Петрович. Аянские рассказы

                Аянские рассказы.


                Петрович.


   Побережье Охотского моря. Небольшой поселок Аян, районный центр Аяно – Майского района, Хабаровского края. Красивейшая, закрытая со всех сторон от ветров бухта. Аян в переводе с эвенкийского «красивый». Место действительно чудное. Поселок построен на выступающим в море мысе Лантарь. В распадке  горы Ландор, в верхней части которой, маленькое высокогорное озеро «Байкаленок». С остальных сторон окружен тремя небольшими сопками, носящих местные колоритные названия: «Дедов плешь», «Бабий пуп» и «сопка Любви». Сопки густо заросли кедровым стлаником и лишь гора, высоко, возвышающаяся над морем стоит голая и неприступная.  Завораживающая взгляд бухта, в ней как в зеркале отражаются поросшие голубой Аянской елью сопки. Небольшой причал для малых рыболовных судов. Рядом рыбозавод. Летом рыболовецкий колхоз отлавливает все то, что идет в этих местах на нерест. А нерестует тут кета и кижуч, заходит на нерест нерка. Ловят знаменитую охотскую сельдь, мойву, именуемую в этих местах, как «уёк». Зимой из подо льда берут треску, навагу, камбалу. А еще славятся эти места крабом. Здесь и колючий королевский, и гладкий промысловый, но промышленный отлов его в этих местах запрещен, а местное население потихоньку ловит.  На всем этом громадном побережье Охотского моря он водится только здесь и у берегов Камчатки. Местные воды богаты, и работы рыбакам в колхозе хватает круглый год. Бывали годы, когда не справлялись с путиной местные, тогда и набирали на работу пришлых людей. Поселок небольшой, тысячи полторы населения. Люди разные, и давно осевшие, и недавно приехавшие сюда на заработки, но так и оставшиеся здесь, покоренные суровой красотой этого северного края. Народ  открытый, щедрый, дружелюбный, и даже вечные бродяги севера «бичи» здесь чувствуют себя своими.
   С одним из тех, кто давно проживал в этих краях, я раззнакомился в середине семидесятых.
Широков Николай Петрович, в те годы работал начальником Аянского аэропорта. За те тридцать лет, что он прожил в поселке, он был одно время участковым милиционером, потом директором рыбозавода,  председателем рыбкоопа. Начальником аэропорта он последние пять лет. Два оставшихся здания аэропорта - старые, почти разрушенные деревянные строения, построенные еще в 1936 году. В то время это был гидропорт для приема летающих лодок. В годы второй Мировой войны здесь приводнялись «Каталины» - гидропланы, перегоняемые своим ходом из Америки по договору «Лэнд Лиз». Это был добротный комплекс, состоящий из: здания порта, в котором находилась комната диспетчера, здания пилотской гостиницы, где в то время был бильярд, доставленный прямо из Америки, бетонного здания для ремонта гидросамолетов, и прекрасного каменного слипа для подъема и спуска гидропланов на воду. За прошедших сорок лет, ни разу не ремонтированные деревянные строения разрушились, техническое здание передали колхозу под коровник, прекрасно сохранился лишь слип, да и тот был никому не нужен, так как не стало гидросамолетов. Была еще и посадочная  площадка для приема самолетов Ан-2, но она располагалась в четырнадцати километрах от поселка. Зимой эта дорога переметалась и посадочной площадкой не пользовались. Самолеты садились прямо на лед бухты.   Вот таким хозяйством и заведовал сейчас Николай Петрович.
  Жили мы пилотской гостинице, как она по-прежнему и называлась. Ее и жильем то назвать было трудно, не то чтобы гостиницей. Но другого жилья не было. В дни непогоды Петрович частенько заскакивал к нам из поселка на своем новеньком «Урале» с коляской. Когда привозил почту, когда местные новости, а когда просто на огонек. Огонек он очень любил. Я не помню случая, когда мы, собираясь пообедать со стопочкой, не сталкивались с Петровичем. Едва успеваешь открыть бутылочку, как он на пороге. Нюх у него был отменный, за два километра водку чуял, это как раз то расстояние, которое отделяло поселок от аэропорта. Отказать было неудобно, да и нельзя, все-таки какое никакое начальство. Он основательно усаживался к столу и начинался обед плавно переходящий в ужин. Потом кто нибудь гонял на «Урале» в поселок за «десертом», и ужин, несомненно, затягивался еще на некоторое время. Вот в один из таких ужинов и поведал нам Петрович одну из своих историй:
   - Было это в начале шестидесятых.  Работал я тогда на рыбозаводе. Сначала мастером по засолке, это уж потом я стал директором. Колхозов по побережью было много. Ну да вы мужики  летаете, сами все видите, где что было раньше. Так вот, в то время позакрывал Никита Сергеич все малые хозяйства - это называлось укрупнением колхозов. И наши все колхозы по побережью прикрыли, заводы побросали, народ  повывозили. Люди подались кто куда, в поселке ведь работы для всех нет. Кто в другие места, а кто и на материк вовсе уехал. А нам взамен дали мотоботы и подняли план вместо тех упраздненных колхозов. Так вот, почитай через год после этой реорганизации сельского хозяйства, была у нас путина, сроду такой не помню. По началу красная рыба дуром перла, ну с нею мы справлялись. А за нею следом сельдь пошла, так пошла, аж бухта кипела. Ловить то ловим, а солить не справляемся. Так вот вызывает меня Иван Никанорыч, бывший наш директор, царство ему небесное, да и говорит. Бери мол, Николай всю наличность, какая есть в кассе, и лети, набирай народ на путину, куда хочешь, хоть в Николаевск, хоть в Комсомольск, а хочешь в сам Хабаровск. Но без людей не возвращайся. И сроку тебе даю три дня. Мне в те годы лет тридцать было, так же как вам сейчас. На подъем я быстрый. Забрал в кассе все наличные деньги, какие были, и на следующий день рейсовым самолетом улетел в Николаевск на Амуре.   
   Городок, будем говорить небольшенький, дома преимущественно деревянные, двухэтажные, тротуары дощатые, правда в самом центре уже и асфальт и дома кирпичные в пять этажей. Гостиница кирпичная трехэтажная, а на первом этаже ресторан «Север». В первый же день попытался разузнать у местных, где можно набрать рабочих на путину. Да ну кто же поедет от насиженных мест, от работы. Устроился в гостиницу, а вечерком спустился на первый этаж в ресторан. Посидел я, расслабился, музыка, как положено, играет. Ну и я заказал «Журавли». Сижу один за столиком, «Журавли» свои, заказанные слушаю, водочку с «Жигулевским» потягиваю. Мужик на сцене так хорошо поет, аж слезу вышибает стервец. Да меж куплетами еще на скрипке играет, так что и впрямь всю душу выворачивает. Хорошо и привольно мне от сознания, что я ни кто нибудь, а уполномоченный по важным делам производства. С чувством собственного достоинства поглядываю вкруг себя. Народ все вроде зряшный. В большей степени командировочный, приезжий, а значит и внимания моего не достоин. Но тут ловлю взгляд на себе один. Женщина, молодая, красивая, русоволосая. Глаза! Не дай бог, какие глаза! Изумрудно-голубые, что наш «Байкалёнок». Сердце мое, честно скажу вам, захолонуло, как глаза ее увидел. А она смотрит на меня пристально, будто спрашивает «кто ты?». И поверьте, мужики понесло меня к ней, как несет лодку на рифы во время прилива. И чувствую, что разобьюсь, а все ж несет. Подхожу к ней, представляюсь по полной форме, я, мол из Аяна, уполномочен по срочным делам производства. И она мне Ларисой Петровной, работником правления местного рыбкоопа представилась. Приглашаю ее на медленный фокстрот, а сам волнуюсь, вдруг да не согласится, вдруг откажет. Нет, соглашается, и идем мы с ней в центр зала на свободное от столиков место. Я за локоток ее придерживаю, сам по сторонам гордо поглядываю, смотрите мол, какая женщина со мной. А как танцевать стали, так вообще перестал я собой владеть. С такта сбиваюсь, руки мои дрожат на ее талии, и такое я в себе могучее желание чувствую, прямо не удобно вдруг она или еще кто заметит. К счастью танец скоро кончился, оркестр на перерыв подался. Провожаю ее к столику и, не надеясь ни на что, приглашаю ее пересесть к себе за столик. Посмотрела она на меня долгим, изучающим взглядом, да и согласилась. Весь вечер этот пролетел как во сне. Играла негромкая музыка, встречались наши взгляды, соприкасались в танце тела. А как уж закрываться стали, вызвался я ее проводить. Лето в Николаевске такое же, как и у нас в Аяне прохладное ну я, конечно, предложил своей даме пиджак. Шли мы с ней пешком по незнакомым мне улицам. И все мне хотелось обнять и поцеловать ее. Да никак не решался я на этот шаг. Довел я ее до дома, небольшого деревянного в два этажа, на два подъезда, где-то на окраине города. Нежно попрощался с ней, поцеловав ей руку, и договорился о завтрашней вечерней встрече. Уже за полночь вернулся я к себе в гостиницу. Разделся, пиджак свой в шкафчик на плечики повесил и залег спать. Да не идет сон. Все ее, Ларису Петровну вспоминаю. Волосы ее светло – русые, колечками на высоком лбу лежащие, глаза ее изумрудные, ноги точеные в белых туфельках, и грудь высокую. Лежу я, и слово себе даю, что завтра с ней смелее буду и приглашу ее к себе в номер.
  Тут Николай Петрович сделал небольшой перерыв в своем повествовании, пропустил пару стопок, закусил красной икоркой, и продолжил дальше:
  - Так вот проснулся я по утру. Помылся, побрился, оделся. Решил проехать по заводам, организациям каким, поговорить с начальниками отделов кадров. Узнать, кто у них в отпуске, может, согласятся к нам на путину. Спустился вниз, в буфет от ресторана, перекусить. Заказал себе котлетку, чайку с лимончиком, булочку с маком, а как рассчитываться кинулся – нет казенных денег.  Все карманы вывернул пусто, как будто и не было их там никогда. Вернулся в номер, все обыскал. Нет. Да и не могло их там быть, не вынимал я их из кармана. В левом внутреннем кармане пиджака лежали они, на пуговку аккуратно застегнутые. А сейчас карман расстегнут и денег нет. В ресторане своими деньгами расплачивался, из кошелька. Вот он и сейчас в брюках лежит, и три рубля в нем остались, с мелочью.  А тех, что из кассы брал, четыреста двадцать, в бумажку завернутых, их нету. Аж пот меня прошиб, ну думаю где же они, куда девались? Пиджак свой я не снимал в ресторане, только Любовь Петровне вечером на плечи накинул. Не уж то она? Думаю так и сам себе не верю. Не может этого быть. Такая она чистая, нежная, с такими глазами. Нет, не может этого быть! Может, не может, а денег нет, нет и все тут. Вспомнил, как она говорила, что работает в правлении рыбкоопа. Узнал у горничной адрес и бегом туда. Зашел к секретарше, они все про всех знают. Спросил про Любовь Петровну, старательно, как мог, описал ее внешность. Нет, говорит, не знает такую, и вообще у них в правлении Любовь Петровны нет. Что ж думаю, может быть и я ошибся, нужно искать ее дом. А где его искать? Дело то поздним вечером было, да и город я плохо знаю. Потыкался я по улицам, а на окраинах сами знаете все дома одинаковые, ничего похожего не нашел. Хотел, было в милицию идти, да передумал. Одно дело засмеют, скажут, то же донжуан нашелся, второе на работу сообщат, деньги то казенные, а мне это надо? И решил я мужики мои милые, схитрить.
  Петрович после этих слов замолчал, видимо обдумывая как бы лучше, покрасивее рассказать то, что придумал он в этой не простой ситуации. За время этой задумчивости он еще пропустил пару стопочек, опять закусил икоркой и продолжил:
  - Сходил я на центральную почту, позвонил другу своему и попросил его срочно, прямо сейчас, телеграфным переводом выслать мне в Николаевск сто рублей до востребования. Он мою просьбу выполнил сразу и через два часа денежки я получил. На следующий день прямо с утра прошелся я по злачным местам и собрал народ. Народ так себе, не народ, а народец, «бичи» одним словом. Правда, с утра пришлось всех их опохмелить, как положено. Потом подписали все договор о найме на временную работу сроком на два месяца. Да в договоре том была одна строчка, которую я не прочитал, а именно - о получении подъемных денег. Собрал всю эту команду и быстренько в аэропорт. Пять человек посадил на рейсовый самолет, а для остальных девяти и меня сделали дополнительный рейс. Вот с этакой командой и прибыл я в Аян на родной рыбозавод. Увидал меня  Иван Никанорыч с «бичами», да только за голову и взялся. Хотя и понял меня, что негде в такой короткий срок взять лучше. Но только в отместку за такое выполнение задания поставил меня мастером над ними.
  Широков опять замолчал, вспоминая события тех давних лет. Потом вылил остатки водки в свою стопку, с сожалением посмотрел на опустевшую бутылку, выпил стопочку, опять заел икоркой. Вздохнул, закурил, глубоко затягиваясь, и продолжил:
- Так вот стал я, стало быть, у них мастером. И все же прознали они про эти подъемные, будь они
неладны. Пошумели, покричали, я им как вот вам рассказал всю эту историю. Ну, они хоть и «бичи», а все ж люди, поняли меня и как бы простили. Так и работали всю путину, а концу срока все же устроили они мне веселуху.
  Как-то пригласили они меня отпраздновать окончание работы. Сказали, мол, завалили они в верховьях Нячи снежного барана. Приходи, мол, уважаемый товарищ мастер на свеженину со спиртиком. В назначенный час пошел я к ним. Со мной мой Бельчик увязался, он все время за мной бегал. Молодой был пес, ласковый. Ну и пришел я к ним. Все чин чинарем. Стол большой накрыт прямо в бараке. Лавки длинные сколочены. Закуска, какая есть на столе. Рыбеха разная, черемша, ну естественно наш Аянский деликатес – крабы и морская капуста. Уселись, стало быть, за стол. По кружкам алюминиевым спирт разлили, тост, как водиться я произнес за окончание работы. От всей души поблагодарил народ за их самоотверженный и ударный труд, пожелал им счастья и благополучия. С ответным тостом Саша Гусев встал. Предложил выпить всем за единение интеллигенции и рабочего класса. Мне это очень понравилось. Понял я, что интеллигенция – это я.
Ну, потом за многое еще пили, только я смотрю баранины то на столе, нет. Спрашиваю Гусева где, мол, свеженина? А он, дескать, подожди, томится еще. Ждем. Под спирт и разговоры время идет незаметно. Наконец приносят отваренное мясо в большом алюминиевом тазу. Ну, тут уже как положено под свеженину по кружкам наливают. Я всех прошу товарищи дорогие, косточки, пожалуйста не выбрасывайте, я их своему Бельчику снесу, он здесь рядом с бараком бегает и меня дожидается.  Тем временем я совсем разомлел от спирта и от такого человеческого участия. И так они, товарищи мои, мне стали дороги, что в последнем слове своем, по окончании нашего банкета я даже прослезился. Вышли меня все провожать доединого. Я мешок с собою несу с косточками для Бельчика, они следом. Вышел я на крыльцо. Бельчик, Бельчик зову. Нет его нигде. Опять Бельчик, Бельчик, глядь передо мной на заборе шкура моего любимого Бельчика висит. От вида этого, крик застрял в горле моем. Бельчик, Бель…, Бе…, э…, открывал я рот, и с этими звуками началась у меня такая ребята рвота, что не приведи Господь.
  Широков опять замолкает. Глаза его закрыты, он весь в своих воспоминаниях. Мы же закусив губы, ухватившись за животы, качаемся по кроватям. Воспоминания Петровича видимо столь сильны, что его кадык начинает подергиваться, из горла раздается протяжное горловое э-э-э, и он широко раздув щеки выскакивает из комнаты. Мы сползаем с кроватей на пол, а во дворе во всю мощь своего желудка рыдает безутешный Широков.

Примечания: «бич» -  то же что и «бомж», человек без жилья. Как они сами говорят о себе – «Бывший интеллигентный человек».