Глава 2. Кошкин дом

       Когда развалины были ещё домами, в каждом из них жила душа. В счастливые молодые годы жизнь начиналась уже с парадного входа. На улицу вела массивная деревянная дверь и низенькое крылечко со ступеньками. В смутные и злые, тоскливые времена дверь забивалась гвоздями и даже заделывалась кирпичом - и жизнь уходила во внутренний двор, а душа дома как бы замыкалась в себе, как у уставшего от борьбы и горя, лишений и потерь человека. Но она умирала не сразу, а продолжала жить, постепенно тлея и распадаясь.

       В каждом таком дворе было свое «дно»:

       Со своей злой, выжившей из ума старухой Изергиль - старожилкой дома, которая помнила ещё жизнь до революции.

       Изольдой или Эльмирой - девицей лёгкого поведения, всегда с сигаретой, зажатой между ярко наманикюриными пальцами, цинично разглядывающей, опираясь на перилла, каждого входящего мужчину, как своего потенциального клиента.

       Своей Маргаритой - яркой, красивой, но ужё стареющей женщиной, с мужем для мебели или вдовой, носившей за собой шлейф прежней роскошной и таинственно-порочной жизни, по вечерам гадающей на картах или кофейной гуще.

       Одинокой Офелией-Кассандрой, странной ведьмой неопределенного возраста, отгороженной и отстранённой от всего мирского, мишенью всех сплетен и злых чувств, в которую каждый жилец, для собственного успокоенния и разрядки, с удовольствием бросал камень.

       Среди мужской половины дома обязательно был хотя бы один «родной» пьянчужка, постоянно сшибающий на бутылку, лезящий ко всем с братанием, иногда добрым и безотказным «починить», иногда буйным и злым, от нехватки алкоголя в крови, но чаще всё же дурашливо-весёлым от его наличия.

       Свой Фауст, евнух-шизофреник, опереточный артист, поэт или просто доморошенный философ, страдающий уже из-за отсутствия интеллектуальной среды и денег, и резкой пропастью между его высокими идеалами и грубой действительностью.

       И, конечно же, свой Вечный жид. Даже целая галочья семья Вечных жидов, целое родословное дерево с корнями, ветвями и плодами, на кронах которого точно зарегистрировано, кто кого родил, вечно произрастающее в просторной  пятикомнатной квартире, постоянно отпочковываясь.

       Своей одной-единственной счастливой семьей, независимо от возраста, в доме которой поселилась любовь, ревносто прячущей свой клад, тайно и явно боящейся лишиться этой, случайно выпавшей удачной карты судьбы и незря опасаясь, что зависливые соседи могут сглазить, испортить и даже своровать его, это розовое «мещанское» счастьеце.

       И, наконец, своими Гарпиями, с одним глазом и одним ухом на трех – старушенциями на лавочке, как месте прописки. Как без них? Сторожевой пункт. Таможня. Зорко следящих своим оком за всяк сюда входящим и выходящим отсюда, составляющих для всех резюме и ставящих на каждом печать, отлитую из большого жизненного опыта и дурацких предрассудков.

       Вся же постройка внутри двора, где все они жили, напоминала скорее большой птичий базар. Сходство с ним вызывала причудливая архитектура, раскулаченного советской властью дома, состоящая из прилепленных наобум, как птичьи гнезда на скале, разномастных квартирок, с диким разнообразием и смекалкой вариантов входов,  выходов и всевозможных лестниц:  пожарных и цивильных, и переходов между многоуровневыми этажами, поющих свои андеграундовые, кислотные концерты прогнившими ступеньками, хаотично открывающимися и ритмично хлопающими дверьми, в которых то появлялись, то исчезали фигурки людей, как на знаменитых часах Большой ратуши в Праге.

       В этом концерте для лестницы с оркестром, в этой какофонии, меняющей свою тональность от времени суток, сольно звучали арии котов и кошек всех мастей и повадок. Этого неугасимого, славного племени «всем смертям назло», представители которого являлись, без сомнения, самыми коренными, постоянными, но не всегда законными жильцами жизненного пространства любого такого дома.

       Вот в таком доме, таком дворе и в таком городе и случилось нечто… Ничто… Вообщем, ничего не случилось.

       Просто в одной такой квартире, напоминающей чуть увеличенный в масштабе и стоящий особняком, деревянный скворечник, жила Настя.