Лагерные рассказы. Кино. Про фашистов

Антон ТЮКИН

КИНО. ПРО ФАШИСТОВ
(лагерные рассказы)

Силы небесные, пожалейте нашу страну…
Б. Гребенщиков

Всем с давних пор хорошо известно про важнейшее из искусств. Хочу я про кино рассказать. Про это важнейшее для народных масс искусство. И особенно в армии, а для нас школьников – в военно–спортивном лагере.
Оно – важно, и даже - архиважно, как сказал–бы классик… Важнее даже, чем цирк. Хотя клоуны–собачки тоже народу строить и жить помогают. Только вот кто в армии служил – тот в цирке не смеется!.. Особенность такая у солдат вырабатывается. И потому там исключительно – только кино!

* * *

В кино нас водили раз в две недели в воскресенье, после обеда. В прямо клуб военного городка. Гоняли нас туда строем. C песнями - и вперед - по бетонке.
Нестройно шагая, мы двигались по ней, голося во всю Ивановскую:

- Не плачь, девчонка,
   Пройдут дожди…

Для тех, кто не знает скажу – нормальная строевая солдатская песня всегда орется. Это Вам не какая–нибудь эстрадная песенка, которую хорошенькая девочка шепчет с лирическим придыханием в одинокий микрофон. Та песня почти всегда частично не поется, а говорится…
Тут – армия. И расчет делается на то, что у певцов не просто нет голоса, или даже слуха, но и слова в песне они понимают далеко не все. По причине особой одаренности поющих, или слабого владения премудростями русского языка…

* * *

Зеленая нестройная змея пятнадцатилетних пацанов - полудетей, полусолдат, полузэков нестройно шагает, тянется вперед. К заветной цели. Туда, где попу можно приземлить.
Вышли за ворота. И колонна повернула направо. Теперь наш путь - прямо, мимо кладбища на пригорке. Невысокий  заборчик. За ним оградки, березки реденькие, пирамидки железные со звездочками наверху. Там лежат летчики дальней авиации. Кто - то при посадке навернулся, кто  по другому не дотянул до родимой земли… Вернее, дотянул, но с земли уже сам не поднялся… “Об этом, товарищи, вспомнить нельзя… Пой песню, пой…” А велик ли летный состав на базе Федотово?.. Да много ли той базе лет?.. Зрелище не для слабонервных.
Взгустнулось нам. А что поделаешь? Трудности и лишения… Так ведь и в уставе сказано… Прошли мимо. Но, все равно – как–то не по себе стало. Некоторым. Которые задумались. Значит, лучше в армии и не думать. Знай – шагай себе вперед. А кто кого и когда в пути остановит – не твоя печаль собачья…
Дальше вдоль дороги - кусты. Вроде черемуха. Или сирень. И березки, березки, березки белые - подруженьки… Где ты, златокудрый Есенин Сережа? Воспой неброскую красу родною лирой! Ау! Где ты? Нет ответа… Не здесь он. В лагере – не до стихов. И не до кустов сиреневых – тем паче…

* * *

Стремимся вперед, как корабли к тихой, темной заводи. Мечтаем об одном – приземлить на фанерные клубные кресла свои усталые задницы, дать отдых утруженным с утра в зарядке с бегом и на строевой конечностям и чреслам. C голубых июньских небес нещадно палит нас пошлое солнце – огненно–желтый дурак. Соленый пот течет по лицу из – под наших зеленых, жестких шапок, противной щекотной каплей висит на носу.  Щиплет глаза,  забегает струйками за воротник.
Подошвы наших ног уже тоскуют в жестких скороходовских ботиночках. Они дешевые, но прочные. И в том их главное достоинство. Свиная кожа. Маде ин Ленинград. А если вещь из Ленинграда – значит о том, как она сделана – лучше спросить Сергея Михалкова. Он то, поди, уже полвека таких игрушек на ногах не носил… Просто не бывает их в ГУМе. Особенно – в спецотделе… Просто не привозят “такое” туда. C фонарем не найти и из – под полы не достать…
Народное название изделия сего – “говноступы”. Товар из “Уцененных товаров”. Мать купила мне их перед отъездом. Специально для лагеря. И правильно сделала. Где их еще носить? Только в лагерях. Хотя в поле в них тоже можно. Ворон что–ли стесняться? Или мышей? Для грязного дела – легко сойдут. Хорошие ботиночки. Только мозоль на пятке не натрите. А то тут - армия…
Магазин не знаете где? Адресок подскажу – записывайте. Ручки–бумаги нет – так запоминайте! Угол Жданова–Ворошилова, дом двухэтажный. Низ каменный, верх деревянный. Это у дома, конечно. Не у ботинок. У них – все строго наоборот. Прочно и не дорого. Берите пока есть. Вдруг они еще  детям Вашим пригодятся?.. 
- Подтянуться! – орет Джалилов.
Он всегда орет. Служба такая. Хорошо, если только служба, а не характер…
Две недели в пекле и вечном гоне. Отдых короток. Развлечений в лагере почти  ноль. Не считать – же за таковое программу “Время”? Хотя на суше и рыба – раком…
Дом – в городе. Но туда нам пока – никак. Две недели, как дали мы на плацу свою хоть и шутовскую, но все – же присягу. Детские потешные войска. Строй. Столик с бумажкой. Учебный калаш. И под красное знамя из строя – шагом ма–арш! Шаг вперед. Вышел, взял учебный автомат, прочел бумагу:

- Перед лицом своих товарищей, торжественно клянусь… и прочее….

Ну вот и все. Попалась птичка! Вспомни сказочки Аркадия Гайдара, “салажок”!..

* * *

Гон, гон, гон… И кругом одни - только тебе подобные. Двуногие. Пол мужеский. Разумные ли? По–моему, далеко не все. Хотя, не мне их судить. Меня–бы, черти, не трогали!..
Старшие – в тельняшках и синие – это чужие. Матросы – срочники.
Зеленые – это уже наш лагерь. Молодые и свои. Степаныч лысый – в доску свой. С ним - и в разведку не страшно. Это совершенно точно. Не бросит, не обидит, не обругает, не побьет. А поможет – всегда… Вот все бы такие! Хотя–бы учителя…

* * *

“Свои”… “Чужие”… Фигня это. Чужие –  нас не касаются. Мы их практически и не видим. Главное – то не это. Главное то, что кругом одни мужики. Рожи, морды, хари бритые и слегка в пушку. И - ни одной женщины. Даже невзрачной какой–нибудь поварихи или уборщицы нет. Мужской край. Мужской остров…
В городе–то никто этой фигней и не заморачивается. То есть, в обыкновенной гражданской жизни. Женщины - просто есть. Рядом. И их много – разных. Существуют, как данность. Или – как “объективная реальность, данная нам в ощущениях.” Как в цитате классика марксизма - ленинизма…
А тут – ни одной. И это дико…

* * *

Понимаю теперь, почему на войне совершаются ужаснейшие преступления. Много, очень много молодых людей, собранных, как правило, не по своей воле. Они уже оторваны от всего  привычного – от семьи, домашнего очага и работы. Собраны в единообразные толпы, одеждой, бытом, и самим строем воинской службы превращены в некое подобие разумных машин – механизмов для убийства подобных себе двуногих тварей. Вся вина перед ними этих тварей состоит лишь в том, что живут они в другой стране, говорят на ином языке, да носят военную форму – другую. Другого цвета и с другими погонами, или что там у них … Муштровка, усталость, озлобленность, плохая кормежка смыкается с вечным чувством голода и убийственной скукой. Запах портянок и сосущая безнадёга…
После, выучив убивать должным образом других двуногих, их везут на войну. Поездом – нескоро, или самолетом – так быстрее подвозить “свежее мясо”. В поезде духота и скука. Анекдоты похабные. Разговоры про баб. Мокрый тельник. И мечты - скоро – ли будет нам баня?..
Потом на базе в чужой стране жить им на крошечном пятачке посреди моря чужих, странно одетых, непонятных тебе, в лучшем случае - глубоко равнодушных, в худшем – горячо враждебных людей.  И им надо выходить или выезжать в это море. Что–то охранять, кого–то преследовать, задерживать, конвоировать, убивать… Спрашивать у местных дорогу, снимать мины, допрашивать пленных…
Или на позиции. Рыть окопы. Есть, пить, спать – уже не на земле, а в самой земле. Как земляной червь. Стрелять в других двуногих и молить милосердного Бога, чтобы они не попали в тебя… Валиться на земляное дно, услышав вой снаряда, или уже близкий оглушительный рокот наползающей громады – танка. И снова молить Бога. И снова радоваться – пронесло! Опять стрелять и бросать гранаты. Вскакивать на бруствер и бежать со всеми вперед. Стрелять не знаемо куда. Не ведая в кого. Уноситься со всеми, подгоняемый собственным страхом и безумной жаждой убийства…
Врываться в чужой окоп. И снова стрелять – уже в упор. Колоть штыком в живот, вспарывая брюхо зазевавшимся… А после боя устав, как c тяжелой работы, давясь и чавкая, тупо и жадно жрать из котелка. Нажравшись же, пердя и рыгая, смаковать в разговорах с товарищами сегодняшние и более ранние приключения, курить, трепаться о бабах, резаться в карты… А потом уснуть. И так – долгие недели, а то и месяцы…

* * *

На войне любой нормальный человек испытывает стресс. И ненормальный, наверное,  тоже…
Стресс и война – близнецы–братья. Страх перед потерей жизни. Страх перед физическим увечьем. И правда, кому на хрен нужен инвалид? Какой, к чёрту, бабе? Особо у нас, где всякий хочет сытно пристроиться в жизни, и всякий - только сам за себя?.. Тогда - закон– тайга, медведь–хозяин.
- Тамбовский волк тебе – товарищ!
- И тебе – тоже! Иди в баню - париться!..
- Не подмажешь – не поедешь, не обманешь – не продашь. Сегодня он играет джаз, а завтра в угол ставит тапки…
Словом, ловите миг удачи, господа!..
Въезжают на танках в чужие дома. Врываются. Бьют прикладами. C размаха… А еще – очередями, веером от бедра:
- Это вам, … так – растак… - за Сережку Фомина! За горючую нашу слезу! За нашу великую родину!.. Пригрелись тут, … муха–бляха, … “козлы” позорные!..

* * *

На второй неделе от такой жизни у пацанов башню сносит натурально. Усталость и страх, пот и грязь, твои унижения и твое унижение других, переутомление всего организма, издерганные нервы плюс – “играй–гормон”. Повышенный уровень адреналина в крови, будь он неладен…
Война–дело мужское. Кто–то про нее сказал – эпидемия травматизма. Какой–то доктор. Русский. Вроде, Бехтерев… Скажу и я - еще. Совсем немного.
Армия, и особенно наша – эпидемия насилия. Сильных – над слабыми. Богатых – над нищими. Здоровых ребят – над больными. Высших по–званию – над низшими.
- Я – твой господин - так сказал!.. А ты – раб и говно!.. – вот ее лозунг.
Думаю, что “дедовщина” в ней возникла совсем не от каких–то случайных нарушений устава, вошедших со временем в дурную, но порочную традицию. Она – не только от ленности командиров, которым всегда было неохота, а сегодня, порой, уже и не возможно, самим держать дисциплину среди “салаг”. Кстати, часть последних – довольно “борзые”. Стоит только вспомнить, кто, как, c чем и откуда в часть пришел… И появилась эта беда не только от нахождения в солдатских рядах некоего количества конченных хулиганов и закоренелых бандитов, пришедших в армию с гражданки…

* * *

Весь внутренний строй армии уже заточен, направлен на подавление всего личного. Чувства–ли, мысли… И, конечно, любого недовольства.
Любое недовольство в армейской среде – это бунт.
- Делай, как я! Не умеешь? - Научим - избиениями после отбоя! Не хочешь – заставим! Не научим – заставим, значит так “салагу” изуродуем, что спишем неумеху в лазарет. На время, а еще лучше насовсем! Выкинут после мыкаться  - лечиться на гражданке? – Не наша это забота! Там не армия! Пусть доживает, как хочет…
Доживет как–нибудь в проголодь, на грошовую пенсию. Будет по папертям, да по подземным переходам пятаки просить… Это все знают. Все! Вся многомиллионная Россия! И никто–никто в том не сомневается. Попади он в такие жернова – с ним–таким “уникальным”, “талантливым”, “единственным в мире”, “неповторимым”, … а может, совсем простым и даже глупым - так и будет!  Поводов для сомнений нет. Никаких… Страна такая. Все идут всегда в ногу. Кто не с нами – тот враг.
Враг, враг,… Послушаешь иных: кругом России одни враги. Спросишь:
- Всегда?
- Всегда! Всегда!!! Заткнись, вражина!..
- Из любого темного угла глядит враг – хитрый, подлый, коварный наблюдает за тобой. Злорадно потирает руки. Гадко хихикает вслед. Шкодлив, как кошка. Труслив, как заяц. Он затаился, но где–то совсем близко строит козни… Следи за ним! Не прощай ему слабости! Не терпи его промаха! И тебе тоже – не простится!
Львиный рык стонет над миром:
- Эй, кто тут враг – выходи! Подер–р-емся!
А потом и еще один рык:
- Эй, кто не с нами! Лучше признавайся сам! Разорвем! Р–р–разорвем!!!
Так у нас всюду и всегда. Круговая порука общего грязного, насильного дела.

* * *

Личная человеческая привязанность в среде безликой массы, самая грошовая сентиментальность в этой среде -  в лучшем случае – “дурость”, в худшем – неисправимый порок, позорное заражение позорной болезнью. Для тупой, серой массы  это угроза. Смертельная угроза ей самой. Но, она сама этого даже и не осознает. Единственная мудрость доступная ей, это:
- Чуму уничтожают вместе с крысами!
- И все? – спросите Вы.
- Похоже, что так – отвечу я – Другого ответа у меня пока просто нет…

* * *

В серой массе подобных себе рабов не стыдно рассказывать скабрёзности. Не стыдно болеть дурной болезнью. Оскорбить кого-нибудь, насмеяться, ударить другого – повседневная обыденность.
Почему в нашей армии не никогда давали срочникам служить в своем регионе, рядом с домом? Ведь, казалось–бы, как глупо – возить солдата из Калининграда на Чукотку, c Кавказа – в Йошкар–Олу, с Тувы – в Тулу?
Нет, не дурь это, не ошибка, не растасовка просто не достающих где–то в стране людей. Немного подумаем…
Самое главное в воспитании послушания – это лишить человека привычного окружения, потрясти, выдернуть его из обычной, привычной среды. Лишить контактов с местным населением. Все и всем должны быть только чужие. Не местные. Не свои.
C тридцатых  власть боялась военных мятежей. А еще – сепаратизма. Думали мудрецы:
- Что если и бойцы и командиры будут местные?
- Тут и до объявления своей “Мырянской республики” недалеко!..
Перетасовки, впрочем, как и репрессии – противоядие от угрозы властям. Патока для власти, хотя и до поры. И на верха пойдет секира… Они – ржавчина непрофессионализма, яд доносов и подсиживания, страха и карьеризма  - для людей общественного низа.
Немотивированная, дикая жестокость человека к человеку. Черствость и самое скотское самодурство. Видел это только на полпальца. От более долгого, детального рассмотрения, как говорится, Бог пока миловал. Не жалею. Упрекаете меня? Тогда - не читайте дальше. Считайте – автора нет. Забит в каптерке, задавлен “Уралом”, в умывалке повесился…

* * *

И так, женщины. На гражданке их – тьма. Девчонки, девушки, бабы, старушки… Море разливанное. Они – само собой имеющийся жизненный фон. Они, как воздух. Как проникающий за оконное стекло солнечный свет. Пока не станет темно - ни за что и не заметишь, что он был…
Две недели, и не одного женского лица. Черты противополых уже истираются из памяти. Не до этого нам. Просто очень устаем… Какая–то тупая половая амнезия. Но, иногда  накатывает дурь…

* * *

Горячая белая лента дороги. Вдоль нее – чахлые, сиротские кустики. Шагает пыльный строй. И жара. И пот. И мысль шальная: – вот сейчас бы бабу … увидеть!
Спросишь себя с недоумением:
-  А они еще разве бывают? В природе встречаются?
-  И нередко!
-  Врешь ведь, быть такого не может!..
Юношество. Пятнадцать лет. Голод половой. Никто еще ни с кем постоянно не живет.
- Пробовал – ли кто из этой толпы?
-  Мне  не ведомо. Начинали тогда позднее. Или просто так считалось…
Короче, сносит пацанам башню. Сносит капитально. Крыша за две недели отъехала. И дымится под жарким солнцем - в пути…
Вдруг, вдоль дороги навстречу нам по обочине – бабка! Маленькая, неказистая, личико сморщенное, как у обезьянки. Платочек беленький, кофточка синенькая, ведерко железное в руках. Баба!!! Проносится электрический разряд! Баба! Так вот какие они – бабы бывают!
Cначала – глядим на нее во все глаза. Как на НЛО. Нет, как на снежного человека - йети. Да, вот она – есть! Живая баба, мать ети!.. Свист. Крики. Возгласы:
- Эй, бабка, иди к нам!..
Строй немного сминается. Несутся скабрёзности. Джалилов орет, пытаясь навести элементарную дисциплину. Замолкаем, ровняем строй и понемногу отходим от шока.
Входим в военный городок. А там на улицах – они. Марсиане в юбках. Девчонки, девушки, бабы, старушки… И откуда их там столько?..

* * *

Потом был темный клубный кинозал.
Нет, сначала был музей части. Большие модели дальних бомбардировщиков и морских торпедоносцев на полупрозрачных лесках под высоким, белым потолком. На стене – огромная картина: полярные льды, моржи и белые медведи. И над всем этим великолепием реет стратегический бомбардировщик… Случись война, недолго тем моржам жить–бы осталось…
Чистенькие белые витрины с картами патрулирования и давних - дальних перелетов. Желтые лампы под потолком тупо лупят в стекло, рассыпая искристые блики. Молоденький лейтенантик в синей морской форме. Ждет с указкой… Ходили по зальцу за  ним внимательным, робким стадом. Благо, Джалилов рядом. Рядом с ним не забалуешь…
Потом погнали в зал. Показывали уже давно знакомое. Фильм Ромма “Обыкновенный фашизм”. На экране бьется в истерике великогерманский фюрер, нюрнбергские факельные шествия, марширующие головорезы в черной форме, после - печи клематориев. Ребенок, показывающий лагерный номер на ручке… Горы обезображенных трупов… Тревожный закадровый голос:
- Четыре миллиона человек вошли в эти ворота…
И снова – тюки женских волос и горы детских ботиночек. Открыта печная заслонка и оттуда – человеческая рука… Зверства. Немыслимые, нечеловеческие зверства…
Да, как они только могли? Как их носила земля? Мать родила этих извергов, или волчица?..
По окончании – еще документалка. Какая-то зарубежная.
“Перед судом истории”. ФРГ. Марш ревизионистов. Дрожит закадровый голос переводчика:
- Это по–настоящему страшно, товарищи. Убийцы – еще среди нас!..
То есть, среди “них”, конечно! Это все там. В их ФРГ. На “хваленом Западе”. Мы ведь не такие, не какие–то фашисты поганые. В этом кинозале – ни одного такого! У нас таких и быть то не может! Да мы, ребята – никогда и никого… Пальцем не тронем. Не обидим… зря! Мы, как весь наш народ  наш – исключительно  за мирный мир во всем мире!.. 
Только вот, была–бы на сегодня наша воля, уж мы бы ту старуху …! Да нам бы - любую! Хоть лошадь, хоть овцу кудрявую, хоть козу рогатую, черта в ступе, ведьму на помеле! Чтобы служба медом не казалась! Чтобы пузо жиром не заросло! “Дед” терпел и вам велел! Кто, “козлы”, тут шибко умный?!..
- Молчите, падлы, разорвем!..
И девчонок, и девушек этих, и баб, что там – на улице вольными – вот бы их всех нам!.. А чего они по улицам шляются?! Жалко, гадины, дать солдатам? Жалко?! Ах вы, лахудры!..
Да, будь наша воля - и мы бы – на танках в чужие дома. И от бедра от бедра – от бедра – от бедра - веером…

* * *

Над нами голубое небо… Зевая и потягиваясь просыпается, перестраиваясь Советский Союз. Еще как бы живой. И даже, относительно мирный… Но, уже дымится Карабах. Закипает Прибалтика. Болотным торфом тлеет Приднестровье. И совсем недалеко до Чечни…
Бежит быстрое время. Мы спешим. Мы хотим поскорее стать взрослыми… Не спешите, мальчики. На всех времени хватит…
- Доколе идти нам, батюшка? –  спросила жена Аввакума.
- До самой смертушки, матушка – отвечал Аввакум – До самой – самой смертушки. 

* * *   

Темный кинозал. Яркий луч - в белое полотно. Усталые подростки на облупленных, фанерных креслицах. Сидят группками. Кто в полглаза смотрит в экран. Кто–то просто спит. Угоняли их сегодня по жаре. Надо же людям немного отдышаться. Отдохнут они и пойдут себе назад…
После водили еще. Давали что–то там индийское, музыкальное. Лукавые красавицы в сари, бедный, но благородный юноша, усатый злодей–богатей. Все танцуют и поют…
Два часа солдатского отдыха… Прав был Владимир Ильич. Хорошее дело – кино. Нужнейшее из искусств. А принадлежит оно – народу.