2. нам, с дэзиком, нравится

Но еще до того кое-что изменилось в Дурацкой стране. Периодически по телевизору выступал Генеральный Администратор, Партийный Босс. Он рассуждал о гласности и перестройке. Чудило имел способность говорить практически бесконечно, потому что повторял одни и те же слова, которыми были… только «гласность» и «перестройка». К тому же, он не мог даже толком по-русски, согласно литературной норме,  произнести свое любимое слово. Он говорил не «гласность», но «хластность»… Он говорил не «государство», но «хосударство», и это при том, что сам был на самом верху. Он, например, произносил фамилию Горбачев, как «хорбачоу»… ну, и так далее. Были извращения и почище. Иностранцам он казался интеллигентным в виду того, что:

                1).  лыс
                2).  иногда надевал очки
                3).  изображал умный вид

     Для своих же он был чем-то вроде пустого места.  И поэтому я здесь вовсе не хочу говорить о понятиях низких и примитивных:  о его пресловутой «хласности» и не менее неприятной и набившей оскомину шутовской «перестройке», но все равно, видно,  придется – даже уже пришлось, потому что именно в этом смысле определенные секс-конекции были, а если точнее, то комуняки тогда, под давлением обстоятельств, дали, наконец, разрешение на создание кооперативных издательств.  Еще никто толком не знал ничего (даже из тех, кто думал, что знал) и не понимал как и что, и, может быть, то было очередное  Кремлевское лобби, которое сделало ход для самих же себя, для своих же родственников и сынков, но, тем не менее, с моей точки зрения прогресс наблюдался великий,  ведь это значило, что теперь, если я найду себе компаньонов, да займу, или поднакоплю, или где украду деньжат, да получу разрешение, то смогу издавать, что захочу… Тем более, что носились слухи, что и цензуру отменят вот-вот... И я тут же отправился на автобусе в Пярну, портовый городишко, где жил и работал на своей даче Давид Самойлов, настоящий серьезный московский поэт. «Уж он-то наверняка что-то знает», - резонно рассуждал я.

     Его дача являлась русской литературной базой в Эстонии, своеобразной резидентурой. Сам резидент был зело популярен. Настолько, что каждый, кто хоть что-нибудь значил, стремился побывать у него, чтобы пообщаться с ним. Со всей необъятной страны ему присылали стишата на отзыв. Соискателей было видимо-невидимо, и однажды в кабинете обломилась полка, куда складывались письма и бандероли. Для этих он был похож на Державина, которого будто бы просили «лиру передать», а тот все «воровато, руки прятал в рукава халата – только лиру не передавал» (Д.Самойлов).

   - С тобой, - говорил он мне, - довольно интересно сидеть и пить коньяк, но, между нами говоря, если не секрет, сколько ты получаешь?
   - В месяц?
   - Да, в месяц?
   - Сто рублей, - ответствовал я, не задумываясь нисколько, и отпивая из рюмки отличный армянский коньяк.
   - Значит… - подсчитывал Самойлов, - так… сто разделить на… это бутылок шесть такого вот коньяку.
   - А ваша? – спрашивал я.
   - Ты имеешь в виду зарплату?
   - Моя… - немного подумав, ответил Самойлов, - примерно рублей тысяча…  Или поболе.
   - В месяц? – удивился я.
   - В месяц, - уверенно сказал Самойлов.
   - С тобой интересно, - продолжал он, - потому что ты и там бывал, и там… И в Сибири ты искал золото, ходил по горам, по долам… И в Крыму ты работал официантом… И во Пскове был инженером… И в Курске в театре… И в газете… И на каком-то аэродроме… А сейчас где?

   - На «Таллинфильме», подношу булки в буфет…

   - Значит, потом в биографии напишут: работал в Таллине грузчиком… И заодно ты все время попадаешь в какие-то странные ситуации… Вообще, писатель должен знать жизнь, - важно подытожил Давид Самойлов, и выпил.

   - И еще нам всегда очень приятно…  - говорила его жена, Галина Ивановна, крупная женщина большой силы. И я, вздрагивая от ее голоса, вспоминал картину Анри Руссо, на которой вместо Давида Самойловича другой поэт – Гийом Апполинер, тоже ветеран страшной войны, только первой, а не второй; а вместо Галины Ивановны – упитанная Мари Лорансен, на фоне моих  любимых вечнозеленых листьев; эта вещь называется «Муза, вдохновляющая поэта»… И вот она объясняет, почему я для них приятен:

   - … нам с Дэзиком всегда нравится, что вы являетесь к нам именно с коньяком, и с коньяком хорошим, как раз таким, который мы любим, и вы ничего не просите для себя, - она залпом выпила, и широко улыбнулась немалыми своими губами, - а то тут один все ходит и ходит сюда с двумя бутылками пива и просит рекомендацию. Куда бы вы думали? – В Союз Писателей!.. И я уверена, что он прекрасно знает, что Давид Самойлович не пьет пиво!.. Да-да, Дэзи, я больше, чем уверена! – это уже обращаясь к мужу. – Ладно, я на кухню, приготовлю что-нибудь закусить.

   - Ну, и как? – спросил я. – Вы дадите ему рекомендацию?

   - Да что там «дадите», - отвечал Самойлов, затягиваясь сигаретой, - я ему уже дал. Да черт с ним!.. А то пьет тут свое пиво, и сидит, будто аршин проглотил… И нигде-то он не бывал, и ничего-то знать он не знает. Каким-то образом тиснул книжонку… А мне и на письма отвечать надо , вы же видели – полка обрушилась. И предисловие к стихам Высоцкого попросили в журнал, и перевод из Вийона надо закончить…  … А то еще как-то было! – и рассмеялся. – Один такой же деятель взял меня в оборот… И возит, и возит меня по всей Москве, за свой счет везде угощает, распинается , как он стихи мои любит и уважает… Ну, что ж, думаю, если моя поэзия так человеку понравилась, если его так забрало, то не зазорно и выпить… А потом бац! Прямо в ресторане листы на стол – нужна рекомендация… даже текст он составил, дело за подписью…

   - И вы рекомендацию дали?

   - Да я сначала давать не хотел. Я был моложе, принципиальнее, тверже… Но он что-то стал плакаться, мол, жена, «стерва», заела, а потом еще и любовницы, а их у него оказалось штук пять, одна другой лучше, он фотографии показывал… Короче, задел еще одно мое слабое место, да и выпито-съедено было изрядно…

   - А у вас богатый опыт любви?

     Давид Самойлович чуть не подпрыгнул. Все еще жесткие и довольно густые усы его затопорщились. Гигантские глаза за мощными стеклами, как рыбы задвигались (один глаз его был с бельмом). Он подбоченился:

   - Да знаешь ли ты, мой молодой друг, что я убил на женщин пятнадцать лет! Ты можешь себе представить, сколько поэм, сколько стихов я мог бы вместо того написать? Но я убил их на женщин, и ничуть не жалею!.. Я имел их так много и разных: от простой уборщицы, или посудомойки, до дочки Генералиссимуса!..

   - Вы действительно знали дочку Сталина?

   - Конечно… Галя! – он крикнул в сторону кухни. – Где письма Алилуевой?! Зайди в кабинет, найди их там, неси сюда, будем читать!.. Да, - уже обращаясь ко мне, - между прочим, у тебя есть машина?

   - Нет, – отвечал я, – откуда?

   - А у меня их было три… Ну, не одновременно, конечно… Последняя была «Волга»… Сейчас  я машину продал, потому что не могу водить – зрение. Оно у меня такое, что если снять очки, то бутылку я, пожалуй, еще увижу, а рюмку уже нет… Без машины очень тяжело в Москве. Даже невозможно. Например, все свидания я назначал в пригородных ресторанах, скажем, в Архангельском… В центре, где-нибудь в «Праге», в «Арарате» или в «Пекине» можно было нарваться на мою первую жену… Ты знаешь, она просто выгнала меня… Просто взяла и выгнала… К тому же, я тогда совсем не печатался и практически не зарабатывал… Я же очень поздно начал. Когда мне было за сорок… А машина… это мамины были деньги… А ты? Ты говорил, что тоже развелся?..

   - Да он уже года два в перманентном разводе, - вошла Галина Ивановна. – Ну, что, есть вчерашние пироги, есть каша гречневая, курица, разная рыба…

     Конечно, мы нашли возможность поговорить и о деле, то есть о том, зачем, собственно, я к ним приехал, хоть это и позабылось несколько и ушло как бы на второй план после коньяка и приятного разговора… Я, помнится, так и выложил без перехода: «Есть, Давид Самойлович, очень важное сообщение»… Он выслушал, улыбнулся, потушил сигарету, сказал: «Нет, все, курить сегодня я больше не буду»…

     Оказалось, что он не только все знал, но даже больше того: со своими друзьями ( Кавериным, Быковым, Окуджавой ) они уже основали новое издательство, которое получило название от последней Самойловской книги «Весть»…
 
     Он встал, обернулся к стоявшему сзади буфету, порылся в одном из ящиков, и сказал:
   - Возьми, вот здесь копии всех наших бумаг, не нужно будет ничего придумывать, искать нужные формы и формулировки, платить юристам, специалистам. Я тебе их дарю… И если ты организуешь подобное в Таллине, то я отдам тебе также свою детскую книгу, и никакие гонорары мне не нужны… Но теперь, как я понимаю, ты должен найти деньги и компаньонов…