Знакомство с астрономическим уклоном

       
        История эта произошла со мной в период моего гормонального беспокойства. Возраст уже позволял дружить с девочками без боязни быть осмеянным своими друзьями мальчишками. Но должного опыта в разнополом общении еще не хватало. Поэтому гормоны беспокоились во сне и наяву и чаще всего без пользы дела. Мне, почему то хорошо запомнились почти все попытки познакомиться с какой-нибудь девочкой в этот промежуток времени. И удачные, и не очень. Но эта запомнилась так, как будто произошла вчера. С мельчайшими подробностями.

        Электричка подошла точно по расписанию, тем самым вызвав некое минутное замешательство среди ожидавших. Поздний летний вечер уже мало чем отличался от ночи. Успев изрядно озябнуть на перроне, пассажирский люд устремился внутрь и стал быстро занимать лучшие места. Я уже тогда был уверен, что таких мест в этом электрическом транспортном средстве нет, поэтому спокойно зашел и сел на первое свободное, что увидел. И вообще, как среди этих желто-деревянных неудобных скамеек можно было найти, что-то лучшее. Разве что у окна. Так и окна эти всегда были такими грязными. Думаю, что лучшими там были любые места, только для стоящих пассажиров в часы пик. Единственное, чем отличался вагон от перрона – в нем было тепло. Поезд скрипнул, дернулся и отправился в путь. За окнами остался темный город с его безлюдными и мало-освещенными улицами. С его вечно не работающим фонтаном и ремонтирующейся площадью Ленина с завидным постоянством. Где-то там, в этой серости областного центра осталась и моя бабушка, которая еще час назад потчевала своего внука свежеиспеченными пирожками. Пирожки эти, надо отметить, получались у нее превосходно. Каждый раз после учебы, навещая ее, я съедал десяток таких пирожков, совершенно не акцентируя в пользу какой-либо из бабушкиных начинок для этих шедевров кулинарного мастерства. Так было и на этот раз.
Закончив трапезу и поблагодарив бабулю, я собрался на вокзал. Бабушка сунула в мой карман еще пару пирожков «на дорогу» и вложила мне в руку трешник.
        - Зачем, бабуля? – изобразил я неловкость, засовывая деньги в карман.
        - Бери, бери, - она потрепала меня по голове.
        - Спасибо, баб, я пойду.
        - Иди уж, иди.

        Я сидел в электричке и, опустив голову, улыбался, думая о бабушке. Будто хотел скрыть улыбку от окружающих. Ну да, скрыть. На людях надо было вести себя достаточно дерзко, зачем-то доказывая свою хоть и подростковую, но самостоятельность. Этакая нахальная спесь необузданного молодого самца. Тут не могло быть места для милых мыслей, да еще и с милой улыбкой.
 
        Поезд сильно дернулся в сторону, выводя меня из этого лиричного умиротворенного состояния и нагло бросая на съедение критикующей толпы. Но никто не критиковал. Надо сказать, я, вообще, был никому не интересен, хотя людей, двигавшихся в том же направлении и в том же вагоне, что и я, было предостаточно. Оказалось, что ломать подростковую комедию было не перед кем. Весь пассажирский состав углубился во что-то свое, насущное и грустное, где на мой счет ничего не отводилось. В тот же миг вагон превратился для меня в скучное трясущееся место. Пассажиры, одновременно покачивая головами из стороны в сторону, напомнили мне причудливый танец африканского племени, ну скажем, чтобы вызвать долгожданный дождь. Усмехнувшись такому сравнению, я стал искать среди танцоров хотя бы одного, двигающегося вопреки всему ансамблю. Вот тут-то я и заметил руку. Разноцветная ладонь с раздвинутыми пальцами двигалась хоть и в такт вагону, но, не соответствуя всему остальному. Именно с этого момента я стал относиться к женской груди с таким уважением, коим не удостаивалось ничего, из чего состояла женщина. Поскольку рука была рисунком на кофточке, чья роль сводилась к сокрытию груди, то и двигалась она вместе с грудью. Имея свое мнение по поводу вызываемого дождя, грудь двигалась вопреки всей композиции. Это не могло не вызывать должного уважения, сохранившееся у меня по сей день. Моя рука, завидуя той, на кофточке, потянулась за сигаретами. Нащупав в кармане пирожки «на дорогу», я пришел в себя после великого открытия и взглянул поверх разноцветной ладони. Обладательница уже уважаемых мною предметов многозначительно смотрела на меня. Я стал быстро перебирать в уме варианты, как выйти из столбняка. Уставившись в немой вопрос, я не мог сообразить, злится ли девушка на мое столь неординарное выборочное внимание. Думаю, выражение моего лица было настолько комичным, что девушка приподняла бровь, еле заметно ухмыльнулась, посмотрела на свою грудь и вернула мне вопросительный взгляд. Все это она проделала с видом дрессировщика, загоняющего в угол провинившегося пса. Видимо я неудачно попытался что-то изменить в своем растерянном облике, чем вызвал более откровенный смешок со стороны моего нового оппонента. Девушка прикрыла улыбку рукой  и опустила глаза. Почувствовав, что оковы ослабли, я ринулся в тамбур. Мне было не по себе. Даже в животе что-то урчало. Я быстро закурил и задумался. Конечно, грудь требовала уважения, но девушка сама была так хороша, что сердце забилось быстрее постукивания рельс. Наблюдая за ней из тамбура, я видел, как она дважды повернулась, оглядывая вагон. Я стоял в темноте и радовался тому, что она меня ищет. Во всяком случае, тогда, мне хотелось в это верить. В животе опять что-то заурчало, возвращая меня в тамбур из нахлынувших фантазий. Я затушил сигарету и уверенно зашел в вагон. Место напротив девушки было свободным, и я поспешил его занять. Провинившийся пес оправился от недавнего потрясения и чувствовал себя хорошо. Даже продолжавшееся урчание в животе не могли омрачить нарастающий пыл Дон Жуана.
        - Аркадий, - представился я.
        - Юля, - девушка зарделась чуть ниже глаз.
        Это было так трогательно, так ласково и воздушно, что явный позыв из глубины живота мною вовремя не был оценен. Выйди я тогда в тамбур под любым предлогом, и все было бы, как в фильме с хорошим концом. Но я сидел, любовался спутницей и прилагал все усилия, произвести хорошее впечатление. Мне удавалось. Девушка не скрывала возникшего интереса и наше знакомство, произошедшее на фоне моих необычных ассоциаций, перерастало во влечение. Нас влекло, влекло друг к другу. Влекло по всем законам традиционной ориентации. Влекло так, что скрывать об этом уже не хотелось нам обоим.

        Поезд тронулся, и я сразу осознал две проблемы. Во-первых, я не вышел на своей остановке, пропустил, а так как это была последняя электричка, то концовка дня окутывалась в туман. Зато я очень четко ощущал вторую проблему. Урчание живота прекратилось и с настойчивым напором изменилось в желание пукнуть. Скажу честно, было бы уместнее применить другой глагол. Но поиски подходящего слова оказались тщетны и, исходя из желания не грубить в данном повествовании, пришлось употребить этот безобидный глагол. Пукнуть. Вот можете представить: лежит себе такой бегемот. Пообедавший. И чувство газового освобождения у него давно уже зародилось. Но тушей своей он как бы зажал возможность выхода наболевших эмоций. Но он то - бегемот и ему не присущи нравственность и правила хорошего тона. И он так нехотя приподнимается и бах... все наболевшее наружу со всеми сопровождающими атрибутами. И вот это вы обязаны назвать «пукнул». Ну, дабы оставаться в пределах культурного повествования.

        Мне очень хотелось стать бегемотом. Я сидел и улыбался. Улыбка – это единственная гримаса, пришедшая мне на ум, позволяющая напрягаться без проявления видимого усердия. Желание возрастало, а поезд трясло. Поэтому, напрягаться приходилось сильно и постоянно. Минут через десять я уже завидовал не только бегемоту, но и любому другому представителю фауны. От постоянной улыбки сводило скулы, а от напряжения заболело в висках. Я не мог двинуться с места. Будь я хоть чуточку невнимателен к моему создавшемуся положению, все мое внутреннее отношение к бабушкиным пирожкам, нараставшее с каждым качком поезда, в любую секунду могло оглушить мою новую знакомую и одурманить ее так, что впоследствии при виде электрички рецепторы ее обонятельного эпителия отказывались бы работать без надбавки за вредность.
        - С тобой все в порядке? – спросила спутница, положив руку на мое колено.
Сильнее вдавившись в желто-деревянную скамью, я изобразил что-то на лице, используя еще не задействованные мышцы. Видимо таких оказалось не много, да и звуковое сопровождение сквозь сжатые зубы не отождествлялось с общепринятыми «да» или «нет». Во всяком случае, девушка тихо произнесла:
        - Ты меня немного пугаешь.
        - Я пропустил свою остановку, - с трудом процедил я.
        - Да ладно тебе, переночуешь у меня, - успокоила Юля.
Мне бы вожделенно обрадоваться, но пирожки приняли оборону, вызывая какие-то, еще неизвестные моему молодому нутру, химические реакции. Все в моем теле, и духовное и физическое, уже давно не хотело сопротивляться. Лишь мальчишеская боязнь, быть предательски униженным своим же телом в присутствие пусть даже малознакомой девушки, предавало мне силы не выносить сор из избы.
        - Нам выходить, - скорее понял, чем услышал я.
Вердикт, вынесенный девушкой, оказался кстати. Пирожки, видимо, опешили, и на поле желудочной брани наметились мирные переговоры. Я встал и поспешил за Юлей. Вспрыгнув на перрон, я понял, что опять недооценил пирожков. Как самые великие полководцы, они заманили противника в ловушку и теперь нажали с новой, поистине, богатырской прытью. Я замер, опять боясь пошевелиться.
        - Может, посмотришь на вокзале, когда первая электричка? – с надеждой спросил я.
        - Да я и так знаю, в 5:20. но это рано, поедешь позже, есть в 6:20 и 6:55.
        - А-а! – как-то неопределенно протянул я.
Снизу от груди и до колен мое тело пребывало в постоянном напряжении, от чего свело пресс. Подобного феномена до сих пор не наблюдалось в природе, и можно было спокойно попасть на страницы книги рекордов Гиннеса. Страх сковал не только мышцы, ответственные за вывод войск, но и остатки мозговой деятельности. Происходящее вокруг проплывало рядом, создавая впечатление наркотического опьянения. Собирая последние силы, я поднял голову наверх и уставился в небо.
        - И что ты там увидел? – спросила Юля.
        - Альдебаран, - отрешенно ответил я.
        - В созвездии Тельца? – радостно вскрикнула девушка.
        - Ага, - только и вырвалось из меня.
        - Я так люблю ночное небо. Звезды. Млечный путь. Метеоризмы.
        - Мне кажется, что метеоризм – это что-то другое, - прошептал я.
        - А ты знаешь, что его можно спутать с Альтаиром из созвездия Орла, но ты прав, это действительно Альдебаран, - сказала девушка, взяла меня под руку и мило улыбнулась.
Я с удивлением посмотрел на нее и произнес:
        - Теперь знаю.
Я опять взглянул на небо и отчетливо увидел свою бабушку в созвездии Тельца.
        - Пошли, здесь не долго, минут пять.
Пять минут длились дольше, чем пять минут. Всю дорогу от вокзала до дома Юли я уповал на прекрасную ночь и на то, как люблю вот так, медленно, очень медленно пройтись в безлюдной темноте. Девушка в свою очередь уповала на довольно поздний час и достаточно прохладный воздух. Любовь к медленной прогулке побеждала, и после получасового променада мы достигли дома. Поднимаясь по лестнице в подъезде, я чуть не плакал. Живота и задницы я уже не чувствовал. От этого изнурительного напряжения хотелось выть. В голове из отчетливых мыслей осталось лишь посылание бабушки с ее пирожками на Альдебаран через Альтаир.
        На лестничной площадке ярко горела лампочка, поэтому, когда мы зашли в квартиру я почувствовал себя еще и слепым.
        - Мы где? – прошипел я.
        - В гостиной, стой тихо, я проверю родителей.
И она вышла из комнаты. Впервые с начала моей желудочной экзекуции я остался один. Вмиг химическая атака пирожков смела изможденную оборону, и я сдался. В голове отчетливо пронеслось: «...оковы тяжкие падут, темницы рухнут - и свобода...». Мое тело предалось пуку. По-другому и не скажешь. Пук нарастал, переходя из баса в контральто. Длился он достаточно времени, чтобы бегемот встал, извинился, поклонился и вышел. Здесь было все. И поезд, атакуемый индейцами. И огромный пароход, приветствующий своих пассажиров. И дрессированный слон, наступивший на гвоздь. И я, наевшийся бабушкиных пирожков. Улыбка отпустила мое лицо, и из меня вырвался стон облегчения. Так что концовку мы выдали дуэтом. То есть я и мой обессиленный зад. Колебания воздуха передались на стены и где-то что-то упало. Со словами «что это было?» вбежала Юля и включила в гостиной свет. В воздухе пирожки передавали привет от бабули. Причем от всей души. Юля смотрела на меня, а я на диван у стены напротив. На нем сидели парень с девушкой с подушками во рту и тряслись от смеха. В голове пронеслось: «...и свобода вас примет радостно у входа...». Выскочив из дома, я вытащил из кармана два пирожка «на дорогу» и швырнул их в ночь.

        Я сидел в холодном помещении вокзала и хохотал, представляя себя на месте того парня на диване. А на небе в созвездии Тельца улыбалась моя бабушка, подмигивая своим Альдебараном.

P.S.   Материал из Википедии

Метеоризм (от греч. — поднятие вверх, вздутие) — избыточное скопление газов в кишечнике. Проявляется вздутием живота, пучением, распирающей болью в животе; возможно обильное (взрывное) выделение большого количества пищеварительных газов.

Хайфа, 2010