Неопределенность

Мы живем в эпоху моды на неопределенность. Все определенное представляется ныне провалившимся, неудачным, несостоявшимся, не оправдавшим наших надежд. Определенность связывается с деятельностью разума, а разум отождествляется с «я», которое признается оторвавшимся от мира, природы и истины. Таким образом, все сотворенное человеком – культура, цивилизация и он сам – объявляется ложным. Повторяется уже ставшее вечным «я под всем, что сделано, ставлю nihil». Человек отрицает себя.
Но он, разумеется, в этом никогда не признается. Он отрицает себя бессознательно. Потому что импульсы этого самоунижения и самоотрицания, источаемые общественным самосознанием, бомбардируют его ежеминутно, он дышит ими, купается в них, пропитывается ими. Тут для отрицания не требуется никаких усилий чувства и ума, оно происходит и прививается индивиду автоматически. Он по-своему тоже – жертва среды. Его сознание раздваивается. Все, что ложно в человеке и человечестве, говорит он, это не я, это они. Этот вывод – результат коллективного внушения, а значит достается дешево, безусильно. Поэтому такому человеку ничего не стоит воспарить. Он взлетает на крыльях общественного заблуждения, выражая его, но при этом гордо сознает себя самостоятельно взлетевшим. Я, намекает он, – выше их, я над. Я нашел путь к свободе, я стал на него, я свободен.   
Но что же это за путь  и что же это за свобода? Выбор здесь невелик. Так как наш индивид изначально отказался от определенности, в которой, по его мнению, закоснело изолгавшееся человечество, то он попадает в неопределенность, которая под влиянием моды кажется ему выходом и свободой. Тут помогают Индия и нирвана, Тибет и дао, вся восточная культура, многочисленные определения которой услужливо ведут в неопределенность. 
Но что такое эта неопределенность? Почему она столь притягательна в наши дни всеобщего духовного кризиса и растерянности? Что знаменует тяготение к ней?
Исторически на Западе человек обращался к ней всякий раз, когда определенность бытия в руках социальных сил теряла гибкость и становилась угрозой для живой жизни личности. Львиная доля еретических явлений, вносивших в жизнь элемент здоровой неопределенности, была объективной компенсацией церковного абсолютизма. Реформаторы духа, такие как Майстер Экхарт или Якоб Бёме, расширяли рамки церковно-догматической определенности, снимая с Бога  ответственность за всю мировую неопределенность и приближая его к человеку, подводя нас к пониманию, что Бог не есть и не может быть творцом Хаоса. Хаос, – то есть изначальная, нетронутая нашим вниманием природа, – стоящий у Гесиода в истоке разговора, вновь появляется у Джона Мильтона в «Потерянном рае» как посторонняя к Богу стихия. Хаос есть вечная, исполненная самодвижения материальная неопределенность, к которой неприложимы никакие человеческие определения жизни и смерти. Но человек способен лишать  Хаос его «внепартийности» и вовлекать в свои духовные игры, наделяя его в зависимости от своих склонностей плюсом (жизнь) или минусом (смерть), чаще плюсом, ведь Хаос зримо убедителен: природа все-таки!  Так, в последние две – три сотни лет, после того, как «Бог умер», философы стали много и часто рассуждать о безначальном и бесформенном «ничто», то есть о той же хаотической неопределенности, в которой стали смешиваться надежды на возрождение Бога, который невидим, и на возврат к природе, которая бесконечна. Но союз невидимого с бесконечным, – это та «благодатная»  платформа кубической неопределенности, на которой можно танцевать сколь угодно долго, измышляя псевдорелигиозные, тяготеющие к размытому натурализму формы духа и оттягивая момент выбора, за которым только и возможно появление реальных новых духовных форм.
Духовный кризис представляет собой все тот же порочный круг: человек в него попадает, потому что не может делать выбор, но чтобы из него выбраться, он должен выбор сделать; он должен сделать то, из-за неумения чего он оказался здесь. Старые условия выбора обесценились, а новые он должен создать сам. Выбор есть выход из неопределенности в одну из определенностей: человеческую или природную. Бог, если его ищут, может обнаружиться или вне человека, в природе, или внутри человека, в нем самом. Людям часто не хочется делать этого выбора, они хотели бы нежиться в древнейшем полубессознательном самоощущении, что Бог везде, и вне, и внутри, кругом. Но это первобытное блаженное состояние, эта психология золотого века Кроноса выходом не является. Земной растительный рай был однажды покинут и значит попытки вернуться в него, даже опираясь на все завоевания науки и цивилизации, обречены на провал: он будет покинут снова и снова, ибо грехопадение человеческого рода не было случайностью, которую можно повторно избежать и обойти, сотворив новую утопию. Все дело в том, что человек есть нечто сложное, и, притворяясь простым, он не решает своих проблем. Эволюция человека необратима, если не считать обратимостью такой радикальный вариант, как ядерный апокалипсис или нечто подобное. Все «возвраты к природе», начиная с классических европейских романтиков и кончая американскими хиппи, были духовно слепыми обольщениями, ведущими в никуда, и реально представляли собой лишь внешнюю реакцию на социальную определенность цивилизации, не меняя ее изнутри, а только призрачно убегая от нее. Но от себя цивилизованного не убежишь, если прежде не обрел себя глубинного, личностного, если не открыл в себе то ядро духа, в котором ты становишься ответственным за глубинный дух самой цивилизации, какой бы дрянной она тебе ни казалась. И потому любой очередной Рембо по-прежнему бежит по сусеку своей индивидуальной Эфиопии в поисках личного благополучия, позволяя цивилизации наблюдать себя как лабораторную мышь, бег которой по замкнутому кругу вожделений подтверждает ей незыблемую правоту ее власти над человеком.
Итак, человечество, погруженное в кризис духа, склоняется к тому, чтобы пребывать в нем как в неопределенности, из которой порой можно делать ленивый шаг в сторону природы, как бы нашаривая Бога тут же, в тумане дружелюбного Хаоса, не требующего напряжений и усилий. Все под рукой. Не создавать порядок из хаоса, как еще недавно мечтали ученые, а просто ткнуться в болоте носом в тот лотос, лепестки которого уже  кем-то-чем-то, – главное, не нами! – упорядочены. И сладко потянуться. Зевнуть. И заснуть.
И увидеть сон о будущем, которого не будет.
   
17 – 20 мая 2010