Оформление

Кто не был – тот будет, кто был – не забудет...

Прелюдия

 Учебка в армии – это ремесленное училище в жизни гражданской. Первый шаг в суровую реальность военной службы. В советской армии – период длиной в полугодие, отведённый учению основам ратного ремесла и слаживанию дисциплин: строевая, физическая, боевая и политическая подготовка, теория уставов, практика применения. Освоив военную специальность до третьего, как правило, разряда классности, солдат направляется служить Родине на определённом боевом посту. Отправка специалиста после учебки в войска называется «деревянный дембель».

Войска набирают рекрутов в соответствующие учебки, по окончании учебки войск связи курсант мог попасть куда угодно. Связист востребован повсюду – как оператор телефонного коммутатора стройбата, так стационарного Узла Связи или комплексов радиолокации РВСН, насквозь прощупывающих недра, атмо... и гидросферу Земли.

Связь – основа управления войсками!

Самаркандская бригада связи насчитывала состав из семнадцати рот, включая приписанные к полигону. Школа прапорщиков, три батальона учебных подразделений и роты постоянного состава. Одномоментно обучала военному делу один призыв, на первичном уровне организуемый сержантами, остававшимися с предыдущих наборов призывников. Служба позиционировалась Уставом ВС, не отличаясь броскими вкраплениями дедовщины. Межличностные отношения обуславливала социальная справедливость, привилегированность и панибратство сведены к минимуму. Наряды в порядке очереди, наказания и поощрения по мере выявления способностей. Эгоисты или витавшие в облаках организмы приземлялись мгновенно.

По окончании учебного курса изрядно проявившим себя солдатам жаловали звание младшего сержанта.

Сержантский состав учебки это опора руководства в нормах применения устава. На данный уровень отбирали курсантов, показавших таланты в ходе учебного процесса. В расчёты бралась боевая и политическая подготовка, но первично спортивные показатели и лидерские качества. Личностное рвение к управлению военным коллективом новобранцев я смог бы открыть у одного-двух сержантов, в основе же непримиримыми властителями низов назначали просто крепких и достаточно головастых парней.

Оформление

Семнадцатая рота занимала верхний этаж казармы. Внутреннее пространство вместительно, койками стеснено не как в предыдущей, потолки высокие. Обстановка по табелю: против входа пост дневального, справа Красный уголок, забранная арматурой оружейка, санитарный блок – латрина в шесть бойниц, дюжина рукомойников. Слева бытовка и пара помещений, включая кабинет командира роты, далее спальный зал. Естественное освещение, фрамуги на проветривание. Кубрик взвода в дальнем углу...

На момент нашего прибытия семнадцатая рота была не укомплектована личным составом, но аура общежития с закоренелой вонью мужским по;том, поколениями пацанов просто втёртым в интерьер помещения, непривычно свербела в носу. Хотя на ощущения простора этот смрад почти не влиял. Без мелочей, ничто не настораживало...

По прибытии, новичков втиснули в шеренгу построения, после загнали в бытовку с четырьмя прикрученными к стене столами наподобие гладильных досок. Зеркала и табуреты, розетки, утюги – ничего лишнего. Отгладился на скорую руку, подшился, покрасовался у зеркалов – всё, вали наружу, не мешай рожи корчить другим...

Настал час лепить из массы юнцов воинское формирование. К присяге четвёртый взвод выглядел следующе: «замок» сержант Пиваваренок, «комод» младший сержант Бояркин – первые мои командиры. Арис воеводил взвод и первое отделение, Артур второе. По звеньям нас раскинула география: европейцы и кавказцы в первом, дальневосточники, сибиряки и азиаты во втором. Деление по факту существовало, но большей частью всё делалось сообща – вот и сейчас под надзором сержантов пополнение обозначалось шевронами, погонами, петлицами, кокардами и... простите за городское аканье – «мандавошками»...

Столь скабрёзный позывной имели эмблемки войск связи. Например, общевойсковая: сижу в кустах и жду героя; водительская: хочу летать, но тянут яйца; в петлицах связиста «мандавошка» – по мне не обидная. А стажёр из училища назвал эмблему связи «пчёлка». Символика связиста мне нравилась: в центре красная звезда на расправленных крыльях, призванная дрожать врага, и радиоволны вразлёт. Жёлтые литеры СА сочетались с чёрными погонами, петлицы с золотистыми эмблемами рода войск, а шеврон вообще как своеобразный герб Войск Связи...

Погоны прошивали по кромке с наложением на фабричный фальшпогон. На левом рукаве шеврон, с отмером от плечевого шва, равным двенадцати сантиметрам или высоте военного билета. Петлицы на лацкане по нижней кромке ворота. Пуговицы шинели стопорились сапожным гвоздиком сквозь ушко, они служили украшением, а чаще прочего подходили за свою блёклость в качестве повода к получению внеочередного наряда. Сплюснутая как после удара по лбу алюминиевая кокарда украшала форменный треух, многими, в том числе и мной, соразмерно ушитый в подкладке, чтобы не вращаться на стриженом черепе от каждого резкого движения или дуновения ветра.

Как хохма: Чумаков Олег мучился с шайбой шестидесятого размера. Формовал, стягивал подкладку и ушивал, ибо ушанка висела как сковородка на тыне – «кругом» без оказии не выполнишь. Шапку ему выдавали соразмерную, но на первой же неделе случился казус. В общем туалете боец отваливал домашние харчи, а залётный вояка сорвал ушанку с головы и сбежал. Пока натягивал портки, от вора след простыл! Старшина роты визжал, что служить без головного убора просеря не сможет, так как должен отдавать честь, и выдал солдату шайбищу не востребованных размеров! Краниолог из меня никудышный, но даже войска связи не имели таких громадных голов, и на череп какого боскопа шили головной убор – было непонятно...

К слову, обсмеивался случай, как один дергач рванул шапку с духа и припустил стрекача, а позже вместо лавровой солдатской кокарды рассмотрел офицерскую звезду в овале из золотых лучей... Тени своей потом шарахался...

Молодые солдаты крутились у зеркал, рассматривая боевых самцов, возрощенных своим рабоче-крестьянским родителем. Каждый мог топить вражеские корабли в пятнадцатикопеечном игровом автомате, стрелять зверушек в тире – бойся же, враже, «советской военной угрозы!» В каждом пятая группа крови, косая сажень в плечах, челюсти скоблёные, черепа как яблоки вощёные и тела упруги как рессора от трактора Беларусь, но зеркала отражали лишь тощие мослы, как тушки кроля на мясном привозе!

В декаду истощалые донельзя солдаты страны советов подгоняли костлявые очертания под статный рельеф обмундирования, которое размером больше, чаще всего, и как не утяни складкой на спине, пучилось мешковиной от первых телодвижений. К прочему, званый «деревяшкой» поясной ремень из линолеума требовалось препоясывать истолько туго, что трещали кутикулы, если было желание просунуть ладонь... А потом грызи болящие заусенцы?!

Так безликая масса обличалась в легко распознаваемый армейский гардероб со знаками воинского различия на парадных мундирах и хэ-бэ. Распашные сермяжные рубахи повседневного ношения попадались в трёх окрасках. Лучшая горчичного цвета «песочка» приятна наощупь и в комплекте с нательным бельём достаточно тёплая в зимнем климате юга. Другие образцы медного и оливкового оттенков звали «стекляшками». Согласно артикулу хлопчатобумажные («хэ-бэ» выдернуто отсюда), но всё же отличались добавками изрядной доли синтетических волокон. Стекляшки отливали едва уловимым глянцем, пока были новые, не теряли тугости от стирок, не снашивались дольше и выцветали как будто бы меньше...

Обмундирование должно быть подписано. Я овладел почерком на редкость каллиграфическим, потому многим пришлось расписывать форму. Что не трудно или зазорно. Писать требовалось фамилию, инициалы, номер военника и порядок номера роты. «Писать» – косноязычно, правдивее – «травить»: макаешь спичку в концентрированный раствор хлорки и мелкими штрихами выводишь символы. Быстро сохнущая хлорка вытравливает подкладку до белизны пшеничной крупчатки, контрастируя на внутренней стороне униформы до полного износа. Никакая стирка такую надпись не уничтожает. Если в спешке учебной тревоги спутаешь, натянув чужое – невелика огреха! Позже легко можешь найти даже пропажу, когда твоё исподнее прихватят отнюдь не преднамеренно. Было порой такое воровство, осмелюсь доложить, и довольно часто...

Премудрость травления преподал Бояркин. Пиваваренок шнырял по одному ему известным делам, забегая в бытовку малость продохнуть, по всей видимости, и поделиться тонкостями пришивания гигиенической прослойки ткани на ворот гимнастёрки. Ситец складывался в два-три слоя и под крупным стежком наживуливался по всей длине ворота. Такую доработку ворота практиковали для защиты шеи от опрелостей или воспалений кожи, получаемых от вечно замусоленного потожировыми фракциями подворотничка. Подшиву часто меняли и ежедневно стирали, а в учебке её ухайдакивали на выброс за день....

Искусством мелкой смётки солдат осваивал с недели до месяца борьбы с иглой. Набив руку, действие нарастало привычкой, и подшиве уделялись считанные минуты. К концу учебки бойцы шпилили материю столь искусно, что стежка снаружи и ужима не было видно – ровная без признака шитья полоска. Отработанный подворотничок просто так не выбрасывали, и чаще всего применяли для глянцовки навакшенных кирзачей – всё уходило в дело...

В первую очередь начальство смотрит сапоги: упрёк, если не чищены, стёрт каблук, портянка не заправлена в голенище! Мотать портянки не умели многие городские – этой премудростью я был не в их числе, хотя числился горожанином. Моя старшая родня мужского пола служила в армиях солдатами, большинством жили в деревнях, были печниками, плотниками и на мышей охотниками, потому сапоги таскали не снимая. Можно сказать, спали в них, зело по нетрезвой лавочке... Оставаясь и в мирное время как на войне. Мужики прекрасно понимали, за пределами городской черты лучше нет «русских носков». Прадеды крутили онучи под лапотки, деды обмотки, я же сызмальства наблюдал, как отец опутывал голеностоп суконкой, как её берёг, стирал, сушил. Не совсем, как требовалось в армии, но смысл один – ноги сберечь. Этот опыт я и применял...

Портянку не скомкаешь и в туфлю не сунешь как носок вонючий. Сушили естественным проветриванием: мотали вокруг голенищ, и оставляли на ночь возле табурета. Есть в армейском быту такое понимание: сапоги надо готовить с вечера, чтобы утром надевать на свежую голову...

Намотка портянок мудрость не великая, но отнесись халатно – ноги собьёшь в кровь, не заметишь как. Мозоли и прочие панариции – в Азии это встряска для северного иммунитета. Иная ссадина быстро зарастает, однако чаще набухать или гноить начинает – лечить не перелечишься. Кожа грубеет, становится пархатой. Свежая суконка – есть наиглавнейшая потребность каждого красноармейца!

А как не вспомнить сакральную бляху, натираемую в каждую свободную минуту, каждый перекур и перерыв в занятиях? Знакомый ветеран куликовской битвы звал её прягой, кстати. Пазы и шероховатости звезды выводили гвоздём или швейной иглой, плоскость затирали кошмой, сдобренной зубной пастой, либо абразивом ГОИ. Камень крошили на обрывок войлока, и полировали до отражения всё, что должно обрадовать острый глаз старшины.

Распорядок

Спальные кубрики всегда были начисто вылизаны и блестели как у кота подвески. Чтобы обзор расположения не засорял неуставной хаос, табуреты выстраивали в проходе геометрически ровно, не препятствуя продвижению. Межкроватные тумбы пеналом, кантик по краю постельных одеял прямолинеен на зависть математику Евклиду. Для наведения углов у нас имелись длинные рейки с ручками, схожие к деревянным мастеркам штукатуров.

В армии каждая мелочь расписана уставом, находится под зорким оком старшины: всё должно быть стрижено под одну гребёнку, свежо подкрашено и посеяно песком!

По существу, как и распорядок дня: подъём, зарядка, три приёма пищи и дополнительное чаепитие в праздник, лекции теоретических дисциплин, строевые занятия, физическая подготовка, свободное время на лычные нужды, включая написание писем, и долгожданный отбой!

Упорядочивание событий ключевая норма учебного подразделения, с этим свыкаешься быстро. День расписан с утра до вечера, времени на сопли не даётся совсем. Даже сны поначалу не сняться – эмоциональный фон близится к пустоте. Солдатам хочется спать постоянно, но отбивать подразделение в один приём у сержанта задор отсутствует. К тому выдумывался дополнительный тренинг.

Тёмное время суток наступает по команде «отбой!» Шути не шути, команда «отбой, 45 секунд!» берёт начало в шестидесятых. На вьетнамской войне американские нехристи применяли напалм с фосфором – наши военспецы долго не могли понять, почему затушенный участок формы возгорался вновь. Химики разложили состав веществ, подобрали норматив. Бойцов начали натаскивать быстро сбрасывать верхнюю одежду. Это оберегало не только от ожогов, но спасало жизнь. Позже наработки приравняли к одеванию и негласно ввели в обиход муштры советского солдата. Вдогонку, один ретивый военачальник однажды муштровал личный состав, видимо жёг спички и заметил, что спичка прогорает самое долгое за сорок пять секунд, и это удачное неуставное положение прижилось.

Если была надёжа, что «отбой» звучит ровно в 22:00, а «подъём» в 6:00 – информация неверная! Эти вводные в учебках чередуются ежеутренне и навечерне десятки раз, и вырабатывают устойчивое отвращение! Притом отбой сопровождается правилом «три скрипа»: скрипнули койки три раза за три минуты после отбоя – скачки заново. И каждая сержантская прихоть вуалировалась требованием устава – устав непреложно суров, ты низложен!

В результате изматывающего тренинга на измученные войска нападал быстрый и глубочайший сон! Иногда мыслишь, просыпаясь, что не засыпал вовсе. Лёг, вдохнул глубоко, выдохнул – провал как по мановению волшебной палочки – и вдруг «рота, подъём»! Куда ночи девались?..

Впрочем, случалось, очнёшься за минуту до побудки и вслушиваешься в движуху на входе. Нечто бубнит дневальный, по плите из гранитной крошки цокают победитовые копыта дежурного по роте – а в голове сразу чуйка: «Ща заорёт, гад!» Нежить подушку времени не остаётся совсем, и точно: тишина режется воплем «рота, подъём!»

Но вспоминается и другое: когда Бояркин стоял дежурным по роте, то выкидывал такой фортель. За пятнадцать минут до всеобщего подъёма он подходил к взлётке спального помещения и громогласно горланил: «Ро-ота!..» Спящая семнадцатая рота вострила уши, по казарме слышались скрипы кроватных пружин и шуршания матрасов, на которых сжимались тела солдат, готовых к прыжкам с коек. Все ждали завершающего слова команды дежурного на подъём, а Бояркин специально тянул паузу секунд под пять и договаривал: «...До подъема пятнадцать минут!»

По казарме изнова проносились шорохи матрасов, и с ними расслабляющий выдох. По первому впечатлению это прекрасная бы задумка, ибо каждый солдат понимал, что понежиться можно ещё долгие пятнадцать минут... То есть целую для молодого организма вечность.

Ну, а Бояркин на том не успокаивался. Рота проваливалась в дрёму, через малое время вновь доносилось цоканье набоек, дежурный выходил на взлётку и снова проговаривал: «Ро-ота!..» Рота набиралась воздуха, готовая к окончательной побудке, но хитрый дежурный повторно тянул паузу и добавлял: «...До подъема десять минут!»

К первым «пятнадцати минутам» можно отнестись с юмором, а дальнейшие «десять» и «пять минут» нервировали многих. Зато ко всеобщему горну в 6:00 семнадцатая рота находилась в боевом тонусе, сновидений не было ни в одном глазу, как говорится, и для утренней пробежки выстраивалась перед казармой самой первой.

К месту о горне. В нашу роту попал служить паренёк по имени Нургазы Сыдыгалиев, сыгравший главную роль в экранизации одноимённой повести Чингиза Айтматова «Белый пароход». Неведомо как, но Бояркин прознал, что Нургазы владеет горном. Наверное, кто-то вспомнил, что в фильме мальчишка умело обращался с трубой.

Для использования навыка Бояркин откопал старый настоящий армейский горн. За минуту до побудки начал поднимать горниста и после ненавистной команды «рота, подъём!» заставлял парня дудеть в полное горло на весь верхний этаж семнадцатой роты. А просыпалась наверно вся наша трёхэтажная казарма. «Разрази меня гром, если эта ваша штука не прочищает мозги лучше, чем виски!» – так мог бы высказаться усатый ковбой Хью из нетленных «...капуцинов», окажись он на таком представлении...

Такое продолжалось несколько раз, пока бойцовский пыл «комода» не поумерили более служивые «замки». После этого Бояркин будил личный состав по всем правилам общевойскового устава, ровно вовремя и за один раз.

Бывали ночи, курсанты терпели издёвки и от других сержантов. Выразительный бабай Серик Байтенов среди ночи мог рвать голосовые связки: «Рота, падъём, ёкарный бабай! Становись, форма одежды номер раз: кальсоны и противогаз!» Выстроив войско, правда, без противогазов, отпевал: «Что столпились? Не спится вам? А я бы поспал!» Засим хитро щурился и скрывался впотьмах казармы. Как стойкие оловяшки мы тщетно смотрели вслед. Сержанты нас жалели: «Отбой, ложитесь, идиоты!» – а Байтенова погоняли вдогонку тем же «бабаём», но уже не мистическим «ёкарным», а наиболее правдиво обозначенным! Хотя, если начальник не ругается матом, сей казус даёт повод задуматься о его соответствии занимаемой должности!

А по побудке обычно: «Рота, подъём! Форма одежды №2! На зарядку становись!» Натягиваешь галифе поверх подштанников, снимаешь последнее неглиже (зимняя бумазея была за праздник, чаще выдавали летний нательный фуляр), ноги путаешь портянками и пихаешь в сапоги. Стремглав бежишь на плац, теряясь в построении, думая, что в толпе теплее. Судороги начинаешь гонять, пока проскакиваешь пролёты лестничной клетки. Период зимний, свежо, озноб по всему телу с копчика до темени... Ситуация патовая: ни прыжками разогреться, ни вернуться. Климат чудодейственен: мёрзнешь в одночасье, едва скинул исподнее, а температура окружающей среды – тьфу, для родных краёв. Бояркин тоже стучит зубами. Зима ему первая, от дальневосточных морозов он отвык, теперь же приживался с нами к трясучим азиатским утренникам.

Короткий осмотр, все в наличии – и пробежка вокруг аллеи. Полчаса. Арис, между прочим, всегда в кроссовках. Получал удовольствие в отличие от воинства, мучавшегося в кирзачах. Затем спортгородок, упражнения по команде. Спортплощадка укомплектована перекладиной, горка лестница, ко;злы, брусья, полоса препятствий, к упражнению с прессом две длинные параллельные трубы, врытые в землю специально на разной высоте. Ну и бесконечный ряд кустарно сваренных гимнастических приспособлений для желающих потягать блины, гири и другие тяжести...

Первые недели я резвил на зарядках в общем строю. Ослабленный организм с трудом вертался к жизни, адаптировался к погоде и особенностям климата. Становление шло в бегах, ничьё самочувствие никого не интересовало, я и не плакался. Всечасная занятость вызывала боль в конечностях, но и в тех условиях замкомвзвод взял меня на карандаш как «выполняющего положенные нормативы»...

В училище, где нас «учили понемногу чему-нибудь и как-нибудь», в гуманитарных науках лавров я не снискал, за технические с успехом отжимал трояки, но физическую культуру приветствовал всячески. Дружил с брусьями и с перекладиной, школьником посещал спортивные секции. Скажу так, что бегать-прыгать умел, и на снарядах упражняться кое-какие навыки имел: выход силой на одну и две руки, замок и склёпка, подъёмы переворотом и с обвязкой запястий крутил мало кому дававшееся «солнышко». Словом, если не называть шалопай, то заправский ухарь!..

Физический норматив для спортивного бурсачка не бином Ньютона, но после недуга давался под притрудью. В дороге я изрядно ослаб и сдал килограммов десять веса. Смотрел в зеркала – дистрофик, кожа да кости. Мышц никаких, живот липнет к позвонкам как у йога индийского – такая вот досада! Как ещё на ногах стоять получалось?

А где силёнок набраться прежней формы достичь?

Если дома подъём переворотом на турнике я крутил десяток на-гора, на первых пробах физических возможностей провернулся раз семь. С лихвой, а слабый показатель оправдала вялость организма и тяжесть кирзовых сапог – они гирями пудовыми казались. На перекладину вышел в обе руки и через выброс ногами пружиной заперся в «замо;к». Кросс на километр пробежал на значок второго разряда. Дома быстрее рысачил – физрук нахваливал.

Телеса помнили доармейский опыт, все упражнения исполняли правильно, но тяжело было как никогда.

Вспомнив тяжесть кирзачей, пред глазами возникли сапоги непомерного размера одного сослуживца. Гарный хлопец из глубинки Сумской области имел необыкновенно большие стопы. Даже не стопы, ласты настоящие. Многие начальники обращали внимание на шеренгу солдат, в которой своими нестандартными пропорциями выделялся сельский парубок. Шеренга выстраивается, носки сапог по линии – Сашка наверняка полкорпуса вглубь. Команда сержанта равняет шеренгу на видимость груди третьего – гамаши бойца выпирают на вершок вперёд. Умора! Воина с такими данными стали запихивать в середину строя.

Так вот подтягивания, подъём переворотом некоторые крутили, хотя особые умения выявили у одного меня. Многие рекруты из сёл должны быть привыкшие к физическим нагрузкам, правда наличие силы и залихватской дури не всегда приводит к умениям выполнять сложные гимнастические упражнения на спортивном снаряде.

Волей-неволей сверкнул я вовремя, поскольку через малое время пришло предписание командира роты о выделении двух человек на должность дезинфекторов. Выбор замкомвзвода пал в числе прочих на меня: «Этот умеет многое, в тренировках нуждается меньше других!»

Со вторым трутнем выбор также не составил труда, назначили «старого» солдата Волошенко Игоря. Было ему четверть века отроду, низкорослый, слегка одутловатый с заметно выпиравшим, кажется подвешенным животиком. Отсрочками и уважительными причинами ему почти удалось дотянуть до предела призывного возраста, но военкомат опомнился и притянул на службу. С высот житийных лет Игорь кощунил вдумчиво и внешне представал малоулыбчивым рассуждалой. Потрепать языком любил не меньше замполита, с сослуживцами якшался свойски, отечески и знатока жизни из себя не корчил. Сержанты не гоняли взводного «деда» как молодого из уважения, как бы, потому и поставили вторым дезинфектором.

Обретённая должность освобождала нас от утренней зарядки и вменяла обязанность ежедневной дезинфекции того общедоступного, чего могли коснуться грязные руки бойцов семнадцатой роты. С подъёмом рота бежала заряжаться в спортгородок, дезинфектор хватал ведро и мчал в санчасть. В назначенное время там появлялся фельдшер с большой санитарной флягой, и разливал из неё по вёдрам дезинфракцию. Смоченным в едкой для рук реактивной субстанции тряпьём мы протирали потенциально заражённые места казармы. Остатки утилизировали в писсуары и сральные лохани, называемые чашагенами (чаша Генуя – распространённый напольный унитаз, над которым седалище выдерживается на весу). В завершении основных работ ведро требовалось ополоснуть дважды.

К часу полной зарядки личного состава и возврата в расположение роты, мы успевали сделать всё, даже чётко выполняя возложенные обязанности. Ну, а сколько раз я «просыпался» лишь к построению на завтрак – промолчу. Обязанности дезинфектора водилось исполнять в сонном состоянии, лёгкого анабиоза и даже каталепсии, так что мне, как самому ленивому коту, подвалила масленица.

И ко всему, по окончании курса дезинфекторам семнадцатой роты объявили благодарность за лучшие показатели по заболеваемости: по данным медсанчасти, захиревших из нашей роты насчиталось меньше всех. Зато сослуживцы не преминули выговорить: Мало, лоботрясничали полгода, так ещё благодарности за это заполучили!

Пару слов о старшине роты

В зимний период 1986-87 года должность старшины семнадцатой учебной роты занимал старший прапорщик, однофамилец тогдашнего Министра Обороны Союза ССР.

Невысокий человек лет около сорока отроду в подобающем возрасту кургузом, подтянутом портупеей теле. С фасада это был виртуозный каптенармус сообразного отношения к службе. Всё имущество у него было ровно расставлено, сложено и развешено. К нуждам солдат Соколов проявлял внимание, был непомерно горласт, но чаще беззлобно. Уважение к старшине роты у солдат имелось, но...

С изнанки прапор был умудрённый опытом тыловой службы скуперда с повадками тщеславного пройдохи. Для лояльности нередко этим пользовались подчинённые:

– Товарищ маршал, разрешите обратиться?

– Соблаговоля-яю, – воспарял старшина, после чего разрешал недозволенное и закрывал глаза на неуставное.

Практикуя такую неуставщину, как продажу солдата в рабство, снюхался наш старшина с завклубом, прапором дружественной национальности, имеющим деловые связи «за забором». В бригадном ограждении была лазейка, к которой сходились в урочный час наймисты и разбирали по хозяйствам отобранных бойцов. В общем, раз не раз в неделю старшина самовольно отправлял на работы пару солдат, имея с того, соответственно, соразмерную маржу.

Сослуживец говорил, по подобной разнарядке попал на заливку фундамента. Хозяин-узбек, замечая в солдатах вялый оптимизм к нелегальному труду, манил премией:

– Дёмте-дёмте, будет вкусна... будет плова...

Сослуживец сравнивал, звучало это так мерзко, как в патриотических советских фильмах о войне: «Русиш, стафайся! Дадим яйко, масло, будешь пить шнапс!» И неосознанно выводило на предательство армейских идеалов...

За вкусный плов солдаты горы перелопатят, потому работали, лишнего не быковали. С премией хозяин не обманывал, кстати, хотя плов готовил не на баранине, жмот, а постный – на изюме, кураге и прочих сухофруктах. Ну, и чаями поил. Причём, подносил так, словно дарствует обед из ресторана «Арагви». И всё равно не корма из столовки...

Ещё к портрету старшины добавлю такие штришки:

Случилась однажды экзекуция нерадивого солдата с фамилией Богомолов. Метр с кепкой паренёк, даже ниже Соколова, лицо детское и не знавшее бритвы – душа роты. Никто его пальцем не трогал. Не знаю провинность бойца, старшина был зол, как никогда. Построил роту на взлётке и зашманал его койку. Вместо уставных портянок, нашёл неуставные вонючие носки. Выбрал же к чему придраться – прямо неучтённый боекомплект к автомату обнаружил, без которого армия не армия?! Вывел из строя якобы виновника и прилюдно унизил, поводив перед носом солдата носками, и ими же потом заткнув ему рот. Мерзкий поступок. Многие потом точили зуб на старшину...

В конце курса, пока специалистов отправляли по местам дальнейшей службы, старшина продал своего бойца старшине соседней роты. По факту выбрали для отправки в Афган некого грузина, но родня его выкупила. Меняный солдат честно отслужил «за речкой», по дороге домой зарулил в бригаду. Старшина принял дембеля как родного, накрыл стол, науськивал держать вещи от воровства в его сейфе. Махинации ушлого вояки открылись за столом, но воин-афганец обидой уже не горел, по отъезду даже презентовал старшине какую-то забугорную диковинку.



Продолжение тут --- http://www.proza.ru/2010/06/13/917 > Строевые зарисовки