Император был мрачен

                При высадке в Египте меня удивило, что от былого величия у египтян
                я нашел только пирамиды и печи для приготовления жареных цыплят.
                Максимы и мысли узника Святой Елены
                Рукопись, найденная в бумагах Лас Каза


   Император был мрачен. В окне кареты проявлялся Париж. Заканчивался февраль. Мело. Сугробами придавило улицы. Дома цеплялись крышами за ворошащуюся снежную мглу, а люди напрочь исчезли из виду.
   Мэр клялся, что вся техника на уборке снега, но император, как ни старался, не разглядел его людей среди метели. Никто не мелькал и не суетился с лопатами и ковшами, и грабари не тянулись в сторону реки цепью подвод. «Старый стал, не тянет. Может, молодого пора?» -- возникло в голове. «На пенсию, к ульям, а?» -- все свербило и свербило. Карету тряхнуло, и снежная пыль влетела откуда-то снизу. Посвежело. «Ладно, успею, -- решил император, -- тут кое с кем раньше разобраться надо».
   Да, вовсе не снежные заносы на дорогах сделали его в эти дни мрачным и опасным для слуг и верноподданных. Причина была иной, и многие с дрожью в душе и теле ожидали его слова и дела. Победы для великой империи, вот чего ждал он, вот чего ждала нация от своих отборных бойцов, отправленных на далекий континент в заснеженные леса и горы. Но её не случилось, и в эти дни никто не желал попасться на глаза мрачному человеку, угрюмо двигавшемуся в размышлении по коридорам холодного дворца. В эти дни отовсюду слышались оправдания, будто они могли как-то спасти положение или облегчить участь провинившихся. Напрасно было все это. Говорили про погоду, про активность солнца, о происках врагов империи больше всего. Их стали искать, но ровно ничего не нашли. Некто юркий в потертом невнятном мундире густо украшенном орденами и с аксельбантами не то почетного донора, не то императорской службы спасения на водах, требовал срочно послать куда-то одеяла и палатки, но куда и зачем объяснить не мог, и его убрали с глаз долой. Иные предлагали какие-то явно шарлатанские рецепты, уверяя, что они, мол, все исправят, но когда заходила речь о бескорыстном служении, тут же опускали глаза и исчезали. Всё было неинтересно и вызывало тоску.
   И сейчас он ехал на rue de Grenelle, и новая мысль освещала его чело и торопила ездовых. Выбравшись из кареты и протиснувшись сквозь облака пара лошадей гвардейцев охраны, император подмигнул каменному Людовику на портале Дома Инвалидов и махнул рукой встречающей свите, забирая их всех с собой в парадный двор. Там было не так ветрено, сугробы отсутствовали, и строй ветеранов распахнулся перед ним. Его ждали, его любили, здесь было все, как в армии, и это грело сердце и ему стало легко, и мысли мгновенно складывались в слова.      
   Император вдохновенно заговорил:
- Ветераны! Как вы знаете, мы связывали большие надежды с нашим последним североамериканским походом. Скажу прямо – это был поход за золотом. Нам нужно было много золота, и мы послали в Канаду наши лучшие силы. И скажу вам прямо – наши лучшие силы этот поход проср...ли. Даже мой лучший маршал –  мой лев – маршал Ней, и тот добыл лишь малую толику того, на что мы рассчитывали. Мы расстроены и удручены. Мы накажем виновных в этом позоре, можете не сомневаться. Командовавший этим бесславным походом военачальник уже лечит, как ему кажется, свои внезапно обострившиеся болезни в госпитале. Я приказал конфисковать у него излишки собственности и оставил ему в назидание лишь картину известного русского художника – она называется «Опять двойка», которую он все-таки вывез из Москвы при нашем отступлении, хотя я приказывал не трогать Третьяковскую галерею. Корысть и ничтожество – вот что торжествовало в этом походе. Немногие сражались, но многие стяжательствовали. Их имена мы предадим позору. Но сейчас у нас еще есть одна возможность исправить ситуацию,  -- император сделал паузу, насторожив строй, -- и сделать это можете вы, ветераны. Лишь на вас я надеюсь. Лишь вы, те, с кем прошли мы тяжелые дороги, получили увечья, но выжили и вернулись, можете сейчас помочь мне и Отчизне. Собирайтесь! Золото Ванкувера должно быть нашим и только вы – инвалиды нашей необъятной державы, можете его добыть. Собирайтесь! Я с вами и я уже готов.
   Тишину унесло мгновенно. Вместе с шумом протезов и скрипом инвалидных колясок император прошел внутрь здания, где споро и без суеты уже готовилось в поход его старое войско, пусть и потрепанное, но жаждущее добыть ему это проклятое золото, которое он так желал получить. Точились коньки, вострились лыжи, и старые комбинезоны аккуратно укладывались в вещмешки. Инвалиды готовились к битве за золото, но кто знает, что же им было сейчас роднее – золото, император, родная страна, свое не лучшее здоровье? Каждый решал сам. И они двинулись, и император шел впереди, как в лучшие годы, и барабанщики задавали неспешный темп – инвалиды все-таки шли. И еще долго слышал Париж скрип и грохот на мостовых, и уже летописцы готовили скрижали для героев и я, глядя в окно, провожал процессию взглядом, и почему-то не уходила из головы чья-то мудрость – «люблю Отчизну я, но странною любовью».