Голодное сердце 13

По характеру Илсе была не из тех людей, которые согласны на роль жертвы. Придя в себя от первого потрясения при виде монастырских развалин, её мысль отчаянно заработала.
«Куда мне теперь податься? Кто примет меня к себе? Кто мне поверит, что я дочь уважаемого человека, коменданта крепости Кларедон? Да и на что я могу рассчитывать? При самой невероятной удаче – поступить на службу. Только кто же возьмёт на службу оборванную девицу с обрезанными волосами и в мужской одежде с улицы? Если сразу не выгонят, то начнутся расспросы, наверняка захотят проверить, та ли я, за кого себя выдаю… Вот тут – то и откроется страшная тайна, что я не то и не другое… Но если я не полноценная женщина, и судьба отказывает мне в том, чтобы продолжать вести прежнюю жизнь, быть может, это знак, что всё нужно переменить и остаться тем, за кого я себя выдавала всю дорогу до монастыря? В любом случае, в моём положении это гораздо безопаснее, - думала Илсе.– Господи, как мне понять, что делать?»
Словно в ответ на все эти размышления над головой её раздался голос:
-А ну-ка, парень, встань медленно и разведи руки в стороны! Кто ты и что тут делаешь?
Илсе медленно встала и увидела перед собой двух вооружённых крестьян – одного чуть за тридцать, с рыжей бородой, и крепкого старика. Рыжебородый похлопал ёё по бокам, проверяя, нет ли оружия.
-Меня зовут Ирлинг, - заученно сказала она, - я иду из окрестностей Кларедона. Мои родные умерли, а в монастыре у меня была тётка. Я пришёл, а тут никого нет.
-Это какая же из монахинь была твоей тёткой? – спросил рыжебородый.
-Мать Юфемия.
-Что? Эта старая  жадная карга?
Илсе стало не по себе, потому что от замкового священника она слышала о настоятельнице монастыря обратное мнение.
-Что мы станем с ним делать, Флорис? – спросил старик рыжебородого. – Может, он и вправду племянник этой скаредной грымзы, а, может, и лазутчик из господ.
Флорис посмотрел на пленника, покачал головой и сказал:
-Вот что, парень, лучше бы ты никогда сюда не приходил, но раз уж ты здесь, то пойдёшь с нами. Не хочется понапрасну губить чужую душу, вдруг ты сказал нам правду, но знай, что если ты лазутчик герцога Ленарвана или старой распутницы, нашей королевы, и попробуешь, разнюхав всё о наших делах, бежать, я лично повешу тебя на осине. Я доступно говорю, Гро?
-Вполне понятно, - отозвался старик.
Так Илсе попала в деревню крестьян-повстанцев, которые незадолго до того разгромили монастырь и разогнали монахинь, спалив на огне  крепостные акты и налоговые документы. Теперь они были свободными и никого не пускали на свою территорию. Деревня называлась Кле и состояла из десяти домов с плетеными стенами, обмазанными глиной с навозом, и соломенными крышами. Топились они по-чёрному: дым выходил через открытую дверь. Беглый солдат Флорис заведовал самообороной: тренировал крестьян в обращении с оружием и расставлял караулы. Гро был выборным старостой. Он разбирал споры жителей, назначал работы, раскладывал сборы на совместные нужды и отвечал за амбар, где хранились общие запасы продуктов на чёрный день.
Илсе поселили у старосты, который жил вдвоём с женой, больной женщиной, недовольной всем на свете. Небольшая семья старосты, ослабевшее в силу возраста зрение Гро и сосредоточенность его жены на своих болезнях были невероятной удачей. Всё это дало возможность Илсе привыкнуть к её новому положению. Она раньше никогда не видела жизни крестьян близко, да и их самих наблюдала только на воскресных базарах, проходивших под стенами пограничного замка. Их нравы казались ей прямолинейными и грубыми. Оставаться женщиной в их среде, как и в среде других чужих людей, было опасно. Здесь, в Кле, начался переворот, который привёл к исчезновению Илсе Ирлины и появлению Ирлинга Ирлинфорсона. Стараясь как можно убедительнее вести себя в мужской роли, Илсе вдруг почувствовала, что это неизменно легче, чем женский сценарий поведения, который ей всю жизнь навязывали. В конце концов, являясь по злому капризу судьбы лишь наполовину женщиной, разве не имела она права попробовать жизнь, согласную со второй своей половиной, тем более, что всё её к этому подталкивало? Она и сама не заметила, как, думая о себе,  её мысли естественно переключились с местоимения «она», Илсе, на «он», Ирлинг.
Новый жилец старосты вызвал интерес у окружающих, но не породил подозрений в отношении своего пола. За время скитаний облик Ирлинга погрубел, голос охрип от простуды. Неудобство заключалось в том, что буквально каждый житель деревни считал своим долгом следить, как бы новый парень не удрал и не привёл  в Кле врагов. Ирлинг вовсе не собирался провести всю жизнь в этом замкнутом мирке, который не был так уж надёжно защищён от внешнего мира. Он сознавал, что любой достаточно большой отряд обученных воинов, забреди он сюда, быстро сомнёт сопротивление крестьян и, скорее всего, уничтожит их как бунтовщиков. Однако пока нужно было смириться со своим положением и остаться здесь, потому что Ирлинг не знал окрестности, ведь в случае поимки Флорис вполне мог исполнить своё обещание.
Ирлинг вёл себя очень осторожно и осмотрительно, создавая о себе впечатление как о тихом и покладистом парне, старательном, но плохо приученном к труду. Обычные его обязанности заключались в помощи старосте и его жене по хозяйству.  Он ходил с молодёжью за хворостом, рубил дрова, помогал ухаживать за скотиной. В банный день безропотно таскал воду и шёл мыться самым последним. Так прошла поздняя осень и наступила зима. Сначала зарядили затяжные дожди, превратившие все дороги в непроходимую топь. Затем грязь засыпало снегом и сковало морозом. Кле отрезало от всего мира.
Казалось, все привыкли к Ирлингу и даже стали относиться к нему с симпатией. Под самое Рождество молодёжь отправилась в лес за шишками и еловыми лапами. Вдруг обнаружилось, что новый парень  потерялся из вида. Это вызвало всеобщий переполох. Когда он вышел на крики из-за дерева, коренастый молодец, сосед, взял левой рукой парня за шиворот, а кулак правой поднёс к самому его носу: «Не вздумай бежать, сам знаешь, что тебе будет». Стоявшие вокруг юноши и девушки глядели исподлобья и настороженно. Ирлинг понял, что он был и остался чужим.
Главным покровителем новичка стал Флорис, который дал старосте заячьих шкур, чтобы сшить ему шапку и холста, чтобы оборачивать ноги под лапти. От непривычной  и холодной обуви в конце зимы Ирлинг заболел, и солдат, приходя его проведать, постоянно брал на себя тяжёлую задачу выслушивать жалобы жены старосты на то, какой обузой является для них с мужем больной парень, который слишком много ест. Лёжа на полатях, куда поднимался тёплый воздух от очага, Ирлинг часто скользил взглядом по затянутому бычьим пузырём окну, столу, скамейкам, закутку с жившими там ягнятами и ощущал сильное одиночество. Он никак не мог привыкнуть к этим людям, их еде (чего стоил один хлеб, который рубили топором и размачивали в воде, так как печь его, в бытность существования монастыря, дозволялось только по осени в монастырской пекарне), их нравам.
Весной случилось неизбежное: на деревню наехал фуражный отряд рыцарей, служивших королеве Моуль. Мужики оказали сильное сопротивление, но, как и следовало ожидать, были разбиты. Один из предводителей отряда, худощавый светловолосый рыцарь по-имени Мельхиор Этель, потребовал, чтобы всех мужчин повесили. Ирлинг стоял в толпе, окружённой солдатами, и в голове у него было пусто, словно всё это происходило не с ним. Все ощущения у него резко обострились. Юноша внезапно увидел под ногами снег – крупный, зернистый, блестящий, налитый синеватой талой водой. Порыв ветра принёс запах весны и ёлки. Ему показалось, что всё его тело вдыхает этот запах: «Господи, разве я могу умереть, и умереть сейчас?»
В конце концов, повесили лишь тех, кто был пойман с оружием в руках, а остальных увели вместе с отрядом. Староста был сочтён достаточно крепким стариком, чтобы найти применение на службе. Как только отряд добрался до основных частей армии, жителей Кле разлучили. Ирлинг достался рыцарю по-имени Даниил де Лил, который приставил его к лошадям.
-Если будешь усердным, Ирлинг, то будешь жить хорошо, но если попытаешься бежать, тебя казнят как дезертира за нарушение верности твоему сюзерену, нашей госпоже королеве Моуль, - сказал рыцарь.
Лето и осень прошли в мелких стычках. Дважды действующая армия останавливалась в городах и стояла там по нескольку недель. Среди слуг господина де Лила Ирлинг приглядел одну пожилую женщину лет сорока, жену лучника из его отряда, которая готовила еду, зашивала одежду и делала ещё много полезных вещей. Новый юноша, служивший  на конюшне, завоевал её доверие тем, что затемно занимал для неё очередь к водовозу, помогал тащить тяжёлые вёдра и собирать хворост. За это она его тайком подкармливала, а также оставляла горячей воды, чтобы вымыться в кухне за занавеской.
А вот с другими конюшими рыцаря, двумя дюжими братьями, отношения у Ирлинга не сложились. Они промышляли тем, что продавали на сторону овёс и даже ухитрялись временами сдавать за деньги хозяйских лошадей. Сначала парни попытались вовлечь и новенького в свои проделки, но Ирлинг благоразумно отказался, сообразив, что в случае чего всю вину повесят на него. Тогда они принялись изводить деревенского малого, стараясь осуществлять все свои пакости без свидетелей. Пожаловаться на них было нельзя: оба происходили из семьи, служившей ещё предкам господина де Лила, в то время как Ирлинг считался недавним бунтовщиком. К тому же, рыцарь, которому они принадлежали, был известен тем, что в сердцах впадал в ярость и мог назначить жёсткое наказание любому, не разбирая степени вины. Однажды, когда Ирлингу стало совсем невмоготу, у него мелькнула малодушная мысль вернуться к той, своей прежней жизни. Однако по дороге к палатке хозяина он увидел полуголую женщину, которую гнали кнутами через военный лагерь. Это была любовница какого-то солдата, переодевшаяся в мужскую одежду и последовавшая за своим возлюбленным. Принц Шейкоб не терпел разложения в войсках на марше, касалось ли это женщин или пьянства. Посчитав, что он получил достаточное предупреждение, Ирлинг остановился почти у самого входа в палатку рыцаря и, опустив глаза долу, побрёл обратно.
В начале зимы война прекратилась, и Даниил де Лил вернулся в своё имение. Здесь война Ирлинга с двумя другими конюхами достигла своего апогея. Как-то он застал братьев выгребающими овёс из яслей лошадей, отданных под его присмотр. Юноша заявил, что в своей части конюшни они могут делать всё, что хотят, но обворовывать хозяина за его, Ирлинга, счёт он  не позволит.
Братья грозной стеной двинулись на наглого деревенщину и, повалив его на землю, отвалтузили как следует. В ходе драки бывший бунтовщик разбил одному из старших конюхов  губу, а другому – подбил глаз. Очевидно, что после такого дела оставлять опасного свидетеля было нельзя, а потому братья быстренько направились к хозяину и обвинили Ирлинга в жестоком обращении с лошадьми и отлынивании от работы. Доказательства склочного характера новичка они представили на собственных физиономиях. Как и следовало ожидать, Даниил де Лил вспыхнул, как сухой хворост, и, впав в гнев, потребовал доставить к нему виновного. Всякий, увидев, что на Ирлинге нет живого места, что волосы его полны соломы и сора, а одежда разорвана, словно его трепали собаки, догадался бы, что он скорее жертва, чем зачинщик, тем более, что он был моложе и ниже ростом двух огромных амбалов.  Во всяком случае, так думал сам Ирлинг, а потому, когда рыцарь закричал, что он дал ему, бывшему бунтовщику, возможность стать человеком, а он ответил чёрной неблагодарностью и наверняка закончит свои дни на виселице, замкнулся в себе и упорно молчал. К тому же, все несправедливые обвинения обрушились на юношу в присутствии обоих его гонителей, что также не располагало к откровенности.
Сочтя молчание Ирлинга за запирательство и признание своей вины, рыцарь вызвал управляющего и приказал для начала наказать мальчишку розгами на конюшне. Это был конец! Ведь наказание могло разоблачить так тщательно скрываемую тайну! И это в дополнение к репутации бывшего повстанца и злонамеренного слуги!
Во дворе Ирлинг попытался бежать, но был остановлен другими слугами. На его счастье там же оказалась кухарка, та самая, которой он носил воду и собирал хворост в походе. Она позвала хозяйку дома. Госпожа Аристомаха, за исключением разве что дворового волкодава, была единственным существом в мире, которое не боялось подвергать сомнению решения своего мужа. Хозяйка добралась до конюшни раньше, чем случилось непоправимое. Она была единственной надеждой Ирлинга на спасение. Освобождённый из цепких рук дворовых слуг, парень бросился ей в ноги и попросил не подвергать позорному наказанию его, сына рыцаря, иначе ему не останется ничего, кроме как свести счёты с жизнью. Поражённая таким оборотом дела, госпожа Аристомаха пожелала вести следствие, для чего пригласила местного священника. Вот тут-то и помогли Ирлингу умения читать, писать, немного разговаривать по-латыни и играть в шахматы, когда-то вложенные в своё детище заботливым Ирлинфором Сигюрдссоном, комендантом кларедонского замка.  Увидев столь явные доказательства принадлежности юноши к благородному сословию, госпожа Аристомаха проявила столько сердечности, что Ирлинг, собираясь поведать ей о своих злоключениях, чуть было не начал откровенно рассказывать с самого начала. В это самое время его перебил управляющий докладом, что некая дворовая девка понесла от некоего дворового парня. Госпожа Аристомаха рассерчала и приказала отправить девку работать в коровник, а парня – выдрать на конюшне и посадить в подвал. Это сразу излечило Ирлинга от желания вспоминать о далеком прошлом:  кто знает, как отреагирует эта госпожа, строгая в вопросах нравственности, на рассказ о дочери коменданта, вынужденной скитаться в мужском платье, и прожившей среди бунтовщиков, солдат и конюхов уже больше года? Ту явно коровником не обойдётся. А уж если для выяснения дальнейших подробностей будет привлечён священник и выяснится, что дочь коменданта и не совсем-то дочь, и даже не сын, а нечто среднее, и святой отец для определения природы этого существа и его намерений передаст лже - слугу в церковный суд…

Впрочем, врать Ирлинг, чтобы не запутаться, не стал. О семье упомянул в общих чертах. Об осаде Кларедона и своих скитаниях рассказал чистую правду, за исключением того, что мать Юфемия в версии юноши осталась его дальней родственницей, иначе трудно было объяснить, зачем Ирлингу понадобилось идти в женский монастырь. О ходе дел в конюшне и воровстве конюхов госпожа Аристомаха догадывалась, поэтому на  прямые вопросы хозяйки, чтобы не потерять едва обретённое доверие с её стороны, пришлось отвечать прямо. Она во всё поверила, потому что в юности была в Кларедоне, а рассказ Ирлинга обличал в нём человека, хорошо знающего этот замок. Поразило женщину и то, что он чистосердечно раскаялся в своём молчании по поводу деятельности своих сотоварищей в конюшне, но в то же время попросил из милосердия к их заслуженным семьям не наказывать парней слишком строго.
-Ты не выгораживал себя и не просил снисхождения, но при этом вспомнил о милости для своих обидчиков. Одно это обличает в тебе человека благородного происхождения. Сейчас я пойду к мужу, и ты будешь прощён, - сказала она.
-Я знаю, что и на мне много вины…
- Но ещё больше её на моём муже, который слепо доверяет одним, и карает, не разобравшись, других.  Впрочем, это тебя не оправдывает. В дальнейшем, Ирлинг, бойся меня обмануть. Один неверный шаг – и ты окажешься там же, откуда я тебя вытащила.
Справедливая женщина была госпожа Аристомаха, но справедливость её была суровая и распространялась только на лиц благородного сословия.
Ирлинга приставили вести хозяйственные записи. У него появился свой угол, новая одежда и возможность мыться в горячей воде. Можно сказать, что юноше удалось выбраться со дна ямы, куда его забросила судьба, однако, не всё было так хорошо, как казалось со стороны. Дворовая прислуга его не любила. Примерно наказанные, но оставленные на службе конюхи считались хотя и ворами, но своими, а Ирлинг был чужой, выскочка. Впрочем, дворовые были ниже юноши по сословию, и не могли составлять круг его общения, а потому он, постоянно наталкиваясь на недоброжелательство, и сам перестал искать их расположения.  Неизменно доброй к нему оставалась лишь кухарка, да и то, когда никто не видел, так как доброхоты нашептали много чего интересного её мужу. В то же время хозяева также не считали Ирлинга себе равным. Никого близкого юноше по положению в доме не было. Из-за этого Ирлинг очень ценил расположение госпожи Аристомахи и стремился сохранить её высокое мнение о себе, а потому  вёл записи и подсчёты честно и неподкупно, что служило ещё одним источником раздражения для окружающих. Ему постоянно приходилось держаться очень осмотрительно, балансировать между часто  противоположными интересами и настроениями, зная, что малейшее нарушение равновесия спровоцирует козни слуг с одной стороны и гнев хозяев с другой.
В марте господин Даниил де Лил  снова собрался в поход и заявил, что заберёт Ирлинга с собой, благо, он заставлял парня и других своих слуг, годных для военной службы, тренироваться во дворе с оружием. Как-никак, он был рыцарь, и обязан был привести с собой отряд конных и пеших воинов. Госпожа Аристомаха попыталась отстоять своего писаря, но на этот раз муж остался непреклонным. Сам молодой человек, послуживший причиной супружеской размолвки,  подозревал, что без помощи добрых людей, нашептавших, что не стоит оставлять молодого парня благородного происхождения в усадьбе с хозяйской женой, не обошлось.
Ирлинг смене обстановки обрадовался только наполовину. С одной стороны, он порядком устал от домашней дипломатии, с другой стороны, плестись по чавкающей грязи под дождём вместе с войском в сыром плаще и мокрых сапогах, сидеть в продуваемой всеми ветрами палатке с полом в виде лужи из талого снега, ему не очень улыбалось. После тяжёлых переходов, когда все тщетно пытались согреться у костра, его всегда охватывали отупение и усталость.
Ирлинг не успел поучаствовать ни в чём серьёзном, как вдруг  судьба его снова круто изменилась. Случилось так, что принцу Шейкобу понадобилось написать важную бумагу, но как раз в этот момент писаря рядом не оказалось. Даниил де Лил, желая услужить сюзерену, предложил своего. Шейкоб захватил Ирлинга с собой. В шатре, куда стекались все новости и где принимались важные решения, юноша задержался сначала на день, потом на два, затем Даниил де Лил и вовсе «оказался счастлив оказать услугу престолу и передать своего верного слугу в распоряжение принца».
Однажды, возле Хельгута, во время боя в шатёр ввалился ближайший друг принца Хэриворд Норкассон Шентон. Ему рассекли  правую руку.
-Эй, быстро, кто-нибудь, перетяните рану и привяжите к руке меч! – закричал Хэриворд, в пылу боя ещё не ощущая боль в достаточной мере.
Ирлинг бросился искать что-нибудь годное для перевязки, нашёл полотенце и начал уже рвать его на полосы, как что-то снаружи изменилось. Послышались крики и, отдёрнув полог на входе, в шатёр просунулся вражеский солдат. Уже позже узнали, что некие смельчаки из числа сторонников герцога обошли войска принца с тыла и прорвались с той стороны, где их никто не ждал.
Не в характере Ирлинга было становиться жертвой. Со времён оставления Кларедона эта черта в нём развилась ещё сильнее. Увидев врага, он вдруг ощутил, как сознание его мутится, а откуда-то из глубины вырывается слепая ярость. Этот солдат воплощал в себе для Ирлинга герцога, повесившего Ирлингфора Сигюрдссона и уничтожившего Кларедон, все его собственные  страхи и страдания, а потому, не помня себя, он схватил меч Хэриворда и бросился вперёд…
Про свой первый бой Ирлинг ничего не помнил, настолько он был не в себе, однако его исступление и безоглядная решительность произвели огромное впечатление на Хэриворда Норкассона, который был вынужден из-за  раненой руки оставаться просто зрителем.
- Послушай, парень, - сказал он, - горбатиться над бумагой – это не твоё, поступай ко мне в отряд. Покажешь себя, я за тебя слово замолвлю, а принц не обидит.
С этого момента началось возвышение Ирлинга Ирлингфорсона  к должности командира второй сотни…

Выслушав рассказ, госпожа Ойгла сделала ряд важных для себя выводов. Во-первых, особенности строения тела Ирлинга никак не связаны с нечистой силой, а являются результатом проклятия, наложенного дедом. Будучи тем, что называют  «проклятое дитя», однако подвергшись при этом обряду крещения, он не лишён благодати и возможности спасения. Следовательно, помогая ему, она не нарушает ни одной церковной заповеди.
Во-вторых,  Ирлинг честно служил принцу, вокруг него сложилась, как она знала, репутация человека безупречно верного и храброго, хотя и со странностями, а потому он не заслуживал разоблачения своей тайны.
Госпожа Ойгла решила молчать, отчасти потому, что Ирлингу удалось расположить её к себе, отчасти потому, что последствия раскрытия тайны могли стать неуправляемыми.