Подарок

Андрей проснулся с той же мыслью, что и заснул: где взять денег? Сегодня четверг. В субботу у Наташи день рождения. Андрей ждал его давно, еще с марта, когда Наташа как-то обронила: "Жаль, что ты у меня не был на Новый год. Так весело было! Ну ничего, в мае у меня день рождения, тогда познакомлю тебя со всеми нашими". И все это время Андрей боялся только одного: лишь  бы  не  забыла, пригласила.  Он и подарок  припас — "Моби-Дик" с роскошными Кентовскими картинками. Правда, бог его знает, нравятся ли девчонкам такие книги, но вид у нее вполне подарочный. Можно еще конфеты или цветы в придачу, в мае цветы не проблема. И вот вчера, если бы раньше, а то только вчера, все перевернулось.

 В среду было пять уроков. Андрей прибежал домой, пообедал и стал ждать трех часов, чтобы позвонить Наташе (она ездила в далекую спецшколу и возвращалась позже). Еще недавно для каждого такого такого звонка приходилось придумывать предлог. Теперь он уже мог позвонить просто так и предложить погулять, но все равно всякий раз волновался. Наташа была человек непредсказуемый. Она могла сказать, даже чуть удивленно: "Конечно, мы же так и договорились", —  а могла фыркнуть: "Больше мне делать нечего!" —  и повесить трубку. Но на этот раз она тут же согласилась:

 — Ладно, давай в пять, у моего подъезда.

 Пяти Андрей не дождался. В четверть пятого он уже был у Наташиного дома, но, чтобы не мозолить ей глаза, сел в садике, возле детской площадки, и стал ждать. В порядке воспитания силы воли он даже запретил себе смотреть на ее подъезд, а только поминутно взглядывал на часы. В без трех пять повернулся к дому и увидел, что Наташа уже стоит у подъезда, да не одна, а с этим долговязым из спортивной школы.

 — А  ты  не очень торопился, — протянула Наташа, — вон Вовчик уже с полпятого здесь". Растерявшись, Андрей пробормотал что-то насчет вежливости королей, и опять невпопад. Этот дурацкий Вовчик шутовски раскланялся, сорвав с головы воображаемую шляпу и метя ею у своих ног:

 — Счастливы вас приветствовать, Ваше величество!  А Наташа рассмеялась.

 Перспектива гулянья втроем вовсе не радовала. Для этого Вовчика присутствие Андрея, вероятно, тоже было сюрпризом не из приятных. Они мрачно конвоировали Наташу с двух сторон и молчали. А та почему-то веселилась:

 — Ребята! Ну что за похоронная процессия? Расскажите что-нибудь забавное.

 Тогда они начали изощряться, вспоминая "смешные  случаи  на  уроках". Не прогулка, а сплошная "Радионяня".

 Гуляли, как всегда, по Ленинскому. Дошли до "Гаваны", где они обычно поворачивали, но Наташа решительно двинулась дальше. Дошли до чешского магазина "Власта".

 — Зайдем? — предложила Наташа.

 Зашли. Андрей никогда не был в этом магазине, но Наташа, видимо, здесь прекрасно ориентировалась. Она сразу направилась к прилавку, возле которого было больше всего женщин, ввинтилась в их толпу и уже говорила с продавщицей.

 Мальчишки пробились к Наташе в тот момент, когда продавщица с сердитым лицом отпирала витрину, чтобы достать оттуда что-то для Наташи. Это оказалась короткая цепочка с довольно массивной бляшкой посередине, составленной из граненых темно-красных стеклышек. Наташа приложила ее к себе и посмотрела не в зеркало, а на Андрея и Вовчика:

 — Мне идет?

 Они, разумеется, заверили, что идет, хотя Андрею этот висячий ромб показался слишком тяжелым для тонкой Наташиной шеи.

 — Гранаты, — сказала Наташа с уважением, — искусственные, конечно, но зато недорого, а на вид не отличишь, и со вздохом протянула ожерелье обратно продавщице. Та с еще более недовольным видом стала открывать витрину,  как  вдруг Вовчик  протянул руку: “Позвольте!” — и взял у продавщицы цепочку. Он взглянул на ценник, и губы у него вытянулись, как будто он сейчас присвистнет, но не присвистнул, а только молча вернул безделушку сердитой девушке, и та опять загрохотала своей витриной.

 Наташа быстро пошла прочь, наверное, ей было стыдно за Вовчика. А Андрей задержался у витрины, чтобы посмотреть, сколько же стоит эта штука, и с трудом разобрал на крошечной бумажке — 24.70. Может, для Наташи это не дорого, но ему, пожалуй, и в руках не приходилось держать такой суммы

 На обратном пути почти не разговаривали. Наташа шла с самым независимым видом и что-то напевала. Андрей терзался мыслью, каким дураком он будет выглядеть со своим "Моби-Диком", если Вовчик все-таки подарит Наташе эту цепочку на день рождения. Его соперник тоже молчал, но, когда они проводили девочку до подъезда и собирались с облегчением разойтись в разные стороны, вдруг, совсем небрежно, спросил у Андрея:

 — У тебя не найдется взаймы? Один парень продает классные диски, ерунды не хватает.

 Андрея настолько изумила такая наглость (просить у него!), что он только буркнул: "Нету" — и, не прощаясь,  повернул  к остановке, хотя ехать ему было некуда.

 По дороге к дому он пытался догадаться, какой "ерунды" не хватает долговязому до 24.70, и временами, чтобы утешиться, рисовал себе совершенно несбыточные картины, как он сам достает где-нибудь деньги, покупает Наташе эту проклятую бирюльку, которая ей так нравится, и она, обдав его благодарно-восхищенным взглядом, прямо в передней, перед зеркалом прикладывает к своей тонкой шее нитку граненых стеклышек тем особым жестом, каким   примеряют жемчужные ожерелья красавицы из индийских фильмов.

 Пока Андрей машинально умывался, что-то ел, собирался в школу, он снова и снова перебирал в уме все мыслимые возможности раздобыть денег. Попросить у матери? Сказать по-честному: товарищу на подарок. Ну даст три рубля, от силы пятерку. Больше ведь не попросишь. Продать что-нибудь? —  Нечего. Стоящих дисков или редких марок у него нет, только расхожие, в любом киоске купишь. Что-нибудь из вещей? — Дома тут же заметят. Занять у ребят? — Ни у кого столько нет. Разве только у Юрки Дубова, он копит на магнитофон, трясется над каждой копейкой. Ему и мать с отцом, и все родичи на праздники деньги дарят. Он даже на почте подрабатывал, телеграммы носил. Магнитофонные деньги он не тратит и в долг не дает. Но, если очень попросить, объяснить, может, даст. Все-таки с первого класса дружат. Не завтра же ему этот маг покупать. Он говорил, еще много не хватает. Надо успеть поговорить с ним до уроков.

 В школу он прибежал раньше всех. Только дежурная Инка Синицына мыла в пустом классе доску. Вот Синицыну-то ему сейчас хотелось видеть меньше всего.

 Она пришла к ним в шестом классе. И сначала он ее не замечал: девчонка как девчонка, все они такие. Но прошлой весной, когда их вместе послали на Олимпиаду по литературе — выручать школу, они по дороге разговорились. Оказалось, она много видела, побывала и в тундре, и в Средней Азии: у нее родители — геологи. А сейчас живет у деда. Он преподаватель в университете, по древней литературе. У него полно книг, особенно про Грецию. Инка и сама знала литературу, пожалуй, лучше Андрея, хоть у него по сочинениям одни пятерки. И стихи любила. Без сюсюканья и чириканья, как другие девчонки, а по-настоящему. С ней было интересно.

 Андрей даже несколько раз у нее дома был. Она ему книги давала, и они вместе рассматривали большие альбомы с фотографиями разных статуй. С другой девчонкой Андрей бы постеснялся, потому что статуи были в основном голые, а с ней — хоть бы что. Она на это внимания не обращала, просто рассказывала, кто где изображен и из какого это мифа. И главное, у ней получалось без всякого хвастовства: я, мол, знаю, а ты нет. Это в ней было самое хорошее. С ней можно было по-товарищески. Она к нему тоже пару раз приходила, пластинки слушать. Но, когда какой-то болван написал на доске:   "Журавль + Синица = любовь"  (надо же, чтоб у обоих оказались такие птичьи фамилии!), Андрею стало только смешно. Было бы во что влюбляться! Просто умная девчонка. Может же и девчонка быть приятелем.

 C Наташей было совсем по-другому. Он, как увидел ее тогда на дискотеке, куда его впервые в жизни затащил Коська, обалдел прямо. Уже ни о чем больше думать не мог. Только бы узнать, кто она, из какой школы, как зовут. Коська ее тоже не знал, хотя, говорит, видел у них в квартале. Выспрашивать было стыдно, а узнать надо было. Он до того дошел, что у Синицыной спросил. Девчонки, они как-то знают друг друга, даже из чужих школ.

 — А-а, это такая, бело-розовая, с голубыми глазами и золотыми волосами? — протянула она с какой-то обидной интонацией. — Не девочка, а три пирожных сразу, как сказано где-то у Грековой.

 Он только удивился, какими злыми могут быть умные девчонки. И все. Больше он с Синицыной не разговаривал, не заходил, не звонил. И она тоже не заговаривала, ни о чем не спрашивала, только иногда он ловил на себе ее мучительно-недоумевающий взгляд, и каждый раз ему становилось неприятно. Вот и сейчас, увидев ее, он выскочил из класса, решил подождать Юрку во дворе.

 До уроков поговорить так и не удалось. Юрка опоздал и ввалился в класс уже вместе с англичанкой, причем как-то глупо ухмылялся, когда она его отчитывала. Андрей едва высидел урок, все придумывал, как уговорить Юрку дать в долг, хотя бы на несколько дней. Вредная англичанка, конечно, заметила, что он не слушает, и потребовала повторить, что она сейчас сказала. Разумеется, он тут же, не сходя с места заработал пару. Но ему, в общем-то, было плевать.

 На перемене он наконец поймал Юрку, но не успел рта раскрыть, как тот выпалил:

 — Приходи вечером маг слушать. Отец раздобрился, доложил недостающий капитал. Вчера купили, по случаю, вместе с записями. Все утро сегодня слушал... Да ты чего? Случилось что?

 Пришлось рассказать. Юрка стал перебирать те же варианты: попросить у родичей, продать что-нибудь, занять...

 — У тебя есть какая-нибудь сердобольная тетушка или бабка? Ну выдай жалостную историю. Они это любят. Мол, погибаю, долг чести.

 — Ты мою бабку не знаешь, — мрачно сказал Андрей. — Я как-то при ней обмолвился, что скучно, надоело все, так она глаза раскрыла и совершенно искренне: "Не понимаю. Ты же комсомолец! Если у тебя такие настроения, пойди к секретарю, скажи: "Дайте мне общественную работу, да побольше, потруднее..." Представляешь?

 — Да, — крякнул Юрка, — тогда конечно. Слушай, а если у Сереги из пятого подъезда занять? Ты ведь знаком. Он богатый, и в карты играет, и приторговывает... А парень он добрый. Я его с дошколы знаю. Хочешь вместе зайдем после уроков? А потом ко мне, слушать.

 Сереги, когда они зашли после школы, дома не было. Застали его только к вечеру. Тот хмуро их выслушал и с ходу отрезал:

 — Зря пришли. Я сам пустой. Вчера проигрался.

  Юрка еще пытался что-то говорить, объяснять, а Андрей сразу понял — безнадега, и молча пошел к дверям. Должно быть, из-за такой покорности Сереге стало его жалко, и он окликнул:

 — Постой, парень! У тебя сколько-нибудь денег есть?

 — Трешка.

 — Ну так сыграй сам, рискни. Новичку везет. Знаешь, где ребята играют?

 — На бункере?

 — Ну да, на бункере. Ты в буру умеешь? С жирным не связывайся — шулер, а остальные — честные ребята. Только деньги сначала покажи.

 — А правда, попробуй, — сказал Юрка на лестнице. — Ну чем рискуешь? трешкой? Все равно она тебя не спасет. А вдруг повезет?

 — Пойдем вместе, —  попросил Андрей, но Юрка стал отнекиваться, ссылаясь на какие-то дела. Ясно, какие у него дела —  “маг” ждет.

 На бункере за высотным домом, как всегда по вечерам, шла игра. Трое почти взрослых парней и пацан помоложе, в одних джинсах, дулись в очко. Вокруг толпилась ребятня помельче. Андрей никого здесь не знал. Он подошел и тоже стал смотреть. Он не думал, что на него обратят внимание, но один из играющих, плотный белобрысый парень (Андрей задумался, можно ли его считать жирным или просто широкий?), почти сразу спросил:

 — Хто такой? Деньги есть?

 Андрей показал трешку.

 — На следующий кон сядешь, — милостиво разрешил белобрысый. Колян, — он кивнул на худого черноволосого парня, — уже пустой.

  Минут через десять Колян уступил свое место на бункере Андрею.

 Андрей играл плохо. Последний раз, кажется, в прошлом году, в лагере. Но тут ему повезло. С первого же раза он взял, потом еще, и еще раз. Он внимательно вглядывался в лица партнеров, но угадать что-нибудь по ним было трудно. Вдруг он заметил, что мальчишка помладше, взяв последнюю карту, просиял. Белобрысый нахмурился, подснял зачем-то среди сдачи колоду и протянул Андрею. Вышло два туза.

 — Москва, — прошептал он пересохшим ртом, а парнишка в джинсах перестал улыбаться и бросил свои карты, пробормотав:

 — Очко.

 — Молодым — удача, — заметил белобрысый.

 Андрею даже не верилось, что может так везти. Вот у него  уже пятнадцать рублей,  вот — восемнадцать, вот — двадцать семь. "Все!" - сказал себе Андрей и бросил карты:

 — Хватит, ребята. Больше не играю.

 — То есть через как это "не играю"? Кончает проигравший. Это вон Витёк может уйти. А с тебя отступного.

 Андрей не знал, сколько нужно отступного, но не два же рубля. Решил поиграть еще, пока везет. Набрать побольше сверх четвертного. Но Витёк, тот парнишка без рубашки, собрал карты и сунул их в карман:

 — Я правда пойду. В долг не играю, а больше не на что. Мне и так за майку дома голову снимут.

 — Ну что ж, карт нет, а доигрывать надо, — сказал,  поднимаясь  и потягиваясь,  как  кот,  белобрысый. — Пошли ко мне, моих предков нету.

 Он встряхнул скомканную тряпку с пестрыми фирменными надписями, на которой сидел, и сунул ее в карман. Второй парень тоже поднялся. Откуда-то опять появился Колян. И все теперь смотрели на Андрея. Он понял — деваться некуда, надо идти, хотя ему страшно не понравилось, как эти трое переглянулись.

 Идти оказалось недалеко, тут же в квартале. Дома у белобрысого никого не было, но в комнату он их не повел, играли на кухне. Хозяин пошарил в буфете, но колоду, как показалось Андрею, вынул из кармана. Андрею сдали последнему. Он взял две, поколебался и рискнул на третью. Ровно двадцать один. Теперь у него была уже десятка сверх неприкосновенного четвертного. Андрей воспрянул. Закон новичка продолжал работать. Он взял две, вспомнил присказку "на двух перебора  не  бывает", остановился —  и проиграл. Взял три — и перебрал, опять перебрал, опять... Деньги таяли. Вдруг снова повезло — два туза! А потом как под гору покатилось. Андрей только успевал отсчитывать партнерам рубли, трешки, пятерки. Когда метать выпадало ему, он тщательно вглядывался в засаленную колоду, ища каких-нибудь царапин, пятен, загнутых уголков, чтобы запомнить, угадать... но пестрые рубашки карт сливались в своем однообразии. Оставалось надеяться только на случай. Он играл уже не следя за партнерами, не считая, не замечая времени, и когда его взгляд падал на стоявшие на холодильнике часы, цифра семь казалась ему семеркой, а единица — тузом.

 Потом отдавать стало нечего, но с ним согласились играть на запись. Андрею все казалось, что счастье переменится, удача вернется. Ведь так везло сначала! Он играл снова и снова, пока до него не дошел сочувственный голос Коляна:

 — Вот теперь можешь кончать, парень, не то не расплатишься.

 Андрей посмотрел на запись: за ним было пятьдесят три рубля — и в ужасе отодвинул карты.

 — Ну кончать так кончать, — согласился белобрысый. — Мои скоро придут.

 Он встал и потянулся, как тогда на бункере. Здесь, в этой тесной кухне, было ясно, что он и вправду жирный, а никакой не широкий.

 — Деньги  завтра  к  вечеру, — сказал  он  жестко. —  А иначе... Убить не убьем, не бойсь, но покалечим точно.

 Андрей не помнил, как вернулся домой, что врал ругавшейся матери. Кажется, сказал, что был у Юрки, готовился к завтрашней контрольной. Наконец юркнул в постель, накрылся с головой и чуть не завыл: где взять денег? Ни о Наташе, ни о дне рождения он уже не думал — все заслонила ненавистная морда Жирного.

 Он проворочался почти до утра, пока не нашел, хоть и очень сомнительный, но все-таки, ему показалось, выход. Андрей вспомнил, что в прошлом году, когда он лежал в Первой градской с аппендицитом, он познакомился там с грузином Гогой, музыкантом из ресторана. Они не то чтобы подружились, а так, трепались со скуки, как обычно в больницах. Тем более что в палате  были  самые молодые,  остальные совсем старики — лет за сорок. Гога хвастался большими заработками и успехами у женщин. Андрею нечем было хвастать, он только слушал и иногда приводил к месту литературные параллели, приводившие Гогу в такой восторг, будто он слышал об этом впервые.

 Перед выпиской они даже обменялись адресами, и Гога, картинно ударив себя в грудь, сказал:

 — Будут жизненные трудности — помни, у тебя есть друг.

 Андрей воспринял это просто как формулу кавказской вежливости и тут же забыл. Но сейчас его память услужливо ухватилась за эту соломинку. Конечно, неловко было, ни разу за весь год не вспомнив про человека,  вдруг  явиться  и сразу  просить денег, но что делать? — жизненные трудности. Андрей встал, осторожно зажег свет, раскопал в столе старую записную книжку с адресом Гоги. Жил тот где-то у черта на куличках — в Медведкове. Андрей решил не идти завтра в школу, а прямо с утра ехать искать Гогу. Вечером ведь его не застанешь. Только после этого он заснул.

 И сразу же зазвонил будильник. Андрей с трудом открыл глаза, но тут же все вспомнил, вскочил и стал собираться. Чтобы не вызывать подозрений у матери, он взял портфель и даже мешок со сменной обувью и поехал в Медведково.

 То ли Гога дал ему неверный адрес, то ли Андрей не так его записал, но он проплутал по Медведкову полдня и так и не нашел нужного дома. В этих новых кварталах вообще черт ногу сломит: за девяносто восьмым домом  идет сто четырнадцатый, за пятым корпусом — сразу восьмой. Андрей спрашивал у прохожих, у бабок, сидевших возле подъездов, у ребятишек во дворах. Его посылали то вперед, то назад, то на другую сторону улицы. Примерно к часу дня он понял, что и эта его надежда рухнула. Пора было возвращаться. Как назло, мать взяла сегодня работу домой, так что надо было успеть вернуться, как после шестого урока. После обеда можно было еще попробовать сходить с марками к книжному магазину, хотя, кажется, по пятницам там филателисты не собираются. Да и кто польстится на его марки? Андрею все стало безразлично.

 Дома он сказал, что болит голова и обедать не хочется, но мать все равно неумолимо налила ему полную тарелку супу. И в этот момент ввалились Валерка, Коська и почему-то Димка Зубков.

 — Привет болящему! — завопил дурак Коська с порога. — Ты и вправду заболел или про контрошу пронюхал? Чего нам не сказал? Юрка говорит, ты заболел, а ты вон — как огурчик!

 — Не знал я ни про какую контрошу. Заткнись! —  со злостью прошипел Андрей, но было уже поздно: мать вылетела в переднюю:

 — Как это не знал? Ты же вчера весь вечер к ней у Юры готовился. А в школе не был? Где ж ты был?

 Ребята поняли наконец, что он с их помощью влип, и поспешили исчезнуть, а Андрею пришлось в который раз выслушивать, что она положила на него всю жизнь, что отец бы в гробу перевернулся, что у всех дети как дети, а у нее — наказание божье, чем она заслужила?..  и так далее.

 А пропади все пропадом! Андрей хлопнул дверью и выскочил на улицу. Был бы отец — ему, может, и рассказал бы, а женщина разве поймет!

 Задыхаясь от непереносимой злости на всех: на мать, на этих идиотов, вздумавших навещать его, на враля Гогу, на шулера Жирного — на всю эту проклятую жизнь, Андрей метался по кварталу, пока не сшиб какого-то младенца, выскочившего неизвестно откуда на своем трехколесном велосипеде. Сопляк заверещал, его бабка стала орать что-то насчет взрослых хулиганов, от которых житья нет... И Андрей, только чтобы не слышать всего этого, бросился в соседний двор.

 Там, у торца дома, за негустыми кустами виднелась полусломанная скамейка. В этот угол, наверное, никогда не попадало солнце. Казалось здесь и снег только-только растаял. Скамейку окружала глубокая лужа, от асфальта ее отделяла широкая полоса непролазной грязи. Зато здесь не было ни детей, ни их горластых бабок. Андрей добрался до скамейки, влез на нее с ногами и скорчился в самом углу, за кустами. Хоть тут его никто не увидит.

 Сколько он так просидел? В голове не было ни одной мысли. Полный беспросвет: дома — слезы и упреки матери, от Жирного — не уйти, с Наташей —  все кончено.

 Вдруг кто-то его окликнул. Андрей поднял голову. На дорожке, за полосой грязи, стояла Инка Синицына.

 — Тебе еще чего? — рявкнул он.

 — Просто я увидела тебя с балкона и подумала, что тебе плохо, — сказала Синицына. Он чертыхнулся, только сейчас сообразив, что именно на этот двор выходят Инкины окна. Спрятался, называется! А она вдруг, прямо в своих белых босоножках, зашлепала по грязи и уселась на сломанный конец скамейки. Ноги ей некуда было девать, кругом вода, и она нелепо выставила их вперед.

 — Извини. Я подумала, тебе плохо, — повторила она. — Димка рассказал, как они вляпались. И тебя подвели, кретины! А контрольной ты зря боялся. Она легкая была, и списывали все.

 — Да не боялся я этой проклятой контрольной, даже не знал про нее. А матери случайно соврал. Не в этом дело!

 И вдруг, неожиданно для самого себя, он рассказал этой свалившейся  на его голову  зануде  Синицыной  все — про Жирного, карты, дом, сегодняшние поиски грузина. Только про Наташу и ее день рождения умолчал, что-то его удержало, может быть "три пирожных сразу".

 Инна слушала молча — не перебивая, не охая, не ужасаясь, только смотрела внимательными серыми глазами.

 — У меня есть деньги, — сказала она. — Родители на еду оставили, они опять в поле

 — А дед? — почему-то спросил Андрей.

 — Дедушка умер, еще зимой, — сказала Инна, и Андрею стало совестно, что он не знал об этом.

 — Сколько тебе нужно?

 — А ты как же?

 — Я обойдусь. У меня макароны есть, гречка. А в начале  того  месяца  мне пришлют. Сколько ты... проиграл?

 Андрей хотел сказать "пятьдесят три", но поколебался и произнес "семьдесят восемь".

 — Это много, — огорчилась Синицына. — Столько у меня нет. Можно, конечно, попросить у соседки, тети Сони. Мама с ней на всякий случай договорилась. Скажу, что потеряла деньги или протратилась на что-нибудь. Правда, тетка уж больно противная, всю душу  нотациями  вымотает,  но  если очень попросить...

 — Ладно, не унижайся, —  сказал Андрей. Он уже готов был признаться, что ему хватит и пятидесяти, но не знал, как это теперь сделать.

 — Посиди здесь, — решительно сказала Инна. —  Я сейчас.

 Вернулась она нескоро. Он извелся, пока ее ждал. Десять раз готов был уйти, но уходить все равно было некуда. Наконец она прибежала, и по ее лицу он сразу понял —  с деньгами.

 — Рассчитайся с этой жирной сволочью и все забудь, — сказала она, всовывая ему в кулак пачку денег. Он даже сказать ничего не смог, только благодарно кивнул. Видно было, что ей они тоже нелегко достались.

 Денег было восемьдесят рублей. Вечером на бункере он швырнул пять десяток и трешку, кажется, не ожидавшему этого Жирному и гордо ушел. А до этого он успел еще съездить во "Власту" и купить ту самую цепочку (оказалось, она называется "кулон"), которую продавщица в последний раз с грохотом вынула из витрины.

 С наплакавшейся матерью удалось помириться неожиданно быстро, кажется, она испугалась, что он совсем не вернется. Заснул Андрей в эту ночь мгновенно и проснулся в великолепном настроении. Утро было серенькое, дождливое, а его прямо распирало от радости. Все-таки жизнь идет полосами: еще вчера он был самым несчастным человеком на свете.

 В школе тоже все обошлось. Математички, как всегда по субботам, не было, а классная даже не поинтересовалась, почему он прогулял накануне. На первом же уроке Инна оглянулась, спросила у него взглядом: ну как? Он кивнул: порядок! И она тоже заулыбалась. Даже по истории Андрея в этот день не вызвали, хотя, он знал, у него там стояла точка.

 После шестого урока его, правда, задержала физичка — попросила помочь убрать приборы. Когда он спустился вниз, ребята уже разошлись, только Юрка ждал его у доски с портретами отличников, да какая-то девчонка в зеленой куртке с нахлобученным капюшоном толклась возле вешалки.

 — Ну как? — нетерпеливо спросил Юрка. —  Идешь к Наташке на рожденье? Достал на подарок?

 — Достал, — сказал Андрей. Ему не хотелось сейчас вдаваться в подробности.

 — Выиграл? — с еще большим любопытством впился в него Юрка.

 — Да нет. Дала одна... — он замялся, не зная, как назвать Инну, но Юрка уже радостно перебил его:

 — Я ж говорил, жалостные истории —  самое верное дело! Главное —  поплакаться как следует, чтобы поверила!

 Когда Андрей с Юркой уходили, в раздевалке уже никого не было.

 Андрей еле дождался вечера. Он надел новую водолазку, купил в цветочном на оставшиеся деньги три гвоздики и ровно в семь звонил у Наташиных дверей. Он думал, что придет первым, но в квартире уже слышались чьи-то голоса и музыка.

 Наташа открыла ему сама. И он тут же, в передней, как и представлял себе в своих мечтах, роскошным жестом протянул ей цветы и коробочку с кулоном. Она положила гвоздики на подзеркальник, раскрыла коробочку и вдруг громко фыркнула. Андрей ничего не понял. Он посмотрел на Наташу и увидел на ее шее точно такую же цепочку с красным ромбиком. И почему он, дурак, думал, что если снимают с витрины, то это последняя? Вид у него, наверное, был жалкий, потому что Наташа перестала смеяться и примирительно сказала:

 — Ну ничего. Буду носить через день, — и потащила его за руку в комнату.

 Там был уже самодовольный Вовчик и какие-то незнакомые парни, по виду студенты. Потом пришли две Наташины подруги со своими ребятами и еще трое каких-то в курсантской форме. Стало тесно и шумно: орал проигрыватель, Наташа хохотала и кокетничала с курсантами, те наперебой острили. Девчонки носили из кухни посуду и заставляли Андрея с Вовчиком двигать стол  и  таскать  стулья. Потом  бесконечно долго ели и

 пили. В перерывах Наташа танцевала с курсантами и студентами, а Вовчик почему-то подмигивал Андрею.

 Когда наконец вылезли из-за стола, Андрей незаметно ушел. В передней, на подзеркальнике увядали гвоздики и валялась забытая коробочка.

 Он вышел из подъезда. Дождь кончился. Пахло мокрой землей, травой и тополем. Из открытых окон на четвертом этаже гремела музыка. А на скамейке напротив, засунув руки в карманы зеленой куртки,  сидела  и  с горьким недоумением смотрела на эти освещенные окна — Синицына. За занавесками мелькали головы танцующих, кто-то курил, сидя на подоконнике. Отсюда, снизу, казалось, что там очень весело и все там счастливы.

 Андрей понимал, что надо подойти, объяснить... и не смог. Он отступил с освещенной дорожки и быстро пошел наискосок, через детскую площадку, где она не могла его видеть. Он почти бежал, и взрывы веселой музыки подталкивали его в спину.