Синие глаза

        Гоша с другом мчались сломя голову к железнодорожной станции. Надо было успеть на шестичасовую проходящую электричку из Владимира. Оставалось каких-то десять-пятнадцать минут, а им ещё бежать и бежать. В душе оба ругали себя за вчерашний ночной кутёж на  Юлькиной  даче, за разбитую спьяну «тачку», за которой теперь придется тащиться сюда из Москвы, а им  ехать на электричке. Но хуже всего было то, что у обоих   трещали от дикой боли головы и от каждого шага  просто «разрывались» на кусочки. В ушах гудело и противно звенело, да так, если бы кто-нибудь бил чем-то металлическим по пустым оцинкованным ведрам. И ещё: им  просто нечеловечески хотелось спать. Вот сейчас бы  рухнуть  в кровать и не просыпаться целые сутки. Однако свежий утренний ветерок, достаточно бодрящий для конца мая, делал своё дело, потихоньку приводя приятелей в чувство и прогоняя последние мысли о сне.

- Слышь, Макс, давай прибавим ход… если не успеем, следующая только через час и прощай первая пара,- почти кричал на бегу  Гоша.
- Блин, жалко, что не лекция, а то б забили…додумались же влепить лабу  с утра…
- «Спам» потом  всю душу вытрясет  на отработках…
- Слушай, - вдруг ни с того ни с сего спросил Максим, - а почему Шматко такой вредный? Вроде крутой программист, только из Сиэтла вернулся, а как будто трамвай переехал…
- Не знаю, давай лучше беги быстрее… Раз назвали  «Спамом»,  значит есть за что…

        Вагоны электрички были уже прилично  наполнены – родное Подмосковье спешило на работу в Москву. Продвинувшись подальше от дверей, они с трудом отыскали два свободных местечка. Ну вот, теперь всё  – и тепло, и можно спокойно подремать до самой Москвы.

        Она сидела прямо напротив него у окна, причём, Гоше показалось, что так близко, что ему не куда было деть свои ноги. Наверное, именно поэтому он и посмотрел на её ноги тоже – длинные, стройные, в светлых колготках и черных туфлях.
«Красивые, что скажешь…»  Подумав это про себя,  он перевел взгляд  выше – на ее  коленки, которые наполовину прикрывал коротенький плащ. Потом его взгляд заскользил по рукам девушки – «смуглые, с длинными тонкими пальцами, наверное, тоже пианистка, как моя мама», - подумал Гоша. Машинально про себя отметил, что колечко отсутствует – не замужем… Ему понравилось сидеть и рассматривать её, тем более, что сама она этого не замечала, читая книгу, а Максим сидел далеко от него и, наверное, уже дремал.
«Странно,- опять подумал Гоша, - а почему у неё ногти подстрижены так коротко, не модно,  не модно…вот у Юльки – ноготки – не попадайся, каждую неделю в салон бегает.
Поезд неожиданно  резко затормозил на подходе к какой-то станции, и Гоша уперся с силой своими коленями прямо в её колени, и вдруг испугался. Девушка, оторвавшись от книги, посмотрела  сначала  вдаль через окно, будто бы возвращаясь откуда-то мыслями, а потом, снисходительно  улыбнувшись, на него.
Лучше бы она этого не делала!
Таких синих глаз он в жизни никогда не видел. Мало того,  они были настолько бездонно-синими и завораживающими, каким бывает только  летнее небо, когда ты лежишь на траве, смотришь в него и не можешь насмотреться. Кажется, что вокруг тебя нет никого и ничего, кроме этой прохладной глубокой манящей синевы и ты, окунувшись в неё, блаженствуя, растворяешься…
И ещё…улыбка! Казалось бы, простая улыбка, но от неё всё ее лицо  прямо засветилось. Девушка, несомненно, располагала к себе, притягивала,  и  при этом казалось, что рядом родной человек, которому можно всё доверить и который поймет тебя, как никто лучше. Гоше стало необычно легко на душе и, что самое странное, захотелось вдруг полюбить весь мир.
«Странно,- мелькнула у него мысль, - бывает же такое…вот так невероятно хорошо…

- Я - Гоша, - неожиданно выпалил он.
На лице девушки вспыхнул румянец.
«Наверное, я ей тоже понравился», - отметил Гоша.
- Гоша – это Георгий? - как-то очень легко засмеялась она.
- Ну да, да, конечно, Георгий, но меня  все называют Гошей…а ты… то есть  Вы?
- А меня мама называет просто Аней!
- Аня! Я так и думал, что Вас зовут Аня…
Гоша смутился и не знал, чтобы ещё ей сказать… Просто удивительный ступор! Куда все девалось - его привычные шуточки, болтливость, слова прямо застревали у него  в горле, не успев родиться.
Аня его  выручила, и они разговорились. Говорили обо всем: о книгах, стихах и погоде, зачетах, экзаменах, о  смешной старушке, сидящей  через проход. Она  везла на продажу прямо в ведрах сирень, закутанную в марлю. И  приятный  сиреневый аромат  заполнял весь вагон, и от этого ещё больше поднималось  настроение. Говорили  о вагонных продавцах, которые  сменяли постоянно друг друга и  предлагали всякую всячину,  и… ещё, ещё обо всем на свете…
« Как же мне с ней легко и приятно, - подумал Гоша, - будто бы мое второе я сидит вот здесь, напротив…»
И  все его заботы - о разбитой машине, о «Спаме», о престижных ночных  тусовках,  всё показалось ему просто суетой сует по сравнению с тем, что он сейчас испытывал.
Его душа будто летела над Землей и он мог, он мог (!) обнять сейчас всю Землю, да что там обнять, он знал что-то главное, совсем отличное от всей этой суеты, знал!
«Господи, да  я же её уже люблю..., - подумал Гоша, - вот она –  моя судьба,  потому что я  просто чувствую её  всеми своими клеточками…»

        После очередной остановки вдруг сразу, спонтанно, как-то разом, началось перемещение пассажиров. Народ спешно вставал со своих мест и переходил в соседний вагон. Это означало, что идет отряд контролеров. Безбилетники уходили дальше, чтобы на следующей остановке перебежать по платформе обратно в свой или другой уже проверенный вагон. Кто из пассажиров постарше или кому надоело перебегать, платили пятьдесят рублей с носа без всякой квитанции. Гоша с любопытством наблюдал эту картину.
Вдруг Аня тоже встала, и не успел он опомниться, как девушка поспешно скрылась с другими за дверьми вагона. Гоша запаниковал. Она ведь от контролеров уходит, что ж это я не пошел за ней? Да зачем и уходить-то, блин, заплатил бы и всё! Скорей бы остановка…
Гоша  весь искрутился – то вскакивал с места, то лихорадочно искал глазами  в возвращающейся толпе безбилетников Аню…
Максим пересел к нему.
-Ну что, Ромео,  влюбился, что ли? – засмеялся  Максим, а как же твоя  пухленькая Юлиана?- продолжал он издевательски.
- Макс, ты ничего не понял. Всё. Она не вернулась. Понимаешь,  Аня не вернулась!?
Я – дурак.

        Остаток мая и весь июнь Гоша, как  сумасшедший, мотался по электричкам «Москва-Владимир», «Владимир-Москва», забросив почти все дела в институте, друзей, любимые гонки, но  Аня не находилась. Все  уговоры и слабые свои попытки забыть её, были абсолютно бесполезны. Ему казалось, что мир вот-вот расколется на мелкие части и если он не встретит её снова , жизнь кончится.  С Юлькой он расстался, ничего не объясняя, потому что он  точно знал, что  встретил свою  судьбу,  свою судьбу с синими  Аниными глазами, свою половинку, без которой он никогда не станет счастливым.

        Родные всерьез стали опасаться за его состояние. Он похудел, ходил бледный – очень много  времени проводил в электричках, ни на какие уговоры не поддавался, от помощи отказывался.  Положение было настолько серьезным, что отец стал даже подумывать о врачах и хотел отложить поездку в Вену.

        Прошло три месяца. Нервы сдали. Охватила тоска, и появилось безразличие ко всему. И он напился. Напился сильно, нарочно с теми, с кем бы никогда не пошел бы даже на заштатную вечеринку. Пили в мужской компании, пили все подряд: водку, коньяк, виски и пиво, потом плюхались прямо в джинсах в джакузи и обливались шампанским. Гошу   мутило, мутило от выпитого и от всего окружающего, но он продолжал пить и пить…
Перед глазами уже все плыло и крутилось, как в детстве на карусели, или даже, пожалуй, хуже. Он уже не различал,  кто есть,  кто и не помнил где он и зачем сюда приехал. Он просто валялся на траве у бассейна,  и ему было очень плохо. Придя однажды в себя на несколько минут, он услышал громкий девичий  смех. «Девочек вызвали, - понял он и снова отключился.
        Чья-то ласковая женская рука гладила его по волосам и ароматные  губы впились в его собственные, противные. Он не сопротивлялся. Она сама сняла с него рубашку…
Ему было хорошо. Впервые за эти три месяца ему было хорошо. Он долго не отпускал ее и все искал в темноте эти вкусные губы и целовал, целовал…и она его тоже…
Он не помнил, как очутился в  спальне, не знал кто она, как выглядит, да это ему было и не важно. Все равно он больше ее никогда не увидит, и хорошо. Более того, ему просто  наплевать кто она и что, но сегодня, сегодня она спасла его…
        Утро началось ливнем, молнией и ураганным ветром. Слышно было, как дождь сильно барабанил по крыше, бился в окно спальни. Гоша лежал,  раскинувшись,  на кровати и смотрел на женский силуэт у окна за занавеской. Худенькая, длинноногая с растрепанными волосами она стояла неподвижно и смотрела на дождь.
«Спасибо тебе, дорогая…- подумал  Гоша, - ты сама не знаешь, как помогла мне». И ему ещё раз захотелось её поцеловать…Он медленно встал, подошел к ней, нежно обнял за худенькие плечи и повернул к себе…
Ни молнии, ни гром, ни землетрясение, если бы оно вдруг началось, ни даже война не смогли бы так  его потрясти…
На него смотрели синие Анины глаза.

        Весь мир в раз перевернулся и закрутился вокруг  двух  синих точек.
- Поочеемууу? -  Застонал Гоша. И это было единственным словом, которое он смог выговорить. Горло перехватило, будто бы на шею набросили веревку и медленно ее сдавливали. Тело вытянулось по струнке и тут же будто бы  пришпилилось к полу каким-то металлическим стержнем. Руки и ноги не слушались – он их просто не чувствовал. Потом стало вдруг нестерпимо холодно, тело  зазнобило, задергало в судорогах…
В  голове пульсировало только одно слово, как на заезженной пластинке : « п..о..ч..е..м..у,   п..о..ч..е..м..у,   п..о..ч..е…»
Вдруг он ощутил гнев, нарастающую ненависть и презрение, что-то горячее обожгло сердце и разлилось по груди. Он схватил ее обеими руками, как клещами, и сжал ее тело так крепко, что она вскрикнула от боли.
- Пошла! Пошла вон, - заорал он, - свободна! - Кричал он каким-то не своим голосом, - убирайся! Убирайся!
Он с силой оттолкнул ее от себя…
- Ах, да! Бабло! Тебе же нужно бабло…
Он бросился к пиджаку и лихорадочно стал рыться по карманам, выворачивая их все наизнанку и выбрасывая на пол все их содержимое. Обнаружив бумажник, он издевательски стал нервно выдергивать купюры помельче и бросать их ей под ноги.
Его руки тряслись, с лица скатывались крупные капли пота, а он все бросал деньги и бросал…и хохотал…
        Аня стояла спокойно и молча, но вся какая-то обмякшая, сгорбленная, жалкая. Она не плакала, не смотрела на Гошу, а ее синие глаза стали ещё синее  от какой-то только ей понятной грустной безысходности и печали. Потом она наклонилась, собрала деньги и ушла.

- А!..А!..А! – Орал взбесившейся еще больше  Гоша, - взяла, взяла, все-таки взяла деньги-то!
Он  закрутился на месте, как детский волчок, рыдая и смеясь: « Судьба…судьба… а я…а я…а она…а она…» Потом он выскочил стрелой из дома и побежал куда глаза глядели, безумно  повторяя жутким шепотом: «Ливень…ливень…вода… слезы…небесные слезы, вот они…»  Глина на дороге превратилась в кисель и налипала на его обувь, рубашка промокла, по лицу и телу текли холодные струи дождя.  Гоша поскользнулся и упал в грязь. Он лежал в грязи…  и плакал…

        Очнулся он в больнице. Максим сидел рядом.
- Ну, наконец-то, Ромео ожил…
Не было и тени сомнения, что Макс всё знает, и от этого было ещё горше на душе.
Потом приходили мама с сестрой, звонил отец из Вены…
А ещё – капельницы, уколы, таблетки, врачи…
Соседей по палате выписывали  быстро, но Гоша  все оставался и оставался…

        Однажды после завтрака в  палату, где лежал Гоша,  переводили больного из хирургического отделения. Медсестра привезла  его к ним на коляске по улице из другого корпуса.  Больного  положили на соседнюю  кровать  и потом долго над ним колдовали.  Гоша  лежал лицом к стенке, но не спал, и невольно оказался свидетелем всей этой суеты и слышал все разговоры. Закончив с больным, доктор, обращаясь, видимо, к сестре из хирургического отделения, заключил: «Ну,  всё.  Теперь всё хорошо, Анечка,  дело сделано, а  Вы, голубушка,  давайте-ка  домой! Не бережете Вы свое здоровье. Разве можно столько лет без отпусков, да ещё и выходные не берете, сутками в больнице.  Вот возьму и наябедничаю вашему заву, что вы ночуете в его кабинете…
Нельзя, нельзя, голубушка, так относиться к себе. Ну да ступайте, на электричку опоздаете…»
- Анечка?! – пронеслось в голове у Гоши, - у них, наверное, других имен нет, - подумал он и повернулся…
«Нет. Нет. Нет! Этого просто не может быть, потому, что в жизни так не бывает. Это наваждение. Это просто другая Аня и всё. Это не она, не она, она не может быть здесь, не может!»  - бормотал он.
Но… на него смотрели синие Анины глаза…
        Аня узнала его тоже и испугалась. Отведя взгляд в сторону, она спешно направилась к двери из платы.  Гоша  вскочил, как ошпаренный, и бросился за ней в коридор.
-Аня, Аня, - закричал он громко, будто боясь, что она его не услышит, - Аня, подождите, прошу Вас…

Они просидели в больничном коридоре до вечера…

        Гоша с трудом пережил следующие сутки, пока Ани не было в больнице. Потом он бегал к ней в хирургический корпус, а она заглядывала к нему, как только по  работе подворачивался удобный случай. Через десять дней Гошу, наконец,  выписали. За ним приехала сестра на машине, но он не уходил из отделения, ждал Аню.
Она не пришла.
Гоша позвонил на пост в хирургический корпус. Аня не пришла и на работу. Никто не знал почему…

        Выбить её адрес из заведующего  оказалось большой сложностью…
Через два часа Гоша  с сестрой уже въезжали в Анину  деревню. У старого дома толпились люди. Ворота были открыты. Во дворе стояла крышка от гроба, обитая черной тканью и венок. Гоша побледнел, и если бы не сестра, он точно потерял бы сознание.
Аня появилась из дверей дома… в черном платье и черном платке на голове.
Гоша подошел к ней, взял за руку. Её синие глаза были пусты.

-   Мама  умерла.  Я не смогла её вылечить. Теперь… я одна…

Гоше вдруг будто бы кто раскрыл глаза:
«Какой же я все-таки дурак! Милый, милый, дорогой мой синенький цветочек, прости меня,  прости меня за всё. За тот твой единственный срыв от безысходности, за мою слепоту, за мою гордыню. Как же тебе тогда нужны были эти деньги, как же тебе их не хватало… как  же ты вкалывала сутками, даже ночуя  в больнице, чтобы спаси своего  единственного родного человека… прости…»
И  Гоша, глядя прямо в ее глаза, уверенно и решительно произнес: 
- Нет. Ты не одна. Ты никогда не будешь одной. Я люблю тебя... у нас будет семья и дети, много детей… мы будем счастливы, и  я никогда, никогда тебя не оставлю и не предам…

Гоша  обнял ее, и она вдруг заплакала. Заплакала громко навзрыд,  не сдерживаясь больше и не стесняясь…