Майская ночь

Майская ночь
( Балет. Постановка С.)

Зелень и багр.
Синева и фиолет.
Чудо, что лилось из оркестровой ямы.
Некрасивые лица красавиц.
Муза и обкуренное настроение.
Чуть подвыпившая мечта и “Автора, автора” сливались в единое целое с залом.
Казалось, что все или взлетит вслед за жизнью, или погибнет от счастья. Импровизированное болото тонуло от, переливавших через края вселенной, чувств.
Вот они – Ромео и Джульетта, только такие вышитые и близкие сердцу; “Мавка” со своей вселюбящей душой. Русалки тонули от зелени и душевного кайфа, но пахли зимой. Какая пластика и полнота чувств, души! Весь зал пошел ко дну вместе со сценой. Светает на сцене – светает на душе. На сцене огонь – в зале чувство страха, смятение. На сцене лед – в зале летаргический сон.

Вкус горечи во рту появился. Восточное солнце слегка залезло в интерьер. Острые черты у музыки, как у восточной красавицы. Чернявка улыбается, видно, как играют ее шея, скулы, глаза – мороз по коже.

Со сцены веяло добротой; добротой замысла и теплом нескольких улыбок; и чем-то таким, давно растаявшим, как первый снег, но до боли близким и родным.
А фиолетовый все сливался с зеленью и охрой; огнем горели шаровары и трубы с тарелками. На сцене были те, что давно снились и выбивали двери из подсознания.
“Но белая зима на белом свете” – пел в моей голове Макаревич.
“Счастье будет” – обещали герои и Гоголь.

Со сцены пахло любовью и нерожденным ребенком, а из оркестровой ямы – еще непришедшей смертью.
Крышу все-таки сорвало, но только после отключения сознания. Казалось, Ангелы отдыхали от людей…

-Ты меня любишь? – слышался голос чужого Эго со сцены.
Но “Ромео” эту ночь провел с Ольгой.
“Мавка” недавно похоронила мать, а собственный ребенок жил не видя ее.
Одни занимались искусством, а у других не уходили из головы давно приевшиеся проблемы.
- Кто ты?
- Я – муза! Но я уйду, как только зал опустеет, и зрители, придя домой ослепнут, утонут в груде немытой посуды.
- Кошку забыла покормить, - неожиданно постучалось в чье-то сознание на сцене.
- Жена-стерва, - как эхо, ответили в зале.
- Я люблю тебя! – подала голос Ольга.
- Надо подумать, - ответил Гоголь.

Зеленое сливалось с голубым, огненно-рыжее переходило в серое.
Зал дышал в такт музыке. От хора остался один Очкарик, который зачарованно смотрел с балкона.
- Что купить на ужин? –мучался вопросом Гоголь.
Балерины только перемалчивались…
- Все, надоело. Завтра же пишу заявление…
- Что за люди? – не могли успокоиться в зале – Кругом одни грубияны и дураки!
- Сидишь, стерва, смотришь? Не говори больше, что мы никуда не ходим.

Со сцены все еще пахло абортом.
Все пытались думать о возвышенном, об искусстве, и я тоже.