Оказия. Триста метров жизни 2

Кавалерия прокатилась по полю как волна, походу дорубывая то, что осталось, судя по всему не сильно разбираясь где свои, а где чужие,  война списывала всё, потом ударилась о крайние избы, как о прибрежные камни, и раскатилась по селу.
Это скорее походило на избиение, нежели на противостояние. Ещё были слышны короткие перестрелки то в одном конце села, то в другом, но понять, что это было, попытки сопротивления, или просто добивали немногочисленных выживших, не представлялось возможным.
Убитых ещё не убирали, потом выделят команду и всё приберут. Жители только-только начали осторожно выглядывать из своих убежишь. Первыми, как всегда, показалась вездесущая детвора и беззубые старухи. Возле одной избы на завалинке сидел древний старик в тулупе и огромных, не по размеру валенках, опираясь на сучковатую палку что-то зло бормотал, как будто издавая проклятия и угрозы. В бесцветных глазах живым огнём горела ненависть, к красным ли, к белым ли, понять было сложно, судя по всему и к тем, и к другим в равной мере. Возможно он так и просидел здесь всё время захвата села не шелохнувшись, лишь осыпая проклятиями и жертвы и палачей, и его не зацепила ни шальная пуля, ни шашка, ни осколок от снаряда или бомбы. Как бы сам Господь оберегал древнего старика.
Подскакал вестовой, молодой красноармеец перетянутый офицерской портупеей, с восторженными, до благоговейного ужаса глазами.
-- Что у Чуба?
-- Порядок. Пытались прорваться через батарею,  но у нас не забалуешь. Тут мы как ударили, как ударили! Всех положили!, -- сообщил он Кожаному.
-- Что, прям орудиями? – улыбаясь одними глазами спросил он.
-- Не. Сразу пулемётами с коней ссадили, а потом шашками. Эх, погуляли! – разъяснял непонятливому командиру боец, с трудом сдерживая разгорячённого коня.
-- А чего они за реку не пошли, там же людей чуть?
-- Так, Василий Петрович, первое что сделали лёд на реке поломали, где полого то, а на мосту опять пулемёт встретил, вот они и повернули.
-- Умный он у нас, свет Василий Петрович… Кабы не забыть..., -- в полголоса произнёс кожаный, и уже подъезжая к избе добавил: -- Батарею за село в лесок пусть спрячет, за дорогой посмотрит, и на село тоже. Так, на всякий… Отправьте разъезды к Дементьево, тихонько посмотрите что и как там. Кто на дороге покажется сразу мне докладывать. Потом будем решать – пропустить или положить. Водку пусть раздаст, но не переусердствуйте, так, для сугреву, а горячее питание организуем, сами костры прячьте. Всё. Пошёл.
……………………………………………………………………………………..

Изба среднего достатка была чисто вымыта и ухожена, судя по всему в ней никто не квартировал, следов пребывания посторонних не наблюдалось.
Тихон Матвеевич Сысой, хозяин этого дома, поставил на выскобленный стол самовар с чашками, и спросил, как бы между прочим: -- Вы ночевать, или проездом?
-- Ночевать, хозяин, ночевать, -- ответил за всех Антон.
-- Куда барышню определить?
-- Ты хозяин, ты и определяй, -- ответил он, искоса поглядывая на Катерину.
Тихон молча проводил молчаливую женщину в спаленку за занавеской, и вдруг, вспомнив о делах  удалился в сени.
Обсудив текущие дела, получив указания все разошлись, остались Антон и подтянутый военный, в котором выправка выдавала кадрового офицера из бывших.
-- Антон, ты зачем вторую роту положил? Ведь никуда бы эти уже не делись. Ну прорвалось бы с десяток самых прытких, так и чёрт с ними, а ты людей под нож, как свиней.
-- Слышь, Пётр Петрович, ненаглядный наш военспец, -- начал Кожаный, постепенно распаляясь, переходя то на шепот, то на крик, что являлось высшей степенью раздражения. В такие минуты Антона Григорьевича Чернику побаивалось и начальство, ибо мог быть не сдержан не только в словах, но и в поступках, однако воевал он победно, и в самых безнадёжных ситуациях выходил пусть не победителем, но и не побеждённым, и потому терпели. Наклонившись к собеседнику, глядя в глаза, продолжил словно читая приговор: -- Не суйся ты Петя не в свои дела. Ты же меня знаешь, я слов на ветер не бросаю, не заставляй меня обещать тебя повесить. Если я это скажу, обратного хода не будет.
Ты думаешь мне мужиков не жаль? И я по прихоти своей их под шашки и пулемёты поставил? Ошибаешься Пётр Петрович! Да если бы кавалерию на них не вытащил, сколько тогда этих мужиков полегло?! Не знаешь? А я знаю. Ты ведь не их, а своих пожалел! Вот это ближе. Ты думаешь я не помню кто ты, военспец ты наш? Ты ведь так и остался контрой, а я вас на дух не переношу. Не зли меня Пётр Петрович, -- закончил Черника сверля глазами собеседника, его глаза, как два ствола смотрели в упор, и казалось готовы были выстрелить.
-- Ты хоть сам в это веришь? А меня не пугай, я пуганый. Что-то тебя гложет, покаялся бы, благо поп есть в селе, а то от страха такого натворишь, что и твой «пролетарский» эскадрон не спасёт, хоть он у тебя и подобран…,  здесь Пётр Петрович, поняв что сболтнул лишнее, махнул рукой и замолчал. Теперь его жизнь не стоила и стрелянной гильзы, но он знал, что стрелять в спину, или посылать своих «пролетариев» с ножом Черника не станет, что-то придумает более изуверское
-- Ты меня не совести! Ты вспомни, ваше благородие, как ваши в хутор ворвались! Там же лазарет был, раненые и бабы! Всех, всех штыками! Бабам шашками животы вспарывали! Баб за что?!, -- опять завёлся Антон поднимаясь с лавки: -- И не говори что черкесы одни резали. Все… Все… Все резали, все и ответите.  А эскадрон мой не тронь, ибо услышат, порешат, меня не спросясь. У них я Бог и царь, и пулю от моей руки примут, и глотку зубами перегрызут, и пойдут куда скажу.. Революция не делается в белых перчатках, так кажется кто-то сказал.
-- Это не революция а резня…
-- Да что с тобой разговаривать… Я своё слово сказал, а ты думай. Хорошо думай. И хватит болтать, пора делом заниматься. Да, расставь и проверяй посты, чтоб не упились от побед то, и сами в историю не попали. Только в обратном порядке. Иди Петя от греха., -- закончил он глядя на занавеску.