(Чечня – взгляд изнутри).
23 февраля 2000 года. Сводный отряд милиции УВД Ярославской области в количестве ста человек направляется в республику Чечня в город Урус-Мартан для наведения там конституционного порядка.
***
Ровно в 10.30 по московскому времени под завывание сирен машин сопровождения автобусы покидают расположение отдельного батальона ППСМ, оставляя позади провожающих и лежащий в грязном февральском снегу Ярославль. Оставляя позади недельные, суматошные сборы, время, когда все знали, что мы едем, знали когда, но куда, зачем, с какой целью, на эти вопросы никто не мог дать вразумительного ответа. Да и вся дорога на юг была веселой и беззаботной. При взгляде со стороны, наверное, представлялось, что собрались старые друзья-сослуживцы и решили вместе развеяться, отдохнуть от работы, семьи, тянущихся за ними, хвостом проблем, и как надоест отдыхать, вернуться домой полными сил и здоровья.
Так и было, пока не приехали в Моздок. Там в то время находился Штаб Объединенной Группировки Федеральных Сил. Нам сказали, что «пить мы прекращаем», выдали каждому по автомату и по боекомплекту к нему, и началась суматоха, связанная с получением продуктов и другого имущества, необходимого нам в полевых условиях.
Там в первый раз на нас пахнуло войной. Серое здание штаба, больше напоминающее собой кипящий муравейник, серый, уже весенний, снег, камуфлированные бронетранспортеры охраны штаба и серое, уже кавказское небо, изрезанное штурмовиками СУ-25 и вертолетами различных систем и назначения. Первые встречи на кавказской земле с сослуживцами, ранее туда командированными. Их рассказы об увиденном, которые воспринимались всеми так, как будто рассказывали содержание фильма ужасов, просмотренного накануне. Во всяком случае, все были уверены, что нас это не коснется. Какие пули? Какие гранаты? Какая война? Ведь мы в России, у себя дома, в государстве, которое в состоянии войны не находится и никому войны не объявляло. Казалось, вот сейчас мы сядем в автобусы, и снова дорога, весенний пейзаж, улыбчивые лица.
Все так и было, пока мы проезжали территорию Осетии и Ингушетии. И все это в мгновение исчезло, как только мы пересекли границу Чечни. Изрытые окопами начинающие зеленеть поля, воронки, возле окопов и на дороге по кюветам обгоревшие останки военной и гражданской техники. Дополняли эту картину частые блокпосты, милицейские, сложенные из бетонных плит и военные, врытые в землю. На одном из блокпостов, в районе Самашкинского леса, я увидел солдата. Мне никогда не забыть его глаз, его взгляда, которым он всматривался в окна автобусов, взгляда, полного тоски, жалости и какого-то великого знания, которое он уже успел постичь.
***
Мне показалось, что я все это уже видел. Именно тогда я провел параллель между происходящим здесь и виденном мною в Афганистане, с той разницей, что тогда я был солдатом срочной службы могучей Советской армии. Тогда я начал догадываться обо всей сложности положения, в котором мы оказались, а догадавшись, мысленно содрогнулся. Как же так? Когда я служил срочную, войсковой спецназ только еще организовывался, дисциплина была жесткой, а главное – нас учили воевать, нас готовили к войне согласно правилу Суворова: «Чем больше пота в учении, тем меньше крови в бою». А здесь? За неделю собрали и отправили, как в сказке, поди, туда - не знаю куда. И тогда впервые в жизни я попросил: «Господи! Не оставляй нас милостью своею, храни нас, Господи!» Я везде и во всем привык полагаться лишь на собственные силы и верующим себя назвать никак не могу, но сейчас, анализируя и наш путь до Урус-Мартана, и все произошедшее с нами впоследствии за время командировки, я с уверенностью могу сказать, что нас с самого начала берегла и хранила неведомая сила. И если бы не та толика везения, никогда бы нам не выполнить главную задачу – вернуться домой всем, без потерь.
***
Урус-Мартан встретил нас ярким солнцем, ручьями и галдежом местного населения, собравшегося на площади перед зданием военной комендатуры и местной администрации. Командиры ушли в комендатуру – представиться, сообщить о прибытии и узнать, где нам располагаться. Какое-то время мы были предоставлены самим себе и через окна автобусов широко открытыми глазами рассматривали окружающий нас город. Наши автобусы остановились на площади перед военной комендатурой, представляющей собой массивное, кажущееся вырубленным из скалы, здание без окон и дверей. Вернее, окна, точнее их проемы, были, но все они были заложены мешками с песком, с оборудованными для стрельбы бойницами. Само здание было опутано снаружи несколькими рядами колючей проволоки, а по крыше ходили снайперы из комендантской роты. Прямо перед нами стоял остов здания бывшего шариатского суда, напротив, через площадь, здание с зарешеченным первым этажом, в котором располагалась местная администрация (при ваххабитах в нем располагалась Шариатская тюрьма), далее мост через реку Мартанку и длинный, до конца улицы, рынок.
***
Вдруг раздались свист и гиканье – это на тентованых «Уралах» с привязанными к фаркопам вениками Урус-Мартан покидал воронежский СОМ – ребята, которых мы сменили. Они пробыли здесь месяц, и уезжали, оставив двух своих бойцов.
Потом пришли командиры в сопровождении офицера комендатуры, и мы, покружив немного по городу, подъехали к зданию бывшего швейного цеха, в котором до нас располагался воронежский СОМ, а теперь должны были жить мы.
Первое впечатление от вступления на чеченскую землю было ужасным: по колено коричневое месиво из глины, земли и растаявшего снега, разбросанные по двору маленькие и большие кучи мусора. Командиры осмотрели помещение, после чего распределили, кому, где жить. Более теплые и сухие места достались первой роте, так как в ее составе были переславские и ростовские ребята, то есть приближенные.
А вторая рота под моим началом стала осваивать одну большую общую комнату, полную разного хлама, правда, нары там уже были сколочены. Переодевшись и засучив рукава, мы дружно взялись за работу: скребли, выносили, колотили. Ко мне подходили то один, то другой, и с удивлением на лице протягивали мне свои находки: кто пачку патронов, кто гранату, и мы тайком от всех прятали их в одну из моих сумок.
В кубрике истопили печку, которую нам дали еще в управлении. Тепла от нее не было, зато дыму – хоть отбавляй, и весь в помещении. Спать ложились, надев на себя все, что есть теплого, и завернувшись в только что выданный спальный мешок. Устав от дороги, первого трудового дня, да предварительно глотнув сто грамм, проспали без помех до самого утра. В наряде по охране здания стоял первый взвод первой роты. Стояли с полным боекомплектом, и, надев на себя все защитные средства, что у нас имелись.
***
Утро следующего дня началось с построения по всей форме. Командиры уже успели сходить в комендатуру, где начальник штаба комендатуры их изрядно напугал.
Первым говорил командир отряда: «Обстановка в регионе очень сложная, мы попали в столицу ваххабитов, мы больше не милиционеры, а солдаты, главное – бдительность, как-то нам нужно продержаться эти три месяца и уехать отсюда живыми и здоровыми». Вот это «держитесь, надо держаться» я слышал потом много раз в течение всей командировки, по поводу и без повода, в качестве напутствия и в качестве поощрения. Затем слово взял заместитель командира отряда по службе, сказал, что работать мы будем без выходных, стоять будем на трех блокпостах в режиме трое суток там, трое в располаге, будут нас задействовать в специальных операциях, называемых «зачистка», а главное, мы будем всемерно укреплять здание располаги и вверенные нам блокпосты. Здесь мы впервые услышали тот риторический вопрос, который потом слышали каждое утро все три месяца: «Замечания по питанию есть?»
Следующей была знаменитая речь зама по вооружению, который сказал: «Да, мы теперь солдаты, но не забывайте, что мы еще и милиционеры, так, что применять оружие и силу имеем право только согласно положениям закона «О милиции». В связи с этим автоматами не играть, патрон в патронник не загонять, потом, при приемке боеприпасов в конце командировки, проверю каждый патрон на наличие царапин от затвора».
После этой речи в воздухе повис немой вопрос, который так и остался без ответа все три месяца: «Так кто же мы есть на самом деле?» С утра и до обеда мы вроде как бы милиционеры, с обеда и до утра – солдаты.
***
После обеда нас вызвали в комендатуру, где начальник штаба посадил нас на броню (БТР) и повез на экскурсию по блокпостам, на которых нам предстояло работать.
Первым, показательным, был военный блокпост в направлении на Мартан-Чу, который представлял собой змейку на дороге из деревянных ежей с колючей проволокой и систему окопов и блиндажей справа от дороги. Начальник штаба провел нас по окопам, откуда мы вылезли по пояс в глине, и сказал: «Вот таким должен быть блокпост – чем глубже в землю, тем дольше живы».
Затем он провел нас по трем блокпостам, на которых нам предстояло работать. Первый был в направлении на Гойское, второй – на Гойты, третий – на Алхан-Юрт. При приезде в располагу началась дележка, кому, на каком блокпосту стоять. Первой роте заступать было на следующий день, и они распределили так: на первый заступали ростовские, он опасней в военном отношении, но его не требуют перестраивать, то есть там меньше работы, на второй – переславские во главе с командиром роты, на третий – все, кто остался.
В нашей роте все было сложней, поэтому я кинул жребий, чтобы никому не было обидно. По жребию я с тутаевскими и двое некрасовских отправлялись на первый блокпост, рыбинские и даниловские – на второй, угличские и борисоглебские – на третий.
В этот же день к нам приехали рыбинские омоновцы. Оказалось, что они стоят лагерем в пяти километрах от Урус-Мартана под селом Комсомольское, через перевал от них начинается Аргунское ущелье. До конца командировки им оставалось совсем немного, - шестого марта на замену должен был прибыть ярославский ОМОН. Мы смотрели на них – грязных, по нашим меркам вооруженных до зубов – и завидовали им белой завистью: они скоро поедут домой.
***
Потом была первая смена на блокпосту. Приехав туда, я первым делом осмотрелся. Блокпост представлял собой сооружение из двух деревянных вагончиков и нагроможденных вокруг них бетонных плит различной толщины, с маленьким внутренним двориком. В одном из вагонов был блок питания, в другом – комната отдыха с наколоченными во всю длину нарами. Заместитель по службе, сопровождающий нас, сказал, что наш позывной – «Палтус-66», основное стратегическое направление – на село Гойское и старый яблоневый сад с мечетью, пожелал всего хорошего и уехал.
Я сделал схему круговой обороны, боевой расчет, поставил задачу по переоборудованию блокпоста и впервые вышел на дорогу.
Проезд по направлению Гойское - Комсомольское – Алхазурово был открыт только для военных машин и другой техники, принадлежавшей военным и МВД, а по дороге на Мичурино ездили только члены администрации по спец. пропускам, поэтому стоять на дороге было легко, проверяли только редко проходящих в город и обратно мужчин.
К нам тут же подошли знакомиться местные, занимающиеся частным извозом. Здесь я понял, что о чеченцах, как о народе, ничего не знаю, кроме сведений, полученных в средней школе. Я знал, что чеченцы своеобразный и своенравный народ, думал, что они умеют только убивать и грабить. А оказалось все намного сложнее. Как мне объяснили мои друзья среди местного населения, до прихода к власти Дудаева среди них не было никакого деления. Вслед за Дудаевым пришел его величество «Доллар» и сделал свое пагубное дело. Они считают, что виной всему нефть. Надо сказать, что грозненская нефть очень высокого качества. Во время Великой Отечественной Войны танки заправляли прямо сырой нефтью, без перегонки. И добывать ее легко, так как нефтяной пласт начинается всего в метре от поверхности земли, рой яму глубиной в метр и черпай, сколько хочешь. Так и поступали все, кто оказывался хоть на какое-нибудь время у власти. Здесь очень быстро поняли, что нефть – это деньги, а деньги – это власть.
***
Сами чеченцы разделились на горных и равнинных, по месту жительства. Горные чувствовали себя во всем обделенными, и поэтому ненавидели все и всех, кто живет ниже их относительно уровня моря. Они никогда не умели и не любили работать, самыми достойными занятиями для мужчины там считались разбой и грабеж. Торговля людьми, рабство там существовали всегда. Многие из равнинных чеченцев были их полной противоположностью. Они жили, свято соблюдая основные заповеди Корана, строили дома, растили детей и сады.
А война разделила их еще и на бедных и богатых, и этот факт стал для меня открытием. Стало уже привычным видеть и слышать, как чеченцы там у нас обворовывают и обманывают русских, а здесь русских уже не было, и они обманывали и обкрадывали своих же.
Я сразу взял для себя за установку, и это впоследствии оказалось правильным, что мы приехали на чужую землю, где живет чужой нам народ, живет по своим законам, согласно своим понятиям о жизненных ценностях, и поэтому вести себя следует так, как принято вести себя в гостях. У нас есть мудрая поговорка: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят». А для того, чтобы разобраться в происходящем, надо постараться узнать и понять их.
***
Первый день на блокпосту прошел быстро, а первая ночь еще быстрей. За нами отовсюду наблюдали, с наступлением сумерек и до самого утра. То здесь, то там между вспышками осветительных ракет вспыхивали красные и зеленые огоньки приборов ночного видения. И в первую же ночь нас проверили: примерно в три часа утра в придорожной канаве в тридцати метрах от блокпоста сработала поставленная нами растяжка, представляющая собой привязанный к столбику запал от гранаты, так как расходовать сами гранаты нам строго настрого запретили. Мы осветили канаву ракетой и обстреляли из автоматов. После нашей стрельбы все затихло, только вспышки осветительных ракет время от времени прорезывали темноту ночи над блокпостами вокруг города и над расположением войск в предгорье и в горах. А утром, когда рассвело, мы нашли на месте растяжки на подернутой утренним морозцем траве следы пребывания чужого. Это были следы обуви и следы волочения там, где он отползал от места обнаружения. Больше в эту смену нас не беспокоили.
***
Приехав с блокпоста, мы не успели позавтракать, как было объявлено построение. В селе Комсомольское зачистка, от нас требуется пятнадцать человек. Командовал зам по службе: «Пятнадцать человек в бронежилетах и касках, в полном вооружении, получить по две гранаты РГН, быть готовыми через десять минут».
Сказано – сделано. Собирались с беззаботным смехом, подначивали друг друга. Тогда для нас все еще было в новинку, интересно. Через десять минут мы в полной амуниции прибежали к комендатуре. Нас посадили на БТР, и мы мимо нашего блокпоста поехали в Комсомольское.
Первая зачистка – это было что-то. Приехали в село, зам по службе, получивший у нас кличку «Мэтэр», убежал куда-то, у кого-то что-то спрашивать. К нашему БТРу подбежал какой-то войсковой майор, скомандовал нашему водителю «вперед!» и мы рванули в горы. Ехали, пока БТР не застрял где-то на середине холма. Как мы спрыгивали с него, надо было видеть. Неуклюжие из-за бронежилетов и подсумков с патронами, спрыгнув на землю и ударившись об нее, все попадали, кто на спину, кто на бок. Какое-то время мы, пытаясь встать, беспомощно барахтались в снегу. Стоявшие неподалеку спецназовцы, посмотрев на нас, сразу определили: «Новичков привезли». Когда мы поднялись на холм, от всех шел пар, рожи у всех были красные, как после бани.
Раздалась команда: «Вперед, окружай!». Мы развернулись в цепь, и пошли вперед, дальше в гору. Мы еще никого не видели, а перед нами уже запрыгали фонтанчики от врезающихся в землю пуль. Упав в снег, мы открыли ответный огонь, и только тогда разглядели как перед нами, примерно в двадцати метрах, на землю упал человек. Наш огонь был настолько беспорядочным и плотным, что он не смел, поднять голову, и закричал «сдаюсь!». Майор, который нами командовал, и еще трое спецназовцев рванули вперед и скрутили его. Майор несколько раз ударил его по голове прикладом автомата, после чего его (майора) оттащили, у него пена шла изо рта. Между нами прошел ропот: « У него в прошлом году здесь брат погиб». Все стало ясно. Вояка, которого мы поймали, был для нас враг, и поэтому жалости не могло быть. Его раздели, голого затоптали в снег, при этом били нещадно, затем полуживого отправили в комендатуру. Что с ним сталось дальше, не знаю, говорят, расстреляли.
Мы, отойдя от горячки недавнего боя, общались со спецназовцами, которые делились с нами гранатами, патронами, осветительными ракетами.
Усталые и полные впечатлений мы спустились с холма в село, а здесь, оказывается, нас уже давно разыскивал, бегая по селу, наш дорогой Мэтэр. Лицо у него принимало все оттенки от синего до фиолетового. Увидев нас, он заорал: «…, целы ли патроны? Приедем в располагу, проверю!».
Вернулись мы в располагу все равно довольные, все магазины у нас были полные, а кроме них и карманы тоже. Когда все выгрузили, дареного вооружения и боеприпасов оказалось целая большая сумка. На следующий день нас снова послали на зачистку, только уже в Алхалурово. Но на этот раз Мэтэр о машины, ни на шаг не отпустил, чтобы мы опять не потерялись, и мы весь день проиграли в карты.
На следующий день, шестого марта, на повторную зачистку в село Комсомольское пошли рыбинские омоновцы. Настроение у них было чемоданное, они знали, что через день-другой поедут домой, и решили последнюю зачистку отработать так, чтобы их запомнили. Им это удалось. Шестого марта вечером на поддержку односельчан в село вошли боевики Гилаева. Началась полуторамесячная эпопея с освобождением села, которая закончилась восемнадцатого апреля полным уничтожением последнего и гибелью только со стороны федеральных сил 865 человек. Сколько погибло со стороны боевиков, никто не учитывал, так как их никто не отделял от мирных жителей. ( Эти цифры мне сообщил, как он представился, начальник отдела разведки Урус-Мартановской районной комендатуры в чине подполковника).
***
На очередную смену мы заступили на блокпост восьмого марта. Село Комсомольское уже было заблокировано: со стороны гор – частями регулярной армии, с противоположной стороны – частями МВД, которые стояли лагерем на развилке дорог Комсомольское – Гойское – Алхазурово. В селе было заблокировано по официальным сведениям около полутора тысяч боевиков.
Утром восьмого марта на дороге Урус-Мартан – Гойское со стороны города скопилось около трехсот чеченцев, женщин и мужчин, по-разному одетых. Гам стоял невообразимый. Одни, одетые на скорую руку, жители села Комсомольское, спрашивали, когда же военное начальство отпустит их родных и близких, которых в первый же день вывели из села, кое-как одетых и голодных, и третьи сутки держали в поле. Другие, их было мало – десятка полтора, добротно одетые, не нужно было знать чеченского языка, чтобы понять, что это провокаторы. Они усердно подливали масла в огонь нападками на федералов, которых видели перед собой в нашем лице, и горячими речами в защиту обездоленных земляков. Им на руку играли пикирующие на село штурмовики и разрывы от падающих бомб, ракет, мин и снарядов. Я расставил своих людей для более эффективного противодействия толпе, которая иногда так напирала, что казалось, еще немного, и они сметут нас с дороги. Два раза я отгонял их от нашей цепочки длинными очередями в воздух из автомата.
В это время со стороны Комсомольского к посту подъехали два «Икаруса» и КамАЗ с родными номерами – это уезжали домой рыбинские омоновцы. К нам вышел сопровождавший их полковник, окинул окружающее взглядом, пожал мне руку и спросил: «Ну что, воюешь?» и многозначительно прогудел: «Ну, ну, ну» и снова запрыгнул в автобус. Они рванули с места, оставив нам на прощание лишь облака пыли и отработанных газов, и мы снова остались наедине с разъяренной толпой. Уговорами и стрельбой над головами мы сдерживали их до того времени, пока не дали команду к выводу беженцев.
Тяжело было смотреть на эту разношерстную толпу: стариков, гнавших перед собой скот, женщин, толкавших тележки с домашнем скарбом и сидящими на нем детьми. Из домов выгоняли всех ночью, поэтому каждый схватил лишь то, что попало под руку. Глядя на них, я думал: «Не дай Бог увидеть что-либо подобное у нас дома». Ох, и насмотрелись же мы и наслушались проклятий в свой адрес. Из толпы вышла женщина со злыми, залитыми слезами глазами, встала передо мной и сказала: «Зачем вы сюда пришли, кто вас звал? Пришли на нашей крови и слезах деньги зарабатывать? Так никто из вас живым отсюда не уйдет». Потом они ушли, и на дороге стало тихо, только содрогалась земля от недалеких разрывов в Комсомольском и вокруг него.
***
Но испытания, предназначенные нам свыше на этот день, на этом не закончились. До меня наконец-то дошло: игрушки кончились, здесь идет война, надо было вспоминать все, чему учили в спецназе и, основываясь на этом, учить подчиненных воевать. Я пересмотрел схему круговой обороны, выделил наиболее уязвимые места и первый раз решил огородиться на ночь растяжками из боевых гранат вопреки строгим приказам начальства. Вызвались двое добровольцев. Я показал им, как это делается, затем они проделали все при мне, и вечером, когда начали опускаться на землю сумерки и наступил комендантский час, они отправились под прикрытием автоматчика ставить растяжки в заранее намеченных местах.
Когда ставили последнюю гранату в придорожной канаве, один работал с растяжкой, а двое, прикрывая его, залегли на обочине дороги. Он сжал усики чеки и, выпрямившись в полный рост, сделал шаг в сторону дороги. Но тут сработал предохранитель, а за ним запал гранаты. Вместо того чтобы прыгнуть и залечь в соседней канаве, он стал карабкаться на дорогу. Как положено, через четыре секунды раздался взрыв. Я услышал его, находясь внутри блокпоста. Заклинило сразу у всех: «Там же наши!» Забыв про оружие, все высыпали со двора и рванули к месту взрыва. Я же не мог оторвать ног от земли, когда увидел своих ребят лежащими на дороге. Казалось, прошла целая вечность до того, как они вскочили на ноги и, пригнувшись, побежали к блокпосту. Когда мы увидели, что все живы, из груди вырвался вздох облегчения. Но, сделав несколько шагов, один из них начал прихрамывать, а затем присел, сжавшись в комок. Его подхватили на руки подбежавшие на помощь и потащили к посту. Позже выяснилось, что этот наш товарищ, как и мы все, родился в рубашке. Его в бок зацепил осколок, при этом разорвав одежду и распоров мягкие ткани. Ранение не было проникающим. Я обработал вокруг раны йодом, наложил сухую повязку и дал ему обезболивающего. Когда мы с ним вышли из вагончика, все облегченно вздохнули. Испугались все здорово, не за себя, за товарища, о себе в тот момент никто не думал. Впоследствии еще узнали, что, бросившись на помощь, некоторые рванули по минному полю, оставленному нашими военными еще в 1998 году, и при этом ни одна мина не сработала. Анализируя этот случай вечером у костра, мы поняли, насколько нам повезло: про свое оружие забыли все, и если бы был, кто чужой, перещелкал бы всех как орехи. Но все обошлось, и очередную ночь мы встретили в полном составе.
***
Что такое чеченская ночь? Темнота наступает стремительно и такая густая, что, кажется, ее можно ощутить на ощупь. Видимость без приборов – пять-десять метров, причем темнота, иногда сгущается до такой степени, что не видно кончиков пальцев на вытянутой руке. Вечерние сумерки совершенно отсутствуют. Осветительных ракет нам давали мало, по пять-шесть штук, но нас выручали военные, у которых мы выпрашивали или выменивали на водку осветительные ракеты и гранаты. У них всего этого было вдоволь. И, не смотря на это, жизнь ночью не только продолжалась, но и оживлялась. То здесь, то там вспыхивали осветительные и сигнальные ракеты, и вслед за ними темноту ночи вспарывали длинные очереди и одиночные выстрелы.
Эта ночь и двое последующих суток прошли относительно спокойно. Мы знали, что в первый же день, то есть восьмого марта, от нас в Комсомольское ушли 15 человек, в основном рыбинских, под командованием Мэтэра, и к тому времени, как мы сменились, от них не было ни слуху, ни духу. На второй день нашего пребывания в располаге подняли наш блокпост, и под командованием прапорщика – зама по вооружению, отправили в комендантском ГАЗ-66 в лагерь под Комсомольское, поставив задачу по возможности поменять рыбинских, находящихся там уже пятые сутки, как говорят, не спавши, не жравши. Собираясь, я в первый раз отпил святой воды из бутылочки, принесенной мне мамой, и попросил у Господа Бога защиты для всех нас. Когда мы ехали, на землю падали большие снежинки мокрого мартовского снега – природа снова плакала за нас.
***
По прибытии в лагерь прапорщик ушел докладывать начальству о нашем приезде, а нам было приказано кузова машины не покидать и ждать дальнейших распоряжений. Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, и всем своим существом впитывали происходящее вокруг нас.
Лагерь представлял собой большую постройку из бетонных блоков с прилепленными деревянными пристройками, здесь находился штаб, и расположенными в стороне полутора десятками взводных двадцатиместных палаток, в которых располагались бойцы спецподразделений, прибывшие сюда из других районов Чечни. Выделялись в этом ландшафте кухня со столовой в большой палатке и большая войсковая машина связи. Через дорогу, в поле, была оборудована вертолетная площадка, охраняемая четырьмя танками. Рядом с ней стояла батарея минометов, бьющих беспрерывно залпами и поодиночке. Со стороны Комсомольского лагерь прикрывали два танка Т-72 и одна БМП. До села было пятьсот метров, оттуда слышалась беспрерывная стрельба и взрывы разной мощности.
Подошел прапорщик и поведал нам о том, что где они, эти рыбинские, в лагере никто не знает, и связи с ними нет. А пока их ищут, нам выделили палатку и велели ждать дальнейших указаний. Мы на машине заехали в лагерь, и пошли в указанную нам палатку. То, что в воздухе было снегом, на земле превращалось в непролазную коричневую жижу, прилипавшую к сапогам намертво. Пока шли до палатки, на сапогах грязи было пуда по два.
В палатке стояла печка-буржуйка и два ряда одноярусных металлических коек. Ребята наломали на дрова ящиков из-под снарядов и мин, растопили печку, и мы расположились вокруг нее на койках. Но наслаждаться теплом от печки нам было не суждено. Только в палатке начало теплеть, в дверь просунулась голова дежурного офицера, который сказал, что меня вызывают в штаб.
Когда я вошел, там сидели два генерала – комендант района и замминистра внутренних дел, который представился нам ранее как человек, два раза побывавший в Чечне, но никогда не воевавший. После ряда вопросов о житье-бытье они сообщили, что нашу группу усилят пятью спецназовцами из ГРУ и выставят в секрет на окраину Комсомольского. На сборы дали десять минут.
***
Через пять минут мы уже сидели в кузове нашего газика и ждали спецов. Появился прапорщик и сел в кабину. Примерно через пять минут в кузов ввалились пятеро мужиков, и мы поехали. Водитель нашего газика уже неоднократно был в Комсомольском, без особых трудностей и быстро доставил нас к двум домам на окраине села у реки. Спрыгнув с машины, мы залегли. Было тихо. Разделившись на две группы и приготовившись к зачистке, мы перебежками начали приближаться к домам. Я шел вторым в первой группе, нам достался дом, ближний к реке. Он представлял собой полуразрушенное строение, после прямого попадания снаряда остались стоять лишь две стены – фасадная и боковая, но мы знали, что в домах такого типа много подсобных пристроек и хорошо оборудованные подвалы, которые нередко сообщаются между собой, поэтому, подойдя к дому, надо быть готовым ко всему. У впереди идущего в руках было две гранаты, я же должен был прикрыть его огнем из автомата. За мной шел еще один боец. Подойдя поближе и спрятавшись за тракторный прицеп, мы бросили в дом обе гранаты. Одновременно с нашими в соседнем доме раздались два взрыва, затем темноту ночи прорезали автоматные очереди. От нашего дома вправо в поле рванули три тени. Мы выстрелили над ними, чтобы положить, но разглядели – это были две коровы и теленок, и перевели огонь снова к дому. В свете трассирующих пуль я разглядел в одной из деревянных пристроек шевеление, и мы с впереди идущим взяли его под перекрестный огонь. Стреляли и орали: « Выходи, сволочь!», пока до меня не дошло, что это куры. Далее без приключений, обстреливая из автоматов, мы обошли дом и осмотрели его изнутри. Все это заняло не более двух-трех минут. Убедившись, что дом пуст и нам не грозит оттуда опасность, мы подползли к соседнему дому, назвав предварительно заранее условленный пароль. Дом уже зачистили спецы, и остальные члены группы заняли вокруг него круговую оборону.
Этот дом был абсолютно цел до нашего прихода и во всем носил следы недавнего пребывания в нем людей. Мы замаскировались, заставив мебелью все окна. Разожгли найденную нами керосиновую лампу и собрались на совещание.
Нам предстояло продержаться здесь, выставив наружные посты, до шести утра. Главная наша задача – перекрыть данное направление на случай отхода боевиков. Трое из спецов ушли расставить растяжки на более вероятных направлениях их появления и определиться на месте с расстановкой наружных постов. В доме напротив меня сидел на стуле командир спецов, и я впервые его разглядел: это был среднего роста мужчина лет тридцати, с озорным блеском в глазах. Оказалось, что его группа работает без перерыва на сон уже пять суток, и вся их внешняя бодрость только благодаря специальным таблеткам, которые они принимали через каждые три часа. Оснащены они были несравнимо с нами: автоматы 7,62 мм с присоединенными подствольными гранатометами, двадцать гранат к нему было в разгрузочном жилете у каждого. Кроме того, бойцы несли на плечах еще четыре гранатомета: три «мухи» и один «шмель». И обязательно у каждого в разгрузочном жилете по комплекту сигнальных мин и осветительных ракет. Дополнял картину вещмешок: «все свое ношу с собой». Ручных гранат у них было вообще не считано: чека торчала из каждого кармана. Все у них было одинаково – одинаково одеты, примерно одного роста, глядя на них, создавалось впечатление, что их подбирали специально один к одному.
Пока я их осматривал, в дом вернулись трое бойцов с улицы и присоединились к остальным, со знанием дела, осматривавшим в это время дом, заглядывая при этом во всевозможные закутки. Затем распределились по постам, поужинали, чем Бог послал, и приступили к наблюдению за окружающей нас местностью.
Ночь была светлая и тихая, не считая беспрерывной пальбы минометов, развешивающих над селом осветительные ракеты, так называемые «люстры». Один из них бил рядом с нами за рекой, освещая при этом все подступы к нашим домам, поэтому каждый выстрел вселял в нас тепло и надежду. А между тем, ударил мороз, и лежать в луже, подстелив под себя плащ-палатку, стало холодно. Холод медленно пробирался под одежду, и тело начинало неметь, но шевельнуться значило выдать себя, поэтому приходилось терпеть.
Ни есть, ни спать не хотелось, и я всю ночь провел в разговорах со спецами. Послушать их было интересно, это были солдаты с большой буквы, очень многое повидавшие и ко всему готовые. В составе пятерки был один кадровый офицер, два прапорщика-контрактника и двое солдат срочной службы. Прапорщики и офицер участвовали уже во второй войне, и рассказать могли многое. Кстати, здесь мы в первый раз услышали про боевые и про то, что мы можем на них рассчитывать. На вопрос, кто такие чеченские боевики и чем они оснащены, старший ответил: «Чеченскими их можно назвать только по месту дислокации, так как в их составе можно увидеть все национальности бывшего Советского Союза и иностранцев: китайцев, корейцев, афганцев, арабов. Здесь они появляются после тщательной подготовки в военных лагерях среднего и ближнего Востока, вооружены современнейшим оружием как российского, так и иностранного производства. Если с равнины их вытеснили за счет превосходства в технике, то в горах они были, как рыба в воде, в то время как у нас не существовало и не существует частей, специально подготовленных к ведению боевых действий в условиях горной местности. Их загнали в ущелья, закрыли с обеих сторон заслонами, и дальше идти никто не решался. Они же проходили, где хотели и куда хотели.
Здесь же от села ничего не осталось уже через три дня боев, уцелели лишь единичные дома, но остались подвалы, как нам говорили, специально оборудованные. Выяснилось, что их никто специально к боевым действиям не готовил, просто по соседству в Алхазурове был цементный завод, принадлежавший в последнее время Березовскому, и этот завод выпускал цемент марки 2000. Причем цемент марки 700 используется исключительно оборонной промышленностью для строительства оборонительных сооружений, а цемент марки 1000 используется космической промышленностью. Поэтому стоит ли удивляться, что подвалы, построенные с использованием бутового камня, скрепленного таким цементом, не брало многократное попадание 150-милиметрового снаряда, посланного из танка прямой наводкой. И что удивительного в том, что данным обстоятельством воспользовались боевики.
По три смены на каждого, и ночь прошла незаметно. Когда солнце своими лучами осветило вершины недалеких гор, за нами уже прикатил наш газик, и мы благополучно вернулись в лагерь. Здесь мы узнали, что рыбинских из села вывели, и они уехали в город. Мы в глубине души надеялись, что нас тоже отпустят, но не тут-то было. К нам подошел подполковник-начальник разведки и указал на одну из свободных палаток, приказав отдыхать до особого распоряжения. Разведчиков разместили в палатке рядом.
***
Утром я велел одному из своих бойцов захватить с собой куриц, обнаруженных мной накануне. Мы поделились со спецами, развели костер и поставили вариться суп. Затем приняли по сто фронтовых, закусили тушняком из сухпайка и уснули мертвецким сном. Когда проснулись, день был уже в разгаре.
В Комсомольском шел бой, минометы работали беспрерывно. В нашем лагере появились новички, прибыл отряд Тюменского СОБРа, палаток им не хватило и они развели костры прямо у изгороди, собравшись вокруг них. Спецов, которые были с нами, увезли в расположение на отдых, их палатку тут же заняли вновь прибывшие. Вечером мы убедились, что у нас есть оружие, которое колет чеченские подвалы, как орехи. День проходил относительно тихо, почти без потерь, если не считать минометчика, погибшего от мины, застрявшей в стволе миномета, да троих собровцев, которых прокатил на БМП пьяный водитель, попав в ров, машина перевернулась.
Когда на лагерь начали опускаться сумерки, появился прапорщик слегка навеселе и сообщил нам, что нашу группу уже безо всякого усиления на ночь собираются выставить в секрет на прежнее место. Мы все взревели как медведи в один голос, и послали его к начальству отнекиваться – куда нам с нашим-то снаряжением. Когда он ушел, к нашей палатке подошел молодой солдат, как оказалось из минометной роты. Он попросил закурить и хлеба. Представлял он собой живописное зрелище: сам черный от слоя многомесячной грязи, одет он был в шинель и шапку ушанку неопределенного цвета, на ногах было вообще что-то непонятное, в общем, вид его был скорее жалкий, чем грозный. Мы ссыпали ему в вещмешок все, что осталось у нас от сухпайка, накормили супом из курятины, и он ушел. Тут снова появился прапорщик и скомандовал: «десять минут на сборы, на ночь идем в секрет». У штаба нас поджидал начальник разведки группировки. Он вывел нашу группу за ворота и показал на дом, расположенный в тридцати метрах от лагеря по направлению к Комсомольскому, поставив при этом задачу «бдить» и к лагерю никого не «пущать», и, если что, стоять насмерть.
Мы подошли к дому и осмотрелись. Это было строение, выполненное в местном стиле: обмазанная глиной деревянная решетка, обложенная сверху стеной в пол - кирпича. Судя по запаху, он служил отхожим местом не одному подразделению. Мы навели в доме, какой никакой порядок и выставили наружные посты. Ребята где-то раздобыли чугунную печь, замаскировав окна, мы разожгли ее по-черному, разобрав на дрова плетень. Со свободной сменой мы сидели возле нее и гадали: «что мы здесь делаем?». Получалось, вроде как охраняем лагерь и находимся в наружном кольце обороны лагеря, за нами стояли танки, БМП и несколько постов, на которых стоит Ярославский ОМОН и бойцы временного РОВД. Ночь прошла без происшествий. Утром мы поняли в который раз, что родились в рубашке. В секрет-то нас выставили, но предупредить об этом остальных забыли. Об этом нам сообщил уже знакомый нам участковый, который стоял этой ночью в доте во втором кольце обороны лагеря. Для них дом был пуст, и вдруг в темноте ночи из-под крыши вырываются искры. Они чудом не расстреляли дом, а взялись за рацию, а пока вызывали штаб, наступило утро.
***
По прибытии мы узнали, что к нам вселяется сводный отряд СОБРа центральной черноземной зоны, это брянские и липецкие, их к нам перевели из Самашек. Мы были рады: люди интеллигентные, культурные. Да и воевать умеют и нас поучат. На втором этаже здания, в котором мы жили, уже вовсю кипела работа, посланцы оборудовали для своих отрядов жилые помещения.
После Комсомольского один день нам дали на отдых, на второй день заступили во внутренний наряд. В этот день мы встречали новоселов. Первыми прибыли воронежские. Мы быстро перезнакомились и помогали им устроиться на новом месте. Вечером этого дня наше начальство в честь вновь прибывших закатило большую пьянку. И эти пьянки продолжались почти до конца командировки, пока у некоторых то - ли от страха, то ли от водки, не начала ехать крыша. Электрического освещения тогда не было, и у нас работал автогенератор, который обычно выключался в восемь часов вечера. Но в этот день он проработал до трех утра, и окна располаги этой ночью светили на всю Чечню.
Примерно в половине третьего я стоял и разговаривал с ребятами из на ряда у выездных ворот. К нам подошел наш замполит. Это был молодой мальчик с капитанскими погонами. Как и все наше начальство, он был пьян. Зачем он поехал в эту командировку, вообще непонятно. Когда мы только с ним познакомились по прибытии на место, по отряду уже ходили слухи, что он всего боится. Еще в Моздоке он не решался отойти от автобуса, - вдруг украдут, а здесь по малой нужде ночью он ходил в пузырек, а утром выносил, и об этом знал весь отряд. Так вот, подошел он к нам и начал плакаться: «Комсомольское – ерунда, впереди выборы, вот тогда они нам зададут жару! Зачем только мы сюда приехали! Все здесь поляжем! Если кто к воротам подойдет, стреляйте сразу на поражение, бейте всех подряд. А себе лучше оставлять гранату. Вот я ее всегда с собой ношу, если что, два-три человека с собой на тот свет захвачу». Я его стал успокаивать, но он остался при своем мнении, а через два дня у него вдруг заболела спина, и его на вертолете отправили в Моздок в госпиталь. Больше мы его так и не видели.
Глядя на утренние, дневные, ночные загулы братвы, я всегда задавался вопросом, зачем они столько пьют. Ответ всегда выходил, в общем-то, один: пьяному не так страшно умирать. Я же решил для себя и требовал от своих людей отработать эти три месяца на трезвую голову как положено, кто-то должен быть всегда способным принять нужное в данной ситуации волевое решение. И ребята молодцы, они меня поняли и старались не огорчать. Как бы тяжело не было, расслабляться было нельзя, да и обстановка, нас окружавшая, к релаксации не располагала. Почти непрерывно работали установки залпового огня «Град», били со своих позиций САУ, а по ночам в городе и окрестностях хозяйничали снайперы. Особенно часто стреляли снайперы из комендантской роты, позиции которых располагались на крыше здания военной комендатуры. Патронов не жалели и стреляли во все, что шевелилось и попадалось им на глаза. Однажды пуля прилетела и к нам, врезавшись в стену здания располаги и брызнув при этом осколками кирпича на ребят из наряда. Просто у кого-то из них в этот момент было плохое настроение.
С прибытием спецов наше обучение военному делу пошло ускоренными темпами. Бойцы бросились покупать у них разгрузочные жилеты и другое необходимое в бою снаряжение. Они помогли нам, как следует пристрелять наши снайперские винтовки, учили минированию и разминированию. Мы впитывали все, что они нам давали, как губка, ведь от этого зависела наша жизнь.
В Комсомольское нас больше не посылали. Основная наша работа была на блокпостах, а в располаге только и занимались тем, что перестраивали оборону здания согласно плану, который приснился нынче Мэтэру или Кроту (мы прозвали так командира отряда, потому что весь день он не выходил из своей комнаты и появлялся на свет Божий лишь с наступлением темноты) после очередного возлияния.
***
Так подошло двадцатое марта. С утра это обещал быть обычный серый мартовский день. Мы уже привыкли к работе на блокпосту и к обстановке, его окружающей. Все так же, почти беспрерывно, пикировали на Комсомольское штурмовики по очереди с вертолетами, били по уцелевшим еще подвалам САУ и «Град». Все говорило о том, что боевикам, оставшимся в селе, приходится туго. Мимо блокпоста из расположения наших войск, в сторону города и обратно сновали заправщики и другие машины боевого обеспечения под прикрытием БТР и БМП с десантом на броне. В общем, все начиналось как обычно. Около восьми утра мы вышли на дорогу и вместе с нами к блокпосту со стороны Гойского подъехали «Жигули» «копейка» салатового цвета. Машину мы уже знали, водителя тоже – это был один из местных жителей, подрабатывавших в данное время частным извозом, мужчина лет пятидесяти пяти, с добрыми глазами и всегда присутствовавшей в них смешливой искоркой. Когда он вышел из машины и поздоровался со мной, то искорки в его глазах не было, они были максимально прищурены, будто завешены от постороннего вторжения. Меня это сразу насторожило. Я спросил: « Кого это ты привез так рано?» На что он ответил: «Да родственники соседа, парень с женой, русской, из Москвы, и маленьким ребенком». В это время пассажиры вышли из машины. На вид обоим по двадцать пять лет. Мужчина, он сразу привлек мое внимание, одет был в темно-серое драповое пальто шинельного покроя, норковую шапку, а на ногах военные берцы иностранного производства. Передвигался он на полусогнутых ногах легкими пружинистыми прыжками, как будто всю жизнь до этого лазил по горам, перепрыгивая с камня на камень. Женщина несла на руках ребенка, при этом старательно закрывала свое лицо, кутаясь в легкий газовый шарф. Мои бойцы подошли к ним, проверили документы и багаж. Все было в полном порядке и соответствовало сказанному. Однако я стоял в стороне, в прикрытии, и наблюдал за происходящем. Слишком слащавая улыбка мужчины и слишком скромное поведение женщины, родившейся и выросшей в России, показывали, что они нас боятся и что-то от нас скрывают. Ясно было – боевики. Но прицепиться было не к чему, у них действительно все было в порядке: и документы, и багаж, и представленная легенда. Ориентировок у нас никаких не было, поэтому к их задержанию мы не имели никаких оснований. Я стоял некоторое время в нерешительности, не зная, как поступить. Во мне боролись два противоречивых долга: первый – долг службы, который требовал, чтобы я поверил чувствам и задержал их всеми правдами и неправдами. Второй – долг перед родственниками бойцов, которым я обещал, что привезу всех живыми и здоровыми.
Как эти двое вышли из окружения, я не задумывался: с деньгами и хорошим знанием местности можно все. Так пропустить или задержать? И тут ко мне подошел таксист и тихо сказал: «Пропусти, пусть идут с Богом», и я разрешил им следовать дальше. Потом, когда они уехали, он объяснил, что не ребенок был там, а 150-миллиметровый фугас. И попытайся я их задержать, от блокпоста ничего бы не осталось, а они сами, прежде чем ехать, сделали себе по уколу и были готовы ко всему.
Недостатка в наркотиках у боевиков не было. Уколовшись, они показывали нам чудеса храбрости. Так, наколотые, они ходили белым днем по селу, от подвала к подвалу, не пригибаясь, а когда кончались боеприпасы, покидали свои убежища с поднятыми руками, хотя знали, что ждут их пытки и смерть.
К полудню движение на дороге уменьшилось, и я пошел в блок к рации, чтобы связаться с комендатурой. Нам второй день обещали и не везли аккумуляторы к рации. Наши уже едва дышали. Когда я их вызвал, мне ответил мягкий мужской баритон с нескрываемым кавказским акцентом: «Еще живой? Давно я тебя не слышал. Как ваши дела, чем занимаетесь? Нас ждете? Мы скоро придем». Кто и откуда со мной разговаривал, я не знаю. Одно ясно – это были боевики с гор, если судить по их удивительной осведомленности о том, чем мы в данный момент занимались. Они часто выходили на связь с нами, стараясь напугать или хотя бы заставить нервничать. Когда они сильно доставали, мы переходили в общении с ними на мат, у них же самое крутое ругательство было: «Собака лошадиная». В конце этого диалога я услышал: «…что-то тебя плохо стало слышно. Что батарея села? Ну, скоро увидимся. Живи пока». Такие угрозы я слышал в свой адрес по несколько раз в день и не обращал на них особого внимания. Мы и так были всегда готовы встретиться с ними.
Тут меня вызвали на дорогу: у моих бойцов вышел конфликт с местными омоновцами, которые хотели проехать без осмотра. Я дал своим команду «к бою» и заставил омоновцев подчиниться. Тут же из города к ним приехало подкрепление: две машины вооруженных до зубов людей. Но я не пустил их к посту. Машину омоновцев все-таки осмотрели и пропустили в город. На прощание они нам бросили: «Будете так работать, у вас будут проблемы», на что я ответил: «Будут проблемы, будем их решать». Я был злым и взвинченным, мне не давало покоя сознание того, что утром пришлось уступить.
В дальнейшем день прошел без происшествий. Ночью мы несли службу как обычно: усиленный наряд не отрывался от бойниц, пытаясь хоть что-то разглядеть в черной ночной мути. Я отдыхал, так как весь предыдущий день простоял на дороге. Вместе со мной в вагончике находилась отдыхающая смена.
В 02.45 меня разбудил свист, будто надо мной пролетел снаряд. Я вскочил и закричал: «К бою!» В этот момент где-то совсем рядом раздался взрыв. Я продолжал натягивать сапоги, и вдруг вагончик как-то охнул и покачнулся из стороны в сторону. После этого взрыва я ничего не слышал, понял, что меня контузило. Я выбежал на улицу, было непреодолимое желание подбежать к любой бойнице и вступить в перестрелку. Но тут осенило: я же командир, поэтому должен командовать, и только сейчас я заметил, что бойцы мои из отдыхающей смены с нар скатились и сидят на корточках у противоположной стены вагончика. Я закричал на них: «Быстро на улицу, по местам!» Они, не поднимаясь, по одному стали выпрыгивать из вагончика. На улице я не слышал ни стрельбы, ни разрывов гранат, но по следам трасс от пуль, летящих перекрестно, догадался, что нас обстреливали из двух точек со стороны города, оттуда, откуда мы никого не ждали. К рации бежать было бесполезно: аккумуляторов не было. Они как будто знали об этом. Я подбежал к мешкам и начал стрелять. Все это кончилось также внезапно, как и началось. Стрельба с той стороны прекратилась, кончили стрелять и мы. Наступила тишина, но до утра уже никто не уснул. Как только начало светать, я взял четверых, приказав остальным нас прикрывать (слава Богу, все были целы и невредимы), и мы пошли осмотреться. С одной стороны, возле жилых домов, от блока примерно метрах в тридцати, проходил окоп, вырытый нашими войсками еще в прошлом году. Мы не ставили там растяжек, поскольку он проходил рядом с домами, где жили люди. По нему-то к нам и подползли. В окопе мы нашли две позиции, с которых по нам вели огонь, по двум кучкам стреляных гильз от автоматов и двум гильзам от гранатометов «муха» и «шмель». Правее, примерно метрах в пятидесяти от блока, стоял фундамент строящегося дома. Возле него мы нашли затворную крышку от автомата АКС и кучку стреляных гильз калибра 5,45 мм. С другой стороны по нам огонь вели от фермерского хозяйства, расположенного за дорогой примерно в семидесяти метрах от блока, также с двух позиций: с дороги, проходящей мимо хозяйства и от ворот.
Попали мы в кого или нет, я не знаю, так как стреляли вслепую. Нас видели, мы – нет. Но тот факт, что у нас никого не задело, был чудом. Мы поняли это отчетливо тогда, когда представили полную картину боя. Первым был выстрел из «мухи» от фермы. Он был нацелен по нашей вышке, но стрелок промазал, и «муха» просвистела мимо. Она-то нас и разбудила, а затем врезалась в землю в поле в тридцати метрах от блока и в семи сантиметрах от лежащего там 150-миллиметрового снаряда. На наше счастье она не взорвалась. Вторым был выстрел от хозяйства из гранатомета РПГ-1. Граната, выпущенная из него, взорвалась, врезавшись в плиту, закрывавшую со стороны дороги наш второй вагончик, в котором была столовая. Третьим был выстрел из гранатомета «шмель» со стороны поселка. Нацелен он был в зазор между плитами, закрывавшими с двух сторон вагончик, в котором мы отдыхали. Вот здесь я не знаю: или Бог был на нашей стороне, или просто у гранатометчика по какой-то причине рука дрогнула, но он промазал, граната взорвалась, попав вскользь в боковую плиту, все осколки от нее ушли влево вверх. Ее взрыв меня и оглушил. Потом был выстрел из «мухи». Граната попала в плиту, фронтально закрывавшую вагончик, в котором никого уже не было, и этого взрыва я уже не слышал. Потом, когда мы уже открыли плотный ответный огонь, каждый из них произвел по нам по одному выстрелу из подствольного гранатомета и разрядил в нашу сторону не менее одного рожка.
Так, понемногу восстановив картину боя, мы пришли к выводу, что нам всем в этот день можно отмечать второй день рождения.
Весь следующий день нас мучило наездами начальство – ахало, охало, пожимало руки и уезжало, пожелав: «Держитесь, мы с вами!». А днем приехали на передышку ребята, которые запускают «Змеев Горынычей». Я познакомился с их командиром. Это был молодой – 23 года – старший лейтенант. В подчинении у него было всего два бойца: механик-водитель и наводчик. Они с машиной воевали уже девятый месяц и им обещали, что скоро отпустят домой. Я послал их в блок, где ребята накормили их горячим обедом. В благодарность они оставили нам два гранатомета «шмель» и один гранатомет «муха», да пачку сигнальных мин.
Анализируя еще и еще раз ночной бой, мы пришли к выводу, что по наши души придут, и может еще не раз. Гранат у нас теперь было в достатке, огневая мощь выросла, и мы решили минировать подходы к блоку в несколько рядов, не оставляя непрошеным гостям ни малейшего шанса. Вечером этого дня я собрал на дороге у блокпоста мужчин из семей, живших в ближайших к нам домах и фермерском хозяйстве. Мы бурно обсуждали произошедшее, при этом они заверяли, что сами были страшно напуганы случившимся, я же в свою очередь их предупредил, что в этот раз я их пожалел, но если подобное повториться и мы снова будем обстреляны со стороны поселка, мы вынуждены будем применить все оружие, которое у нас имеется, и в поселке станет меньше на два-три дома. Они вняли столь весомым аргументам и сказали, что впредь каждую ночь будут охранять подходы к блоку со стороны поселка. Условившись об условных сигналах, мы разошлись.
Ребята внутри блока в этот день тоже не теряли времени даром. Буквально за световой день они построили дзот, через бойницы которого можно было обстреливать весь поселок, оставаясь при этом в недосягаемости для пуль противника. В бетонной стене, закрывавшей блокпост со стороны дороги, были пробиты две бойницы, через которые простреливалось все фермерское хозяйство и подходы к нему и часть яблоневого сада, которые ранее просматривались только с вышки. В общем, времени зря не теряли. Прошедшая ночь всех многому научила, поэтому к надвигавшейся ночи мы готовились более тщательно. Но она, вопреки нашим ожиданиям, ничего особенного не принесла и прошла относительно спокойно. Весь следующий день продолжались работы по укреплению блокпоста. Я же, стоя на дороге, начал сколачивать свою команду из числа местных жителей. Первыми, с кем у нас возникли доверительные отношения, были двое мужчин, живших в хозяйстве. Один из них там работал, а другой просто нашел там убежище на время, пока его дом был занят военными. Посредством этого общения с ними и жителями поселка, большинство из которых были беженцы из Комсомольского, к нам стала поступать информация и с гор и с равнины от местных жителей. Я узнал, что ночной бой не дело рук боевиков. Узнал, что проходят они в город и обратно каждый день, вернее каждую ночь, спокойно отдыхают, пьют чай, и уходят восвояси. Узнал, что разминируют они наши заграждения, пуская впереди себя коров, и все об этом прекрасно осведомлены, уже давно это обстоятельство ни для кого не является секретом. Они же взялись проверить на причастность к ночному происшествию местный ОМОН.
Между тем снова наступила ночь. Каким-то седьмым чувством, я знал, что сегодня они придут обязательно, и поделился своей тревогой с товарищами. В половине третьего уже никто не спал, все были настороже, в ожидании прихода гостей. Накануне я переделал боевой расчет, и наша оборона представляла собой теперь непрерывное кольцо. Ровно в три из города, со стороны кладбища, наблюдатели расслышали гул мотора уазика, он приближался к нам через северную окраину поселка. Я дал команду: «К бою!» и мы стали ждать. На окраине поселка двигатель машины заглох, и стало тихо. Как я и предполагал, они хотели занять прежние позиции, с которых нас обстреляли в прошлый раз. Через дворы незаселенных домов они прошли почти через весь поселок. Но в крайних домах жили люди, и они снова решили воспользоваться окопом. Не тут-то было: все подходы, и сам окоп мы заминировали. Стоило им туда сунуться, как они тут же нарывались на растяжки. Сработала одна граната, потом вторая, третья. Мы открыли огонь из автоматов и осветили место боя ракетами. После этого, если бы у нас был хоть один путный прибор ночного видения, то ни один из них бы не ушел. Но только прекратили гореть ракеты, мы стали слепые как котята. Так постреливая на звук шагов или треск сучьев, мы дождались утра. Хотя знали, что никто больше не придет, а уазик давно уже уехал, возбужденные недавним боем, никто из нас больше не уснул. Все с нетерпением ждали рассвета.
Чуть начало светать, пошли осмотреться. Здесь лежали, здесь ползли, здесь и здесь нарвались на растяжки. И лишь на углу фундамента строящегося дома мы нашли обрывки от индивидуального перевязочного пакета. То ли гранатой зацепило, то ли из автомата кого задели, - об этом мы могли лишь догадываться.
***
Утром нас сменили, как обычно, ростовские. С ними приехали несколько собровцев из наших соседей. Они привезли с собой несколько ящиков гранат и показали нам: где будут оборудованы минные поля.
В располаге, как обычно, все таскали мешки с землей и песком, реализуя новые планы крота по укреплению линии обороны здания. Все были на удивление трезвые, - ждали выборов.
За день команду всего нашего блокпоста, со мной во главе, проводили на избирательный участок, на котором во время выборов предстояло работать. Это было здание постройки тридцатых годов. До войны в нем располагался дворец пионеров, хотя дворцом его можно было назвать с большой натяжкой. Здание никак не отапливалось, хотя по ночам было еще холодно. Изнутри здание разбито на четыре небольшие комнаты фанерными перегородками, да была еще котельная с размороженным котлом. В одной из этих комнат и решено было оборудовать избирательный участок. Непосредственными нашими задачами были: охрана избирательных бюллетеней, которые привезли вечером (почему-то) под усиленной охраной и охрана общественного порядка непосредственно во время проведения выборов. Члены избирательной комиссии, познакомившись с нами, разошлись по домам. Оставшись одни, мы забаррикадировали все окна и двери, в котле развели огонь, на наше счастье туда была подведена газовая труба, разделились по комнатам, так, чтобы можно было вести круговую оборону здания, в случае нападения, поужинали сухпаем и приготовились, кто как мог, провести бессонную ночь.
Здание дворца пионеров стоит на левом берегу реки Мартанки. На противоположном же берегу, в здании интерната, располагался временный отдел внутренних дел, в составе которого были пензенские и оренбургские милиционеры. Они только что приехали, поменяв своих товарищей, были свежи, помыты и побриты и их было много. У нас была рация для связи с ними и располагой. Выходили на связь мы каждый час, сообщая, что все у нас нормально и просили лишь об одном – чтобы по нам не стреляли.
Примерно в полночь, не далеко от нас, из недостроенного детского сада, по направлению временного отдела, прозвучал хлесткий выстрел из снайперской винтовки СВД. Затем с небольшим интервалом, еще три. Неизвестный снайпер, над нашими головами, вел обстрел территории временного отдела. Мы связались с ними и предложили помощь, но нас попросили не беспокоиться. Обстрел продолжался еще в течение часа, потом прекратился также внезапно, как и начался, и стало тихо.
На время проведения выборов было объявлено перемирие. Это была первая и пожалуй, единственная спокойная ночь из всех, проведенных нами на чеченской земле. Тишину ночи нарушал лишь стук по стеклам холодного мартовского дождя.
Утро пришло ясное и безоблачное, не считая редких облаков, зацепившихся за вершины недалеких гор. В семь часов пришли члены избирательной комиссии. Мы быстро сообща приготовили участок к выборам, приколотили над входом вывеску с номером участка и стали поджидать посетителей. Первые их них пришли примерно в половине десятого и тянулись нескончаемой цепочкой до восемнадцати часов.
Здесь и выбирали по-особому: приходит старец и говорит: «Я старший Мамедов, буду голосовать за всю семью Мамедовых. Взрослых в семье четырнадцать человек. Все мы мечтаем о Сталине, а голосовать будем за Путина, дай мне четырнадцать бумажек и покажи, где нужно ставить крестики».
Уже к семнадцати часам проголосовали почти все, приписанные к участку избиратели, а в восемнадцать участок закрыли, и члены комиссии приступили к подсчету голосов. Как и ожидалось, 80% голосов получил Путин, Зюганов -17% и 3% все остальные.
Сделав дело, мы дворец сдали сторожу, построились так, чтобы члены комиссии были прикрыты со всех сторон, пешим порядком двинулись к администрации Урус-Мартана, где располагалась центральная избирательная комиссия округа. Там сдали членов комиссии с избирательными бюллетенями с рук на руки и отправились домой в располагу.
***
На отдых нам дали день, и на смену на блокпост. Там было все без изменений, к нашим сменщикам никто не приходил, никто по ним не стрелял. Почему так, я потом понял. Они работали только сами на себя, никого не трогали, и их никто не трогал, не отказывались ни от водки, ни от других подношений. В общем, жили в свое удовольствие. Так выходило, что все ответственные проверки, когда приезжало большое начальство, всевозможные заморочки, выпадали на нашу смену и тогда и в дальнейшем.
К каждой ночи мы теперь готовились, как к решающей. Кроме существующих уже минных полей, огораживали блок паутиной из растяжек. К тому времени мои саперы научились их ставить так, что они срабатывали от малейшего касания к струне, причем граната взрывалась не через четыре секунды, а мгновенно. Наши паутины представляли собой растяжки, струна которых направлена не только горизонтально, но и вертикально, и по диагонали, при этом сама граната располагалась на уровне головы человека среднего роста. И вообще, со снабжением нас боеприпасами стало лучше. Высокое начальство было по-прежнему уверено, что подствольные гранатометы ППС не положены, зато патронов к автомату и ручных гранат было столько, что они были везде, в каждом кармане, и просто так катались по нарам и по полу.
Надо сказать, питались мы на блокпосту отменно. У нас был классный повар. Мы складывались и покупали на рынке мясо, картошку и другие продукты, так как нам выдавали лишь сухпаек на трое суток, и к обеду на костре он умудрялся сготовить такую вкуснятину – пальчики оближешь. Так что после трех суток, проведенных на блокпосту, в располаге никто почти ничего не ел.
***
По вечерам на дороге у блока собиралась моя дружина из местных жителей. Не спеша разговаривая, мы делились информацией. Между нами начинали возникать, более менее, доверительные отношения.
Комсомольское, по-прежнему, бомбили, разбивая последние подвалы и выкуривая из них боевиков. Накануне там сдались в плен шестьдесят человек. Двоих из них увезли в комендатуру. Выяснилось, что против нас воюет весь бывший Советский Союз, и еще там были китайцы, арабы, афганцы. Одного боевика поймали, и по виду определили, что он русский. Мне рассказывал один армейский полковник, как над ним издевались, пытали, потом разорвали БМПэшками, а он при этом не издал ни звука.
Как-то вечером на блок со стороны Комсомольского ворвался УАЗ-469 защитного цвета с военными номерами и подъехал ко мне. Из него вырвались ребята с винторезами и пьяный начальник разведки группировки. Он еле держался на ногах. Дыша на меня перегаром, он горячо говорил, почти кричал: «Ни один живой чеченец не должен оттуда выйти! Бей всех подряд, не стесняйся, война все спишет! Мужчин, так каждого, а с женщин сдирай кофты, и если найдешь на правом плече синяк, стреляй не задумываясь. Если хоть один здесь пройдет, я лично вас построю и расстреляю. Ты знаешь, сколько наших погибло? И за всех надо отомстить!»
На следующий день у собровцев, живших с нами, наступив на мину, в Комсомольском погиб командир отделения. Как погибали наши, я узнал лишь после двенадцатого апреля, когда из разрушенного Комсомольского начали выводить войска. Причем не от местных, которые могли наговорить, а от наших, непосредственных участников событий. Например, когда собровцев посылали в село, им забыли дать карту минных полей, может потому, что таковой просто не существовало. По себе сужу: нас тогда из секрета так быстро и неожиданно забрали, что мы просто не успели снять растяжки, которые расставили накануне. Много рассказывали про нашу пехоту, которых вообще ничто не пугало, потому как они были вечно голодные. Несмотря ни на что и не перед чем не останавливаясь, они лезли напропалую в непроверенные еще дома и подвалы, чтобы урвать там что-то съестное, и часто гибли или попадали в плен. Их не убивали, а просто связывали и затыкали кляпами рот. Следом шли собровцы, они как учили, прежде чем войти, закидывали подвал или дом гранатами, и, войдя, находили там трупы связанных бойцов. В дом, в котором мы сидели в секрете во вторую ночь нашего пребывания в Комсомольском, на следующую ночь посадили отделение петербургского ОМОНа. Других при этом предупредить также забыли. Они были менее осторожными, чем мы, развели в доме костер, отблеск огня от которого увидели танкисты и решили стрельнуть, так, на всякий случай. И попали. В результате – двое убитых, четверо раненых, остальные контужены. Два танка и БМП, у которых мы фотографировались в лагере у села, были подбиты в тот же день и сожжены. Таким образом, большинство жертв с нашей стороны случалось по вине командиров, война, которым может что-то и спишет, но Бог не «фрайер», он все видит и все запомнит.
При всем при этом все рассказывали, как приезжали в Комсомольское генералы, окруженные охраной и операторами с видеокамерами, чтобы запечатлеть свою честь на фоне разбитого села, при этом не брезговали перед камерой открыть банку солдатской перловой каши с мясом.
***
Да, после 12 апреля в Чечне повелением свыше наступил мир. Правда, кто и чем думал, прежде чем такое повелеть, непонятно. Нам теперь внушали на каждом шагу, что мы – милиционеры, и во всех своих действиях должны руководствоваться законом «О милиции». То, что с нами происходило в первую половину командировки, было трудно, но понятно. Все это можно было назвать просто военной работой. То же, что происходило во вторую половину командировку ни чем, кроме как дурдомом назвать нельзя. Нас засыпали никому не нужными и никому не понятными инструкциями. Основные требования со стороны начальства к нам стали – опрятный вид, постиранная форма, безупречная выправка. И не дай Бог, если что-то из этого набора отсутствует. Но вся проблема заключалась в том, что нас про наступление мира предупредили, а вот местное население – забыли. По всем официальным источникам банды террористов уже разбиты и рассеяны, и больше не способны к ведению позиционных боевых действий, и зажаты в двух ущельях, откуда им ни за что не пробиться через наши заслоны. Это может быть и так. Но видел бы кто глаза беженцев, провожавших взглядом колонны выводившихся из Комсомольского войск – машины, груженые под завязку их собственным имуществом. Слышал бы кто их возгласы, полные нескрываемой злобы: «…награбили!». Стало бы ясно, антитеррористическая операция превратилась в войну с народом, конца которой не видно.
Ввиду всего этого описывать поденно то, что с нами происходило за вторую половину командировки, не имеет смысла, так как все полтора месяца для нас превратились в одно сплошное лавирование между дурными приказами сверху и претензиями местных. Тем временем прикомандированные войска выводились через Ханкалу к местам постоянной дислокации. А те, кому намечено было остаться, расквартировались в заранее определенных пунктах.
Из Комсомольского, несмотря на многослойное кольцо окружения, удалось вырваться Гилаеву и отряду боевиков численностью пятьсот человек. Они благополучно добрались и разместились в заранее подготовленных укреплениях в Самашкинском лесном массиве. Сводный отряд СОБРа, живший с нами, снова перекинули в Самашки, а их место заняли наши земляки – Ярославский ОМОН. От них мы услышали многое про последние дни боев в Комсомольском. Как поймали женщину-снайпера, чеченку, и живой сбросили с вертолета. Узнали, куда делись пятьдесят восемь боевиков, из сдавшихся в плен, и многое другое, чему они стали очевидцами.
Невесть откуда повылазили пензюки из временного отдела, и давай выдумывать свои инструкции, в которых учили, как нам работать на блокпосту. Чтение этих инструкций, надо отдать им должное, хорошо помогало при запорах, больше ни на что они были не годны.
Дабы чего не натворили, наши командиры отбирали у нас оружие и боеприпасы.
В Комсомольское, чуть не каждый день, приезжало какое-то начальство, различных чинов и рангов. Перед ними, правда, там две недели работали саперы и похоронная команда МЧС. Одни собирали неразорвавшееся железо, другие хоронили разлагающиеся трупы животных, а трупы людей вывозили на кладбище в Гойское, где их забирали родственники, съезжающиеся сюда со всей Чечни.
На блокпост для усиления поставили БМП, правда, без аккумуляторов, но кто об этом знал. И в наш уже спетый коллектив вливались еще два члена ее экипажа: механик-водитель и наводчик, каждую смену новые. Ребята смеялись: «К нам по очереди весь батальон, расквартированный в Урус-Мартане, посылать будут». Приедут черные от въевшейся грязи и голодные, а у нас помоются в бане, постираются. Повар их накормит от пуза. Смотришь на них, наших защитников и сердце кровью обливается. Особенно запомнился один дембель, которому уже через неделю было отправляться домой. Сам – метр с кепкой, а берцы сорок седьмого размера, будто с Никулина снял.
Зато командиры у них боевые. Однажды (рыбинские рассказывали). У них блокпост располагался рядом с батальоном, как-то ночью, хорошо не стали стрелять, поймали солдата, которого пьяные офицеры послали за водкой, он ларек пытался вскрыть.
А к нам однажды с ревизией приехал сам командир батальона. Я в это время пил чай во дворе блока и ничего не видел. Вдруг ко мне подходит один из моих и говорит: «Там какой-то полковник построил у БМП наших солдат, орет на них и бьет». Я вышел. Передо мной стоял пьяный полковник внутренних войска, а на дороге две БМП и один БТР с десантом на борту, так понимаю, охрана. Здесь надо заметить, мы знаков различия не носили, и у меня на погонах не было звездочек, только три дырки от них. Он посмотрел на них, эти дырки, потом на меня и мы вели разговор как равные. По внешнему виду, если судить, он был младше меня, откуда ему было знать, что перед ним старший лейтенант.
Представился я как старший блокпоста. На что он нечленораздельно прорычал: «Не суйся, это мои солдаты, что хочу, то с ними и сделаю». И послал меня подальше. От предложения уйти я отказался, причем сама форма, в которой оно было выражено, меня сильно оскорбила и двумя или тремя взмахами рук я объяснил ему, что так выражаться не подобает. Он все понял, успокоился и уснул, прямо там, где стоял. Его охрана это увидела, и пушки БМП-шек начали поворачиваться в сторону блокпоста. На что из последнего вышел один из моих бойцов, неся на плечах два гранатомета «шмель». Военные оценили сей выход по высшему баллу, он показался им весомым. Пушки снова развернулись вдоль дороги, а с БТРа спрыгнули четверо солдат, забрали своего командира, погрузили и они уехали восвояси.
Единственной отдушиной, в последние недели командировки, в этом кошмаре, для меня становилось общение с местными моими друзьями. Да, наши отношения уже переросли в дружбу. Они не только охраняли подходы к блокпосту, оберегая нас от прихода непрошенных гостей, но и о планах нашего командования, побывав на рынке, они были намного лучше осведомлены, чем мы.
Мы любили беседовать, собираясь на нейтральной территории за чашкой чая, стараясь предугадать будущее этой многострадальной земли. Причем, сколько ни пытались, ничего утешительного не выходило. Один из них говорил мне: «У вас и у нас один общий враг – доллар. Это по его вине по всей Чечне дымят скважины, текут реки нефти и рядом с ними такие же реки крови человеческой. И пока он хозяйничает на этой земле, в этой стране будет гореть нефть, будет литься кровь, не видать простым людям ни сна, ни покоя. И будут их все также поджидать за каждым поворотом не чай с лепешкой, а грабители и смерть. И это касается как нас, чеченцев, так и вас, русских». Это были последние слова от имама Урус-Мартановского района, который был недавно убит боевиками. Глядя в след покидающим окрестности Комсомольского военным, везущим на броне танков и БМП узлы с домашним скарбом, вслушиваясь в рев перегруженных «уралов», забитых по самое некуда древесиной, как будто они едут с лесопилки, а не с войны, становилось до жути больно за нашу некогда великую армию, которая превратилась в шайку мародеров и грабителей.
Раз в неделю по телевидению показывают сводки наших потерь в Чечне. Убитых столько-то, раненых столько-то, пропавших без вести столько-то. Теперь-то я знаю, что они, то есть цифры, врут. Они многократно занижены, но это не главное. Главное в том, что никто и никогда не пытался учесть число загубленных войною душ. После окончания Афганской войны в лексиконе психоаналитиков и криминологов прочно укрепилось понятие «афганский синдром». Сейчас начинает появляться понятие «Чеченский синдром». Человек, умеющий и привыкший только убивать и грабить, пройдя через мясорубку войны и выйдя оттуда вроде бы невредимым, эти самые качества привозит домой. И если ему вовремя не подкинуть очередную горячую точку, он эти свои таланты раскрывает там, где живет. Зверь, хоть раз попробовавший крови, никогда не станет травоядным.
Но пока где-то война, нам это не грозит. Страшно другое. Она как черный бездонный омут требует все новых и новых жертв, затягивая еще не окрепших желторотых пацанов и с той, и с другой стороны.
Да, официально война не объявлена, и то, что там происходит, высокие чины называют всяк по-своему. А как можно назвать тот факт, что вышли из окружения боевики, совершившие вылазки в Буденовск и Первомайское, почти не понеся при этом потерь, а в первом случае им даже автобусы предоставили. Как ушел из окруженного тройным кольцом Комсомольского Руслан Гилаев и еще пятьсот его боевиков. Как объяснить то, что главные полевые командиры чеченцев, объявленные у нас вне закона, до сих пор живы, здравствуют и воюют против нас, и это с нашим- то оружием, с нашими-то возможностями, на нашей (?) Российской земле. Только так – за деньги можно все. И пока это так, никак иначе это нельзя назвать, только как бардак, беспредел, игра без правил….
Я ставлю в конце многоточие, потому что этой трагедии нет конца. Начиналось это все красиво: война с бандитами, похищающими наших людей, взрывающими наши дома. Теперь же, посредством грабежей и ничем не оправданного насилия, это превратилось в войну со всем чеченским народом, а в истории Земли такой войны ни один полководец никогда не выигрывал.
Эпилог.
30 мая 2000 года Ярославль встречал возвращавшиеся из трехмесячной командировки отряды ОМОНа и СОМ. Начало мая выдалось морозным, и в природе не было того буйства красок, которое мы ожидали увидеть, приехав домой. Сама природа, казалось, скорбела, и вместе с тем радовалась тому, что оба отряда возвращались без потерь. А скорбела потому, что люди вроде, как и вернулись, но какая-то часть души уже навсегда осталась там. И пережитое за прошедшие три месяца еще долго им не будет давать покоя и ляжет незаживающей раной на сердце каждого.
Слава Богу. Все время, проведенное там, он был на нашей стороне. Мы знали, что о нас плачут и молятся, и это оберегало от необдуманных шагов и шальных пуль.
Еще не раз в Чечню будут отправляться отряды. Приехав, мы узнали, что в родном отделе ажиотаж и большая стопка рапортов людей, желающих туда поехать. Трудно кого-то в этом винить. Ну, кто виноват в том, что все поставлено так, что заработать на мало-мальски человеческую жизнь сейчас можно, только рискую своей собственной жизнью. Страшно, если люди войдут во вкус, и такая форма заработка им понравиться, войдет в привычку. Но как делать так, чтобы этого не случилось, я не знаю, да и не мне об этом судить. За нас думают, нами повелевают, нас переставляют, как пешки на шахматной доске. Такова жизнь.
Нужно помнить, что деньги-то деньгами, но там живут такие же люди. Живут по своим законам, своему укладу, и просто не представляют себе другой жизни. О каком наведении порядка можно говорить, если этих законов не знаешь. Ведь жили же они раньше, вся Чеченская земля была один большой сад. Ездили русские туда отдыхать, а сколько наших там жило, и не было ни врагов, ни боевиков. Из уст простых чеченцев я много раз слышал: «России нужен второй Сталин». И это несмотря на то, что в свое время, он их выселил в 24 часа и раскидал по всему бывшему Советскому Союзу. Им было плохо, зато не было войны. А сейчас идет, не объявленная, но война, и не видно ей, ни конца, ни края. И хотя боевики рассеяны в горах, по дорогам Чечни ездят джипы с молодыми бойцами Гантамирова. Из окон их машин над дорогой громогласно разносится гимн Дудаеву.
Уже десять лет идет эта война. За это время выросло поколение детей, которые больше ничего не умеют, кроме как стрелять. Умение убивать, для многих становиться средством к существованию. А мы своими поездками поставляем им все новые и новые мишени. Когда и как это закончится, непонятно. Недавно в Гудермес отправлялся отряд московского ОМОНа, и в репортаже об этом событии, прошла информация, что командировки в республику Чечня в Министерстве Внутренних Дел расписаны до 2004 года.
Специальные термины, используемые в тексте:
СОМ – сводный отряд милиции
ОМОН – отряд милиции особого назначения
СОБР – специальный отряд быстрого реагирования
БМП – боевая машина пехоты
БТР – бронетранспортер
САУ – самоходная артиллерийская установка
ППС – патрульная служба милиции
Располага – здание, где квартировали отряды.
(Чечня – взгляд изнутри).
23 февраля 2000 года. Сводный отряд милиции УВД Ярославской области в количестве ста человек направляется в республику Чечня в город Урус-Мартан для наведения там конституционного порядка.
***
Ровно в 10.30 по московскому времени под завывание сирен машин сопровождения автобусы покидают расположение отдельного батальона ППСМ, оставляя позади провожающих и лежащий в грязном февральском снегу Ярославль. Оставляя позади недельные, суматошные сборы, время, когда все знали, что мы едем, знали когда, но куда, зачем, с какой целью, на эти вопросы никто не мог дать вразумительного ответа. Да и вся дорога на юг была веселой и беззаботной. При взгляде со стороны, наверное, представлялось, что собрались старые друзья-сослуживцы и решили вместе развеяться, отдохнуть от работы, семьи, тянущихся за ними, хвостом проблем, и как надоест отдыхать, вернуться домой полными сил и здоровья.
Так и было, пока не приехали в Моздок. Там в то время находился Штаб Объединенной Группировки Федеральных Сил. Нам сказали, что «пить мы прекращаем», выдали каждому по автомату и по боекомплекту к нему, и началась суматоха, связанная с получением продуктов и другого имущества, необходимого нам в полевых условиях.
Там в первый раз на нас пахнуло войной. Серое здание штаба, больше напоминающее собой кипящий муравейник, серый, уже весенний, снег, камуфлированные бронетранспортеры охраны штаба и серое, уже кавказское небо, изрезанное штурмовиками СУ-25 и вертолетами различных систем и назначения. Первые встречи на кавказской земле с сослуживцами, ранее туда командированными. Их рассказы об увиденном, которые воспринимались всеми так, как будто рассказывали содержание фильма ужасов, просмотренного накануне. Во всяком случае, все были уверены, что нас это не коснется. Какие пули? Какие гранаты? Какая война? Ведь мы в России, у себя дома, в государстве, которое в состоянии войны не находится и никому войны не объявляло. Казалось, вот сейчас мы сядем в автобусы, и снова дорога, весенний пейзаж, улыбчивые лица.
Все так и было, пока мы проезжали территорию Осетии и Ингушетии. И все это в мгновение исчезло, как только мы пересекли границу Чечни. Изрытые окопами начинающие зеленеть поля, воронки, возле окопов и на дороге по кюветам обгоревшие останки военной и гражданской техники. Дополняли эту картину частые блокпосты, милицейские, сложенные из бетонных плит и военные, врытые в землю. На одном из блокпостов, в районе Самашкинского леса, я увидел солдата. Мне никогда не забыть его глаз, его взгляда, которым он всматривался в окна автобусов, взгляда, полного тоски, жалости и какого-то великого знания, которое он уже успел постичь.
***
Мне показалось, что я все это уже видел. Именно тогда я провел параллель между происходящим здесь и виденном мною в Афганистане, с той разницей, что тогда я был солдатом срочной службы могучей Советской армии. Тогда я начал догадываться обо всей сложности положения, в котором мы оказались, а догадавшись, мысленно содрогнулся. Как же так? Когда я служил срочную, войсковой спецназ только еще организовывался, дисциплина была жесткой, а главное – нас учили воевать, нас готовили к войне согласно правилу Суворова: «Чем больше пота в учении, тем меньше крови в бою». А здесь? За неделю собрали и отправили, как в сказке, поди, туда - не знаю куда. И тогда впервые в жизни я попросил: «Господи! Не оставляй нас милостью своею, храни нас, Господи!» Я везде и во всем привык полагаться лишь на собственные силы и верующим себя назвать никак не могу, но сейчас, анализируя и наш путь до Урус-Мартана, и все произошедшее с нами впоследствии за время командировки, я с уверенностью могу сказать, что нас с самого начала берегла и хранила неведомая сила. И если бы не та толика везения, никогда бы нам не выполнить главную задачу – вернуться домой всем, без потерь.
***
Урус-Мартан встретил нас ярким солнцем, ручьями и галдежом местного населения, собравшегося на площади перед зданием военной комендатуры и местной администрации. Командиры ушли в комендатуру – представиться, сообщить о прибытии и узнать, где нам располагаться. Какое-то время мы были предоставлены самим себе и через окна автобусов широко открытыми глазами рассматривали окружающий нас город. Наши автобусы остановились на площади перед военной комендатурой, представляющей собой массивное, кажущееся вырубленным из скалы, здание без окон и дверей. Вернее, окна, точнее их проемы, были, но все они были заложены мешками с песком, с оборудованными для стрельбы бойницами. Само здание было опутано снаружи несколькими рядами колючей проволоки, а по крыше ходили снайперы из комендантской роты. Прямо перед нами стоял остов здания бывшего шариатского суда, напротив, через площадь, здание с зарешеченным первым этажом, в котором располагалась местная администрация (при ваххабитах в нем располагалась Шариатская тюрьма), далее мост через реку Мартанку и длинный, до конца улицы, рынок.
***
Вдруг раздались свист и гиканье – это на тентованых «Уралах» с привязанными к фаркопам вениками Урус-Мартан покидал воронежский СОМ – ребята, которых мы сменили. Они пробыли здесь месяц, и уезжали, оставив двух своих бойцов.
Потом пришли командиры в сопровождении офицера комендатуры, и мы, покружив немного по городу, подъехали к зданию бывшего швейного цеха, в котором до нас располагался воронежский СОМ, а теперь должны были жить мы.
Первое впечатление от вступления на чеченскую землю было ужасным: по колено коричневое месиво из глины, земли и растаявшего снега, разбросанные по двору маленькие и большие кучи мусора. Командиры осмотрели помещение, после чего распределили, кому, где жить. Более теплые и сухие места достались первой роте, так как в ее составе были переславские и ростовские ребята, то есть приближенные.
А вторая рота под моим началом стала осваивать одну большую общую комнату, полную разного хлама, правда, нары там уже были сколочены. Переодевшись и засучив рукава, мы дружно взялись за работу: скребли, выносили, колотили. Ко мне подходили то один, то другой, и с удивлением на лице протягивали мне свои находки: кто пачку патронов, кто гранату, и мы тайком от всех прятали их в одну из моих сумок.
В кубрике истопили печку, которую нам дали еще в управлении. Тепла от нее не было, зато дыму – хоть отбавляй, и весь в помещении. Спать ложились, надев на себя все, что есть теплого, и завернувшись в только что выданный спальный мешок. Устав от дороги, первого трудового дня, да предварительно глотнув сто грамм, проспали без помех до самого утра. В наряде по охране здания стоял первый взвод первой роты. Стояли с полным боекомплектом, и, надев на себя все защитные средства, что у нас имелись.
***
Утро следующего дня началось с построения по всей форме. Командиры уже успели сходить в комендатуру, где начальник штаба комендатуры их изрядно напугал.
Первым говорил командир отряда: «Обстановка в регионе очень сложная, мы попали в столицу ваххабитов, мы больше не милиционеры, а солдаты, главное – бдительность, как-то нам нужно продержаться эти три месяца и уехать отсюда живыми и здоровыми». Вот это «держитесь, надо держаться» я слышал потом много раз в течение всей командировки, по поводу и без повода, в качестве напутствия и в качестве поощрения. Затем слово взял заместитель командира отряда по службе, сказал, что работать мы будем без выходных, стоять будем на трех блокпостах в режиме трое суток там, трое в располаге, будут нас задействовать в специальных операциях, называемых «зачистка», а главное, мы будем всемерно укреплять здание располаги и вверенные нам блокпосты. Здесь мы впервые услышали тот риторический вопрос, который потом слышали каждое утро все три месяца: «Замечания по питанию есть?»
Следующей была знаменитая речь зама по вооружению, который сказал: «Да, мы теперь солдаты, но не забывайте, что мы еще и милиционеры, так, что применять оружие и силу имеем право только согласно положениям закона «О милиции». В связи с этим автоматами не играть, патрон в патронник не загонять, потом, при приемке боеприпасов в конце командировки, проверю каждый патрон на наличие царапин от затвора».
После этой речи в воздухе повис немой вопрос, который так и остался без ответа все три месяца: «Так кто же мы есть на самом деле?» С утра и до обеда мы вроде как бы милиционеры, с обеда и до утра – солдаты.
***
После обеда нас вызвали в комендатуру, где начальник штаба посадил нас на броню (БТР) и повез на экскурсию по блокпостам, на которых нам предстояло работать.
Первым, показательным, был военный блокпост в направлении на Мартан-Чу, который представлял собой змейку на дороге из деревянных ежей с колючей проволокой и систему окопов и блиндажей справа от дороги. Начальник штаба провел нас по окопам, откуда мы вылезли по пояс в глине, и сказал: «Вот таким должен быть блокпост – чем глубже в землю, тем дольше живы».
Затем он провел нас по трем блокпостам, на которых нам предстояло работать. Первый был в направлении на Гойское, второй – на Гойты, третий – на Алхан-Юрт. При приезде в располагу началась дележка, кому, на каком блокпосту стоять. Первой роте заступать было на следующий день, и они распределили так: на первый заступали ростовские, он опасней в военном отношении, но его не требуют перестраивать, то есть там меньше работы, на второй – переславские во главе с командиром роты, на третий – все, кто остался.
В нашей роте все было сложней, поэтому я кинул жребий, чтобы никому не было обидно. По жребию я с тутаевскими и двое некрасовских отправлялись на первый блокпост, рыбинские и даниловские – на второй, угличские и борисоглебские – на третий.
В этот же день к нам приехали рыбинские омоновцы. Оказалось, что они стоят лагерем в пяти километрах от Урус-Мартана под селом Комсомольское, через перевал от них начинается Аргунское ущелье. До конца командировки им оставалось совсем немного, - шестого марта на замену должен был прибыть ярославский ОМОН. Мы смотрели на них – грязных, по нашим меркам вооруженных до зубов – и завидовали им белой завистью: они скоро поедут домой.
***
Потом была первая смена на блокпосту. Приехав туда, я первым делом осмотрелся. Блокпост представлял собой сооружение из двух деревянных вагончиков и нагроможденных вокруг них бетонных плит различной толщины, с маленьким внутренним двориком. В одном из вагонов был блок питания, в другом – комната отдыха с наколоченными во всю длину нарами. Заместитель по службе, сопровождающий нас, сказал, что наш позывной – «Палтус-66», основное стратегическое направление – на село Гойское и старый яблоневый сад с мечетью, пожелал всего хорошего и уехал.
Я сделал схему круговой обороны, боевой расчет, поставил задачу по переоборудованию блокпоста и впервые вышел на дорогу.
Проезд по направлению Гойское - Комсомольское – Алхазурово был открыт только для военных машин и другой техники, принадлежавшей военным и МВД, а по дороге на Мичурино ездили только члены администрации по спец. пропускам, поэтому стоять на дороге было легко, проверяли только редко проходящих в город и обратно мужчин.
К нам тут же подошли знакомиться местные, занимающиеся частным извозом. Здесь я понял, что о чеченцах, как о народе, ничего не знаю, кроме сведений, полученных в средней школе. Я знал, что чеченцы своеобразный и своенравный народ, думал, что они умеют только убивать и грабить. А оказалось все намного сложнее. Как мне объяснили мои друзья среди местного населения, до прихода к власти Дудаева среди них не было никакого деления. Вслед за Дудаевым пришел его величество «Доллар» и сделал свое пагубное дело. Они считают, что виной всему нефть. Надо сказать, что грозненская нефть очень высокого качества. Во время Великой Отечественной Войны танки заправляли прямо сырой нефтью, без перегонки. И добывать ее легко, так как нефтяной пласт начинается всего в метре от поверхности земли, рой яму глубиной в метр и черпай, сколько хочешь. Так и поступали все, кто оказывался хоть на какое-нибудь время у власти. Здесь очень быстро поняли, что нефть – это деньги, а деньги – это власть.
***
Сами чеченцы разделились на горных и равнинных, по месту жительства. Горные чувствовали себя во всем обделенными, и поэтому ненавидели все и всех, кто живет ниже их относительно уровня моря. Они никогда не умели и не любили работать, самыми достойными занятиями для мужчины там считались разбой и грабеж. Торговля людьми, рабство там существовали всегда. Многие из равнинных чеченцев были их полной противоположностью. Они жили, свято соблюдая основные заповеди Корана, строили дома, растили детей и сады.
А война разделила их еще и на бедных и богатых, и этот факт стал для меня открытием. Стало уже привычным видеть и слышать, как чеченцы там у нас обворовывают и обманывают русских, а здесь русских уже не было, и они обманывали и обкрадывали своих же.
Я сразу взял для себя за установку, и это впоследствии оказалось правильным, что мы приехали на чужую землю, где живет чужой нам народ, живет по своим законам, согласно своим понятиям о жизненных ценностях, и поэтому вести себя следует так, как принято вести себя в гостях. У нас есть мудрая поговорка: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят». А для того, чтобы разобраться в происходящем, надо постараться узнать и понять их.
***
Первый день на блокпосту прошел быстро, а первая ночь еще быстрей. За нами отовсюду наблюдали, с наступлением сумерек и до самого утра. То здесь, то там между вспышками осветительных ракет вспыхивали красные и зеленые огоньки приборов ночного видения. И в первую же ночь нас проверили: примерно в три часа утра в придорожной канаве в тридцати метрах от блокпоста сработала поставленная нами растяжка, представляющая собой привязанный к столбику запал от гранаты, так как расходовать сами гранаты нам строго настрого запретили. Мы осветили канаву ракетой и обстреляли из автоматов. После нашей стрельбы все затихло, только вспышки осветительных ракет время от времени прорезывали темноту ночи над блокпостами вокруг города и над расположением войск в предгорье и в горах. А утром, когда рассвело, мы нашли на месте растяжки на подернутой утренним морозцем траве следы пребывания чужого. Это были следы обуви и следы волочения там, где он отползал от места обнаружения. Больше в эту смену нас не беспокоили.
***
Приехав с блокпоста, мы не успели позавтракать, как было объявлено построение. В селе Комсомольское зачистка, от нас требуется пятнадцать человек. Командовал зам по службе: «Пятнадцать человек в бронежилетах и касках, в полном вооружении, получить по две гранаты РГН, быть готовыми через десять минут».
Сказано – сделано. Собирались с беззаботным смехом, подначивали друг друга. Тогда для нас все еще было в новинку, интересно. Через десять минут мы в полной амуниции прибежали к комендатуре. Нас посадили на БТР, и мы мимо нашего блокпоста поехали в Комсомольское.
Первая зачистка – это было что-то. Приехали в село, зам по службе, получивший у нас кличку «Мэтэр», убежал куда-то, у кого-то что-то спрашивать. К нашему БТРу подбежал какой-то войсковой майор, скомандовал нашему водителю «вперед!» и мы рванули в горы. Ехали, пока БТР не застрял где-то на середине холма. Как мы спрыгивали с него, надо было видеть. Неуклюжие из-за бронежилетов и подсумков с патронами, спрыгнув на землю и ударившись об нее, все попадали, кто на спину, кто на бок. Какое-то время мы, пытаясь встать, беспомощно барахтались в снегу. Стоявшие неподалеку спецназовцы, посмотрев на нас, сразу определили: «Новичков привезли». Когда мы поднялись на холм, от всех шел пар, рожи у всех были красные, как после бани.
Раздалась команда: «Вперед, окружай!». Мы развернулись в цепь, и пошли вперед, дальше в гору. Мы еще никого не видели, а перед нами уже запрыгали фонтанчики от врезающихся в землю пуль. Упав в снег, мы открыли ответный огонь, и только тогда разглядели как перед нами, примерно в двадцати метрах, на землю упал человек. Наш огонь был настолько беспорядочным и плотным, что он не смел, поднять голову, и закричал «сдаюсь!». Майор, который нами командовал, и еще трое спецназовцев рванули вперед и скрутили его. Майор несколько раз ударил его по голове прикладом автомата, после чего его (майора) оттащили, у него пена шла изо рта. Между нами прошел ропот: « У него в прошлом году здесь брат погиб». Все стало ясно. Вояка, которого мы поймали, был для нас враг, и поэтому жалости не могло быть. Его раздели, голого затоптали в снег, при этом били нещадно, затем полуживого отправили в комендатуру. Что с ним сталось дальше, не знаю, говорят, расстреляли.
Мы, отойдя от горячки недавнего боя, общались со спецназовцами, которые делились с нами гранатами, патронами, осветительными ракетами.
Усталые и полные впечатлений мы спустились с холма в село, а здесь, оказывается, нас уже давно разыскивал, бегая по селу, наш дорогой Мэтэр. Лицо у него принимало все оттенки от синего до фиолетового. Увидев нас, он заорал: «…, целы ли патроны? Приедем в располагу, проверю!».
Вернулись мы в располагу все равно довольные, все магазины у нас были полные, а кроме них и карманы тоже. Когда все выгрузили, дареного вооружения и боеприпасов оказалось целая большая сумка. На следующий день нас снова послали на зачистку, только уже в Алхалурово. Но на этот раз Мэтэр о машины, ни на шаг не отпустил, чтобы мы опять не потерялись, и мы весь день проиграли в карты.
На следующий день, шестого марта, на повторную зачистку в село Комсомольское пошли рыбинские омоновцы. Настроение у них было чемоданное, они знали, что через день-другой поедут домой, и решили последнюю зачистку отработать так, чтобы их запомнили. Им это удалось. Шестого марта вечером на поддержку односельчан в село вошли боевики Гилаева. Началась полуторамесячная эпопея с освобождением села, которая закончилась восемнадцатого апреля полным уничтожением последнего и гибелью только со стороны федеральных сил 865 человек. Сколько погибло со стороны боевиков, никто не учитывал, так как их никто не отделял от мирных жителей. ( Эти цифры мне сообщил, как он представился, начальник отдела разведки Урус-Мартановской районной комендатуры в чине подполковника).
***
На очередную смену мы заступили на блокпост восьмого марта. Село Комсомольское уже было заблокировано: со стороны гор – частями регулярной армии, с противоположной стороны – частями МВД, которые стояли лагерем на развилке дорог Комсомольское – Гойское – Алхазурово. В селе было заблокировано по официальным сведениям около полутора тысяч боевиков.
Утром восьмого марта на дороге Урус-Мартан – Гойское со стороны города скопилось около трехсот чеченцев, женщин и мужчин, по-разному одетых. Гам стоял невообразимый. Одни, одетые на скорую руку, жители села Комсомольское, спрашивали, когда же военное начальство отпустит их родных и близких, которых в первый же день вывели из села, кое-как одетых и голодных, и третьи сутки держали в поле. Другие, их было мало – десятка полтора, добротно одетые, не нужно было знать чеченского языка, чтобы понять, что это провокаторы. Они усердно подливали масла в огонь нападками на федералов, которых видели перед собой в нашем лице, и горячими речами в защиту обездоленных земляков. Им на руку играли пикирующие на село штурмовики и разрывы от падающих бомб, ракет, мин и снарядов. Я расставил своих людей для более эффективного противодействия толпе, которая иногда так напирала, что казалось, еще немного, и они сметут нас с дороги. Два раза я отгонял их от нашей цепочки длинными очередями в воздух из автомата.
В это время со стороны Комсомольского к посту подъехали два «Икаруса» и КамАЗ с родными номерами – это уезжали домой рыбинские омоновцы. К нам вышел сопровождавший их полковник, окинул окружающее взглядом, пожал мне руку и спросил: «Ну что, воюешь?» и многозначительно прогудел: «Ну, ну, ну» и снова запрыгнул в автобус. Они рванули с места, оставив нам на прощание лишь облака пыли и отработанных газов, и мы снова остались наедине с разъяренной толпой. Уговорами и стрельбой над головами мы сдерживали их до того времени, пока не дали команду к выводу беженцев.
Тяжело было смотреть на эту разношерстную толпу: стариков, гнавших перед собой скот, женщин, толкавших тележки с домашнем скарбом и сидящими на нем детьми. Из домов выгоняли всех ночью, поэтому каждый схватил лишь то, что попало под руку. Глядя на них, я думал: «Не дай Бог увидеть что-либо подобное у нас дома». Ох, и насмотрелись же мы и наслушались проклятий в свой адрес. Из толпы вышла женщина со злыми, залитыми слезами глазами, встала передо мной и сказала: «Зачем вы сюда пришли, кто вас звал? Пришли на нашей крови и слезах деньги зарабатывать? Так никто из вас живым отсюда не уйдет». Потом они ушли, и на дороге стало тихо, только содрогалась земля от недалеких разрывов в Комсомольском и вокруг него.
***
Но испытания, предназначенные нам свыше на этот день, на этом не закончились. До меня наконец-то дошло: игрушки кончились, здесь идет война, надо было вспоминать все, чему учили в спецназе и, основываясь на этом, учить подчиненных воевать. Я пересмотрел схему круговой обороны, выделил наиболее уязвимые места и первый раз решил огородиться на ночь растяжками из боевых гранат вопреки строгим приказам начальства. Вызвались двое добровольцев. Я показал им, как это делается, затем они проделали все при мне, и вечером, когда начали опускаться на землю сумерки и наступил комендантский час, они отправились под прикрытием автоматчика ставить растяжки в заранее намеченных местах.
Когда ставили последнюю гранату в придорожной канаве, один работал с растяжкой, а двое, прикрывая его, залегли на обочине дороги. Он сжал усики чеки и, выпрямившись в полный рост, сделал шаг в сторону дороги. Но тут сработал предохранитель, а за ним запал гранаты. Вместо того чтобы прыгнуть и залечь в соседней канаве, он стал карабкаться на дорогу. Как положено, через четыре секунды раздался взрыв. Я услышал его, находясь внутри блокпоста. Заклинило сразу у всех: «Там же наши!» Забыв про оружие, все высыпали со двора и рванули к месту взрыва. Я же не мог оторвать ног от земли, когда увидел своих ребят лежащими на дороге. Казалось, прошла целая вечность до того, как они вскочили на ноги и, пригнувшись, побежали к блокпосту. Когда мы увидели, что все живы, из груди вырвался вздох облегчения. Но, сделав несколько шагов, один из них начал прихрамывать, а затем присел, сжавшись в комок. Его подхватили на руки подбежавшие на помощь и потащили к посту. Позже выяснилось, что этот наш товарищ, как и мы все, родился в рубашке. Его в бок зацепил осколок, при этом разорвав одежду и распоров мягкие ткани. Ранение не было проникающим. Я обработал вокруг раны йодом, наложил сухую повязку и дал ему обезболивающего. Когда мы с ним вышли из вагончика, все облегченно вздохнули. Испугались все здорово, не за себя, за товарища, о себе в тот момент никто не думал. Впоследствии еще узнали, что, бросившись на помощь, некоторые рванули по минному полю, оставленному нашими военными еще в 1998 году, и при этом ни одна мина не сработала. Анализируя этот случай вечером у костра, мы поняли, насколько нам повезло: про свое оружие забыли все, и если бы был, кто чужой, перещелкал бы всех как орехи. Но все обошлось, и очередную ночь мы встретили в полном составе.
***
Что такое чеченская ночь? Темнота наступает стремительно и такая густая, что, кажется, ее можно ощутить на ощупь. Видимость без приборов – пять-десять метров, причем темнота, иногда сгущается до такой степени, что не видно кончиков пальцев на вытянутой руке. Вечерние сумерки совершенно отсутствуют. Осветительных ракет нам давали мало, по пять-шесть штук, но нас выручали военные, у которых мы выпрашивали или выменивали на водку осветительные ракеты и гранаты. У них всего этого было вдоволь. И, не смотря на это, жизнь ночью не только продолжалась, но и оживлялась. То здесь, то там вспыхивали осветительные и сигнальные ракеты, и вслед за ними темноту ночи вспарывали длинные очереди и одиночные выстрелы.
Эта ночь и двое последующих суток прошли относительно спокойно. Мы знали, что в первый же день, то есть восьмого марта, от нас в Комсомольское ушли 15 человек, в основном рыбинских, под командованием Мэтэра, и к тому времени, как мы сменились, от них не было ни слуху, ни духу. На второй день нашего пребывания в располаге подняли наш блокпост, и под командованием прапорщика – зама по вооружению, отправили в комендантском ГАЗ-66 в лагерь под Комсомольское, поставив задачу по возможности поменять рыбинских, находящихся там уже пятые сутки, как говорят, не спавши, не жравши. Собираясь, я в первый раз отпил святой воды из бутылочки, принесенной мне мамой, и попросил у Господа Бога защиты для всех нас. Когда мы ехали, на землю падали большие снежинки мокрого мартовского снега – природа снова плакала за нас.
***
По прибытии в лагерь прапорщик ушел докладывать начальству о нашем приезде, а нам было приказано кузова машины не покидать и ждать дальнейших распоряжений. Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, и всем своим существом впитывали происходящее вокруг нас.
Лагерь представлял собой большую постройку из бетонных блоков с прилепленными деревянными пристройками, здесь находился штаб, и расположенными в стороне полутора десятками взводных двадцатиместных палаток, в которых располагались бойцы спецподразделений, прибывшие сюда из других районов Чечни. Выделялись в этом ландшафте кухня со столовой в большой палатке и большая войсковая машина связи. Через дорогу, в поле, была оборудована вертолетная площадка, охраняемая четырьмя танками. Рядом с ней стояла батарея минометов, бьющих беспрерывно залпами и поодиночке. Со стороны Комсомольского лагерь прикрывали два танка Т-72 и одна БМП. До села было пятьсот метров, оттуда слышалась беспрерывная стрельба и взрывы разной мощности.
Подошел прапорщик и поведал нам о том, что где они, эти рыбинские, в лагере никто не знает, и связи с ними нет. А пока их ищут, нам выделили палатку и велели ждать дальнейших указаний. Мы на машине заехали в лагерь, и пошли в указанную нам палатку. То, что в воздухе было снегом, на земле превращалось в непролазную коричневую жижу, прилипавшую к сапогам намертво. Пока шли до палатки, на сапогах грязи было пуда по два.
В палатке стояла печка-буржуйка и два ряда одноярусных металлических коек. Ребята наломали на дрова ящиков из-под снарядов и мин, растопили печку, и мы расположились вокруг нее на койках. Но наслаждаться теплом от печки нам было не суждено. Только в палатке начало теплеть, в дверь просунулась голова дежурного офицера, который сказал, что меня вызывают в штаб.
Когда я вошел, там сидели два генерала – комендант района и замминистра внутренних дел, который представился нам ранее как человек, два раза побывавший в Чечне, но никогда не воевавший. После ряда вопросов о житье-бытье они сообщили, что нашу группу усилят пятью спецназовцами из ГРУ и выставят в секрет на окраину Комсомольского. На сборы дали десять минут.
***
Через пять минут мы уже сидели в кузове нашего газика и ждали спецов. Появился прапорщик и сел в кабину. Примерно через пять минут в кузов ввалились пятеро мужиков, и мы поехали. Водитель нашего газика уже неоднократно был в Комсомольском, без особых трудностей и быстро доставил нас к двум домам на окраине села у реки. Спрыгнув с машины, мы залегли. Было тихо. Разделившись на две группы и приготовившись к зачистке, мы перебежками начали приближаться к домам. Я шел вторым в первой группе, нам достался дом, ближний к реке. Он представлял собой полуразрушенное строение, после прямого попадания снаряда остались стоять лишь две стены – фасадная и боковая, но мы знали, что в домах такого типа много подсобных пристроек и хорошо оборудованные подвалы, которые нередко сообщаются между собой, поэтому, подойдя к дому, надо быть готовым ко всему. У впереди идущего в руках было две гранаты, я же должен был прикрыть его огнем из автомата. За мной шел еще один боец. Подойдя поближе и спрятавшись за тракторный прицеп, мы бросили в дом обе гранаты. Одновременно с нашими в соседнем доме раздались два взрыва, затем темноту ночи прорезали автоматные очереди. От нашего дома вправо в поле рванули три тени. Мы выстрелили над ними, чтобы положить, но разглядели – это были две коровы и теленок, и перевели огонь снова к дому. В свете трассирующих пуль я разглядел в одной из деревянных пристроек шевеление, и мы с впереди идущим взяли его под перекрестный огонь. Стреляли и орали: « Выходи, сволочь!», пока до меня не дошло, что это куры. Далее без приключений, обстреливая из автоматов, мы обошли дом и осмотрели его изнутри. Все это заняло не более двух-трех минут. Убедившись, что дом пуст и нам не грозит оттуда опасность, мы подползли к соседнему дому, назвав предварительно заранее условленный пароль. Дом уже зачистили спецы, и остальные члены группы заняли вокруг него круговую оборону.
Этот дом был абсолютно цел до нашего прихода и во всем носил следы недавнего пребывания в нем людей. Мы замаскировались, заставив мебелью все окна. Разожгли найденную нами керосиновую лампу и собрались на совещание.
Нам предстояло продержаться здесь, выставив наружные посты, до шести утра. Главная наша задача – перекрыть данное направление на случай отхода боевиков. Трое из спецов ушли расставить растяжки на более вероятных направлениях их появления и определиться на месте с расстановкой наружных постов. В доме напротив меня сидел на стуле командир спецов, и я впервые его разглядел: это был среднего роста мужчина лет тридцати, с озорным блеском в глазах. Оказалось, что его группа работает без перерыва на сон уже пять суток, и вся их внешняя бодрость только благодаря специальным таблеткам, которые они принимали через каждые три часа. Оснащены они были несравнимо с нами: автоматы 7,62 мм с присоединенными подствольными гранатометами, двадцать гранат к нему было в разгрузочном жилете у каждого. Кроме того, бойцы несли на плечах еще четыре гранатомета: три «мухи» и один «шмель». И обязательно у каждого в разгрузочном жилете по комплекту сигнальных мин и осветительных ракет. Дополнял картину вещмешок: «все свое ношу с собой». Ручных гранат у них было вообще не считано: чека торчала из каждого кармана. Все у них было одинаково – одинаково одеты, примерно одного роста, глядя на них, создавалось впечатление, что их подбирали специально один к одному.
Пока я их осматривал, в дом вернулись трое бойцов с улицы и присоединились к остальным, со знанием дела, осматривавшим в это время дом, заглядывая при этом во всевозможные закутки. Затем распределились по постам, поужинали, чем Бог послал, и приступили к наблюдению за окружающей нас местностью.
Ночь была светлая и тихая, не считая беспрерывной пальбы минометов, развешивающих над селом осветительные ракеты, так называемые «люстры». Один из них бил рядом с нами за рекой, освещая при этом все подступы к нашим домам, поэтому каждый выстрел вселял в нас тепло и надежду. А между тем, ударил мороз, и лежать в луже, подстелив под себя плащ-палатку, стало холодно. Холод медленно пробирался под одежду, и тело начинало неметь, но шевельнуться значило выдать себя, поэтому приходилось терпеть.
Ни есть, ни спать не хотелось, и я всю ночь провел в разговорах со спецами. Послушать их было интересно, это были солдаты с большой буквы, очень многое повидавшие и ко всему готовые. В составе пятерки был один кадровый офицер, два прапорщика-контрактника и двое солдат срочной службы. Прапорщики и офицер участвовали уже во второй войне, и рассказать могли многое. Кстати, здесь мы в первый раз услышали про боевые и про то, что мы можем на них рассчитывать. На вопрос, кто такие чеченские боевики и чем они оснащены, старший ответил: «Чеченскими их можно назвать только по месту дислокации, так как в их составе можно увидеть все национальности бывшего Советского Союза и иностранцев: китайцев, корейцев, афганцев, арабов. Здесь они появляются после тщательной подготовки в военных лагерях среднего и ближнего Востока, вооружены современнейшим оружием как российского, так и иностранного производства. Если с равнины их вытеснили за счет превосходства в технике, то в горах они были, как рыба в воде, в то время как у нас не существовало и не существует частей, специально подготовленных к ведению боевых действий в условиях горной местности. Их загнали в ущелья, закрыли с обеих сторон заслонами, и дальше идти никто не решался. Они же проходили, где хотели и куда хотели.
Здесь же от села ничего не осталось уже через три дня боев, уцелели лишь единичные дома, но остались подвалы, как нам говорили, специально оборудованные. Выяснилось, что их никто специально к боевым действиям не готовил, просто по соседству в Алхазурове был цементный завод, принадлежавший в последнее время Березовскому, и этот завод выпускал цемент марки 2000. Причем цемент марки 700 используется исключительно оборонной промышленностью для строительства оборонительных сооружений, а цемент марки 1000 используется космической промышленностью. Поэтому стоит ли удивляться, что подвалы, построенные с использованием бутового камня, скрепленного таким цементом, не брало многократное попадание 150-милиметрового снаряда, посланного из танка прямой наводкой. И что удивительного в том, что данным обстоятельством воспользовались боевики.
По три смены на каждого, и ночь прошла незаметно. Когда солнце своими лучами осветило вершины недалеких гор, за нами уже прикатил наш газик, и мы благополучно вернулись в лагерь. Здесь мы узнали, что рыбинских из села вывели, и они уехали в город. Мы в глубине души надеялись, что нас тоже отпустят, но не тут-то было. К нам подошел подполковник-начальник разведки и указал на одну из свободных палаток, приказав отдыхать до особого распоряжения. Разведчиков разместили в палатке рядом.
***
Утром я велел одному из своих бойцов захватить с собой куриц, обнаруженных мной накануне. Мы поделились со спецами, развели костер и поставили вариться суп. Затем приняли по сто фронтовых, закусили тушняком из сухпайка и уснули мертвецким сном. Когда проснулись, день был уже в разгаре.
В Комсомольском шел бой, минометы работали беспрерывно. В нашем лагере появились новички, прибыл отряд Тюменского СОБРа, палаток им не хватило и они развели костры прямо у изгороди, собравшись вокруг них. Спецов, которые были с нами, увезли в расположение на отдых, их палатку тут же заняли вновь прибывшие. Вечером мы убедились, что у нас есть оружие, которое колет чеченские подвалы, как орехи. День проходил относительно тихо, почти без потерь, если не считать минометчика, погибшего от мины, застрявшей в стволе миномета, да троих собровцев, которых прокатил на БМП пьяный водитель, попав в ров, машина перевернулась.
Когда на лагерь начали опускаться сумерки, появился прапорщик слегка навеселе и сообщил нам, что нашу группу уже безо всякого усиления на ночь собираются выставить в секрет на прежнее место. Мы все взревели как медведи в один голос, и послали его к начальству отнекиваться – куда нам с нашим-то снаряжением. Когда он ушел, к нашей палатке подошел молодой солдат, как оказалось из минометной роты. Он попросил закурить и хлеба. Представлял он собой живописное зрелище: сам черный от слоя многомесячной грязи, одет он был в шинель и шапку ушанку неопределенного цвета, на ногах было вообще что-то непонятное, в общем, вид его был скорее жалкий, чем грозный. Мы ссыпали ему в вещмешок все, что осталось у нас от сухпайка, накормили супом из курятины, и он ушел. Тут снова появился прапорщик и скомандовал: «десять минут на сборы, на ночь идем в секрет». У штаба нас поджидал начальник разведки группировки. Он вывел нашу группу за ворота и показал на дом, расположенный в тридцати метрах от лагеря по направлению к Комсомольскому, поставив при этом задачу «бдить» и к лагерю никого не «пущать», и, если что, стоять насмерть.
Мы подошли к дому и осмотрелись. Это было строение, выполненное в местном стиле: обмазанная глиной деревянная решетка, обложенная сверху стеной в пол - кирпича. Судя по запаху, он служил отхожим местом не одному подразделению. Мы навели в доме, какой никакой порядок и выставили наружные посты. Ребята где-то раздобыли чугунную печь, замаскировав окна, мы разожгли ее по-черному, разобрав на дрова плетень. Со свободной сменой мы сидели возле нее и гадали: «что мы здесь делаем?». Получалось, вроде как охраняем лагерь и находимся в наружном кольце обороны лагеря, за нами стояли танки, БМП и несколько постов, на которых стоит Ярославский ОМОН и бойцы временного РОВД. Ночь прошла без происшествий. Утром мы поняли в который раз, что родились в рубашке. В секрет-то нас выставили, но предупредить об этом остальных забыли. Об этом нам сообщил уже знакомый нам участковый, который стоял этой ночью в доте во втором кольце обороны лагеря. Для них дом был пуст, и вдруг в темноте ночи из-под крыши вырываются искры. Они чудом не расстреляли дом, а взялись за рацию, а пока вызывали штаб, наступило утро.
***
По прибытии мы узнали, что к нам вселяется сводный отряд СОБРа центральной черноземной зоны, это брянские и липецкие, их к нам перевели из Самашек. Мы были рады: люди интеллигентные, культурные. Да и воевать умеют и нас поучат. На втором этаже здания, в котором мы жили, уже вовсю кипела работа, посланцы оборудовали для своих отрядов жилые помещения.
После Комсомольского один день нам дали на отдых, на второй день заступили во внутренний наряд. В этот день мы встречали новоселов. Первыми прибыли воронежские. Мы быстро перезнакомились и помогали им устроиться на новом месте. Вечером этого дня наше начальство в честь вновь прибывших закатило большую пьянку. И эти пьянки продолжались почти до конца командировки, пока у некоторых то - ли от страха, то ли от водки, не начала ехать крыша. Электрического освещения тогда не было, и у нас работал автогенератор, который обычно выключался в восемь часов вечера. Но в этот день он проработал до трех утра, и окна располаги этой ночью светили на всю Чечню.
Примерно в половине третьего я стоял и разговаривал с ребятами из на ряда у выездных ворот. К нам подошел наш замполит. Это был молодой мальчик с капитанскими погонами. Как и все наше начальство, он был пьян. Зачем он поехал в эту командировку, вообще непонятно. Когда мы только с ним познакомились по прибытии на место, по отряду уже ходили слухи, что он всего боится. Еще в Моздоке он не решался отойти от автобуса, - вдруг украдут, а здесь по малой нужде ночью он ходил в пузырек, а утром выносил, и об этом знал весь отряд. Так вот, подошел он к нам и начал плакаться: «Комсомольское – ерунда, впереди выборы, вот тогда они нам зададут жару! Зачем только мы сюда приехали! Все здесь поляжем! Если кто к воротам подойдет, стреляйте сразу на поражение, бейте всех подряд. А себе лучше оставлять гранату. Вот я ее всегда с собой ношу, если что, два-три человека с собой на тот свет захвачу». Я его стал успокаивать, но он остался при своем мнении, а через два дня у него вдруг заболела спина, и его на вертолете отправили в Моздок в госпиталь. Больше мы его так и не видели.
Глядя на утренние, дневные, ночные загулы братвы, я всегда задавался вопросом, зачем они столько пьют. Ответ всегда выходил, в общем-то, один: пьяному не так страшно умирать. Я же решил для себя и требовал от своих людей отработать эти три месяца на трезвую голову как положено, кто-то должен быть всегда способным принять нужное в данной ситуации волевое решение. И ребята молодцы, они меня поняли и старались не огорчать. Как бы тяжело не было, расслабляться было нельзя, да и обстановка, нас окружавшая, к релаксации не располагала. Почти непрерывно работали установки залпового огня «Град», били со своих позиций САУ, а по ночам в городе и окрестностях хозяйничали снайперы. Особенно часто стреляли снайперы из комендантской роты, позиции которых располагались на крыше здания военной комендатуры. Патронов не жалели и стреляли во все, что шевелилось и попадалось им на глаза. Однажды пуля прилетела и к нам, врезавшись в стену здания располаги и брызнув при этом осколками кирпича на ребят из наряда. Просто у кого-то из них в этот момент было плохое настроение.
С прибытием спецов наше обучение военному делу пошло ускоренными темпами. Бойцы бросились покупать у них разгрузочные жилеты и другое необходимое в бою снаряжение. Они помогли нам, как следует пристрелять наши снайперские винтовки, учили минированию и разминированию. Мы впитывали все, что они нам давали, как губка, ведь от этого зависела наша жизнь.
В Комсомольское нас больше не посылали. Основная наша работа была на блокпостах, а в располаге только и занимались тем, что перестраивали оборону здания согласно плану, который приснился нынче Мэтэру или Кроту (мы прозвали так командира отряда, потому что весь день он не выходил из своей комнаты и появлялся на свет Божий лишь с наступлением темноты) после очередного возлияния.
***
Так подошло двадцатое марта. С утра это обещал быть обычный серый мартовский день. Мы уже привыкли к работе на блокпосту и к обстановке, его окружающей. Все так же, почти беспрерывно, пикировали на Комсомольское штурмовики по очереди с вертолетами, били по уцелевшим еще подвалам САУ и «Град». Все говорило о том, что боевикам, оставшимся в селе, приходится туго. Мимо блокпоста из расположения наших войск, в сторону города и обратно сновали заправщики и другие машины боевого обеспечения под прикрытием БТР и БМП с десантом на броне. В общем, все начиналось как обычно. Около восьми утра мы вышли на дорогу и вместе с нами к блокпосту со стороны Гойского подъехали «Жигули» «копейка» салатового цвета. Машину мы уже знали, водителя тоже – это был один из местных жителей, подрабатывавших в данное время частным извозом, мужчина лет пятидесяти пяти, с добрыми глазами и всегда присутствовавшей в них смешливой искоркой. Когда он вышел из машины и поздоровался со мной, то искорки в его глазах не было, они были максимально прищурены, будто завешены от постороннего вторжения. Меня это сразу насторожило. Я спросил: « Кого это ты привез так рано?» На что он ответил: «Да родственники соседа, парень с женой, русской, из Москвы, и маленьким ребенком». В это время пассажиры вышли из машины. На вид обоим по двадцать пять лет. Мужчина, он сразу привлек мое внимание, одет был в темно-серое драповое пальто шинельного покроя, норковую шапку, а на ногах военные берцы иностранного производства. Передвигался он на полусогнутых ногах легкими пружинистыми прыжками, как будто всю жизнь до этого лазил по горам, перепрыгивая с камня на камень. Женщина несла на руках ребенка, при этом старательно закрывала свое лицо, кутаясь в легкий газовый шарф. Мои бойцы подошли к ним, проверили документы и багаж. Все было в полном порядке и соответствовало сказанному. Однако я стоял в стороне, в прикрытии, и наблюдал за происходящем. Слишком слащавая улыбка мужчины и слишком скромное поведение женщины, родившейся и выросшей в России, показывали, что они нас боятся и что-то от нас скрывают. Ясно было – боевики. Но прицепиться было не к чему, у них действительно все было в порядке: и документы, и багаж, и представленная легенда. Ориентировок у нас никаких не было, поэтому к их задержанию мы не имели никаких оснований. Я стоял некоторое время в нерешительности, не зная, как поступить. Во мне боролись два противоречивых долга: первый – долг службы, который требовал, чтобы я поверил чувствам и задержал их всеми правдами и неправдами. Второй – долг перед родственниками бойцов, которым я обещал, что привезу всех живыми и здоровыми.
Как эти двое вышли из окружения, я не задумывался: с деньгами и хорошим знанием местности можно все. Так пропустить или задержать? И тут ко мне подошел таксист и тихо сказал: «Пропусти, пусть идут с Богом», и я разрешил им следовать дальше. Потом, когда они уехали, он объяснил, что не ребенок был там, а 150-миллиметровый фугас. И попытайся я их задержать, от блокпоста ничего бы не осталось, а они сами, прежде чем ехать, сделали себе по уколу и были готовы ко всему.
Недостатка в наркотиках у боевиков не было. Уколовшись, они показывали нам чудеса храбрости. Так, наколотые, они ходили белым днем по селу, от подвала к подвалу, не пригибаясь, а когда кончались боеприпасы, покидали свои убежища с поднятыми руками, хотя знали, что ждут их пытки и смерть.
К полудню движение на дороге уменьшилось, и я пошел в блок к рации, чтобы связаться с комендатурой. Нам второй день обещали и не везли аккумуляторы к рации. Наши уже едва дышали. Когда я их вызвал, мне ответил мягкий мужской баритон с нескрываемым кавказским акцентом: «Еще живой? Давно я тебя не слышал. Как ваши дела, чем занимаетесь? Нас ждете? Мы скоро придем». Кто и откуда со мной разговаривал, я не знаю. Одно ясно – это были боевики с гор, если судить по их удивительной осведомленности о том, чем мы в данный момент занимались. Они часто выходили на связь с нами, стараясь напугать или хотя бы заставить нервничать. Когда они сильно доставали, мы переходили в общении с ними на мат, у них же самое крутое ругательство было: «Собака лошадиная». В конце этого диалога я услышал: «…что-то тебя плохо стало слышно. Что батарея села? Ну, скоро увидимся. Живи пока». Такие угрозы я слышал в свой адрес по несколько раз в день и не обращал на них особого внимания. Мы и так были всегда готовы встретиться с ними.
Тут меня вызвали на дорогу: у моих бойцов вышел конфликт с местными омоновцами, которые хотели проехать без осмотра. Я дал своим команду «к бою» и заставил омоновцев подчиниться. Тут же из города к ним приехало подкрепление: две машины вооруженных до зубов людей. Но я не пустил их к посту. Машину омоновцев все-таки осмотрели и пропустили в город. На прощание они нам бросили: «Будете так работать, у вас будут проблемы», на что я ответил: «Будут проблемы, будем их решать». Я был злым и взвинченным, мне не давало покоя сознание того, что утром пришлось уступить.
В дальнейшем день прошел без происшествий. Ночью мы несли службу как обычно: усиленный наряд не отрывался от бойниц, пытаясь хоть что-то разглядеть в черной ночной мути. Я отдыхал, так как весь предыдущий день простоял на дороге. Вместе со мной в вагончике находилась отдыхающая смена.
В 02.45 меня разбудил свист, будто надо мной пролетел снаряд. Я вскочил и закричал: «К бою!» В этот момент где-то совсем рядом раздался взрыв. Я продолжал натягивать сапоги, и вдруг вагончик как-то охнул и покачнулся из стороны в сторону. После этого взрыва я ничего не слышал, понял, что меня контузило. Я выбежал на улицу, было непреодолимое желание подбежать к любой бойнице и вступить в перестрелку. Но тут осенило: я же командир, поэтому должен командовать, и только сейчас я заметил, что бойцы мои из отдыхающей смены с нар скатились и сидят на корточках у противоположной стены вагончика. Я закричал на них: «Быстро на улицу, по местам!» Они, не поднимаясь, по одному стали выпрыгивать из вагончика. На улице я не слышал ни стрельбы, ни разрывов гранат, но по следам трасс от пуль, летящих перекрестно, догадался, что нас обстреливали из двух точек со стороны города, оттуда, откуда мы никого не ждали. К рации бежать было бесполезно: аккумуляторов не было. Они как будто знали об этом. Я подбежал к мешкам и начал стрелять. Все это кончилось также внезапно, как и началось. Стрельба с той стороны прекратилась, кончили стрелять и мы. Наступила тишина, но до утра уже никто не уснул. Как только начало светать, я взял четверых, приказав остальным нас прикрывать (слава Богу, все были целы и невредимы), и мы пошли осмотреться. С одной стороны, возле жилых домов, от блока примерно метрах в тридцати, проходил окоп, вырытый нашими войсками еще в прошлом году. Мы не ставили там растяжек, поскольку он проходил рядом с домами, где жили люди. По нему-то к нам и подползли. В окопе мы нашли две позиции, с которых по нам вели огонь, по двум кучкам стреляных гильз от автоматов и двум гильзам от гранатометов «муха» и «шмель». Правее, примерно метрах в пятидесяти от блока, стоял фундамент строящегося дома. Возле него мы нашли затворную крышку от автомата АКС и кучку стреляных гильз калибра 5,45 мм. С другой стороны по нам огонь вели от фермерского хозяйства, расположенного за дорогой примерно в семидесяти метрах от блока, также с двух позиций: с дороги, проходящей мимо хозяйства и от ворот.
Попали мы в кого или нет, я не знаю, так как стреляли вслепую. Нас видели, мы – нет. Но тот факт, что у нас никого не задело, был чудом. Мы поняли это отчетливо тогда, когда представили полную картину боя. Первым был выстрел из «мухи» от фермы. Он был нацелен по нашей вышке, но стрелок промазал, и «муха» просвистела мимо. Она-то нас и разбудила, а затем врезалась в землю в поле в тридцати метрах от блока и в семи сантиметрах от лежащего там 150-миллиметрового снаряда. На наше счастье она не взорвалась. Вторым был выстрел от хозяйства из гранатомета РПГ-1. Граната, выпущенная из него, взорвалась, врезавшись в плиту, закрывавшую со стороны дороги наш второй вагончик, в котором была столовая. Третьим был выстрел из гранатомета «шмель» со стороны поселка. Нацелен он был в зазор между плитами, закрывавшими с двух сторон вагончик, в котором мы отдыхали. Вот здесь я не знаю: или Бог был на нашей стороне, или просто у гранатометчика по какой-то причине рука дрогнула, но он промазал, граната взорвалась, попав вскользь в боковую плиту, все осколки от нее ушли влево вверх. Ее взрыв меня и оглушил. Потом был выстрел из «мухи». Граната попала в плиту, фронтально закрывавшую вагончик, в котором никого уже не было, и этого взрыва я уже не слышал. Потом, когда мы уже открыли плотный ответный огонь, каждый из них произвел по нам по одному выстрелу из подствольного гранатомета и разрядил в нашу сторону не менее одного рожка.
Так, понемногу восстановив картину боя, мы пришли к выводу, что нам всем в этот день можно отмечать второй день рождения.
Весь следующий день нас мучило наездами начальство – ахало, охало, пожимало руки и уезжало, пожелав: «Держитесь, мы с вами!». А днем приехали на передышку ребята, которые запускают «Змеев Горынычей». Я познакомился с их командиром. Это был молодой – 23 года – старший лейтенант. В подчинении у него было всего два бойца: механик-водитель и наводчик. Они с машиной воевали уже девятый месяц и им обещали, что скоро отпустят домой. Я послал их в блок, где ребята накормили их горячим обедом. В благодарность они оставили нам два гранатомета «шмель» и один гранатомет «муха», да пачку сигнальных мин.
Анализируя еще и еще раз ночной бой, мы пришли к выводу, что по наши души придут, и может еще не раз. Гранат у нас теперь было в достатке, огневая мощь выросла, и мы решили минировать подходы к блоку в несколько рядов, не оставляя непрошеным гостям ни малейшего шанса. Вечером этого дня я собрал на дороге у блокпоста мужчин из семей, живших в ближайших к нам домах и фермерском хозяйстве. Мы бурно обсуждали произошедшее, при этом они заверяли, что сами были страшно напуганы случившимся, я же в свою очередь их предупредил, что в этот раз я их пожалел, но если подобное повториться и мы снова будем обстреляны со стороны поселка, мы вынуждены будем применить все оружие, которое у нас имеется, и в поселке станет меньше на два-три дома. Они вняли столь весомым аргументам и сказали, что впредь каждую ночь будут охранять подходы к блоку со стороны поселка. Условившись об условных сигналах, мы разошлись.
Ребята внутри блока в этот день тоже не теряли времени даром. Буквально за световой день они построили дзот, через бойницы которого можно было обстреливать весь поселок, оставаясь при этом в недосягаемости для пуль противника. В бетонной стене, закрывавшей блокпост со стороны дороги, были пробиты две бойницы, через которые простреливалось все фермерское хозяйство и подходы к нему и часть яблоневого сада, которые ранее просматривались только с вышки. В общем, времени зря не теряли. Прошедшая ночь всех многому научила, поэтому к надвигавшейся ночи мы готовились более тщательно. Но она, вопреки нашим ожиданиям, ничего особенного не принесла и прошла относительно спокойно. Весь следующий день продолжались работы по укреплению блокпоста. Я же, стоя на дороге, начал сколачивать свою команду из числа местных жителей. Первыми, с кем у нас возникли доверительные отношения, были двое мужчин, живших в хозяйстве. Один из них там работал, а другой просто нашел там убежище на время, пока его дом был занят военными. Посредством этого общения с ними и жителями поселка, большинство из которых были беженцы из Комсомольского, к нам стала поступать информация и с гор и с равнины от местных жителей. Я узнал, что ночной бой не дело рук боевиков. Узнал, что проходят они в город и обратно каждый день, вернее каждую ночь, спокойно отдыхают, пьют чай, и уходят восвояси. Узнал, что разминируют они наши заграждения, пуская впереди себя коров, и все об этом прекрасно осведомлены, уже давно это обстоятельство ни для кого не является секретом. Они же взялись проверить на причастность к ночному происшествию местный ОМОН.
Между тем снова наступила ночь. Каким-то седьмым чувством, я знал, что сегодня они придут обязательно, и поделился своей тревогой с товарищами. В половине третьего уже никто не спал, все были настороже, в ожидании прихода гостей. Накануне я переделал боевой расчет, и наша оборона представляла собой теперь непрерывное кольцо. Ровно в три из города, со стороны кладбища, наблюдатели расслышали гул мотора уазика, он приближался к нам через северную окраину поселка. Я дал команду: «К бою!» и мы стали ждать. На окраине поселка двигатель машины заглох, и стало тихо. Как я и предполагал, они хотели занять прежние позиции, с которых нас обстреляли в прошлый раз. Через дворы незаселенных домов они прошли почти через весь поселок. Но в крайних домах жили люди, и они снова решили воспользоваться окопом. Не тут-то было: все подходы, и сам окоп мы заминировали. Стоило им туда сунуться, как они тут же нарывались на растяжки. Сработала одна граната, потом вторая, третья. Мы открыли огонь из автоматов и осветили место боя ракетами. После этого, если бы у нас был хоть один путный прибор ночного видения, то ни один из них бы не ушел. Но только прекратили гореть ракеты, мы стали слепые как котята. Так постреливая на звук шагов или треск сучьев, мы дождались утра. Хотя знали, что никто больше не придет, а уазик давно уже уехал, возбужденные недавним боем, никто из нас больше не уснул. Все с нетерпением ждали рассвета.
Чуть начало светать, пошли осмотреться. Здесь лежали, здесь ползли, здесь и здесь нарвались на растяжки. И лишь на углу фундамента строящегося дома мы нашли обрывки от индивидуального перевязочного пакета. То ли гранатой зацепило, то ли из автомата кого задели, - об этом мы могли лишь догадываться.
***
Утром нас сменили, как обычно, ростовские. С ними приехали несколько собровцев из наших соседей. Они привезли с собой несколько ящиков гранат и показали нам: где будут оборудованы минные поля.
В располаге, как обычно, все таскали мешки с землей и песком, реализуя новые планы крота по укреплению линии обороны здания. Все были на удивление трезвые, - ждали выборов.
За день команду всего нашего блокпоста, со мной во главе, проводили на избирательный участок, на котором во время выборов предстояло работать. Это было здание постройки тридцатых годов. До войны в нем располагался дворец пионеров, хотя дворцом его можно было назвать с большой натяжкой. Здание никак не отапливалось, хотя по ночам было еще холодно. Изнутри здание разбито на четыре небольшие комнаты фанерными перегородками, да была еще котельная с размороженным котлом. В одной из этих комнат и решено было оборудовать избирательный участок. Непосредственными нашими задачами были: охрана избирательных бюллетеней, которые привезли вечером (почему-то) под усиленной охраной и охрана общественного порядка непосредственно во время проведения выборов. Члены избирательной комиссии, познакомившись с нами, разошлись по домам. Оставшись одни, мы забаррикадировали все окна и двери, в котле развели огонь, на наше счастье туда была подведена газовая труба, разделились по комнатам, так, чтобы можно было вести круговую оборону здания, в случае нападения, поужинали сухпаем и приготовились, кто как мог, провести бессонную ночь.
Здание дворца пионеров стоит на левом берегу реки Мартанки. На противоположном же берегу, в здании интерната, располагался временный отдел внутренних дел, в составе которого были пензенские и оренбургские милиционеры. Они только что приехали, поменяв своих товарищей, были свежи, помыты и побриты и их было много. У нас была рация для связи с ними и располагой. Выходили на связь мы каждый час, сообщая, что все у нас нормально и просили лишь об одном – чтобы по нам не стреляли.
Примерно в полночь, не далеко от нас, из недостроенного детского сада, по направлению временного отдела, прозвучал хлесткий выстрел из снайперской винтовки СВД. Затем с небольшим интервалом, еще три. Неизвестный снайпер, над нашими головами, вел обстрел территории временного отдела. Мы связались с ними и предложили помощь, но нас попросили не беспокоиться. Обстрел продолжался еще в течение часа, потом прекратился также внезапно, как и начался, и стало тихо.
На время проведения выборов было объявлено перемирие. Это была первая и пожалуй, единственная спокойная ночь из всех, проведенных нами на чеченской земле. Тишину ночи нарушал лишь стук по стеклам холодного мартовского дождя.
Утро пришло ясное и безоблачное, не считая редких облаков, зацепившихся за вершины недалеких гор. В семь часов пришли члены избирательной комиссии. Мы быстро сообща приготовили участок к выборам, приколотили над входом вывеску с номером участка и стали поджидать посетителей. Первые их них пришли примерно в половине десятого и тянулись нескончаемой цепочкой до восемнадцати часов.
Здесь и выбирали по-особому: приходит старец и говорит: «Я старший Мамедов, буду голосовать за всю семью Мамедовых. Взрослых в семье четырнадцать человек. Все мы мечтаем о Сталине, а голосовать будем за Путина, дай мне четырнадцать бумажек и покажи, где нужно ставить крестики».
Уже к семнадцати часам проголосовали почти все, приписанные к участку избиратели, а в восемнадцать участок закрыли, и члены комиссии приступили к подсчету голосов. Как и ожидалось, 80% голосов получил Путин, Зюганов -17% и 3% все остальные.
Сделав дело, мы дворец сдали сторожу, построились так, чтобы члены комиссии были прикрыты со всех сторон, пешим порядком двинулись к администрации Урус-Мартана, где располагалась центральная избирательная комиссия округа. Там сдали членов комиссии с избирательными бюллетенями с рук на руки и отправились домой в располагу.
***
На отдых нам дали день, и на смену на блокпост. Там было все без изменений, к нашим сменщикам никто не приходил, никто по ним не стрелял. Почему так, я потом понял. Они работали только сами на себя, никого не трогали, и их никто не трогал, не отказывались ни от водки, ни от других подношений. В общем, жили в свое удовольствие. Так выходило, что все ответственные проверки, когда приезжало большое начальство, всевозможные заморочки, выпадали на нашу смену и тогда и в дальнейшем.
К каждой ночи мы теперь готовились, как к решающей. Кроме существующих уже минных полей, огораживали блок паутиной из растяжек. К тому времени мои саперы научились их ставить так, что они срабатывали от малейшего касания к струне, причем граната взрывалась не через четыре секунды, а мгновенно. Наши паутины представляли собой растяжки, струна которых направлена не только горизонтально, но и вертикально, и по диагонали, при этом сама граната располагалась на уровне головы человека среднего роста. И вообще, со снабжением нас боеприпасами стало лучше. Высокое начальство было по-прежнему уверено, что подствольные гранатометы ППС не положены, зато патронов к автомату и ручных гранат было столько, что они были везде, в каждом кармане, и просто так катались по нарам и по полу.
Надо сказать, питались мы на блокпосту отменно. У нас был классный повар. Мы складывались и покупали на рынке мясо, картошку и другие продукты, так как нам выдавали лишь сухпаек на трое суток, и к обеду на костре он умудрялся сготовить такую вкуснятину – пальчики оближешь. Так что после трех суток, проведенных на блокпосту, в располаге никто почти ничего не ел.
***
По вечерам на дороге у блока собиралась моя дружина из местных жителей. Не спеша разговаривая, мы делились информацией. Между нами начинали возникать, более менее, доверительные отношения.
Комсомольское, по-прежнему, бомбили, разбивая последние подвалы и выкуривая из них боевиков. Накануне там сдались в плен шестьдесят человек. Двоих из них увезли в комендатуру. Выяснилось, что против нас воюет весь бывший Советский Союз, и еще там были китайцы, арабы, афганцы. Одного боевика поймали, и по виду определили, что он русский. Мне рассказывал один армейский полковник, как над ним издевались, пытали, потом разорвали БМПэшками, а он при этом не издал ни звука.
Как-то вечером на блок со стороны Комсомольского ворвался УАЗ-469 защитного цвета с военными номерами и подъехал ко мне. Из него вырвались ребята с винторезами и пьяный начальник разведки группировки. Он еле держался на ногах. Дыша на меня перегаром, он горячо говорил, почти кричал: «Ни один живой чеченец не должен оттуда выйти! Бей всех подряд, не стесняйся, война все спишет! Мужчин, так каждого, а с женщин сдирай кофты, и если найдешь на правом плече синяк, стреляй не задумываясь. Если хоть один здесь пройдет, я лично вас построю и расстреляю. Ты знаешь, сколько наших погибло? И за всех надо отомстить!»
На следующий день у собровцев, живших с нами, наступив на мину, в Комсомольском погиб командир отделения. Как погибали наши, я узнал лишь после двенадцатого апреля, когда из разрушенного Комсомольского начали выводить войска. Причем не от местных, которые могли наговорить, а от наших, непосредственных участников событий. Например, когда собровцев посылали в село, им забыли дать карту минных полей, может потому, что таковой просто не существовало. По себе сужу: нас тогда из секрета так быстро и неожиданно забрали, что мы просто не успели снять растяжки, которые расставили накануне. Много рассказывали про нашу пехоту, которых вообще ничто не пугало, потому как они были вечно голодные. Несмотря ни на что и не перед чем не останавливаясь, они лезли напропалую в непроверенные еще дома и подвалы, чтобы урвать там что-то съестное, и часто гибли или попадали в плен. Их не убивали, а просто связывали и затыкали кляпами рот. Следом шли собровцы, они как учили, прежде чем войти, закидывали подвал или дом гранатами, и, войдя, находили там трупы связанных бойцов. В дом, в котором мы сидели в секрете во вторую ночь нашего пребывания в Комсомольском, на следующую ночь посадили отделение петербургского ОМОНа. Других при этом предупредить также забыли. Они были менее осторожными, чем мы, развели в доме костер, отблеск огня от которого увидели танкисты и решили стрельнуть, так, на всякий случай. И попали. В результате – двое убитых, четверо раненых, остальные контужены. Два танка и БМП, у которых мы фотографировались в лагере у села, были подбиты в тот же день и сожжены. Таким образом, большинство жертв с нашей стороны случалось по вине командиров, война, которым может что-то и спишет, но Бог не «фрайер», он все видит и все запомнит.
При всем при этом все рассказывали, как приезжали в Комсомольское генералы, окруженные охраной и операторами с видеокамерами, чтобы запечатлеть свою честь на фоне разбитого села, при этом не брезговали перед камерой открыть банку солдатской перловой каши с мясом.
***
Да, после 12 апреля в Чечне повелением свыше наступил мир. Правда, кто и чем думал, прежде чем такое повелеть, непонятно. Нам теперь внушали на каждом шагу, что мы – милиционеры, и во всех своих действиях должны руководствоваться законом «О милиции». То, что с нами происходило в первую половину командировки, было трудно, но понятно. Все это можно было назвать просто военной работой. То же, что происходило во вторую половину командировку ни чем, кроме как дурдомом назвать нельзя. Нас засыпали никому не нужными и никому не понятными инструкциями. Основные требования со стороны начальства к нам стали – опрятный вид, постиранная форма, безупречная выправка. И не дай Бог, если что-то из этого набора отсутствует. Но вся проблема заключалась в том, что нас про наступление мира предупредили, а вот местное население – забыли. По всем официальным источникам банды террористов уже разбиты и рассеяны, и больше не способны к ведению позиционных боевых действий, и зажаты в двух ущельях, откуда им ни за что не пробиться через наши заслоны. Это может быть и так. Но видел бы кто глаза беженцев, провожавших взглядом колонны выводившихся из Комсомольского войск – машины, груженые под завязку их собственным имуществом. Слышал бы кто их возгласы, полные нескрываемой злобы: «…награбили!». Стало бы ясно, антитеррористическая операция превратилась в войну с народом, конца которой не видно.
Ввиду всего этого описывать поденно то, что с нами происходило за вторую половину командировки, не имеет смысла, так как все полтора месяца для нас превратились в одно сплошное лавирование между дурными приказами сверху и претензиями местных. Тем временем прикомандированные войска выводились через Ханкалу к местам постоянной дислокации. А те, кому намечено было остаться, расквартировались в заранее определенных пунктах.
Из Комсомольского, несмотря на многослойное кольцо окружения, удалось вырваться Гилаеву и отряду боевиков численностью пятьсот человек. Они благополучно добрались и разместились в заранее подготовленных укреплениях в Самашкинском лесном массиве. Сводный отряд СОБРа, живший с нами, снова перекинули в Самашки, а их место заняли наши земляки – Ярославский ОМОН. От них мы услышали многое про последние дни боев в Комсомольском. Как поймали женщину-снайпера, чеченку, и живой сбросили с вертолета. Узнали, куда делись пятьдесят восемь боевиков, из сдавшихся в плен, и многое другое, чему они стали очевидцами.
Невесть откуда повылазили пензюки из временного отдела, и давай выдумывать свои инструкции, в которых учили, как нам работать на блокпосту. Чтение этих инструкций, надо отдать им должное, хорошо помогало при запорах, больше ни на что они были не годны.
Дабы чего не натворили, наши командиры отбирали у нас оружие и боеприпасы.
В Комсомольское, чуть не каждый день, приезжало какое-то начальство, различных чинов и рангов. Перед ними, правда, там две недели работали саперы и похоронная команда МЧС. Одни собирали неразорвавшееся железо, другие хоронили разлагающиеся трупы животных, а трупы людей вывозили на кладбище в Гойское, где их забирали родственники, съезжающиеся сюда со всей Чечни.
На блокпост для усиления поставили БМП, правда, без аккумуляторов, но кто об этом знал. И в наш уже спетый коллектив вливались еще два члена ее экипажа: механик-водитель и наводчик, каждую смену новые. Ребята смеялись: «К нам по очереди весь батальон, расквартированный в Урус-Мартане, посылать будут». Приедут черные от въевшейся грязи и голодные, а у нас помоются в бане, постираются. Повар их накормит от пуза. Смотришь на них, наших защитников и сердце кровью обливается. Особенно запомнился один дембель, которому уже через неделю было отправляться домой. Сам – метр с кепкой, а берцы сорок седьмого размера, будто с Никулина снял.
Зато командиры у них боевые. Однажды (рыбинские рассказывали). У них блокпост располагался рядом с батальоном, как-то ночью, хорошо не стали стрелять, поймали солдата, которого пьяные офицеры послали за водкой, он ларек пытался вскрыть.
А к нам однажды с ревизией приехал сам командир батальона. Я в это время пил чай во дворе блока и ничего не видел. Вдруг ко мне подходит один из моих и говорит: «Там какой-то полковник построил у БМП наших солдат, орет на них и бьет». Я вышел. Передо мной стоял пьяный полковник внутренних войска, а на дороге две БМП и один БТР с десантом на борту, так понимаю, охрана. Здесь надо заметить, мы знаков различия не носили, и у меня на погонах не было звездочек, только три дырки от них. Он посмотрел на них, эти дырки, потом на меня и мы вели разговор как равные. По внешнему виду, если судить, он был младше меня, откуда ему было знать, что перед ним старший лейтенант.
Представился я как старший блокпоста. На что он нечленораздельно прорычал: «Не суйся, это мои солдаты, что хочу, то с ними и сделаю». И послал меня подальше. От предложения уйти я отказался, причем сама форма, в которой оно было выражено, меня сильно оскорбила и двумя или тремя взмахами рук я объяснил ему, что так выражаться не подобает. Он все понял, успокоился и уснул, прямо там, где стоял. Его охрана это увидела, и пушки БМП-шек начали поворачиваться в сторону блокпоста. На что из последнего вышел один из моих бойцов, неся на плечах два гранатомета «шмель». Военные оценили сей выход по высшему баллу, он показался им весомым. Пушки снова развернулись вдоль дороги, а с БТРа спрыгнули четверо солдат, забрали своего командира, погрузили и они уехали восвояси.
Единственной отдушиной, в последние недели командировки, в этом кошмаре, для меня становилось общение с местными моими друзьями. Да, наши отношения уже переросли в дружбу. Они не только охраняли подходы к блокпосту, оберегая нас от прихода непрошенных гостей, но и о планах нашего командования, побывав на рынке, они были намного лучше осведомлены, чем мы.
Мы любили беседовать, собираясь на нейтральной территории за чашкой чая, стараясь предугадать будущее этой многострадальной земли. Причем, сколько ни пытались, ничего утешительного не выходило. Один из них говорил мне: «У вас и у нас один общий враг – доллар. Это по его вине по всей Чечне дымят скважины, текут реки нефти и рядом с ними такие же реки крови человеческой. И пока он хозяйничает на этой земле, в этой стране будет гореть нефть, будет литься кровь, не видать простым людям ни сна, ни покоя. И будут их все также поджидать за каждым поворотом не чай с лепешкой, а грабители и смерть. И это касается как нас, чеченцев, так и вас, русских». Это были последние слова от имама Урус-Мартановского района, который был недавно убит боевиками. Глядя в след покидающим окрестности Комсомольского военным, везущим на броне танков и БМП узлы с домашним скарбом, вслушиваясь в рев перегруженных «уралов», забитых по самое некуда древесиной, как будто они едут с лесопилки, а не с войны, становилось до жути больно за нашу некогда великую армию, которая превратилась в шайку мародеров и грабителей.
Раз в неделю по телевидению показывают сводки наших потерь в Чечне. Убитых столько-то, раненых столько-то, пропавших без вести столько-то. Теперь-то я знаю, что они, то есть цифры, врут. Они многократно занижены, но это не главное. Главное в том, что никто и никогда не пытался учесть число загубленных войною душ. После окончания Афганской войны в лексиконе психоаналитиков и криминологов прочно укрепилось понятие «афганский синдром». Сейчас начинает появляться понятие «Чеченский синдром». Человек, умеющий и привыкший только убивать и грабить, пройдя через мясорубку войны и выйдя оттуда вроде бы невредимым, эти самые качества привозит домой. И если ему вовремя не подкинуть очередную горячую точку, он эти свои таланты раскрывает там, где живет. Зверь, хоть раз попробовавший крови, никогда не станет травоядным.
Но пока где-то война, нам это не грозит. Страшно другое. Она как черный бездонный омут требует все новых и новых жертв, затягивая еще не окрепших желторотых пацанов и с той, и с другой стороны.
Да, официально война не объявлена, и то, что там происходит, высокие чины называют всяк по-своему. А как можно назвать тот факт, что вышли из окружения боевики, совершившие вылазки в Буденовск и Первомайское, почти не понеся при этом потерь, а в первом случае им даже автобусы предоставили. Как ушел из окруженного тройным кольцом Комсомольского Руслан Гилаев и еще пятьсот его боевиков. Как объяснить то, что главные полевые командиры чеченцев, объявленные у нас вне закона, до сих пор живы, здравствуют и воюют против нас, и это с нашим- то оружием, с нашими-то возможностями, на нашей (?) Российской земле. Только так – за деньги можно все. И пока это так, никак иначе это нельзя назвать, только как бардак, беспредел, игра без правил….
Я ставлю в конце многоточие, потому что этой трагедии нет конца. Начиналось это все красиво: война с бандитами, похищающими наших людей, взрывающими наши дома. Теперь же, посредством грабежей и ничем не оправданного насилия, это превратилось в войну со всем чеченским народом, а в истории Земли такой войны ни один полководец никогда не выигрывал.
Эпилог.
30 мая 2000 года Ярославль встречал возвращавшиеся из трехмесячной командировки отряды ОМОНа и СОМ. Начало мая выдалось морозным, и в природе не было того буйства красок, которое мы ожидали увидеть, приехав домой. Сама природа, казалось, скорбела, и вместе с тем радовалась тому, что оба отряда возвращались без потерь. А скорбела потому, что люди вроде, как и вернулись, но какая-то часть души уже навсегда осталась там. И пережитое за прошедшие три месяца еще долго им не будет давать покоя и ляжет незаживающей раной на сердце каждого.
Слава Богу. Все время, проведенное там, он был на нашей стороне. Мы знали, что о нас плачут и молятся, и это оберегало от необдуманных шагов и шальных пуль.
Еще не раз в Чечню будут отправляться отряды. Приехав, мы узнали, что в родном отделе ажиотаж и большая стопка рапортов людей, желающих туда поехать. Трудно кого-то в этом винить. Ну, кто виноват в том, что все поставлено так, что заработать на мало-мальски человеческую жизнь сейчас можно, только рискую своей собственной жизнью. Страшно, если люди войдут во вкус, и такая форма заработка им понравиться, войдет в привычку. Но как делать так, чтобы этого не случилось, я не знаю, да и не мне об этом судить. За нас думают, нами повелевают, нас переставляют, как пешки на шахматной доске. Такова жизнь.
Нужно помнить, что деньги-то деньгами, но там живут такие же люди. Живут по своим законам, своему укладу, и просто не представляют себе другой жизни. О каком наведении порядка можно говорить, если этих законов не знаешь. Ведь жили же они раньше, вся Чеченская земля была один большой сад. Ездили русские туда отдыхать, а сколько наших там жило, и не было ни врагов, ни боевиков. Из уст простых чеченцев я много раз слышал: «России нужен второй Сталин». И это несмотря на то, что в свое время, он их выселил в 24 часа и раскидал по всему бывшему Советскому Союзу. Им было плохо, зато не было войны. А сейчас идет, не объявленная, но война, и не видно ей, ни конца, ни края. И хотя боевики рассеяны в горах, по дорогам Чечни ездят джипы с молодыми бойцами Гантамирова. Из окон их машин над дорогой громогласно разносится гимн Дудаеву.
Уже десять лет идет эта война. За это время выросло поколение детей, которые больше ничего не умеют, кроме как стрелять. Умение убивать, для многих становиться средством к существованию. А мы своими поездками поставляем им все новые и новые мишени. Когда и как это закончится, непонятно. Недавно в Гудермес отправлялся отряд московского ОМОНа, и в репортаже об этом событии, прошла информация, что командировки в республику Чечня в Министерстве Внутренних Дел расписаны до 2004 года.
Специальные термины, используемые в тексте:
СОМ – сводный отряд милиции
ОМОН – отряд милиции особого назначения
СОБР – специальный отряд быстрого реагирования
БМП – боевая машина пехоты
БТР – бронетранспортер
САУ – самоходная артиллерийская установка
ППС – патрульная служба милиции
Располага – здание, где квартировали отряды.
Игра без правил или командировка в ад
© Copyright: Евгений Овчинников, 2010
Свидетельство о публикации №210060700864
Свидетельство о публикации №210060700864
Рецензии