КЛАД

     Странный это был человек…
     Стоило ему повернуться боком, как невольно возникала ассоциация с обозначением доллара: сутуловатая спина и впалая грудь, поджарый зад и чуть выпирающий живот при общей жуткой худобе фигуры.
     Отчего-то казалось, что имя его, Вениамин, точно совпадает с фигурой – что-то такое же изогнутое и вихлястое…
     И голова его в профиль смотрелась до странности аналогично: плоский лоб, высоко срезанный затылок и слегка выступающий подбородок.
     При взгляде на его лицо сразу же хотелось вспомнить, где оно встречалось прежде? Это временами проглядывало в нем какое-то отдаленное сходство с артистом Василием Лановым… каееееееееееееееНо, разумеется, не с тем юным красавцем, каким он появился на экранах в свои восемнадцать лет, и даже не с нынешним, сильно сдавшим, а скорее с таким, каким он подойдет к финишу.
     Глубокие морщины раньше положенного срока перепахали все лицо, лоб так вообще напоминал мелкое гофре. Носу тоже не повезло – по молодости еще переносица была покалечена, и симметрия лица нарушилась, но не до безобразия. А вот глаза были видно когда-то хороши – большие, красиво посаженные, какого-то неуловимо-темного оттенка, только взгляд был назойливым и липким. 
     Но самой поразительной была улыбка: тонкие губы в середине оставались сомкнуты, а уголки рта приоткрывались, образуя узенькие петельки.
     Весь облик довершала прическа, или вернее, ее скромные остатки – но даже эта малость лежать как надо не хотела, на затылке торчала по касательной к черепу, придавая облику что-то птичье.

     Видимо был он давным-давно одинок…
     Заполучив собеседника, он так боялся его потерять, что тараторил без остановки. Сипловатый голос – то ли прокуренный, то ли пропитый – не умолкал ни на минуту - видимо из опасения, что в первую же паузу собеседник улизнет от него под любым благовидным предлогом. И слова так и сыпались из него, как горох из прорванного кулька… Одну историю он приплетал к другой до тех пор, пока не нащупывал тему, интересную для слушателя.. Тут он сразу успокаивался, непомерная суетливость исчезала, он закуривал и приумолкал…
     На куреве он видимо экономил, сигареты еще заранее были поделены на куцые половинки, которые в мундштуке докуривались дотла, а иногда и половинку он, притушив, делил еще на пару раз. Затягивался жадно, глубоко…
     Томительная пауза помогала продлить беседу… Да и с рассказом он хитрил, плутал в несущественных подробностях, приберегая самую изюминку на конец рассказа. Он вновь раскуривал погашенную сигарету и, не мигая, долгим взглядом смотрел глаза в глаза, пока его не начинали подгонять… Тогда , с победным нервным хохотком, он возобновлял рассказ.
     А сейчас его слушали, и был он оживлен и почти счастлив.
     Не выпуская изо рта мундштука с погасшей сигаретой, забыв о ней, он говорил и говорил…

     Шел послевоенный 1952ой год, страна возрождалась…
     Был он в те времена просто Венькой, а у дружков, естественно, Веником – какую еще кличку при таком-то имени можно выдумать?
     Было ему лет шестнадцать… Тощий, долговязый – из подростков уже вырос, а до парня еще не дорос. К «визовской шпане», грозе всего города, имел он самое непосредственное отношение. С тех пор на всю жизнь осталась у него отметина – от груди до спины в драке располосовали ему левый бок, да чудом нож только по ребрам скользнул, ничего не задев всерьез. Но шрам остался огромный – сантиметров сорок. Может это и образумило его тогда…
     Это было время, когда и наш город неудержимо строился.
     Без оглядки  на историческое прошлое сносили обветшалый жилфонд, целыми кварталами рушили частные домики и на ВИЗе…
     Вот тогда и захватила Веньку мания кладоискательства…

     Подогреваемый байками об уже кем-то найденных кладах, он не вылезал из сносимых кварталов, заранее облюбовывая себе объект. Ближе к вечеру зуд поиска становился почти нестерпим и гнал его из дома…    
     Едва перекусив, Венька переодевался во что-нибудь плохонькое и тайком нырял в заветный дом, боясь, как бы кто его не опередил. Лучше всего было попасть сразу вслед за только что съехавшими жильцами, но приходилось пережидать, пока по домам разойдутся рабочие.
     Так пропадал он все вечера и выходные…
     Крадучись, обходил Венька комнату за комнатой заброшенного дома, осторожно обстукивая стены, подоконники… Поднимал половицы, если ему казалось, что они лежат как-то не так… Лазил на пыльные чердаки и в заплесневелые подвалы, обшаривая все углы и не пропуская ни единой щели… Порой даже печи, трубы разбирал, обрыскивая фонариком их прокопченное нутро…
     Чувства его были обострены до предела, слух и даже нюх, казалось, были лучше собачьего…
     Но пахло только пылью, тленом да кошками… Не везло…

     Но однажды под одним из подоконников звук показался ему не обычным…Венька ошалело замер, не веря еще самому себе, и разом покрылся противной, липкой испариной… Неужто?!
     -Вот оно! Не зря… Вот оно! Не зря… - Сердце запрыгало где-то возле самого горла, заколотилось бешено, беспорядочно…
     Венька выпрямился,  для успокоения хотел закурить, но руки слушались плохо,  спички ломались одна за другой… Плюнув с досады, он вновь принялся за подоконник – обстучал его уже более обстоятельно… Звук, действительно, отличался.
     Конечно там тайник, сомнений быть не могло.
     От предчувствия удачи в голове звенело, и роились сумасшедшие, счастливые мысли… Перед глазами плыли золотые блики и мерещились двуглавые орлы на червонцах царской чеканки…
     Но, пора! Стучать Веньке не хотелось, чтобы не привлечь нежеланного свидетеля (еще, чего доброго, придется добычу делить!), и он стал расшатывать и отдирать подоконник… Но тот был толстый, капитальный, и Венька весь взмок пока удалось его расшевелить.   
     Наконец, тяжело дыша, - больше от волнения, чем от усталости, - он снял его. Открылась кирпичная кладка, Венька осторожно смахнул труху и даже сдунул слежавшуюся пыль. И тут он чуть не подпрыгнул от радости – кладка была не сплошной, в средине кирпичи не были скреплены раствором.
     Последние сомнения у него исчезли, И он, разом забыв о всякой осторожности, принялся лихорадочно выцарапывать кирпичи один за другим…Руки вдруг переставали слушаться и слабели, они, словно не родные, мешали друг другу…
     А в душе у Веньки творилось что-то невообразимое - вся она вибрировала, трепетала…
     Венька отходил от окна, малость успокаивался, и, когда руки переставали трястись, вновь брался за дело…
     Представление о времени он полностью утратил, и только вползавшие в дом сумерки заставили его поторопиться. Наконец, вместо шершавой поверхности кирпичей под его пальцами зашуршала иссохшая бумага… От ее прикосновения стремительной волной по всему телу прокатились сладкие мурашки.
     Венька попробовал осторожно вытащить пакет, но тот сидел плотно, не поддавался, и даже раскачать его в тайнике не удавалось. Оставлять дело на завтра было немыслимо, и он  принялся разбирать уже капитальную кладку. Обдирая в кровь пальцы, ломая ногти, голыми руками он выворачивал кирпич за кирпичом…
Густые сумерки сменились ночью, но он пригляделся и был так возбужден, что, совсем по-кошачьи, видел и в темноте.
     Наконец сверток шевельнулся, поддался, и Венька осторожно вытянул его из тайника. Его всего била мелкая дрожь, Дышал он шумно и тяжело, но даже не замечал этого… Оставалось только развернуть пакет, а он вдруг оробел и не мог себя пересилить.
     Пытаясь унять дрожь, он присел на какой-то брошенный ящик и закурил… В потемках то разгорался, то затухал огонек его беломорины…   
     Где-то под полом скреблись и пищали еще не успевшие покинуть дом и потревоженные им мыши… Что-то брякнуло у него за спиной, он вздрогнул – звук  в ночной тиши показался ему грохотом, но когда обернулся, из угла сверкнули два злых зеленых глаза. Венька не сразу сообразил, что видно это кошка пришла поохотиться, и его присутствие тут ей тоже не нравится.
     Кошка его отвлекла, и он вдруг успокоился.
     Докурив, осторожно взялся за сверток – что-то твердое, прямоугольное, правильной формы. Ящик? Шкатулка? Теперь Венька был уже уверен в удаче – сверток был увесистым. Слой за слоем разворачивал он сначала бумагу, потом клеенку, пока не нащупал на открывшейся поверхности какие-то буквы. Он повернул ее к окну, куда уже заглядывала луна, и прочел тисненую золотом надпись: «СТАЛИН» и мельче еще несколько строчек…
     Что это?! Обложка? Он быстро обшарил находку ободранными пальцами, нащупал сбоку завязки и распустил  узлы – внутри были пластинки…
     Просто пластинки… Альбом пластинок – большой, великолепно изданный альбом, но всего лишь пластинки…

     Вдруг разом навалилась на Веньку усталость. Заныла натруженная спина, саднели ободранные руки, ноги противно обмякли… А в голове сделалось гулко и пусто, все мысли разом куда-то исчезли.
     - Как?! Всего лишь пластинки?! – Только что он чувствовал себя чуть ли не миллионером, а тут…пластинки! – Кому сказать, так ведь засмеют!
     Веньке казалось, что над ним кто-то жестоко подшутил, судьба просто посмеялась.
     И тут вспыхнуло злое, жгучее желание все эти пластинки переколотить, растоптать, но имя на обложке, тисненое крупными золотыми буквами, тогда было святым для всей страны – это и остановило. Он замотал свою добычу обратно и решил все же забрать ее домой, но никому ничего не рассказывать.

     Кому и зачем нужно было, еще при жизни Сталина, прятать в тайник запись его речи, когда в 1934ом году он читал проект своей конституции, так и останется загадкой навсегда…

     Дома, дождавшись, когда все ушли, Венька  обследовал свою добычу: крайние пластинки пострадали – лопнули, но стыки были чисты, не раскрошились, Видно тайник был тесноват… Но все остальные были целёхоньки и так чисты, словно их и не проигрывали ни разу. Он вытащил патефон и поставил одну из уцелевших…
     Под патефонной иглой сначала чуть пошуршало, а потом чисто и уверенно зазвучал знакомый, характерный говор с заметным кавказским акцентом… Неторопливо и четко Иосиф Виссарионович излагал статью за статьей, и никакие помехи не нарушали его речи.
     Все он слушать не стал, завернул и упрятал подальше.
     Так появилась у Веньки своя тайна.

     Вскоре Сталин умер.
     Менялись власти, свергались авторитеты… Хранить сталинскую речь порой было небезопасно… Но чем старше становился Венька, тем больше дорожил когда-то откопанным сокровищем.
     Минуло сорок лет. Теперь Вениамин уже хорошо знал, какая уникальная вещь ему когда-то досталась – всего пятьдесят экземпляров таких альбомов было выпущено, и мало какие музеи обладали таким раритетом.

     Но теперь его вновь одолевали мысли о том, как превратить это сокровище в деньги. Он наведался в городской исторический музей, попытался хоть приблизительно прицениться… Пожилая интеллигентная заведующая только ахала и говорила, какая бесценная это вещь! Но это было слишком расплывчато… Зато понятно, что на музеи рассчитывать нечего – больших денег у них нет.
     Теперь он искал… Искал решение, искал покупателя повыгоднее, страшно боясь продешевить..

     Вот рассказчик затих, размышляя о своем…
     Снова его тонкие губы тронула странная улыбка, глаза были полузакрыты, а брови приподнялись, собрав лоб в гармошку… Так и казалось, что опять мерещатся ему, как и  сорок лет назад, несметные сокровища, озаряя эту одинокую душу манящими золотыми сполохами…



                Екатеринбург, 1993г.