Подруги

Николай не звонил уже четыре дня. В первый Инна не обратила на это внимания, во второй  - удивилась, на третий  - начала беспокоиться. Такого никогда не бывало. Двадцать пять лет он звонил ей каждый божий день (если они в этот день не виделись), а в последнее время и по нескольку раз. Вечно занятую, куда-то спешащую и не успевающую Инну это даже раздражало: то ли ему делать совсем нечего, то ли из ума начал выживать  - не помнит, что уже звонил сегодня. Вслух она этого, конечно, не говорила, но старалась поскорее закончить разговор.

Он был старше ее на двадцать лет, давно  уже на пенсии, дома ему, и правда, делать было нечего, а каким-нибудь хобби обзавестись не успел. «Мое единственное хобби  - это ты»,  - шутил он.  А Инна пока работала  - она преподавала английский в пединституте, да еще старалась набрать побольше платных учеников, чтобы помочь дочери, которая одна, без мужа тянула двоих детей, да еще дом  (готовка, уборка, стирка  - женщина никогда не бывает свободна!), да парализованная свекровь, да две маленькие внучки…

С Николаем они когда-то вместе работали в военной академии  - она  на иностранной, он на одной из военно-технических кафедр. Наверное, сталкивались на каких-то общих собраниях или в столовой, но по-настоящему познакомились только во время трехдневной экскурсии в Самарканд и Бухару, организованной месткомом на Октябрьские праздники. В холодной, слякотной, по-осеннему мрачной Москве уже шел мокрый снег, а в Узбекистане их встретила чуть ли не 40-градусная жара, ослепительное солнце, плавившееся на голубых куполах и блестящих изразцах минаретов, и одуряющий запах спелых дынь, черного винограда, плова, жаренной баранины и затхлой арычной воды. Инна не бывала раньше в Средней Азии, а Николай когда-то служил здесь и вызвался быть ее личным экскурсоводом. В первый день они вместе со  всеми, обливаясь потом в душном автобусе, метались от одной достопримечательности к другой, от знаменитой мечети к прославленному медресе, но на следующий  - оторвались от группы и стали одни бродить по узким немощеным улочкам, заглядывать в маленькие дворики за глиняными, увитыми пыльным виноградом дувалами, где среди густо увешанных желтыми и красными плодами невысоких деревьев в дымящихся кучах пепла калились пересыпанные солью абрикосовые косточки  - это лакомство продавалось здесь на каждом углу, как семечки.

Больше всего Инну поразила огромная базарная площадь, вся покрытая, как ей показалось в первый момент, роскошным, по-восточному пестрым ковром. Только потом она поняла, что эти причудливые узоры выложены прямо на земле из дынь всех форм и оттенков, арбузов, гранатов, персиков и еще каких-то фруктов и овощей. Неясно было, как между ними умудряются пробираться люди.

Вот после этой поездки Николай и начал встречать ее каждое утро в метро, чтобы вместе пройти один квартал до учебного корпуса, стал прибегать каждый перерыв к ней на кафедру и провожать после занятий домой. Он носил ей цветы и конфеты, доставал билеты на концерты и постановки, на которые почти невозможно было попасть, дарил всякие безделушки. У нее теперь всегда, и зимой и летом, и на работе и  дома, стояли на столе живые цветы. Сослуживцы так к этому привыкли, что даже сплетничать перестали, хотя у нее был муж и двое детей и он тоже был женат.

Инну ошеломил его напор. Она вообще не была избалована таким вниманием. Муж ни разу в жизни не покупал ей цветы. Он сам над собой смеялся, что не отличит розы от укропа. А на дни рождения и Новый год дарил ей только книги. Инна не обижалась. Кирилл был особенный человек, самый умный, самый талантливый, непохожий на других. Она знала, что для него всегда на первом месте будет наука, и на втором  - наука, и на третьем тоже… но все-таки надеялась, что где-то на четвертом или пятом присутствует и она с детьми. Просто он был так устроен. В его любви она не сомневалась. И была потрясена, когда вдруг, совершенно неожиданно, узнала, что в этой очереди после науки перед ней стоит другая женщина. Она долго не могла этому поверить: казалось, это какое-то недоразумение, ошибка, надо только поговорить друг с другом, выяснить, понять, и все встанет на свои места. Она мучилась от этого непонимания, ревности, унижения, сознания своей ненужности и, наверное, именно поэтому, оставив маленьких детей на три дня со свекровью, уехала тогда, впервые в жизни, на ту экскурсию.

После года изнурительных разговоров, слез,  выяснения отношений  - по ночам, чтобы дети не видели,  - они решили на какое-то время разъехаться. Кирилл перебрался к матери, в Медведково. Инна думала, что это ненадолго  - не сможет он без них и, оставшись один, сразу это поймет; но Кирилла, кажется, вполне устраивало такое существование. Свекровь оставила его в своей однокомнатной квартире, а сама переехала к Инне.

 - Ты мне всегда будешь как дочка,  - сказала она,  - и без ребят я не могу. А Кирка пусть как хочет. Без него проживем.

Легко ей было говорить!

Инне мучительно хотелось узнать, один там Кирилл живет или со своей дамой, но спрашивать было слишком унизительно.

Официально они не развелись. Так и жили. Кирилл раз или два в неделю приходил в гости, играл с детьми, читал им книжки, а когда стали старше, занимался с ними математикой и физикой. Они, увы, его способностей к точным наукам не унаследовали. С Инной они вполне мирно беседовали  - о детях, о литературе, о политических новостях (благо на литературу и политику взгляды у них всегда совпадали)  - лишь бы ни о самих себе. И каждый раз Инна ждала, отчаянно надеялась  - вдруг он останется.

А дети привыкли, считали, что это в порядке вещей: папа живет отдельно, потому что у него очень много работы и надо, чтобы никто не мешал. Когда стали постарше, может, что-то и поняли, но лишних вопросов не задавали.

Посторонние об этом вообще не знали: ни сослуживцы, ни даже Иннины подруги. Считалось, что у них вполне благополучная семья. Инне даже завидовали  и, наверное, осуждали, что она позволяет Николаю так откровенно ухаживать за собой. А ей это было нужно, необходимо  - чувствовать, что она тоже кому-то нужна, что она любима, желанна, что она, наконец, женщина, черт возьми! Без этого она бы просто не выжила. Она не умела жить в пустоте.

В глубине души ей было немного совестно, что вот человек, и хороший человек, любит ее по-настоящему, готов для нее на все  - а она только использует его для собственного самоутверждения. И тут же утешала себя: ведь ему от этого хорошо, он счастлив  - вон как светится от каждого, самого маленького знака ее внимания. О своих отношениях с мужем она Николаю не говорила. Если и упоминала, то только о его успехах  - защитил докторскую, выпустил еще одну книгу, пригласили за границу (ничего, пусть поревнует!). Впрочем, Николай о своей жене тоже не очень распространялся. Инна только знала, что поженились они с Натальей еще во время войны, что она никогда не работала, сидела дома, постоянно чем-то болела и детей у них не было.

А из Николая вышел бы прекрасный отец, ему так не хватало детей. Он заговаривал с ними на улице, мог купить ревущему малышу шарик или мороженое и всегда выспрашивал у Инны все подробности про Ксюшку и Костю. Однажды он будто бы случайно встретил Инну с детьми в зоопарке, познакомился с ребятами и стал для них с тех пор «дядей Колей с маминой работы». Дети считали, что он живет где-то поблизости, потому что часто натыкались на него, когда гуляли в соседнем сквере. Дядя Коля играл с Ксюшей в «летающие тарелки» и бадминтон, учил ее ездить на велосипеде, а маленького Костика таскал на закорках и делал ему из прутиков луки и стрелы.

Если сначала Николай, может, и пытался таким способом завоевать Инну, то вскоре искренне привязался к ребятам и возился с ними с полным удовольствием. Кажется, окрестные бабки считали его дедушкой. Хотя, вообще, выглядел он для своих лет молодо: худощавый, по-военному подтянутый, с почти незаметной проседью в пышных русых волосах.

Он по-прежнему  провожал Инну каждый день с работы, даже когда она ушла из академии и устроилась в пединститут, поближе к дому. Занятия у него кончались раньше, и, когда она выходила, он обычно уже ждал ее у дИнней, с цветами и огромным, раздутым портфелем. Он всегда сам покупал продукты для дома (интересно, чем занимается его Наталья?), а заодно и для Инны, чтобы она не тратила на это времени и не стояла в очередях. Ее изумляла такая хозяйственность: Кирилл, когда жил с ними, даже не знал, где находится булочная и сколько стоит пакет молока. Как-то он обходится теперь?

По вечерам Инна иногда ходила с Николаем в кино или на концерты (он тоже любил музыку), а потом они стали изредка встречаться на квартире его брата или каких-то приятелей, несколько раз даже оставались на всю ночь. Инна не знала, что уж он врал своей жене, а сама просто ничего не объясняла домашним. Дети были еще малы, а свекровь давно сказала, что ничего не будет иметь против, если Инна устроит свою жизнь, только оговорила, что все равно останется с ними  - она слишком любила внуков.

Домой к себе Инна никогда Николая не приглашала.

Летом, в отпуск  Инна обычно уезжала с детьми на Юг или в Прибалтику  - дачи она не любила. И  Николай тоже ехал за ними следом и к великой радости ребят совершенно случайно встречался им на пляже.

Так проходил год за годом. Дети росли, кончили школу. Ксюша вышла замуж, родила Аленку, потом развелась, снова вышла замуж, и опять неудачно. Костя кончил институт и уже работал. Кирилл по-прежнему жил в Медведкове с какой-то очередной из своих аспиранток и все реже приезжал в гости. А в отношениях  Инны и Николая ничего не менялось. Инна даже удивлялась его терпению. Не может же его устраивать такое положение! Один раз он, правда, проговорился, и в самый неудачный момент. 

Кирилл тогда тяжело заболел, ему становилось все хуже, и врачи уже не обнадеживали. Инна дежурила у него в больнице, по очереди с теперешней его дамой, и, к своему удивлению, даже не испытывала к ней особой ненависти. Может быть, мирило общее горе. Николай добывал для Кирилла в каких-то «закрытых» аптеках редкие лекарства, привозил консультантов, покупал икру и гранаты  - в общем, как  всегда, изо всех сил старался помочь Инне. Но однажды, когда отвозил ее, совершенно измученную после двухсуточного дежурства, домой, неосторожно сказал:

 - Не бойся, девочка, одна ты не останешься. Если что-нибудь случится, я тут же разведусь и мы поженимся.

 - Так ты что ж? все эти годы ждал его смерти?!  - возмутилась Инна. И потом почти две недели не виделась и не разговаривала с ним.

Но Кирилл поправился, его выписали из больницы, и Иннина соперница увезла его домой. Все вернулось на круги своя. Николай опять стал провожать Инну с работы, носить цветы и покупать игрушки  - теперь уже ее внучкам (Ксюша к этому времени родила вторую девочку).

Инна иногда задумывалась: неужели его жена ни о чем не догадывается? Женщина не может не чувствовать такие вещи. Впрочем, сама же она не догадывалась об изменах Кирилла. Пока чужие люди ей, дуре, не подсказали. А Николай умудрялся одинаково внимательно заботится и об Инне, и о жене. Он покупал не только продукты для дома, но даже обувь и белье для жены, ходил с ней  по врачам, провожал в парикмахерскую и к портнихе. То ли она была совсем больная, то ли просто избалованная. Самостоятельную Инну поражала такая беспомощность. Может, все военные жены такие? Хотя едва ли…

Инна не ревновала. И вообще никаких нехороших чувств к Наталье не испытывала. Да и за что? Это она была виновата перед ней, а не наоборот. Несмотря ни на что, Инне была ближе психология  обманутой жены, чем любовницы. Конечно, она привыкла за эти годы, привязалась к Николаю, была искренне благодарна за все, что он для нее делал, а главное за то, что позволял ей продолжать чувствовать себя любимой, молодой, самой красивой, самой желанной  - он постоянно твердил ей об этом. Но любила-то она Кирилла. И, даже лаская Николая, всегда помнила об этом. Чтобы остаться честной, хотя бы перед самой собой, она никогда, даже в самые близкие моменты, не произносила слова «люблю», как  Николай ни добивался.   Ему она сказала, что из суеверия  - чтобы не сглазить их счастья.

Самое смешное, что Николай тоже чувствовал себя виноватым перед ее мужем. Она так и не призналась ему, что они давно живут с Кириллом порознь, просто раз и навсегда запретила затрагивать в разговоре эту тему.

Когда Николай ушел в отставку, они стали видеться реже. Ему труднее было придумать предлог, чтобы уйти из дому. К тому же он купил дачу и теперь с ранней весны до осени ковырялся на своем участке. Но звонил все равно каждый день: в поселке был телефон-автомат. Примерно раз в неделю он вырывался в город и привозил букеты Инне и ягоды ее внучкам  - Аленке и Светочке. Ксюша развелась со вторым мужем и опять жила с матерью.

Когда прошлой осенью Николай торжественно пригласил Инну в ресторан, отпраздновать двадцатипятилетие той самаркандской экскурсии  - «серебряную свадьбу», как он выразился, Инна ужаснулась:

 - Двадцать пять! Четверть века! С ума сойти! Какие ж мы старые!

Но она лукавила, она не чувствовала себя старой. Наверное потому, что ей каждый день говорили,  какая она молодая и красивая. И звал ее Николай  - «девочка моя».



И вот, уже четыре дня он не звонил, хотя Инна знала, что он в Москве. Почему-то в этом году они с Натальей вернулись с дачи раньше обычного.

Инна не выдержала и впервые в жизни позвонила ему домой. Трубку сняла женщина и на просьбу Инны, представившейся как бывшая сотрудница, позвать Николая Петровича сразу же начала плакать. Инна с трудом разобрала, что Николай Петрович очень болен, уже несколько дней не встает и подойти не может.

 - Что с ним? Что врачи говорят? Может, нужно в больницу?  - забеспокоилась Инна.

 - А что они сделают? Скажут - старость,  - безнадежно ответила Наталья.

 - Какая старость!  - возмутилась Инна, а сама с ужасом подумала: действительно, скоро семьдесят пять.  - Но нельзя же так! Надо позвать врача. Пусть положат в госпиталь. Там что-нибудь сделают. Он ведь к военной поликлинике прикреплен? Вы туда звонили?

 - Нет. Я телефона не знаю,  - беспомощно пролепетала жена.  - Он всегда сам звонил. Я никогда не вызывала.

 - У вас родственники какие-нибудь есть? - спросила Инна, поняв, что с Натальей каши не сваришь.

 - Нет. Вернее, есть племянник… двоюродный, Слава. Только мы давно с ним не говорили.

 - Неважно. Давайте его телефон. Хоть книжка-то телефонная у вас есть?

Пока Наталья шелестела, разыскивая телефон, Инна выходила из себя: «Это надо же быть такой тюхой! Врача она вызвать не умеет!»

Весь вечер Инна дозванивалась этому племяннику и с большим трудом убедила его поехать к родственникам, помочь старикам.

 - Да я уж у них лет десять не был. Не помню, как и ехать,  - недовольно тянул парень, но в конце концов согласился.

На другой день Николая отвезли в госпиталь. Провожал его туда Слава. Наталья не поехала, сказала, сил нет.

Инна не могла себе простить. Как же она проглядела?

Они, действительно,  не виделись с весны. Сначала Николай был на даче и почему-то этим летом совсем не ездил в город, а после того как вернулся, еще в августе, они  ни разу не встретились. Инна сама пару раз предлагала, когда он звонил, но Николай  под какими-то предлогами уклонялся. Она даже немного обиделась. Теперь-то понятно: он был уже болен и не хотел, чтобы она видела его таким.

В четверг она поехала в госпиталь. Дождалась лечащего врача. Тот отвечал уклончиво: «заболевание желудка… патология кишечника… будем обследовать…»,  - но по тому, как он отводил глаза, Инна поняла, что дело плохо.

 - Опухоль?  - прямо спросила она.

 - Новообразование,  - ответил врач, как будто это что-то меняло.  - Запущенное. Неоперабельно.

 - Сколько ему… осталось?  - с трудом выговорила Инна.

 - Можете его повидать.  Я распоряжусь, вас пустят,  - сказал врач, не ответив на ее вопрос.

В палате стояло шесть коек, но других больных не было: видимо, все  - ходячие, ушли обедать. Николай лежал в самом углу, под капельницей. И Инна не сразу узнала его. Усохший, совершенно седой старик со знакомыми, родными глазами слабо помахал ей коричневой рукой и сказал:

 - Какая ты сегодня красивая!

Она попыталась накормить его принесенным творогом, напоить чаем с его любимой пастилой (купила по дороге. Такую свежую!), но он не смог. Потом, чтобы сделать ей приятное, все-таки проглотил ложку сока, но его тут же вырвало, и он смутился:

 - Видишь, как я тебя встречаю? Хорош кавалер! Просто посиди, девочка. Я на тебя посмотрю.

Он даже нашел в себе силы похвалить ее платье и простенькие белые клипсы, которых еще не видел.

 - Оригинальное украшение.

Пришла сердитая медсестра, стала возиться с капельницей, и Инна поняла, что пора уходить.

 - Приходи еще,  - попросил он на прощание.

 - Приду, - пообещала она.  - Обязательно приду. В воскресенье.

А в ночь на субботу ей приснился сон.

Уже воскресенье, яркое, солнечное. Она подходит к проходной госпиталя, где всегда дежурят солдаты. Один из них, совсем молоденький, в расстегнутой на горле гимнастерке и фуражке набекрень, улыбаясь, шагает ей навстречу  - и  она видит, что это Николай. Таким он был на старой фотографии в стенгазете, посвященной, кажется, 30-летию Победы, куда все фронтовики дали свои военные снимки.   

 - А ты опять опоздала, девочка,  - говорит он весело и показывает глазами на кого-то, лежащего в полутемной проходной на лавке. Человек весь накрыт простыней, видны только коричневые босые ноги. И она с ужасом понимает, что это тоже Николай.

Инна проснулась в поту, с гулко колотящимся сердцем и посмотрела на светящийся циферблат  - была половина третьего.

Утром она позвонила Наталье.

 - Умер наш Коленька, царство ему небесное,  - прорыдала та. Ночью сегодня. В два тридцать. Из больницы звонили.

Наталья осталась плакать дома, а Слава с Инной поехали в госпиталь за справками, потом сдавать паспорт, потом в «Ритуал», потом в военкомат, чтобы выделили солдат  - нести гроб и для салюта. Оказывается, полагаются воинские почести.

В гробу Николай лежал в полковничьей форме с четырьмя рядами орденских колодок. Инна и не знала, что у него столько наград. Никогда не носил. Лицо у него было спокойное, светлое и странно помолодевшее. Почти такой, как двадцать пять лет назад, только седой.

Наталья настояла, чтобы мужа отпевали в церкви, хотя Николай не был верующим. Но сейчас всех отпевают. Инна стояла у гроба с капающей на руку свечкой, поддерживала тяжело виснувшую на ней, почти теряющую сознание Наталью и не могла поверить, что все уже кончено, что больше нет того привычного чувства, которое согревало и охраняло ее все эти годы. Будто осталась голая  - на ветру. Она даже плакать не могла. Да, в общем, и не имела особого права. Кто она здесь? Чужая. Бывшая сотрудница.

А Наталья по-деревенски, в голос причитала на всю церковь и потом в крематории, падая на открытый гроб:

 - Коленька-а-а! На кого ж ты меня оста-авил? Кто меня теперь приголубит? Кто спросит, когда приду: «Наточка, это ты?»

Служительница крематория сказала несколько казенных слов, махнула рукой солдатам, оставшимся у открытых дверей снаружи. Те вскинули винтовки и дали залп, вспугнув целую стаю громко захлопавших крыльями голубей. Закрытый гроб с прибитой к крышке фуражкой плавно поехал вперед и скрылся за сомкнувшейся черной занавеской.

Из крематория  привезли Наталью домой, и Слава сразу уехал, попросив Инну посидеть с теткой. Поминок никаких не устраивали: Наталья не захотела, да и некому было готовить, и не для кого.

Инна с трудом раздела изнемогшую от слез Наталью, усадила ее и хотела поставить чайник, чтобы хоть напоить чаем, но та не отпускала ее от себя, цеплялась за одежду и умоляла:

 - Не уходи. Кроме тебя, у меня никого нет. Совсем никого… Ты мне, как сестра.

И Инне пришлось до ночи сидеть в доме, порога которого она никогда не смела переступить, гладить чужие вздрагивающие плечи, бормотать какие-то бессмысленные, бесполезные утешения.

Наталья, плача, показывала ей семейные фотографии («Правда, он красивый был? А это я  - молодая») и все повторяла, какой необыкновенный был у нее муж  - на руках носил, пылинки с нее сдувал и ни разу в жизни, ни разу! - а ведь полвека прожили -  даже не посмотрел на другую женщину, какая она была счастливая!

И Инна поддакивала, говорила, что завидует, что мало кому выпадает такое счастье.

Теперь она каждый день звонит Наталье и часами выслушивает ее жалобы на одиночество, на давление, на запоры, на то, что Слава не звонит и не приходит, никому нет дела, никому она не нужна, что Коля ни разу не приснился…

Слушать это тяжело. Но куда денешься? У Натальи, действительно, никого больше нет.



Все-таки хорошо, что иногда жены ничего не знают.