были распространенной летней обувью. Вересаев сидел на диване в светлой рубашке, в которой он был на портретах.
Работая на «Нефтегазе», я поступил учиться на заочное отделение Московского химико-технологического института имени Д.И. Менделеева, на факультет неорганической химии. Затем в середине 1931-1932 учебного года поступил учиться на вечернее отделение Московской горной академии, на металлургический факультет по специальности «пирогидроэлектрометаллургия» (сокращенно «пироэм»). После разделения Горной академии на четыре института (Институт нефти, Институт стали, Институт цветных металлов и золота, Горный институт) в 1933 году вечернее отделение было закрыто, и я был принят на дневное отделение Института цветных металлов и золота по специальности «Эксплуатация рудных месторождений». Мне хотелось остаться на металлургическом факультете, и я с этой просьбой обратился к директору института Иванову. Он мне ответил, что сейчас большой дефицит горных инженеров, а металлургов достаточно. В то время особо выбирать не приходилось, ибо при поступлении в высшие учебные заведения учитывалось социальное происхождение. На первом по преимуществам месте были дети рабочих, на втором — дети крестьян-бедняков. Я же всегда писал во всех анкетах о своем социальном происхождении — «из крестьян-середняков». Поскольку в моем желании стать инженером-металлургом мне отказали, я согласился на горный факультет. После окончания Института цветных металлов и золота мне была присуждена квалификация горного инженера и я получил диплом № 100117 от 27 июля 1937 года.
В период учебы в институте помимо основных занятий по специальности регулярно проводились встречи студентов с известными государственными деятелями, артистами, писателями и др. Я хорошо помню встречи в лекционном зале института с первым Народным комиссаром здравоохранения РСФСР, академиком академий медицинских наук и педагогических наук, участником революции 1905-1907 гг. и Великой Октябрьской социалистической революции 1917 года Николаем Александровичем Семашко. Героем Советского Союза летчиком Валерием Павловичем Чкаловым, совершившим вместе с Г.Ф. Байдуковым и А.В. Беляковым беспосадочные перелеты Москва — остров Удэ на Дальнем Востоке. А также Москва — Северный полюс — Ванкувер в Канаде. Народным артистом СССР Василием Ивановичем Качаловым, заслуженным артистом РСФСР, мастером художественного слова Эммануилом Исааковичем Каминкой, писателем Борисом Андреевичем Пильняком, поэтами Джеком Моисеевичем Алтаузеном, Иосифом Павловичем Уткиным, Верой Михайловной Инбер и др.
Н.А. Семашко рассказал много интересного о В.И. Ленине и А.В. Луначарском. При вскрытии тела Ленина после его смерти Семашко был председателем медицинской комиссии. Когда вскрыли головной мозг, то увидели, что большая часть мозга была твердой и по нему можно было стучать пинцетом, как по камню. Здоровой оказалась только небольшая часть мозга. Врачей заинтересовало, что эта небольшая часть мозга, не затронутая склерозом, позволяла Ленину гениально мыслить. Причина склероза мозга осталась не установленной. Одни врачи, участники вскрытия, пришли к заключению, что болезнь Ленина была наследственной, так как его отец И.Н. Ульянов тоже умер от склероза головного мозга в таком же возрасте, как и его сын Владимир Ильич. Другие врачи считали, что причиной склероза у Ленина явилось тяжелое ранение отравленной пулей во время покушения на него эсэрки-террористки Фанни Каплан 30 августа 1918 года. Об этом было опубликовано в печати.
Много интересного рассказал Семашко студентам и об А.В. Луначарском, которого он знал с детства. Когда Луначарского освободили с поста Народного комиссара просвещения РСФСР в 1933 году, его назначили послом с Испанию. Семашко в это время находился за границей. Во время отъезда Луначарского в Испанию Семашко встретился с ним в вагоне поезда одной из железнодорожных станций. Луначарский был тяжело болен, но, чтобы встретиться со своим другом, переоделся в костюм и накрахмаленную рубашку с галстуком. Луначарский с самого детства был всегда опрятным и аккуратно, со вкусом одевался. Он был талантливым оратором. Когда его приглашали на совещания или заседания, его всегда просили занять место в президиуме совещаний и выступить с речью. Спросив у председателя, какой вопрос обсуждается, он сразу же без подготовки выходил на трибуну и произносил захватывающую, интересную для слушателей речь. Та встреча в поезде между друзьями была последней. В поезде А.В. Луначарский и скончался, не доехав до Испании.
Летчик Валерий Чкалов рассказывал нам о своей встрече с И.В. Сталиным перед беспосадочным перелетом Москва — остров Удэ на Дальнем Востоке. На встрече также были Г.Ф. Байдуков и А.В. Беляков. Сталин их внимательно выслушал, и они ответили на все его вопросы. Он сделал весьма существенные поправки в маршрут полета. Поэтому этот маршрут был назван сталинским. Беседа проходила в теплой, непринужденной обстановке. Сталин обращался с ними по-отцовски, внимательно. Чкалов рассказывал об этой встрече с большим волнением и неподдельной любовью к Сталину.
В.И. Качалов поведал о своей дружбе с Сергеем Есениным, о своей собаке Джим, с которой подружился поэт, и продекламировал стихотворение «Собаке Качалова». Думаю, что придётся кстати повторить воспоминания Василия Ивановича Качалова (Шверубовича) из его книги «Встречи с Есениным», впервые опубликованные в 1928 году:
«До ранней весны 1925 года я никогда не встречался с Есениным, не видел его лица. Не видел даже его портретов. Почему-то представлялся он мне рослым, широкоплечим, широконосым, скуластым, басистым. И слыхал о нем, об его личности очень немного, почти не имел общих знакомых. Но стихи его любил давно. Сразу полюбил, как только наткнулся на них, кажется, в 1917 году в каком-то журнале. И потом во время моих скитаний по Европе и Америке всегда возил с собой сборник его стихов. Такое у меня было чувство, как будто я возил с собой в американском чемодане горсточку русской земли. Так явственно, сладко и горько пахло от них родной землей.
«Приведем к вам сегодня Есенина, — объявили мне как-то Пильняк и Ключарев. Это было, по-моему, в марте 1925 года. — Он давно знает вас по театру и хочет познакомиться». Рассказали, что в последние дни он шибко пил, вчера особенно, а сегодня с утра пьет только молоко. Хочет прийти ко мне почему-то непременно трезвым. Часам к двенадцати ночи я отыграл спектакль, прихожу домой. Небольшая компания моих друзей и Есенин уже сидят у меня. Поднимаюсь по лестнице и слышу радостный лай Джима, той самой собаки, которой потом Есенин посвятил стихи. Тогда Джиму было всего четыре месяца. Я вошел и увидал Есенина и Джима — они уже познакомились и сидели на диване, вплотную прижавшись друг к другу. Есенин одной рукой обнял Джима за шею, а другой держал его лапу и хриплым баском приговаривал: «Что это за лапа, я сроду не видал такой». Джим радостно взвизгивал, стремительно высовывал голову из подмышки Есенина и лизал его лицо. Есенин встал и с трудом старался освободиться от Джима, но тот продолжал на него скакать и еще несколько раз лизнул его в нос. «Да постой же, может быть, я не хочу с тобой целоваться!», —  бормотал Есенин с широко расплывшейся детски-лукавой улыбкой. Сразу же запомнилась мне эта его детская лукавая, как будто даже с хитрецой, улыбка.
Меня поразила его молодость. Когда он молча и, мне показалось, застенчиво подал мне руку, то показался мне почти мальчиком, ну, юношей лет двадцати. Сели за стол, стали пить водку. Когда он заговорил, сразу показался старше, в звуке голоса послышалась неожиданная мужественность. Когда выпил первые две-три рюмки, он сразу заметно постарел. Как будто усталость появилась в глазах; на какие-то секунды большая серьезность, даже некоторая мучительность застывали в глазах. Глаза и рот сразу заволновали меня своей огромной выразительностью. Вот он о чем-то заспорил и внимательно, напряженно слушает оппонента: брови слегка сдвинулись, не мрачно, не скорбно, а только упрямо и очень серьезно. Чуть приподнялась верхняя губа — и какое-то хорошее выражение, лицо пытливого, вдумчивого, в чем-то очень честного, в чем-то даже строгого, здорового парня — парня с крепкой «башкой».
А вот брови ближе сжались, пошли книзу, совсем опустились на ресницы, и из-под них уже мрачно, тускло поблескивают две капли белых глаз — со звериной тоской и со звериной дерзостью. Углы рта опустились, натянулась на зубы верхняя губа, и весь рот напомнил сразу звериный оскал, и весь он вдруг напомнил готового огрызаться волчонка, которого травят.
А вот он весь встряхнул шапкой белых волос, мотнул головой — особенно, по-своему, но в то же время и очень по-мужицки — и заулыбался широкой, сочной, озаряющей улыбкой, и глаза засветились «синими брызгами», действительно стали синими.
Сидели долго. Пили. О чем-то спорили, галдели, шумели. Есенин пил немного, меньше других, совсем не был пьян, но и не скучал, по-видимому, был весь тут, с нами, о чем-то спорил, на что-то жаловался. Вспоминал о первых своих шагах поэта, знакомстве с Блоком. Рассказывал и вспоминал о Тегеране. Тут же прочел «Шаганэ». Замечательно читал он стихи. И в этот первый вечер нашего знакомства, и потом каждый раз, когда я слышал его чтение, я всегда испытывал радость. У него было настоящее мастерство и заразительная искренность. И всегда — сколько я его ни слышал — у него, и у трезвого, и у пьяного, всегда становилось прекрасным лицо, сразу, как только, откашлявшись, он приступал к первому стихотворению. Прекрасное лицо: спокойное (без гримас, без напряжения, без аффектации актеров, без мертвой монотонности поэтов), спокойное лицо, но в то же время живое, отражающее все чувства, какие льются из стихов. Думаю, что, если бы почему-нибудь не доносился голос, если бы почему-нибудь не было его слышно, наверное, можно было бы, глядя на его лицо, угадать и понять, что именно он читает.
Джиму уже хотелось спать, он громко и нервно зевал, но, очевидно, из любопытства присутствовал, и, когда Есенин читал стихи, Джим внимательно смотрел ему в рот. Перед уходом Есенин снова долго жал ему лапу: «Ах ты, черт, трудно с тобой расстаться. Приду домой и напишу».
Компания разошлась. Я сидел и разбирался в своих впечатлениях. Все в нем, Есенине, ярко и сбивчиво, неожиданно-контрастно. Тут же на глазах твоих он меняет лики, но ни на секунду не становится безликим. Белоголовый юноша, тонкий, стройный, изящно, ладно скроен и как будто не крепко сшит, с васильковыми глазами, не страшными, не мистическими, не нестеровскими, а такими живыми, такими просто синими, как у тысячи российских новобранцев на призыве — рязанских, и московских, и тульских, - что-то очень широко русское. Парижский костюм, чистый, мягкий воротничок, сверху на шее накинуто еще шелковое сиреневое кашне, как будто забыл или не захотел снять в передней. Напудрен. Даже слишком — на бровях и ресницах слой пудры. Мотнул головой, здороваясь, взметнулись светло-желтые кудри рязанского парня и дешевыми духами парикмахерского вежеталя повеяло от них. Рука хорошая, крепкая, широкая, красная, не выхоленная, мужицкая. Голос с приятной сипотцой, как будто не от болезни, не от алкоголя, а скорее от темных сырых ночей, от соломы, от костров в ночи. Заговорил этим сиплым баском — сразу растаяла, распылилась, как пудра на лице, испарилась, как парикмахерский вежеталь, вся «европейская культура», и уже не лезут в глаза ни костюм, ни кашне на шее, ни галстук парижский. А выпил стакан красного, легкого вина залпом, но выпил, как водку, с привычной гримасой (как будто очень противно) и - ох, Рязань косопузая пьет в кабаке. Выпил, крякнул, взметнул шапкой волос и, откашлявшись, начал читать:

Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым.

И кончил тихо, почти шепотом, почти молитвенно:

Будь же ты вовек благословенно,
Что пришлось процвесть и умереть,
Ох, подумал я, с какими иными «культурами» общается напудренный, навежеталенный, полупьяный Есенин, в какие иные миры свободно вторгается эта наша «косопузая Рязань».
Прихожу как-то домой — вскоре после моего первого знакомства с Есениным. Мои домашние рассказывают, что без меня заходили трое: Есенин, Пильняк и еще кто-то, Тихонов, кажется. У Есенина на голове был цилиндр, и он объяснил, что надел цилиндр для парада, что он пришел к Джиму с визитом и со специально ему написанными стихами, но так как акт вручения стихов Джиму требует присутствия хозяина, то он придет в другой раз. И все трое молча ушли. Молча — и «нам показалось, — добавили мои домашние, — что все трое как будто слегка пошатывались».
В июне 1925 года наш театр приехал на гастроли в Баку. Нас пугали этим городом, бакинской пылью, бакинскими горячими ветрами, нефтяным духом, зноем и пр. И не хотелось туда ехать из чудесного Тифлиса. Но вот сижу в Баку на вышке ресторана «Новой Европы». Хорошо. Пыль как пыль, ветер как ветер, море как море, запах соли доносится на шестой, седьмой этаж. Приходит молодая миловидная муглая девушка и спрашивает:
— Вы Качалов?
— Качалов, — отвечаю.
— Один приехали?
— Нет, с театром.
— А больше никого не привезли? Недоумеваю:
— Жена, — говорю, — со мною, товарищи.
— А Джима нет с вами? — почти вскрикнула.
— Нет, — говорю, — Джим в Москве остался.
— А-яй, как будет убит Есенин, он здесь в больнице уже две недели, все бредит Джимом и говорит докторам: «Вы не знаете, что это за собака. Если Качалов привезет Джима сюда, я буду моментально здоров. Пожму ему лапу и буду здоров, буду с ним купаться в море».
Девушка отошла от меня огорченная.
— Ну что ж, как-нибудь подготовлю Есенина, чтобы не рассчитывал на Джима.
Как выяснилось потом, это была та самая Шаганэ, персиянка.
Осенью у Пильняка сидим. Спорит, и очень убедительно, с Пастернаком о том, как писать стихи так, чтобы себя не обижать, себя не терять и в то же время быть понятным.
А вот и конец декабря в Москве. Есенин в Ленинграде. Сидим в «Кружке». Часа в два ночи вдруг почему-то обращаюсь к Мариенгофу:
— Расскажи, что и как Сергей.
— Хорошо, молодцом, поправился, сейчас уехал в Ленинград, хочет там жить и работать, полон всяких планов, решений, надежд. Был у него неделю назад, навещал его в санатории, просил тебе кланяться. И Джиму — обязательно.
— Ну, — говорю, — выпьем за здоровье. Чокнулись.
— Пьем, — говорю, — за Есенина.
Все подняли стаканы. Нас было за столом человек десять. Это было два-два с половиной часа ночи с 27 на 28 декабря. Не знаю, да, кажется, это и не установлено, жил ли, дышал ли еще наш Сергей в ту минуту, когда мы пили за его здоровье.
— Кланяется тебе Есенин, — сказал я Джиму под утро, гуляя с ним по двору. Даже повторил: — Слышишь, ты, обалдуй, чувствуешь — кланяется тебе Есенин.
Но у Джима в зубах было что-то, чем он был всецело поглощен — кость или льдина, — и он даже не покосился в мою сторону.
Я ничем веселым не был поглощен в это полутемное, зимнее, морозное утро, но не посетило и меня никакое предчувствие или ощущение того, что совершилось в эту ночь в ленинградском «Англетере».
Так и не почувствовал, по-видимому, Джим пришествия той самой гостьи, «что всех безмолвней и грустней», которую так упорно и мучительно ждал Есенин.

«Она придет, — писал он Джиму, — даю тебе поруку,
 И без меня, в ее уставясь взгляд,
Ты за меня лизни ей нежно руку
За все, в чем был и не был виноват».
Печатается по книге «Жизнь Есенина. Рассказывают современники». М, издательство «Правда», 1988, с. 531-534,403, 561.
Наверное, не случайно Есенин в последние месяцы своей жизни нашел себе близкого и сокровенного друга в собаке. Да и на той встрече с Качаловым великий артист вспоминал не только о дружбе великого русского поэта с собакой, но и о других животных, тоже домашних. Вслед за поэтической «Собаке Качалова» Василий Иванович продекламировал сказку Л.Н. Толстого «О художнице свинье». Все студенты слушали Качалова с исключительным вниманием. Декламировал он непревзойденно, особенно когда копировал домашних животных, восхищавшихся вместе со свиньей ее портретом на заборе, а затем сочувствовавших ей после того, как маляр выкрасил забор и ее портрет исчез. Сказка закончилась тем, что свинья визжала и кричала, что она этого не переживет, а проходивший мимо нее жеребец громко ей ответил, что свинья все переживет.
Эммануил Каминка, популярный в то время чтец-декламатор, выступил вскоре вслед за Качаловым, продекламировал несколько стихотворений, но его выступление выслушали без особого интереса, так как после Качалова он выглядел бледно. Ему надо было выступить до Качалова или в другое время. Тогда эффект от его декламаций был бы выше.
Борис Пильняк накануне встречи вернулся из Японии и рассказал студентам о Японии, встречах с японцами и нашим послом Юреневым. Поэты Джек Алтаузен, Иосиф Уткин и Вера Инбер рассказали о своем творчестве и прочитали по памяти свои стихотворения.
Политическая обстановка в стране в 1920-1930 годы была крайне сложной и напряженной. Особенно она осложнилась после смерти В.И. Ленина внутри партии и, прежде всего, между ее руководителями — членами Политбюро ЦК ВКП(б). Впервые Политическое бюро ЦК, в состав которого вошли В.И. Ленин, Г.Е. Зиновьев, Л.Б. Каменев, Л.Д. Троцкий, И.В. Сталин, Г.Я. Сокольников, А.С. Бубнов, было образовано на заседании ЦК партии 10 (23) октября 1917 г. для политического руководства восстанием. Как постоянно действующий орган, Политбюро стало функционировать после 8-го съезда РКП(б) (18-23 марта 1919 г.). В состав Политбюро, избранного на Пленуме ЦК РКП(б) 25 марта 1919 г., вошли В.И. Ленин, Л.Б. Каменев, Н.Н. Крестинский, И.В. Сталин, Л.Д. Троцкий. Кандидатами в члены Политбюро были избраны Н.И. Бухарин, Г.Е. Зиновьев, М.И. Калинин.
На похоронах Ленина были все члены и кандидаты в члены Политбюро за исключением Троцкого, который был в отъезде и на похороны не приехал, хотя ему официально о времени похорон сообщили. Вернулся он в Москву после похорон.
26 января 1924 года на 2-м съезде Советов СССР И.В. Сталин выступил с речью, в которой от имени большевистской партии дал великую клятву хранить и выполнять заветы Ленина. Он, в частности, сказал:
«Мы, коммунисты, — люди особого склада. Мы скроены из особого материала. Мы — те, которые составляем армию великого пролетарского стратега, армию товарища Ленина. Нет ничего выше, как звание члена партии, основателем и руководителем которой является товарищ Ленин...
Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам держать высоко и хранить в чистоте великое звание члена партии. Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним эту твою заповедь!..
Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам хранить единство нашей партии, как зеницу ока. Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним и эту твою заповедь!..
Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам хранить и укреплять диктатуру пролетариата. Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним и эту твою заповедь!..
Товарищ Ленин неустанно говорил нам о необходимости добровольного союза народов нашей страны, о необходимости братского их сотрудничества в рамках Союза Республик. Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам укреплять и расширять Союз Республик. Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы выполним с честью и эту твою заповедь!..
Ленин не раз указывал нам, что укрепление Красной армии и улучшение ее состояния является одной из важнейших задач нашей партии... Поклянемся же, товарищи, что мы не пощадим сил для того, чтобы укрепить нашу Красную армию, наш Красный флот...
Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам верность принципам Коммунистического Интернационала. Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы не пощадим своей жизни для того, чтобы укреплять и расширять союз трудящихся всего мира — Коммунистический Интернационал!»
В связи со смертью Ленина съезд принял обращение «К трудящемуся человечеству». С целью увековечения памяти Ленина съезд вынес постановление об издании сочинений В.И. Ленина, переименовании города Петрограда в Ленинград, об установлении Дня труда, о сооружении Мавзолея Ленина на Красной площади в Москве, памятников Ленину в столицах союзных республик и в городах Ленинграде и Ташкенте.
В период с 23 по 26 декабря 1922 года Лениным было продиктовано «Письмо к съезду», известное под названием «Завещание», и «Добавление к письму от 24 декабря 1922 года», продиктованное 4 января 1923 года. Это письмо Ленин считал необходимым после его смерти довести до делегатов очередного партийного съезда. Согласно пожеланию В.И. Ленина, письмо было оглашено по делегациям 13-го съезда партии, состоявшегося 23-31 мая 1924 года. 13-й съезд партии единогласно решил тогда этого письма не опубликовывать, так как оно было адресовано на имя съезда и не было предназначено для печати. По решению ЦК КПСС это письмо было доведено до сведения делегатов 20-го съезда КПСС, а затем разослано партийным организациям. В соответствии с указанием ЦК КПСС письмо было опубликовано в 1956 году в журнале «Коммунист» и издано отдельной брошюрой массовым тиражом. «Письмо к съезду» напечатано в четвертом издании сочинений В.И. Ленина в 36-м томе, вышедшем в печати в 1957 году (с. 542-547). Привожу выдержки из этого письма:
«Наша партия опирается на два класса, и поэтому возможна ее неустойчивость и неизбежно ее падение, если бы между этими двумя классами не могло состояться соглашение... Но я надеюсь, что это отдаленное будущее и слишком невероятное событие, чтобы о нем говорить.
Я имею в виду устойчивость как гарантию от раскола на ближайшее время и намерен разобрать здесь ряд соображений чисто личного свойства.
Я думаю, что основными в вопросе устойчивости с этой точки зрения являются такие члены ЦК, как Сталин и Троцкий. Отношения между ними, по-моему, составляют большую половину опасности того раскола, который мог быть избегнут и избежанию которого, по моему мнению, должно служить — между прочим — увеличение членов ЦК до 50, до 100 человек.
Товарищ Сталин, сделавшись Генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. С другой стороны, тов. Троцкий, как доказала уже его борьба против ЦК с вопросом о НКПС, отличается не только выдающимися способностями. Лично он пожалуй самый способный человек в настоящем ЦК, но чрезмерно хвастающий самоуверенностью и чрезвычайным увлечением чисто административной работой.
Эти два качества двух выдающихся вождей современного ЦК способны ненароком привести к расколу, и если наша партия не примет мер к тому, чтобы этому помешать, то раскол может наступить немедленно.
Я не буду дальше характеризовать других членов ЦК по их личным качествам. Напомню лишь, что октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не является случайностью, но что он так же мало может быть поставлен им в вину лично, как небольшевизм Троцкого.
Из молодых членов ЦК хочу сказать несколько слов о Бухарине и Пятакове. Это, по-моему, самые выдающиеся силы (из самых молодых сил) и относительно их надо было бы иметь в виду следующее: Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал диалектики).
Затем Пятаков — человек несомненно выдающейся воли и выдающихся способностей, но слишком увлекающийся администраторством и администраторской стороной дела, чтобы на него можно было положиться в серьезном политическом вопросе.
Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в отношениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности Генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от товарища Сталина только одним перевесом, и именно, более терпим и более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т.д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью. Но я думаю, что это с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоотношениях Сталина и Троцкого, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение».
В связи с критическими замечаниями и предложениями Ленина о перемещении Сталина и назначении на его место другого человека, Сталин обратился к делегатам партийного съезда с просьбой освободить его от должности Генсека. Но делегаты съезда высказали мнение, что Сталин критические замечания Ленина учтет, исправит свои недостатки, и просили его остаться в должности Генсека. Эту просьбу активно высказали Зиновьев и Каменев. В результате Сталин был оставлен Генеральным секретарем ЦК ВКП(б).
Опасения Ленина о возможном расколе внутри партии в ближайшее время подтвердились.
Л.Д. Троцкий — сторонник и теоретик мировой революции, один из наиболее радикальных руководителей в Советском руководстве, сторонник террора против непролетарских слоев населения, прежде всего крестьянства. После смерти Ленина он отстраняется от власти Сталиным, Зиновьевым, Каменевым, Бухариным и Рыковым. В 1926 г. формирует так называемую «левую оппозицию», проигрывает борьбу и оттесняется правыми (Сталиным и Бухариным). В январе 1928 года ссылается в Алма-Ату, через год высылается из СССР в Турцию. В эмиграции формирует Четвертый Интернационал, резко выступает против Сталина. В 1937 г. написал книгу «Преступления Сталина». В августе 1940 года убит Р.Меркадером, мексиканским коммунистом.
Г.Е. Зиновьев с 1923 г. в блоке со Сталиным и Каменевым против Троцкого. Позднее — в блоке с Каменевым и Троцким против Сталина. Обвинен в оппозиционной деятельности после того, как в 1925 г. на 14-м съезде ВКП(б) выступил с содокладом, в котором критиковал Политический отчет ЦК, сделанный Сталиным. А вот выдержки из «Заключительного слова по политическому отчету Центрального Комитета 23 декабря 1925 года»:
«А теперь перейдем к платформе Зиновьева и Каменева, Сокольникова и Лашевича. Пора о платформе оппозиции поговорить. Она у них довольно оригинальная. Много разнообразных речей у нас было сказано со стороны оппозиции. Каменев говорил одно, тянул в одну сторону, Зиновьев говорил другое, тянул в другую сторону, Лашевич — третье, Сокольников — четвертое. Но, несмотря на разнообразие, все они сходились в одном. На чем они сошлись? В чем состоит их платформа? Их платформа — реформа Секретариата ЦК. Единственное общее, что вполне объединяет их, — вопрос о Секретариате. Это странно и смешно, но факт.
Этот вопрос имеет свою историю. В 1923 году, после XII съезда, люди, собравшиеся в «пещере» (смех), выработали платформу об уничтожении Политбюро и политизировании Секретариата, т.е. о превращении Секретариата в политический и организационный руководящий орган в составе Зиновьева, Троцкого и Сталина. Какой смысл этой платформы? Что это значит? Это значит руководить партией без Калинина, без Молотова. Из этой платформы ничего не вышло, не только потому, что она была в то время беспринципной, но и потому, что без указанных мной товарищей руководить партией в данный момент невозможно. На вопрос, заданный мне в письменной форме из недр Кисловодска, я ответил отрицательно, заявив, что, если товарищи настаивают, я готов очистить место без шума, без дискуссии, открытой или скрытой, и без требования гарантий прав меньшинства. (Смех.)
Это была, так сказать, первая стадия.
А теперь у нас наступила, оказывается, вторая стадия, противоположная первой. Теперь требуют уже не политизирования, а техницизирования Секретариата, не уничтожения Политбюро, а его полновластия.
Что же, если превращение Секретариата в простой технический аппарат представляет действительное удобство для Каменева, может быть, следовало бы и согласиться с этим. Боюсь только, что партия с этим не согласится. (Голос: «Правильно!») Будет ли, сможет ли технический Секретариат подготавливать те вопросы, которые он должен подготавливать и для Оргбюро, и для Политбюро, я в этом сомневаюсь.
Но когда говорят о полновластном Политбюро, то такая платформа стоит того, чтобы отдать ее курам на смех. Разве Политбюро не полновластно? Разве Секретариат и Оргбюро не подчинены Политбюро? А Пленум ЦК? Почему о Пленуме ЦК не говорит наша оппозиция? Не думает ли она сделать Политбюро полновластнее Пленума?
Нет, положительно не везет оппозиции с ее платформой или платформами о Секретариате...
Что же дальше, спросите вы, что предпринять для того, чтобы выйти из создавшегося положения? Этот вопрос занимал нас все время, как во время съезда, так и перед съездом. Нам нужно единство партийных рядов — вот в чем теперь вопрос. Оппозиция любит говорить о трудностях. Но есть одна трудность, которая опаснее всех трудностей и которую создала нам оппозиция, это — опасность разброда и дезорганизации партии. (Аплодисменты.) Надо, прежде всего, преодолеть эту трудность. Мы это имели в виду, когда за два дня до съезда обратились к оппозиции с компромиссными условиями соглашения, рассчитанными на возможное примирение...
Но оппозиция не пошла на соглашение. Она предпочла миру открытую и жестокую борьбу на съезде. Таково «миролюбие» оппозиции...
Мы против отсечения. Мы против политики отсечения. Это не значит, что вождям позволено будет безжалостно ломаться и садиться партии на голову. Нет уж, извините. Поклонов в отношении вождей не будет. (Возгласы: «Правильно!» Аплодисменты.) Мы за единство, мы против отсечения. Политика отсечения противна нам. Партия хочет единства, и она добьется его вместе с Каменевым и Зиновьевым, если они этого захотят, без них — если они этого не захотят. (Возгласы: «Правильно!» Аплодисменты.)
А чего требует единство? Того, чтобы меньшинство подчинялось большинству. Без этого не бывает и не может быть никакого единства партии.
Нельзя увлекаться дискуссией. Мы — партия, правящая страной, не забывайте этого. Не забывайте, что каждая размолвка вверху отдается в стране, как минус для нас. Я уже не говорю о загранице.
Органы ЦК, должно быть, останутся в том же виде, в каком они существуют. Едва ли партия согласится их ломать. (Возгласы: «Правильно!» Аплодисменты.) Политбюро и так полновластно, оно выше всех органов ЦК, кроме Пленума. А высший орган — Пленум, о котором иногда забывают. Пленум решает у нас все, и он призывает к порядку своих лидеров, когда они начинают терять равновесие. (Возгласы: «Правильно!» Смех. Аплодисменты.)
Единство у нас должно быть, и оно будет, если партия, если съезд проявит характер и не поддастся запугиванию. (Голоса: «Не поддадимся, тут народ стреляный») Если кто-либо из нас будет зарываться, нас будут призывать к порядку, — это необходимо, это нужно. Руководить партией вне коллегии нельзя. Глупо мечтать об этом после Ильича (аплодисменты), глупо об этом говорить.
Коллегиальная работа, коллегиальное руководство, единство в партии, единство в органах ЦК при условии подчинения меньшинства большинству — вот что нам нужно теперь» (И.В. Сталин. Сочинения, том 7, с. 386-391, ОГИЗ, Госполитиздат. М., 1947).
Требование «подчинения меньшинства большинству» — это основной лейтмотив принятия всевозможных партийных решений и принятия порою крайних мер при их реализации, потому что, как сказал Сталин, «мы — партия, правящая страной, — не забывайте этого». А кто забывал? Вот что пишется о том, что было после XIV съезда ВКП(б) (кстати, именно на этом съезде партия стала называться вместо РКП(б) - ВКП(б)) в кратком курсе «История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков)» (ОГИЗ, Госполитиздат, 1946):
«Зиновьевцы, разбитые на съезде, не подчинились партии. Они начали борьбу против решений XIV съезда. Сразу же после XIV съезда Зиновьев устроил собрание Ленинградского губкома комсомола, верхушка которого была воспитана Зиновьевым, Залуцким, Бакаевым, Евдокимовым, Куклиным, Сафаровым и другими двурушниками в духе ненависти к ленинскому ЦК партии. На этом собрании Ленинградский губком вынес неслыханное в истории ВЛКСМ постановление об отказе подчиниться решениям XIV съезда партии.
Но зиновьевская верхушка ленинградского комсомола совершенно не отражала настроений комсомольских масс Ленинграда. Поэтому она легко была разгромлена, и вскоре ленинградская комсомольская организация вновь заняла подобающее ей место в комсомоле.
К концу XIV съезда в Ленинград была направлена группа делегатов съезда — товарищи Молотов, Киров, Ворошилов, Калинин, Андреев и другие. Надо было разъяснить членам ленинградской партийной организации преступный, антибольшевистский характер той позиции, которую заняла на съезде получившая обманным путем мандаты ленинградская делегация. Собрания с отчетами о съезде проходили бурно. Была созвана новая экстренная ленинградская партконференция. Подавляющая масса членов ленинградской партийной организации (свыше 97%) полностью одобрила решения XIV съезда партии и осудила антипартийную зиновьевскую «новую оппозицию». Последняя представляла собою уже тогда генералов без армии.
Ленинградские большевики остались в первых рядах партии Ленина-Сталина» (с. 265).
У читателя может возникнуть вполне закономерный вопрос — зачем я в своих воспоминаниях затрагиваю политические вопросы? Отвечаю:
— вся моя сознательная жизнь проходила в условиях, когда в стране правила коммунистическая партия, от решений руководства которой во многом зависело все происходящее в СССР, А мнение «большинства», поддерживающего «верхи», постоянно и довольно легко манипулировалось, что, забегая вперед, подтверждается и в настоящее время.
Л.Б. Каменев до 1925 г. борется в Политбюро против Троцкого, с 1926 года вместе с Зиновьевым и Троцким составляет блок против Сталина. В 1927 году, как и Зиновьев, исключен из партии. Раскаялся в своей деятельности и в 1928 году восстановлен в партии. В 1934 году Зиновьев, а в 1935 году Каменев, были арестованы по делу об убийстве Кирова и в 1936 году расстреляны.
А.И. Рыков сменил Ленина на посту председателя Совнаркома и пробыл на нем до 1930 года. С 1923 по 1928 годы в блоке со Сталиным против Троцкого. В 1928-1929 годах один из лидеров правой оппозиции. Капитулировал в 1929 г., принял сторону Сталина. В 1930 году снят с поста председателя Совнаркома. В 1938 году на Московском (Бухаринском) процессе выставлен обвиняемым и в том же году расстрелян.
М.П. Томский выступил против резкого сворачивания НЭПа, объявлен правым уклонистом. В 1936 году, узнав, что на процессе Зиновьева и Каменева против него даны показания, застрелился, не дожидаясь ареста.
Н.И. Бухарин до 1928 года в блоке со Сталиным против Троцкого, Зиновьева и Каменева. В 1928 году порвал со Сталиным и блокировался с Рыковым и Томским (так называемая «правая оппозиция»). В 1929 г. исключен из партии. Раскаялся, восстановлен в партии. Один из обвиняемых на процесс 1938 года. Расстрелян.
Ю.Л. Пятаков был первым председателем советского правительства на Украине. В декабре 1927 г. исключен из партии за оппозиционные взгляды. Раскаялся, был восстановлен в партии. Один из обвиняемых на Московском показательном процессе в 1937 году. Расстрелян.
Г.Я. Сокольников был выставлен обвиняемым на процессе «антисоветского троцкистского центра». Погиб в заключении.
В результате политической борьбы внутри партии все члены Политбюро ЦК ВКП(б), за исключением Сталина, которые были при Ленине и в адрес которых были сделаны серьезные критические замечания в «Письме к съезду», лишились жизни. Остался только один Сталин, победивший в этой сложной политической борьбе. Как видим, вопрос стоял так: кто победит, тот и останется живым. Короче говоря, политическая борьба внутри партии превратилась в вопрос жизни и смерти. Как и предсказал Ленин, никакой политической борьбы между двумя классами (рабочими и крестьянством), на которые опирается партия, не произошло.
Были также судебные процессы в 1930 году «По делу промпартии», которую возглавил директор Всесоюзного теплотехнического института профессор Рамзин, и по «Шахтинскому делу».
1 декабря 1934 г. в Ленинграде был убит С.М. Киров — первый секретарь Ленинградского обкома ВКП(б), секретарь ЦК и член Политбюро. Он был убит Николаевым, коммунистом, членом РКИ (Рабоче-крестьянской инспекции). Убийство означало собой начало классового террора и репрессий против партийных и советских работников. Как объяснил, выступая в 1991 году по телевидению и в печати, личный телохранитель Сталина, майор в отставке Алексей Тимофеевич Рыбин, Сталин в связи с убийством Кирова приехал в Ленинград и, прощаясь с ним, дал ему клятву найти организаторов и наказать их по всей строгости.
После доклада Первого секретаря ЦК КПСС Н.С. Хрущева на закрытом заседании XX съезда КПСС 25 февраля 1956 г. «О культе личности и его последствиях» в нашей стране муссировались слухи о том, что в смерти Кирова повинен Сталин по причине якобы того, что делегаты XVII съезда ВКП(б) стремились сместить И.В. Сталина с поста Генерального секретаря ЦК ВКП(б), заменив его С.М. Кировым. При этом утверждалось, что итоги выборов в руководящие партийные органы на съезде были фальсифицированы. А вот какая информация по этому вопросу содержится, в частности, в «Известиях ЦК КПСС» (№ 7, июль 1989г., с. 114-121):
«Официально итоги выборов в центральные органы партии на XVII съезде были объявлены 10 февраля 1934 г. на заседании съезда и 11 февраля 1934 г. в печати. Опубликованы они и в стенографическом отчете съезда, вышедшем в том же году. Но при этом не сообщалось количество голосов, поданных «за» и «против» каждого кандидата.
Для документов счетной комиссии XVII съезда был определен строгий режим хранения в партийном архиве: все они были опечатаны и вскрыть пакеты можно было лишь по особому распоряжению ЦК. В ноябре 1960 г. в связи с расследованием обстоятельств, связанных с убийством С.М. Кирова, член КПК при ЦК КПСС О.Г. Шатуновская обратилась к члену Президиума ЦК КПСС, председателю Комитета партийного контроля при ЦК КПСС Н.М. Швернику с запиской следующего содержания:
«Тов. Швернику Н.М.
В связи с Вашим поручением об изучении дела об убийстве С.М.Кирова, возникла необходимость ознакомиться с протоколами счетной комиссии XVII съезда партии, хранящимися в Архиве ИМЛа. Прошу Вашего согласия.
Член КПК при ЦК КПСС
О. Шатуновская
10.11.1960г.»
На письме имеется резолюция: «Согласен. Н. Шверник. 10.11.1960г.»
В тот же день пакеты с документами счетной комиссии XVII съезда были вскрыты, о чем составлен следующий акт:
«10 ноября 1960 г.
Мы, нижеподписавшиеся, член Комитета партийного контроля при ЦК КПСС Шатуновская О.Г., зам. директора НМЛ при ЦК КПСС Матковский Н.В., ответственный контролер КПК Кузнецов А.И. и зам. зав. ЦПА Лавров Р.А., на основе указания тов. Шверника Н.М. от 10 ноября 1960 г. (прилагается к 1 экз. акта) вскрыли опечатанные документальные материалы счетной комиссии XVII съезда ВКП(б).
При вскрытии в делах №№ 47, 48, 49, 50 фонда 59, оп. 2 оказались бюллетени для голосования при выборах членов и кандидатов ЦК ВКП(б), Комиссий Партийного и Советского контроля и центральной ревизионной комиссии.
В ед. хр. 47    хранятся бюллетени урны   1-3
    -«- 48       -«-        -«-            -«-      4-5
    -«- 49      -«-        -«-            -«-      7-9
     -«- 50      -«-        -«-            -«-   10-13
Бюллетени не подшиты и не пронумерованы.
При ознакомлении с материалами нами установлено следующее.
Всего по поименным спискам делегатов с решающим голосом 1227
По докладу мандатной комиссии утверждено мандатов 1225
Участвовало в голосовании при выборах ЦК 1059
Не участвовало в голосовании всего из утвержденных 166
Отсутствует ведомость  по  выдаче  бюллетеней  для  голосования
делегатов съезда.
О.Шатуновская
Н.Матковский
А.Кузнецов
Р.Лавров»
Что можно добавить к этому документу?..
Материалы мандатной комиссии свидетельствуют о том, что в голосовании могли принять участие 1225 делегатов с правом решающего голоса. Однако, как видно из Протокола №2 от 10 февраля 1934г., счетная комиссия установила, «что общее число поданных голосов на XVII съезде ВКП(б) составляет 1059», т.е. на 166 меньше числа делегатов с правом решающего голоса.
Итоги голосования отражены в прилагаемом к Протоколу № 2 экземпляре бюллетеня — «Список членов и кандидатов ЦК ВКП(б), предлагаемый совещанием представителей всех делегаций съезда», в котором указано число голосов, поданных «за». На этом бюллетене имеется следующая запись: «Число голосов, полученных перечисленными товарищами, удостоверяем. Председатель счетной комиссии В. Затонский. Секретарь комиссии М. Освенский».
Как можно судить по этому документу, все предложенные кандидатуры получили абсолютное большинство голосов «за». Единогласно были избраны в состав ЦК ВКП(б) только М.И. Калинин и И.Ф. Кодацкий. «За» И.В. Сталина было подано 1056 голосов (следовательно, «против» было 3 голоса), «за» С.М. Кирова— 1055 голосов («против» — 4). Наименьшее число голосов «за» по списку членов ЦК ВКП(б) получил Я.А. Яковлев — 941 («против» — 118), по списку кандидатов в члены ЦК ВКП(б) — М.П. Томский («за» 801, против 258).
Являются ли эти итоги голосования реальными или фальсифицированными? Категорически ответить на этот вопрос сегодня невозможно...
Не дает оснований для подозрений в фальсифицировании итогов голосования и сама атмосфера XVII съезда. Названный в то время «съездом победителей», он проходил в обстановке постоянных славословий и оваций в честь И.В. Сталина. Причем в таком же духе была построена и речь С.М. Кирова.
Наиболее убедительным, на первый взгляд, аргументом в пользу фальсификации итогов голосования является сама трагическая судьба многих делегатов съезда. Но только на первый взгляд. Было бы слишком упрощенно объяснять сталинскую расправу над ленинской гвардией партии его «обидой» на те или иные итоги голосования. Причины беззаконий и произвола 30-х годов, несомненно, глубже и еще ждут скрупулезных исследований».
Как же сложилась судьба членов и кандидатов в члены ЦК, избранного XVII съездом партии? На этот вопрос отвечает публикация «О судьбе членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), избранного XVII съездом партии» в «Известиях ЦК КПСС» (№ 12 за 1989 г., с. 82-113).
В состав ЦК ВКП(б) в целом было избрано 139 человек, в том числе 71 член ЦК и 68 кандидатов в члены ЦК. В период между XVII и XVIII съездами ВКП(б) состав ЦК партии уменьшился на 106 человек, или на 75,5%, в том числе количество членов ЦК — на 51 человек (71,8%) и кандидатов в члены ЦК — на 55 человек (80,9%). То есть к началу работы XVIII съезда ВКП(б) ЦК партии состоял вместо 139 человек, избранных в 1934 году, всего из 33 человек: 20 членов и 13 кандидатов.
Своей смертью умерли 3 члена ЦК (И.В. Косиор, Н.К. Крупская и В.В. Куйбышев) и 2 кандидата ъ члены ЦК (И.П. Товстуха и А.М. Штейнгарт).
Покончили жизнь самоубийством 3 члена ЦК (Я.В. Гамарник, М.М. Каганович и Г.К. Орджоникидзе) и 2 кандидата в члены ЦК (П.П. Любченко и М.П. Томский). Г.К. Орджоникидзе был похоронен на Красной площади.
Один член ЦК — С.М, Киров — убит в результате покушения. Похоронен на Красной площади в Москве.
За нарушение социалистической законности расстрелян член ЦК Г.Г Ягода (1938 г.). Такая же судьба постигла в 1940 г. Ежова Н.И., арестованного в 1939 г. Ежов был членом ЦК.
В период 1937-1939 гг. подвергались репрессиям 93 человека, в том числе 42 члена ЦК и 51 кандидат в члены ЦК ВКП(б).
В 1936 г. по делу об убийстве Кирова на первом Московском судебном процессе были расстреляны Зиновьев, Каменев и другие.
В 1937 г. состоялся второй Московский процесс над крупными военными руководителями по обвинению в заговоре. Были осуждены и расстреляны маршал Тухачевский, командующие военными округами Якир, Уборевич, Эйдеман, Корк и другие военачальники.
В марте 1938 г. состоялся третий Московский судебный процесс над участниками правого уклона, выступившими против свертывания НЭПа, — Бухариным, Рыковым и другими. Все обвиняемые были расстреляны. В их числе и нарком внутренних дел Ягода, который проявил «мягкость» во время подготовки процесса Зиновьева и Каменева. Ягоду на посту наркома сменил Ежов, о судьбе которого нам уже известно.
Массовому террору и репрессиям были подвергнуты партийные и советские работники, работники культуры, писатели, журналисты и простые люди, большинство из которых было ни в чем не виновато.
Среди репрессированных были близкие и хорошо знакомые мне люди, в частности — мой двоюродный брат Яков Петрович Савельев и отец жены моего старшего брата Михаила Иван Герасимович Булочников.
Я.П. Савельев — крестьянин, во время коллективизации в 1930 году был выслан из деревни с конфискацией имущества за то, что имел кустарную шерстобитку с конным приводом, на которой обрабатывалась овечья шерсть. Наемным трудом он не пользовался. Имел большую семью, в состав которой входили жена, двое детей, взрослый брат и три взрослые сестры. После отъезда из деревни все они с помощью моего брата Михаила устроились работать в Москве. На предприятиях, где они работали, им оформили московскую прописку и поселили сначала в общежитиях, а потом они обзавелись своими семьями и получили квартиры. Сам Яков Петрович был высококвалифицированным столяром и до конца своей жизни работал по этой специальности. Его брат Иван Петрович был принят в члены КПСС, участвовал в Великой Отечественной войне. Работал поваром.
И.Г. Булочников, член ВКП(б) с 1917 г., участник октябрьских боев на Красной Пресне в Москве, в связи с чем его фотография была в Музее Революции. По специальности он — повар. При жизни Ленина был организатором общепита в Кремле, работал председателем ЦК профсоюза «Нарпит», был членом президиума ВЦСПС, затем управляющим трестом железнодорожных ресторанов, директором совхоза «Гигант». В 1936 г. был репрессирован и сослан в Сибирь. В 1954 г. полностью реабилитирован, востановлен членом КПСС с прежним стажем. Ему установили персональную пенсию и выделили квартиру в Москве. Кроме дочери Антонины, жены моего старшего брата, у него было два сына — Алексей и Виктор. В период его ссылки оба сына, боясь преследований за связь с отцом, от него отказались. Дочь же его, когда он находился в ссылке, поддерживала с ним тесную связь, переписываясь и посылая ему материальную помощь. У меня с ним были самые добрые отношения. Он мне рассказывал, что когда его арестовали, во время следствия задали ему вопрос, за что он арестован. Он ответил, что не знает за что. Следователь был не удовлетворен таким ответом, заявив, что он не может этого не знать. Тогда Иван Герасимович ответил: возможно, за то, что когда в состав Президиума ВЦСПС была предложена кандидатура Л.М. Кагановича, члена Политбюро ЦК ВКП(б), то он вместе с другими членами Президиума ВЦСПС выступил и проголосовал против, считая, что в состав Президиума ВЦСПС уже входил тогда член Политбюро ЦК ВКП(б), Председатель ВЦСПС М.П.Томский, и нет смысла включать в состав Президиума ВЦСПС еще одного члена Политбюро. После возвращения из ссылки у Ивана Герасимовича тяжело заболела нога, и врачи вынуждены были ее ампутировать.
Мой старший брат Михаил был членом ВЛКСМ с 1919 года, кандидатом в члены ВКП(б) с 1922 года и членом ВКП(б) с 1928 года. Занимал руководящие должности. Среди его сослуживцев у него были близкие товарищи, ветераны партии, активные участники революции и гражданской войны. Некоторые из них были подвергнуты репрессиям, а некоторые даже покончили с собой. Я видел, как он все это тяжело переживал.
Все события, которые происходили в общественно-политической жизни страны, естественно, сказывались на жизни каждого или почти каждого человека огромного по территории и одного из самых больших по численности в мире государства. Но у каждого была и своя личная, персональная жизнь, работа, учеба. А тогда — в начале и середине тридцатых годов — основным моим делом была учеба и связанная с ней учебно-производственная практика.