Личное дело. 1999

7 февраля 1999 года Борис Гребенщиков представил в Вятке программу «Новый электрический пёс»

А никто и не обещал, что будет легко…
Неплохой был бы заголовок: «БГ в Вятке - 6». По количеству явлений, пришествий, миссий, как привыкли воспринимать. В одном интервью у БГ так прямо и спросили: что ж Вы, Борис Борисович, так часто к нам? Миссий, мол, многовато…
Признак эпохи: в «Запретной зоне», в углу, ослепнув от прожектора, пританцовывая на окурках, представляешь, как бы ты здесь снял клип. Если бы все, кому хотелось, смогли бы всё снять – устроили бы фестиваль. Мой клип состоял бы из лиц. И только. Из нормальных, осмысленных и трезвых лиц (были такие!). Из того, как они на протяжении песни грустнели, прояснялись, менялись – жили. Поодиночке.
Раньше было как: вот музыканты, а вот толпа. Классический народ на концерте: головы, руки, зажигалки, кто скачет, кто плачет, но через десять минут могут поменяться ролями. Потому как что-то их всех роднит, всех делает похожими, добавляет какого-то свечения общего – как будто один художник всех рисовал.
А в моём неснятом клипе никто бы никого не повторил. Не продублировал. Каждый ушёл бы с концерта с совершенно непохожим зарядом – как в жизни и было. Потому что нет больше никакой братающейся толпы. Нет никакого общего свечения: стояли как на обложке «Сержанта Пэппера». Нет сейчас никаких «мы».
Лет семь назад, в первый приезд БГ, отличать друг от друга тех, кто рвался на концерты, могло что угодно, а роднило одно: ожидание. Время таким казалось: все окна в мир распахнуты, вот сейчас слетит эта совковая ржавчина с нас – и вперёд, в жизнь, в дорогу, где всё поймёшь и сам станешь понятным и нужным, и всё сумеешь полюбить. Так век начинался, если кто помнит: «В Москву, в Москву!»
…На оленях, утром ранним. Нет, в жизнь и в любовь вряд ли расхотелось. Но время убрало из обихода очень важную деталь. Жизнь отняла у нас понятие «мы». Может, средневековая мечта – принадлежать к каким-то цехам, гильдиям, да ещё этим и гордиться. Но семь лет назад было общественно важно, каков ты и с кем ты. Что читаешь, слушаешь, любишь, пишешь сам, в Москву тебе, или ты сам себе – вершина мира. Так мы делали страну другой. Так мы Землю вращали – на себя, как в песне поётся. На себя.
А сейчас всё стёрлось. Едешь в машине, час махровой попсы в оба уха – и даже почти не тошнит. А в «Зоне» пьяный гоблин на чистом матерном радостно верещит, как тут БГ растаковски здорово поёт – и тоже почти не тошнит. Потому что – личное дело. Какой ты, никто не спросит. Слушать любимого музыканта в «Зоне» или огорчиться – личное дело. Любишь или нет – личное дело. Равняться не на что. Никто за тебя не отвечает. Никто не научит. Сам, сам, сам, на что души хватит. Холодно…
Рок каменеет, становится видом искусства. Сбросил социальный груз и стал касаться только каждого в отдельности. Как со словом «блюз»: звучит, а сыграть толком мало кто  способен. Казалось, для этого не здесь родиться надо. А БГ взял и перевёл это слово на русский – «скорбец». И всё оказалось знакомо, да ещё и про тебя самого. Блюз – это все мы. Раньше. Скорбец у каждого свой. Сейчас. Личное дело.
Забавно, как в разряд личного дела перешли песни – а полгода назад копья ломали, нужно петь для нас старые песни или нет. Пока спорили, «Новый электрический пёс» так их перемешал – и новые, и старые, так всё зацементировал, что остаётся злиться на себя за недоверчивость. Молодые ребята, в первый-второй раз попавшие на концерт БГ, поражаются качеству исполнения. Но с БГ плохо не играют, и клавишник Борис Рубекин, выступающий с ним первый сезон, тому пример. И тоже – личное дело: музыкантов перестали воспринимать как ореол, как визионеров-попутчиков. Есть такой – и здорово.
Разъединённости и недоумения добавило то, что в «Зоне» не так-то просто почувствовать себя аудиторией. БГ не ожидал, что там будет негде сесть. В кафе «Теремок», где БГ пел перед «Зоной», сесть было где. Но это ничего не спасло. БГ, кстати, эту стену в общении рубил отчаянно. И если бы всё дело было только в звуке.
Удивляться приходится тому, что знакомые-презнакомые песни говорят по-другому и о другом: «Мне снится пепел», перерожденный с «Deadушками», была сыграна весело, а звучала грустно, сжато, затаённо. Так, наверное, всё скоро будет звучать. Не только музыка.
Но наше с вами дело, что нами будет услышано. По-прежнему хотим миссий и единений, не понимая, что теперь нужно только доказывать, «что услышал ты то, что слушал». Что если не любить, так и петь, и слушать незачем. Пусть поодиночке, и холодно, и не страна, и не братья-сёстры, и не «мы». Но, может, сейчас и главное – не потеряться, не вылететь при повороте, остаться при своей любви и при своей музыке, не упустить её из виду. При любых обстоятельствах. Никто ведь и не обещал, что будет легко…