Решено

Когда ты говоришь себе «Решено!» - это вовсе не значит, что действительно решено что-либо. Можно решить, но не решиться.

Решено. Выкрашу волосы в розовый цвет и выращу банки. Буду торговать банками на Апрашке. Банки купят ребята из прожекторпэрисхилтон и презентуют Пэрис на её тридцатилетие. Переезжаю на Рублёвку и начинаю вить верёвки из талантов. Талантливые верёвки, даже представить страшно. Ещё надо бы перестать засматриваться на своё отражение. Решено. Бью зеркала и воспаряю. Из осколков надо клеить будущее. Таким оно и будет – несостыковывающимся, со рваными краями и зазубринами. В будущем следует перестать слезоточиво мыслить и вернуться на несколько десятилетий назад, когда меня ещё не было. Решено, вектор направления в будущее. Там есть возможность хлёстко крутнуть барабаном семизарядного кольта и исправить хотя бы семь своих ошибок. Выборочно. Не самые последние, а самые нужные.

До сих пор никто не подарил новые наушники, хотя предыдущие сломались три недели назад. Оттого хожу без плеера и слушаю музыку с телефона. Порнография. Порнографично также моё творчество. Творчеством это не называю. Называю «изусь». На «изусь». Я всех вас знаю наизусть. Декламирую вас на перекрёстках и ораторствую вами в клоаках подворотен. Решено, хватит декларировать неприкосновенность души. Вон её! ****уть её в тот бутик в Охотном за бесценок. Бесценками я прошит крест-накрест белой нитью самопожертвования. Снова бы собрать неприхотливо миниморум вещиц и в путь. В путь, ****ь! Выйти из тамбура. Провертеть ебальником в направлении сторон горизонта. Когда я, бывало, просыпался утром, мог взяться за книгу и читать до обеда. О, скорость боли. Всегда разная и зависит от многого. Слова чаще эффективнее движений. Слово – инструмент отношения. Инструментируем словами. Следует купить клёпаный ремень, пусть болтается по жопе. В нос кольцо, взгляд отрихтовать до цвета серого асфальта и обязательно выкладывать мозаику по утрам. Мозаика предпочтений складывается из приоритетов нужного. Ненужное само набрасывается каждую секунду, норовя пригнуть тебя позой лотоса. Как будто ручка изогнутая чашки с того старого бабушкиного сервиза. В тебя плескается действительность и ты её перебалтываешь. Самым дорогим остаётся осадок твоих личных переживаний. Решено, прокладываю сито. Пара кусочков льда, чтоб не так горячо и чтоб стенки не треснули. А то стенки-то старые, и узор почти стёрт нежными прикосновениями вселенской любви. Любовь проистекает и протекает. Чаще второе. Протекает внутрь, сука, и плавит стенки желудка, который ни в чём не виноват. Пища в результате идёт не туда, куда следовало бы и не имеет своих свойств и предназначений. Предназначение пищи в возможности её покупки. Тот бывший героический воин, который теперь на рынке, с синим лицом, подбирает мелкие монеты на очередной флакон одеколона, знает это, как никто другой. От этого знания он предусмотрительно склоняет ветвь своих приоритетов в сторону одеколона, нежели пищи и полагает, что в этом состоит его нынешнее счастье. Счастье не осмысливаемо и, как правило, нихуя не нынешнее, а скорее прошлое и прошедшее. Решено, закладываем счастье в райдер и не ебёт. Если не исполните, больше не приеду. Приезжать-то неоткуда.

Нотами музыки олицетворяю настроения и воспоминания. Так и делится всё. Всё, что связано с тобой укладывается в «Занозу» Борзова, «Ткани» Дельфина и «Течение» Чичерины. Можно слушать и попадать в «тогда». Решено, завтра же вспомню своё настоящее имя и закрою несуществующие смыслы. Прикрою их марлей действительных поступков. Когда выходишь из тамбура, имеет смысл зажмуриться от солнца и вдохнуть широко ритм хлопающих голубиных крыльев. Голуби стремительно срываются и переносятся. Остаётся только помёт, и он неподвижен, как и я в последние дни. Решено, движение – жизнь! В тот раз, во время случайной встречи на эскалаторе, я впервые понял, как давно тебя люблю. Даже когда я сидел с пистолетом в руке тёмной ночью в студии закоренелых витриариусов и ждал, что меня всё таки найдут – даже тогда я помнил о тебе. Помнил твой самый честный взгляд и своё желание, спрятавшееся в один из дней, проведённых вместе, в укромную сладость подушки. Подушки, на которой как будто бы остался локон твоих волос. И пусть он не хранится в медальоне, зато у меня есть возможность уезжать. Уезжать из и в. Решено, не стоит забывать вкус острой горечи непонятной любви. Любви, которая пересекает твою жизнь трамвайными рельсами. А ты, ****ь, лежищь на этих самых рельсах двумя половинками и смеёшься оттого, что есть у тебя эта любовь и никто, никто, никто её никогда не отнимет. Пальцы кровоточат и их не остановить.
Решено, на сегодня ещё один затяг и хватит.

Предыстория той любви была следующей. Когда я написал тебе то стихотворение, помнишь: «Зачем люблю тебя, не знаю, зачем люблю тебя, зачем?». Я помню только это начало. Я тогда отдал тебе листок и забыл стихотворение. Я не знаю, мне кажется, что не сохранился этот листок. Сейчас, когда я смотрю на эти двести с лишним страниц, посвященных тебе, я тоже не знаю. Не знаю мотивов и мест будущих встреч и обстоятельств, к ним ведущим. Начиналось всё очередной зимой, в очередной февраль, когда свелись воедино сотни тысяч путей, ведущих к тебе. Также круговерть снежинок обрамляла пряди твоих волос, и хитрый прищур самых красивых на свете глаз проникал в самую глубину моего восприятия красоты. Красота осталась в тебе навечно. Можно я иногда буду заглядывать в твои глаза, чтобы опять увидеть красоту? Решено, без твоих глаз никуда. Всё будет хорошо. 359 548.

Ах да, чуть не забыл. Немного лирики слезоточивой, непонятной и
непонятой, развевающейся на ветрах и плюющейся в глаза:
*
«с гримасой боли через жизнь,
с гримасой страха через пропасть…»
*
«мой путь так одинок, так странен…
плеснувши кофе, выкурив окурок…»


Вот думаю давно: как бы ничего не делать.… И не выходит. Мысли, мысли – суки. Не пропадают. ****Ят и ****Ят.
А после сказать: «Ах, спасите, спасите меня, умираю от мыслей, ебут и ебут…».

Съела. Стремление. Хватит.

Те песни, что я тогда спел – они для тебя. Ты наверняка это знала, когда мы сидели у меня на кухне, и стол был накрыт бутылкой Лапландии и тарелкой квашеной капусты. Те стопки, что поднимались за всё хорошее. Я давно не пью водку и изредка покупаю квашеную капусту в череде гипермаркетов, пробегающих перед глазами, так же как и все остальные издержки больших городов, в которых так просто теряться.

Я ждал тебя каждое своё утро и мечтал о тебе каждый свой вечер. Пять минут перед сном это один из моих праздников, когда я могу упасть в свою любовь к тебе и сохранить это в тайне. В строжайшей тайне.

Написано отрывочно и без цели: «такая тварь все эти ваши сны». Ты учишься любить и ненавидеть всю свою жизнь.

Одинаковый дым, вырывающийся в горло из горлышка и глубокое проникновение. С лёгким жжением гортани и ожиданием очередной неизвестности.

В один из вечеров, когда я упивался пивом и вёл длинные разговоры с человеком из своего прошлого. Когда включалась холодная вода, чтобы дым сигарет не впитывался в одежду и не ел глаза. Нет нужды доверять стереотипам и исписывать белые листки уже сотни тысяч раз написанным и пережитым. Ложиться в постель с очередной спутницей очередного вечера так же, как уверенным движением пальцев правой руки пересчитывать купюры в кошельке. Покупая колу, покупая орбит, вставляя сигарету, я готов поспорить с кем угодно, что помню, как делала это ты. Твои движения. Твои ресницы. Цвет твоих глаз, который никогда не бывает одинаковым. Твои письма по электронке, которые все следовало бы сохранить.

Поэтому можно решить сегодня же ехать к тебе и не решиться на это. Так же как и когда-то давно. Когда всё кричало о решении, но двигалось абсолютно в противную сторону. Противная сторона тоже может стать успешной и милой сердцу. И будет называться непротивлением. Решение обыденности и решение поступка - разные вещи. Где находится то ощущение, которое позволяет совершать поступки, а не оценивать потенцию результата? Где тот вечер и твоя рука, перебирающая звенья цепочки на шее?

Сегодня всё будет как всегда. Те же утренние маршрутки и месиво грязного снега под ногами. Ожидание новостей, которые могут радовать и выключенный телефон. Очередные лица. До сих пор можно до бесконечности долго оставаться в нашем с тобой феврале, когда ты прикрыла рукой от ветра огонёк моей протянутой тебе зажигалки. Твои сигареты «Pine», которые мало где продавались. Твои смешные перчатки и твой почерк. Этим почерком написано слово «спасибо». Я всматриваюсь в твои буквы. Они родные мне. Твой почерк и твой взгляд, который я помню, и буду помнить.

Я помню твой один прощальный поцелуй на вокзале. Тогда считалось, что ты уезжаешь навсегда, а я навсегда остаюсь. Потом конечно всё переменилось тысячу раз, и я не смог не приезжать, но поцелуй остался в памяти и на губах. Сейчас мне приятно от того, как ты волнуешься, когда я возвращаюсь обратно после наших поздних встреч и просишь обязательно смс-нуть, но это всё не то. Самое главное осталось на том вокзале, в том суетливо сунутом тебе в руки листке. Ты стояла перед утробой вагона, который должен был тебя навсегда увезти, а я держал руку в кармане, сжимая тот листок бумаги с моим признанием. Я решился тогда и отдал тебе его. И я помню тебя в маленьком окошке последнего вагона уходящего поезда. Уже не остановиться. Уже не переделать. Уже не определить. Я до сих пор люблю вокзалы и последние вагоны уходящих поездов. Сладкое чувство, непонятное, когда смотришь вслед уходящему прочь поезду. Мне кажется, что всегда в последнем вагоне ты – читаешь мой искомканный листок, склонив лицо, и улыбаешься.