Одному из семи

чем-то сильно и неразборчиво ударили точно в нос, вызвав прилив крови и легкий звон в ушах. ….то ли благовония, то ли просыпанная неуклюжим разносчиком экзотическая приправа. Обилие ресторанчиков и странных на вид едален, так же сильно притягивающих страждущих манящим ароматом питательного фимиама, как и  невольно отпугивающих щепетильного прохожего засаленностью и вековой чернотой ручек, порогов, дверных косяков и паутинчатых окошек. Казалось бы, стоит только убрать это внешнее несоответствие, и заведения наполнятся многоязыкой гудящей толпой разноцветных бродяг, любопытных, туристов или просто искателей новизны. Но лишить весь этот кулинарный заповедник его умопомрачительной затрапезности - все равно, что лишить хребта позвоночное животное. Двигаясь по инерции, оно растечется по земле бесформенным кожаным мешком, живым, дышащим, но безвольным, безобидным и нестрашным даже со своими клыками или рогами. Наверное, за это и называют иные подобные места укромными уголками давно ушедшего мира, вытесненные удобствами, технологиями, блеском хрома и больничной чистотой. Странно, право, как это так случилось, что вдруг великая магия приготовления пищи стала восприниматься через удобство, быстроту, чистоту или любезность официанта. Когда дух, растворенный умелыми руками в шипяще-скварчащей преисподней кухни и отлившийся в смесь бабушкиных рецептов, невообразимых пропорций и слабо понятных даже ученому мужу процессов волховства, сменил этот техноконвейер? В глубине каждого сидит маленький, загнанный в угол чертик первобытного обжорства. Недаром его труд причисляется к столь тщательно отобранным смертным грехам христианского человека. Интересно, если выпустить его на волю в зоне влияния другой мировой религии, будет ли это действительно и для приверженцев иного Бога. Я за измену, пока ее саму не включили в черный список. За измену в такой степени, чтобы сверкающие приборы и накрахмаленная скатерть заменили собой столетний дубовый деревянный стол, носящий следы не одного поколения завсегдатаев, а совершенная форма неудобного стула, предмета гордости дизайнера, заменена наполненным подушками диваном, на котором так удобно вытянуться в ходе приятной обеденной беседы.
Ветерок набережной медленно растворил увязавшийся было по улице тлетворный (греховный) дух чревоугодного блаженства, жертвуя частью своего невидимого тела, чтобы защитить меня от цепких ароматных лап всепоглощающего съестного царства. Мысли медленно и лениво, словно завороженные, возвращались к привычному своему суетно-разбредающемуся течению. Дельтой разветвляющейся реки, они текли к единому морю каждый своим собственным руслом, чтобы соединиться где-то за границей моего понимания, в том океане, из которого и пришли.