То, что живёт в нас... Глава 4

БЕСПОКОЙНОЕ ХОЗЯЙСТВО

     Вот уже лет пятнадцать каждый день Вадима Ивановича Прохорова начинался одинаково. Он вставал с петухами, натощак выкуривал сигарету, выйдя на крыльцо большого, построенного собственными руками дома, и только потом шёл умываться и заниматься прочими утренними делами. Весь этот процесс занимал минут тридцать, и завершала его кружка горячего крепкого чаю за столом в просторной кухне.
     Жена Любаша вставала вместе с ним – надо было управиться с их не малым хозяйством: держали Прохоровы на своём подворье корову, двух свиней, десятка полтора гусей, столько же уток да с полсотни кур. И если куры рано утром ещё спали, свиньи, утки и гуси могли подождать часов до семи, то Жданку, хочешь не хочешь, а в полшестого надо было подоить. Правда, корова последние два месяца не доилась, вот-вот должна была отелиться – тут и вовсе глаз да глаз нужен. Одним словом, скучать некогда, успевай только поворачиваться.
     Так и сегодня разбудило Вадима Ивановича донёсшееся из курятника хлопанье крыльев и хриплое "Кук-ка-ре-ку-у-у" кочета Васьки – так они прозвали петуха-двухлетка, старшего из трёх хулиганистых петухов, заведовавших куриным гаремом. Ему более звонкими голосами ответила молодёжь, и пошло-поехало: то тут, то там из соседних дворов их большого села, протянувшегося по-над речкой километра на четыре, понеслась петушиная перекличка.
     "Ну, теперь минут на двадцать зарядили, - подумал Прохоров, - пора и мне крылышками похлопать…" Привычным движением скинул одеяло, ноги сами попали в стоявшие рядом с кроватью тапочки – отработанная десятилетиями, как сборка "калашникова" в армии вслепую, операция не давала сбоев.
     Мартовское утро выдалось холодным и ветреным – на то он и юг. Светало. "Видно, дождь будет, - определил Прохоров, глянув на светлеющее на востоке небо, которое быстро затягивали тяжёлые тёмные облака, - не удастся в поле выехать, а озимые подкормить край надо. Что-то за балочкой всходы больно хилые".
     Он стоял на крылечке в накинутом на плечи камуфляжном бушлате, попыхивая сигаретой. Из будки возле крыльца вылез, гремя цепью, Тарзан – серый кобель-овчарка, потянулся сперва передними лапами, смешно оттопырив и задрав зад, потом задними, а затем подошёл вплотную к крыльцу и глянул умными глазами на хозяина снизу вверх, словно спрашивал:
"Ну, как спалось?"
     Люба встала, как всегда, вместе с ним и, одевшись, первым делом пошла в коровник, посмотреть как там Жданка.
     - Вадик, Вадик! Иди скорее сюда! – услышал Прохоров взволнованный голос жены. Он чуть не кубарем скатился с крыльца и почти бегом поспешил к хозяйственным постройкам за домом.
     Жена стояла посреди коровника и гладила Жданку по лоснящемуся, мерно вздымающемуся в такт шумному дыханию боку:
     - Гляди, кто у нас появился, - Люба отошла немного от коровы, и Вадим Иванович увидел, что возле Жданки, неуверенно прижимаясь к ней и дрожа всем тельцем, стоит, покачиваясь на тоненьких ножках, телёночек, ещё не со-всем обсохший.  Она же, кося на хозяев огромным, цвета чернослива, в девичьих ресницах глазом, пыталась, насколько позволяла привязь, достать малыша языком.
     - Ну-ка посмотри послед, не съела ли? – скомандовала хозяйка, - а я пока кормилицу нашу обмою.
     Прохоров быстрым взглядом окинул пространство вокруг коровы и, увидев в углу на подстилке горку отошедшего детского места, вышел из коровника. Надев рукавицы и взяв лопату и ведро, он сложил в него послед и, уйдя в дальний конец огорода, зарыл его на меже так, чтобы не разрыл Тарзан, которого они периодически спускали на ночь с цепи.
     Было уже полвосьмого, когда они, наконец, управились с хозяйством. Новорождённую, а это оказалась тёлочка, вырастет – молоко будет приносить, перенесли в летнюю кухню – там было потеплее. Вадим Иванович на скорую руку сколотил для неё клетку-загончик, и, насыпав туда вдоволь соломы, осторожно положил на подстилку Зорьку – так они её назвали.
     Люба, между тем, подоила Жданку, налила свежего тёплого и густого молозива в бутылку с соской и покормила из неё малышку…
     Теперь надо было спешить на базу – задержался сегодня почти на час. Прохоров выгнал из гаража видавшую виды "Ниву", завёл её и, пока двигатель прогревался, позвонил по мобильнику:
     - Татьяна, вы готовы? Да я тут припозднился сегодня: тёлочка у нас родилась. Спасибо. Сейчас подъеду.
     "Нива" добродушно урчала мотором. Вадим Иванович сел в машину, махнул на прощание Любе, стоявшей на крыльце, захлопнул дверцу и тронулся в путь.
     Четверо женщин ждали Прохорова на выезде из села. С шумом и шутками полезли в машину:
     - Иваныч, ты сегодня решил нас, видно, совсем заморозить!
     - Ладно-ладно, девчонки, так получилось – тёлочка родилась не по расписанию. Сейчас  приедем, погреетесь. Василий пекарню-то давно уж включил поди…
     Ехали молча. Вадим Иванович обычно был не особенно говорлив, а сегодня, крутя баранку и "на автопилоте" объезжая давным-давно знакомые ухабы на грунтовой дороге к базе – из десяти километров было в три приёма заасфальтировано пока только пять, в который раз вспоминал, с чего всё начиналось.
     Было их трое братьев. Старший, Борис, работал в местном колхозе "Заря коммунизма" завгаром. Средний, Анатолий, после окончания сельскохозяйственного техникума довольно быстро пошёл в гору и за десять лет дослужился до должности заместителя председателя хозяйства, а он, самый младший, как сел после школы на "КамАЗ", так и крутил бы баранку, если б не лихие девяностые и не начало фермерского движения.
     Помнится, первые три фермера у них в районе получили земельные наделы чуть ли не по команде самого Ельцина – говорят, ездили к нему, когда он отдыхал в Ессентуках.
И понеслось – лиха беда начало… Как всегда, у нас любое начинание превращается в кампанию – всегда найдётся чиновник, который за "галочку" лоб расшибёт.
     Первые земли раздавали практически всем, кому было не лень написать заявление в администрацию. Фермерами стали учителя, налоговики, архитекторы – словом все, кто вовремя сообразили, что четыре-пять гектаров земли в хозяйстве не помешают.
Кому четыре-пять, а особам, приближённым к местной элите, как и самой элите,  каким-то невообразимым образом, естественно, через подставных лиц, досталось гектаров по сто…
     Одним словом, начался очередной жестокий передел земли. Только, если на заре советской власти были коллективизация с раскулачиванием, то сейчас проводилось мероприятие с обратным знаком. Под его безжалостный каток попали все хозяйства – и крепкие, и слабые. При этом, вместо того, чтобы желающим показать себя на сельском поприще отдать на пробу слабые колхозные бригады со всей их инфраструктурой, что было бы вполне разумно, новоявленным фермерам нарезали землю в чистом поле, зачастую на неудобьях, где надо было начинать с нуля – строить базы, тянуть электроэнергию, бурить артезианские скважины… Лишь немногие хозяйства выжили в этой свистопляске.
    Вот тут-то и решили братья, пока не поздно, пока не разодрали некогда славный колхоз по паям, что надо и им становиться фермерами. Собрали они всю свою многочисленную родню, а было их в селе ни много ни мало, тридцать человек, и порешили на совете "стаи" писать всем гуртом заявления на выход из колхоза с паями.
   Таким образом, на всю братию набралось сто пятьдесят гектаров пахотной земли, на которые работоспособных осталось десять человек во главе с Анатолием – его, как самого грамотного, определили в председатели фермерской семейной ассоциации.
     Через пару лет за счёт присоединения пенсионерских паёв было у них уже пятьсот гектаров – Анатолий руководил умело. Завёл связи в Москве. Кредиты получал, минуя местную фермерскую ассоциацию – как уж это удавалось, известно было только ему самому да тем, кто в Москве на кредиты давал разрешение.
     На заёмные средства купили технику, построили базу в поле, проложив к ней гравийную дорогу. На повороте к базе поставили шлагбаум с надписью "Частная собственность. Охраняется вооружённой охраной". Охрана действительно была вооружена карабинами – всё как положено, с соответствующими разрешениями. Анатолий ездил в деловые поездки теперь на чёрной "Волге" последней модели – вторая такая в районе была только у главы администрации, а по полям мотался на белоснежной пятидверной "Ниве".
     Ещё через пару лет земли в ассоциации удвоились. Пришлось приобрести пару комбайнов "Дон-1500", смонтировали пекарню "Дока-Хлеб", построили свинарник на триста голов –  такой чистоты не было больше нигде в округе: влажная уборка проводилась два раза в день, а стены и окна мыли не реже одного раза в неделю, вот и запаха свиного въедливого не ощущалось, и мух почти не было.
     И тут, когда Анатолий взял очередной кредит, на этот раз в долларах, на приобретение элитных семян рапса, грянул чёртов дефолт девяносто восьмого года…
     Долги подскочили до двухсот миллионов рублей. Свиней пришлось пустить под нож, Анатолий попал в аварию – в туман выезжал на трассу, но, не заметив поворота, вылетел на большой скорости с дороги в пашню и врезался в стоявшую там опору ЛЭП. "Волгу", естественно, разбил. Долго лежал в больнице с черепно-мозговой травмой, а после выписки из больницы "сел на стакан".
     Хочешь не хочешь, за дело пришлось взяться Борису – кредиторы "включили счётчики", щёлкавшие с неумолимой силой. Со всех сторон сыпались угрозы. К домам братьев периодически подъезжали, особо не таясь, лихие "быки" чуть ли не с гранатомётами в багажниках…
     Через полгода такой осады Борис не выдержал и однажды ранним утром, уйдя в летнюю кухню, застрелился из охотничьей двухстволки, оставив жену Машу и двух сыновей-школьников. В предсмертной записке, которую нашли рядом с ним, он просил Машу забирать сыновей и уезжать подальше из этих мест.
     Похороны прошли на сельском кладбище. Борис лежал в гробу с неестественно тёмным лицом, на котором застыло выражение какой-то внутренней, одному ему известной муки.
Анатолия на похоронах не было – он в очередной раз ушёл в запой и уже неделю не ночевал дома. Родня после этого случая дружно отвернулась от него, предоставив ему самому разбираться с собой…
     Вот так и стал младший Вадим во главе многострадальной ассоциации. При содействии главы районной администрации большую часть земель отдали в аренду на пять лет крупному и крепкому хозяйству из соседнего района, которое погасило половину долгов…
     Вадим Иванович очнулся, когда "Нива" уткнулась в шлагбаум базы, едва не сбив его.
     - Что-то ты, Иваныч, сегодня не в себе! – загалдели женщины, когда "Нива" дёрнулась от  резкого нажатия на тормоз.
     Чертыхнувшись, Прохоров вылез из машины, поднял шлагбаум и въехал на территорию базы. Навстречу спешил дежуривший в ночь племянник Василий в окружении вилявших хвостами трёх безухих кавказских овчарок. Они поздоровались. Со стороны хозяйственных построек доносилось недовольное похрюкивание и повизгивание свиней и молодняка – свиноферму пару лет назад восстановили, теперь она насчитывала уже не триста, как когда-то, а пятьсот голов. Вот-вот должны были подъехать механизаторы и обслуживающий свинарник персонал.
     "Жизнь продолжается, - со вздохом подумал Прохоров, первым поднимаясь по ступеням пекарни…

06.04…12.06.2010