наблюдатель

По ночам все торопятся спать. В это же время суток теребят как бы умные мысли, настойчиво требуя своего реального присутствия не только в больной голове. Однако, пока один за другим темнеют окна, сливаясь с ночным пейзажем, одно все также продолжает гореть немигающим взглядом,  уставившись в летнюю ночь, будто напрасно стараясь разглядеть там все истины мира. Наблюдатель не торопиться спать. Варит против всех правил кофе на ночь,  по комнате неторопливо разноситься запах специй.  Стихают голоса противных соседей по картонной коробке,  полной людей-спичек, которые гаснут каждую ночь, иногда  все такими же  погашенными и просыпаются на утро.  Итак, наблюдатель. Хотелось бы оставить этого человека  антропоморфным созданием, лишенным всяческих гендерных  признаков, но правила любого  языка запрещают это делать, не дают ни малейшего шанса быть безмолвно-бесформенным созданием, даже если в действительности это и так.  Наблюдатель спать не торопиться, даже если глаза все более сужаются, а движения становятся все более  тягучими , так и норовя застыть в горизонтальной точке.  Все от того, что на ночь не было заказано никаких снов. Ничего интересного там показывать сегодня не будут.  Вещие сны с гарантией на исполнение доставит без опозданий четверг. А сегодня среда. Сегодня две недели. И ничего стоящего там не будет.

((Июль уходит, унося с собой что-то определенно важное. Что-то обещанное, но так и неосуществленное. Возможно, это всего лишь временный антициклон.  Только  дни становятся все более затянуты поволокой грусти. Иногда неизбежности и тупиковой безнадежности. Игра слов. Игра ветра. Этим не по-июльски  холодным вечером, слышится  приближающее шуршание листьев. Ветер, срывающийся на крик, неутомимо гонит прочь.  Заказать кабинку, снять трубку видавшего виды таксофона. Видевшего драмы и радости, нервозность и облегчение, ставшего  вынужденным свидетелем  самоуничтожений, посредством телефонных звонков. Спасти, или все испортить.  Мигая несколько раз, нехотя загорается лампочка  над головой. Скрипит рычаг, телефонная трубка кажется неправдоподобно большой и несуразной. Весь сжимаешься, нервно обращаясь в ожидание.  11 раз  прокрутить диск, пытаясь уложить слова в какое-то подобие логического ряда. Бесконечность  шесть раз прерывается  гудками. Нервно мигая, гаснет лампочка, видимо ,как знак, что ждать больше не стоит. Хотя, обычно видишь то, что хочешь, придавая малейшим деталям, едва ли не судьбоносных значений.  С третьей попытки становиться очевидной вся комичность ситуации. Театр абсурда, не иначе . это был не тот день.  И не тот человек. ))


В такие дни, и еще множество моментов после, создавалось заметное впечатление , что  наблюдательская жизнь--- комплект эмоций и впечатлений, неуклюже сыгранных неумелыми актерами.  Как будто все время приходилось напоминать себе, о рутинных обязанностях being a human. Позвонить кому-то,  считающегося как бы другом, напомнить не выбиваться  из привычного уклада витиеватой реальности, сделать еще один звонок, проявив заботу и участие,  напоминать себе быть хорошим и приветливым ,полить цветы, смахнуть нехорошие мысли.  Уверенным шагом  по дороге на кухню, стряхивая прилипшие остатки неинтересных снов,  наблюдатель озадачено  остановится, несколько раз повернет головой, проверяя слабую догадку  о  какой-то глупой шутке мозга, и все так же удивленно еще раз взглянет.  На кухонке, рядом с варочной поверхностью со свежими следами сбежавшего кофе, сидит, беспечно болтая ногами, нечто, похожее на  каламбурный пазл,  вобравший в себя различные части человеческой натуры, и ,кажется, собранный кем-то в неправильном порядке. Улыбаясь  с такой приветливостью, на которую наблюдатель способен с редчайшими именно друзьями, маленькая хиппи заботливо (именно) протягивает  любимую огромную чашку, до краев наполненную свежайшим латте с чуть уловимым запахом корицы.  Ничего не проясняется в ближайшие три с половиной минуты.

Приготовившись не то к побегу, не то к сбивчивым объяснением, наблюдатель выжидательно  присаживается на угол стола, с недоверием забирая из моих рук  свою недельную порцию кофеина. В этот момент, наверняка, протестующе с тройным усилием забилось сердце, итак  напичканное  болезнетворными связями и энным количеством кофеина  ежедневно. А может это лишь догадки. Однако ни малейшего намерения объяснять  что либо не зарождалось.   По крайней мере прямо сейчас. Сделав выжидательную паузу,  наблюдатель начинает говорить. При этом не задавая логичных вопросов, что вызывает недоуменную складку между бровями уже у меня. Недооценила. Или положение хуже, чем предполагала.  Так, неторопливо потягивая  ароматную жидкость и рассуждая об антициклонах  и  намерении съездить на секонд-хенд, порыться в сокровищах трешевых, проходит наше утро. Вот так. Неторопливо, как будто само собой полагающееся, в прохладном летнем воздухе порхает предложение остаться. Наблюдатель хватает ртом это предложение и  выдает за свое собственное, не подозревая, что выбора, собственно, и нет.

Тем утром невесть откуда взявшееся создание( назовем так, не в силах подобрать более точного слова) поселилось  в квартире номер сто сорок, на счастливом седьмом этаже , рядом с  цветочными горшками и вечно истеричным котом соседей повыше.  На все скромные сбивчивые вопросы наблюдателя приходилось  давать смутные ответы, изрядно приправленные толпами неясных слов и самой ужасной фразой «со временем все станет понятно», после которой, не оставалось ничего, кроме как согласиться.   С каждым днем, становясь  похожими на персонажей ким ки дуковского «пустого дома», хотя , возможно, это просто навязчивая любовь к этому корейцу делает свое дело.  Дом , правда, не был пустым.  Просторное жилье с большими окнами, которые должны наполнять  комнату мощной волной света. Но плотные  шторы массивными складками доходят до самого пола, не давая малейшей надежды на естественное освещение, оставляя немногочисленные предметы  в легкой приглушенности, пока не щелкнет выключатель.  Из немногочисленных предметов был крупный  ортопедический матрас, расположившийся под картиной, прорисованной прямо на белых стенах, небольшая ширма, оказавшаяся при ближайшем рассмотрении, шкафом, с прячущимися  вешалками  и телевизор, оказавшийся пыльным  и гудящим. В углу пристроилось  черное фортепиано,  слегка нарушавшее планы , раскрашенное в цвет неба и облаков.  На широченном подоконнике  угрюмо потупившись в окно, стоял горшок, с неизвестным то ли по причине моего незнания, то ли из-за отсутствия надлежащего ухода, растением.  На противоположной стене пристроились картины в ярких рамках и фотографии, принадлежавшие, очевидно, наблюдателю.  Который, в данный момент, осматривал без лишней осторожности, как создание трогает поочередно предметы, проводит руками по стенам, повторяет изгибы неизвестного растения, задерживая странный взгляд на фортепиано,  и снова поочередно дотрагивается до   фото  в рамках, будто бы оставляя свой неизвестный след. Будто бы подтверждая свое присутствие. Догадывается. Начинает постепенно осознавать, что если квартира и не завалена материальным мусором, все равно развернуться и почувствовать видимый простор, невозможно, из-за эмоционального хлама.  Он уже не вмещается в наблюдательской голове , и поэтому как будто выплескивается наружу, заполняя все пространство.  Именно поэтому придется пробыть здесь дольше запланированного. Хотя, какое уж тут планирование, когда все происходит так стремительно и подчиняется только воспаленной логике наблюдателя. Который, судя по всему, об этом даже не догадывается.


Первым делом я отодвинула по разным углам карниза массивные ненужные шторы, стараясь впустить свет, затем пришлось полить неизвестное растение и вытереть пыль со всех давно неиспользованных предметов и поверхностей. По этому можно было сказать , что к телевизору, лейке, телефону, нескольким светильникам, пишущей машинке, фотоаппарату и фортепиано давно не прикасались.  Наблюдатель смотрел на все эти старания безучастно, как будто давно решив, что ничего не поможет, не изменится.  Затем уселась на балконе, пододвинув компьютер ближе.  Знала, что следит, хотя и не подает виду. В некоторые дни мне приходилось делать вместо наблюдательную работу.   Которая заключалась в описаниях и фиксировании разных деталей, подробностей, состояний и чувств, всего происходящего.  Наблюдатель решил, что живет внутри аквариума с толстыми непроницаемыми стенками, и может лишь следить за движением  вокруг, не принимая в этом ни малейшего участия.  Поэтому-то за последнее время редко выходил на улицу, практически ни с кем не общаясь, живя без вдохновения, просто машинально стуча по клавиатуре, выкладывая слова и предложения. Иногда получалось довольно сносно.  Нельзя сказать, что явилось  причиной, а что следствием.  Нельзя скачать, почему  наблюдатель  совсем выпал из  реальности, как бы выразился любой, кто   смог хоть немного приблизится  к толстому аквариуму.   Но по какой-то причине люди сторонились  и не приближались  в поле видимости.  А те, кто все-таки делал осторожные шаги, все равно  не подпускались достаточно близко. При всем этом наблюдатель  улыбался, смеялся,  участвовал  в совместных сборищах , знакомился с новыми людьми, разочаровывался ,а иногда даже открывался тем, кто казались близкими. Но в один из четвергов, видимо, вышла многолетняя усталость быть снисходительным и прощающим,  все время искать светлое в окружающих, и до победного быть объективным, вышла усталость  говорить дежурное «human behavior» и пожимать плечами, когда кто-то, особенно насколько возможно близкий, делал больно, возможно неосознанно.  Вот так  призрачные и зыбкие  верования пошатнулись, обнажая безрадостную перспективу полного опустошения.  Наблюдатель подумал : «это временно», но это затянулось. 

Итак, проходило время, хотя внутри наблюдателя, времени, кажется не существовало.  Солнце садилось все быстрее, но воздух все еще сохранял  блаженное тепло.  Хозяин квартиры нехотя признавал, что общество странного человека все больше и больше начинает нравиться, уж по крайней мере, это лучше, чем  невозможность уснуть из-за всех звуков дома, что тревожат и так беспокойные сны.  Создание спало, свернувшись в тугой клубок, умещаясь на меньшей  и менее просевшей части матраса, до носа укрывшись пледом. Это наблюдатель успел заметить в  многие ночные часы, когда ничем не гонимые сны бежали прочь.  Про себя решил, что они уходят к тому, кто больше нуждается в отдыхе, хотя не желал бы никому своих кошмаров.  Порой утро приносит нежданное  ощущение всеобъемлющей радости, когда чувствуешь жизнь едва ли не каждой клеткой. Но такое нечасто, хотя все же случалось с тех пор, как поселилась  эта странная девушка, с которой пришлось заключить негласный договор ни о чем не спрашивать. Доверять словам.  Хотя эти самые вопросы теснились в голове , нетерпеливо переминаясь  с одного полушария на другое.  Неизвестная  все же заставила не закупоривать наглухо  окна, и  вытряхивала из кошмаров, казалось, облегчает притворство,  и  крошечными полушагами , наблюдатель начинал выходить из своей темноты. Неизвестно, как это удавалось, ведь ничего особенного не происходило. Видимо, просто сильная  энергия, притаившаяся в этом невозмутимом спокойствии, делала свое дело.  Однако, этого было мало.  Только наблюдатель не понимал многих вещей.  В эти дни, та, что пришла без спросу, стала часто отлучаться. Опять же по негласному правилу, нельзя было спросить зачем и куда, но однажды она сказала, что уходит играть на фортепиано, что, конечно же, вызвало закономерный вопросительный взгляд в крайний  правый угол, где притаился инструмент.  Оказалось, этот инструмент отлично настроен, а ей требовалось расстроенное пианино. Только тогда, ее собственная пустота могла исчезнуть, забиваемая  космосом неправильных звуков, которые, тем не менее странным образом не резали слух, а только выворачивали ощущения подкладкой наружу. не менее странным казалось то, что  когда отыграла и выплеснулась, немного подлатав свои внутренние дыры, фортепиано  переставало быть расстроенным.   Что немало радовало, только каждый раз  приходилось искать новое.  Почему-то , стала возвращаться уставшей, изрядно потрепанной. Говорила тихим, едва ли не бесцветным голосом и совершала много бесполезных звонков, так и не вставив слова между гудками.  Наблюдатель не мог связать все воедино,  поэтому просто не мешал.
а когда просто ждешь, бездействие может стереть хрупкие, ранимые образы. и вот все это пропало, вместе с вдохновением и когда-то способностью. что случилось с человеком, год назад писавшим это мне почти не известно. автор внутри меня исчез, оставляя после себя нешифруемые знаки написанные водой.