Броня

         Ей было уже хорошо за семьдесят, но все называли её по имени, Броня – и всё. Она работала в больнице санитаркой. Крохотная зарплата сама по себе имела для неё значение, а ещё и то, что она тут была «среди людей».
       - Что мине делать дома? – говорила она с еврейским местечковым акцентом. – Я одна, сын у мине в Америка. Что, я плохо работаю? А ну, спроси у старшей сестры! Броня таки умеет убирать. Я чистоплотная!
       Она очень старалась. Убирала всегда, согнувшись в три погибели, ползая по полу, вымывая все углы без помощи швабры. Звала сестру-хозяйку или старшую сестру, чтобы те убедились, что вот она убрала, притом, очень чисто. За глаза её вообще называли Бронькой. Она сама очень любила посплетничать и о ней ходили сплетни.
         - Думаешь, у Броньки сын в Америке? Это не её сын.
        Но у меня сомнений не было. Броня часто просила меня написать письмо сыну. «Я совсем плохо вижу», - говорила она, хотя все прекрасно знали, что видит она хорошо, но неграмотна. Диктовала она мне, в слезах просила, чтобы сын выслал ей фотокарточки детей. Когда приходил ответ из Америки, я перечитывала письмо по её просьбе по 20 раз, пока она не запоминала его наизусть. Иногда приходили посылочки. Вот тут был Бронькин звёздный час. Себе она брала яркие вещи, любила носить красные головные платочки с золотистыми прожилками. Другие вещи продавала. Сам процесс продажи ей очень нравился, она торговалась, расхваливала вещи «из Америка», потом уступала дёшево, лишь бы продать.
       Ещё в письмах сыну она часто упоминала о чём-то, что он должен был отдать «тем людям». Она просила вернуть им что-то в каждом письме, просто умоляла сына, сделать это. Я не спрашивала, о чём идёт речь. И так, после каждой диктовки Броня брала с меня слово, что я никому не расскажу о письмах. Потом в жизни её сына, очевидно, наступила  светлая полоса. Броня вдруг взяла отпуск на несколько дней и по секрету она рассказала всем, что едет в Москву, повидаться с внуками, которые летят в Артек, но по дороге заедут в Москву.
         Нарядилась наша бабушка и поехала. Вернулась она восторженная, вся светилась.
       - Ах, какие это дети! Элеонорочка, старшая, как принцесса – вся в кружевах, в бархате. Ах, ты не видела! А Яник? И в костюмчике, и с галстуком. А знаешь, кто мине встречал? Нет? Тихыны.
        - Кто, кто?
        - Тихыны! Ты что, не знаешь Штирлиц? Он на машине приехал вместе с своей собакой с чёрным ухом, её в кино снимали. Знаешь? Ах, какой мужчина!
          В это время у Бронькиного сына процветал бизнес, связанный, видимо, с прокатом русских фильмов в Америке. Звали сына Олег. На фото – красивый рослый парень с запорожскими усами, рядом с ним его детки, действительно прелестные, как и все дети на земле, притом, прекрасно одетые.
        - Они совсем американцы, почти не знают русский язык! – умилялась Броня. – Может быть, он сможет и мине скоро забрать, - мечтала она.
         Но не суждено было сбыться её мечтам. Олега вместе с женой посадили. Что уж там произошло? Говорили, что он не отдал деньги, которые вывез в Америку богатым эмигрантам, вложил эти деньги в дело, рассчитывая потом возвратить «с навара», но «дело» прогорело. Вот и подвели его под тюрьму. Броня заболела от горя. Главное, детей выслали к больной бабушке в Союз…
          Как-то собрала старшая сестра немного продуктов и отпустила меня с работы:
       - Сбегай к Броньке, она заболела. Человек всё-таки, хоть и вредная.
      Застала я Броню совсем расстроенную. Волосы свисали космами, не было привычных закрученных рыжеватых буклей, не подкрашены губы, ну, совсем не та Броня. Кровать её стояла в каком-то закутке.
       - Эта квартира была вся моя, - сказала Броня, - а теперь соседи всё забрали, а я живу в бывшей кладовке. А, какая разница! – махнула она рукой.
         Я дала ей поесть, спросила, где же теперь живут её внуки.
      - Их забрал Валера, его товарищ, пока живут у него, - она расплакалась. А потом достала старые фотографии. На одной из них – мальчик в военной форме с орденами и медалями на груди. – Это мой сын, тут ему 14 лет. Он был сын полка. У меня стоял на квартире один полковник. Был уже 44 год. А Изе было 12 лет.
     - Кому, кому?
     - Ну, Изя – мой сын, это потом он стал Олегом. Полковник сказал мне: «Отдай парнишку, мои все родные погибли. Я из него человека сделаю. Война кончается. Он поступит в Суворовское училище как сын полка. Беречь его буду, как зеницу ока!» И я отпустила Изю. Понимаешь, голодно было, страшно… А? Что делать? Полковник сдержал слово. Сын вернулся, а тот человек погиб в самом конце войны! Что видел мой сын в Европе? И что он увидел тут?  Что делать? – причитала она. Полковник усыновил его, дал свою фамилию, с которой даже тут можно жить… Вся моя жизнь в нём. Теперь мне надо умереть.
      С тяжёлым сердцем я ушла от Брони. И всё думала: «как живём? Меняем детям фамилии, имена, чтобы им легче жилось. Убегаем от несправедливости, от бедности, от клейма в виде строчки в «пятой графе». Никому не приходит в голову, что, когда человек рождается, он не виноват в том, что родился именно тут, а не где-то там, что у него написано в пятой графе именно то, а не это! Чёрт знает что!