3. агент эмира бухарского

Здесь наша встреча с Самойловым обрывается и на моем горизонте возникает некто Иван Федорович М., грязные уши. Он горел страстным желанием уехать. Нет, не просто уехать, но вырваться из Дурацкой страны в Израиль, и это должно было вот-вот совершиться. Люди говорили, что Иван Федорович "обманул и евреев и русских" – курносый и светлоокий, он никак не тянул на еврея (во всяком случае на такого, чтобы даже не возникали сомнения), но он заранее отрастил как бы еврейскую с проседью эспаньолку, и при случае ею особенно тряс, и тем приводил в замешательство...

      Короче, визу он уже (с его слов) практически получил, но дело оставалось за советскими документами, а их было собрать несравненно труднее, потому что требовались, например, справки с работы, а Иван Федорович или временами, как я, не работал совсем, или работал каким-нибудь кочегаром или сторожем,  где ни попадя, исходя лишь из того, чтобы в случае чего не посадили за тунеядство, чтобы иметь хоть  какой-нибудь минимум средств, но самое главное, чтобы на подобной «работе» еще и работать в свое удовольствие по специальности,  –  он был автором более чем двухсот статей по славянской литературе, и он давным-давно, через зарубежных знакомых, опять же, за рубежом, издавал какие-то русские альманахи, он лично знал многих интересных людей, литературную богему города на Неве, в частности, первоклассных поэтов Олега Охапкина (с которым, когда тот приезжал как-то в Таллин, и я познакомился) и Виктора Кривулина. И тот и другой для меня вне всякой критики, они просто давно уже в Антологии русской поэзии, можно сказать, что они яркие продолжатели, представители Петербургской поэтической школы… Но почему и зачем появился вдруг Иван Федорович – не очень ясно. Может быть, здесь была замешана какая-то мистика, а, может быть, таким образом, сообразуясь с собственным видением и собственным стилем, я стал искать компаньонов?..

     И вот я уже в Питере, я ему звоню, звоню… Но для начала всякий раз нужно было найти телефон-автомат, потому что один сразу съедает монеты и... ноль эмоций, другой с вырванным микрофоном, третий с наборным диском намертво перекошенным, видимо от удара чем-то тяжелым... И я иду по Невскому, где поганая фарца вышибает из иностранцев деньгу, где недоучившиеся мазилы могут за определенную мзду нарисовать ваш непохожий портрет, и где только тошниловки, то есть столовки, но нет и в помине никаких приличных кафе, но несмотря ни на что в пирожковых на удивление вкусные пирожки. И я выхожу к Дворцовой площади, чтобы сесть на троллейбус, и на остановке встречаю Ивана Федоровича, с грязными ушами, "обманувшего и евреев и русских"...

     Он рассказал, что он только что из какой-то конторы, где чуть ли не умер от  истощения нервов, где он все-таки вырвал, со страшным боем, очередную справку, и непременно с нужной подписью и печатью, и что он тут поджидает одного человека, который вскорости и появился. Им был абсолютно лысый, но с закурчавленной бородой, невыразительными чертами, и бледным взглядом, назвавшийся "Каландар", и тут же, в троллейбусе, дыша несвежим дыханием, объяснивший, что это имя означает «путешествующий дервиш», или иначе нищий, но при всем при том и тайный агент, и адъютант Его Превосходительства эмира Бухарского, у которого, да будет известно, агенты везде. И он, Каландар, стало быть, тоже один из них, и у него здесь тоже как бы специальная и жутко секретная миссия, о которой он рассказывает первому встречному, мне, да и остальным, поперечным, что сидят или рядом стоят, пассажирам троллейбуса... И он, как оказалось, знает какой-то очень хороший кооперативный ресторан на Петроградской стороне, куда мы все и направились. У него,  как у заправского «агента-нищего» и наводчика, разумеется, не было ни копья, да и по статусу, вроде бы, денег ему не положено, но зато были они у меня (кажется, я где-то занял уже в счет будущих издательских дивидендов) и у Ивана Федоровича, который недавно получил в букинистическом магазине за свои сданные ценные книги довольно круглую сумму. Он вообще собирался эмигрировать налегке, надеясь, что в Израиле его ожидает манна небесная…

   - А почему у вас такие грязные уши? – спросил я негромко. Мне было все-таки определенно неприятно их созерцать, тем более, сидя за чистой скатертью в ресторане…

   - Потому что живу в коммуналке, где не всегда есть вода, не говоря уже о горячей, и, кроме того, мне, как джентльмену, весьма неприятно мыться там, где другие, и еще нету времени, так как надо без конца оформлять документы, и ненавижу Советскую власть и всю их систему – так что можно считать, что это мой своеобразный протест… И еще они в своих идиотских конторах, когда видят меня такого, то не требуют взяток… - вот его исчерпывающий ответ.

     Принесли на красивом поддоне огромного карпа: прекрасно прожаренный, щедро украшенный зеленью, артишоками, шампиньонами, трюфелями, он как-то особено хрюкал мясистыми выдвижными губами, купаясь в масле, когда угощал нас своими частями, и под него отборная холоднющая водка «усвоялась», как говаривал после каждой рюмашки Иван Федорович, " с особой легкостью и приятствием"… Я, между тем, несмотря на усиленные возлияния, довольно отчетливо понял, что пресловутый мосье Каландар пасется у Ивана Федоровича, поскольку завидует страшно тому, как М. сумел "обмануть и евреев и русских", и вот-вот вырвется на свободу, вылетит, аки Джонатан Левингстон, или какой другой почти аналогичный объект, «чайка по имени Евгений Иваныч Хвостов» - накарябанный уже, ничтоже сумняшеся, мною… И я, в очередной раз выпив и закусив, выдал им свой заветный сердечный секрет, потому что это было по теме и я уже, в общем, надеялся, что больше я никогда никого из них не увижу... Каландар же признался, что он тайный агент, вот и я рассказал им о том, что еще с раннего детства, лет эдак, может, с семи, а то и с горшка, мечтаю отправиться на острова в Пацифическом океане, что я отнюдь не патриот хваленых типичных валдайских пейзажей, от которых веет тоской и скукой, но что мне значительно ближе пальмы, каньоны, женщины с улиц Аддис-Абебы, Сеула, Бангкока, с полотен Гогена… и что, если «эти суки» не разрешат мне уехать официально, то я уйду нелегально, и я уже разработал варианты подобного перехода и наметил крайний для себя срок – тридцать пять лет, так что осталось мне всего года два здесь изнывать и болтаться…

     Настоящее чудо еще состояло в том, что это было в тот самый день, когда некто Матиас Руст, отличный немецкий парень, отфакал всех советских генералов, всю хваленую ПВО и всю систему, включая Членов Политбюро – на маленьком моторном самолете он перелетел советскую границу, он успешно миновал все их ловушки и запретные зоны, и приземлился в столице Империи, в самом центре, на Красной Площади…

     (19-летний Матиас Руст вылетел из Гамбурга на четырёхместном «Сессна-172Б Скайхок». Он совершил промежуточную посадку в аэропорту Хельсинки-Мальми для дозаправки. Диспетчерской службе аэропорта сказал, что летит в Стокгольм. В какой-то момент он прекратил связь с финской диспетчерской службой, а затем направился к береговой линии Балтийского моря и исчез из воздушного пространства Финляндии. Пересёк советскую границу возле города Кохтла-Ярве… Двигаясь в Москву, ориентировался по железной дороге Ленинград-Москва. Руст приземлился на Большом Москворецком мосту, накатом доехал до Собора Василия Блаженного, вышел из самолёта (в красном комбинезоне), стал раздавать автографы)...
    
               
     И вот проходит совсем немного, может быть, пару недель, и заявляется господин Каландар со своей бритой башкой и ассирийской, будто завитой, бородой, говорит:

   - Давай, друг, пошли за кордон. Вдвоем веселее…
   - Как? – спросил я.

     Дело происходило на моей кухне, в виду все того же Балтийского моря, где то подгребала к выходу из залива, то впадала в меланхолический дрейф серебристая субмарина.

   - Как? – переспросил Каландар, - на моторной лодке! Вот как!..
   - Она у тебя есть? – спросил я.
   - Скоро она у меня будет, - ответил он, и пропал. Ушел искать моторную лодку...

     Сказать по правде, я стал беспокоиться. Какого черта я должен отправляться именно с ним, и вообще с кем-то, если я собирался один? Почему это он назначает мне сроки? Ему легко – у него ничего, кроме дырявых штанов, а у меня… В принципе тоже нет ничего… Но что же мне делать со своими бумагами, которых минимум три чемодана? Для меня же это не только записки, побасенки, разные документы, истории и проекты - это лаборатория, это многомерный живой процесс…

     Я бросился их разбирать, и скоро ситуация напоминала картину художника И.Репина «Арест пропагандиста», на которой некий охреневший и всклоченный народоволец, опростанный чемодан, и вокруг раскидано целое море бумаг… Правда, там были еще и жандармы… Но за ними дело не станет…

     Потом, по мере разбора и сортировки, я приутих, потому что нашел кое-какие давно позабытые, и будто бы дельные мысли, изложенные на бумажных клочках, разыскал к ним еще какие-то звенья, кое-что к ним додумал, и дописал, и положил их отдельно, чтобы в ближайшее время вернуться, впрочем, заранее зная, что, во-первых, вернусь к ним не скоро, поскольку все это помимо планов, а у меня имеются все же определенные планы, и во-вторых, что я очень скоро забуду, куда, то есть в какой чемодан, или коробку, или ящик стола я их вообще положил… В итоге всей этой неожиданной и непредвиденной деятельности бумажного полку только прибыло...