Честь матери

За окном иллюминатора проплывали горы и долины, словно выполненные искусным мастером из подручного материала – облаков. Бесконечные пейзажи завораживали своей неповторимостью. Но свободно любоваться открывающимися картинами мне мешал сосед. Между мной и круглым окошком самолёта торчал его чеканный профиль с длинным,  прямым носом, словно вырубленный из целой скалы. Он, иногда, отвлекал моё внимание от красот за окном, поскольку загораживал часть их. Видя, краем глаза, мои старания рассмотреть бело - молочный пейзаж , обладатель чеканного профиля повернулся ко мне:
- Я вам не мешаю?
- Нет, нет, что вы,- как человек вежливый, ответствовал я, - разве, что чуть-чуть.
- Ну, тогда я отодвинусь.
Мужчина вжался в кресло, но начало нашему разговору было уже положено.
Вскоре разговор принял такой интересный оборот, что пейзажи за окном показались мне уже менее привлекательными.
- Я, видите ли, горский еврей, - рассказывал мой собеседник, - община наша небольшая, проживала компактно в Дагестане, в Махачкале и Дербенте. Сейчас-то почти все выехали. Поэтому у нас и язык свой есть, и национальность наша называлась «тат». Это и в паспорте было записано. Нам это было на руку потому, как в России национальность еврей - вызывала не всегда адекватное отношение к её носителю. А так можно было подумать, что «тат» - это сокращённо - татарин. А быть татарином тогда было намного безопаснее, чем евреем. Жилось нам и в советские времена более свободно, чем российским евреям, мы и синагоги свои имели и традиции соблюдали. Традиции эти через много веков с кавказскими переплелись, да и внешне мы на кавказцев походить стали.

Собеседник замолчал, и я не преминул вставить:
- А с израильтянами вы как, сошлись по характеру?
- Знаете, характер во многом схож оказался, такой же резкий, взрывной. Да вот израильтяне, как и наши многие люди, традиции и заповеди не соблюдают, а это для народа еврейского всегда плохо кончается.
Я почувствовал, что у рассказчика есть какая-то история интересная в запасе, и настроился слушать.
-Я, в первый год, как приехал на Землю Обетованную, снимал с семьёй пол - дома у полковника  Израильской армии. А вторая половина дома пустовала. Полковник, иногда, на эту, вторую половину наведывался. Да не один, дам с собой привозил. Уж очень охоч он оказался до этого дела. А у полковника дочь была, тоже офицерша, служила в каком-то секретном отделе. И жена, по слухам, очень его любила, полковника, и этих его отлучек не замечала.
Но дочка недаром в «секретке» служила, она-то всё знала. И с отцом на этой почве не раз у неё скандалы были. Ей – то за мать обидно ну,  она и предупредила, что в последний раз просит его прекратить эти свидания. Отец только улыбнулся.

Рассказчик достал купленную тут же бутылку с минералкой и жадно отпил несколько глотков. Потом задумался на минуту и продолжил:
- В тот дом, где мы жили, полковник уже не водил никого, да и сам почти не наведывался. Но это дело, раз начавши, трудно окончить. И случилось непредвиденное. Раз, как-то, пришла дочка к отцу в кабинет, может и по делу какому, с папкой. А секретарша не пускает, занят, говорит. Дочка нет, чтобы подождать, так секретаршу оттолкнула, и прошла в кабинет.
 Рассказчик облизнул пересохшие губы:
 - А в кабинете у полковника на коленях девица сидит, уже голая наполовину, и полковник весь разогретый, раскрасневшийся. Дочка, увидев эту картину, побелела вся, затряслась:
- Я тебя предупреждала.
А отец уже в раж вошёл, да и перед девицей  видимо, не удобно стало. Он на дочку как закричит:
- Ты что отца учить собралась, я сам знаю, что мне делать. Выйди из кабинета.
Едва он слова эти произнёс, дочка выхватила пистолет, приставила  к своему виску и выстрелила.
Полковника несколько дней нигде найти не могли, и на похороны он не явился. Только потом уже, когда похоронили дочку, пришёл вечером на могилу. Плакал там, рассказывают, и молился всю ночь. А утром тело бездыханное на могиле нашли, застрелился. А что ещё ему делать оставалось, как бы он мог жить дальше, и людям в глаза смотреть.

Я молчал, потрясённый услышанным. Прозвучала команда пристегнуть ремни, самолёт заходил на посадку.
- А с женой его что, с матерью этой девочки? - торопясь, словно боялся не успеть услышать конец, спросил я.
- Мать сошла с ума.
Больше, до посадки, мы не проронили ни слова. И расставаясь, сухо кивнули друг другу. Cосед мой, видимо, каким-то образом и свою вину в этом чувствовал.

Я долго потом находился под впечатлением этого рассказа. И думал о том, что нарушение заповедей всегда влечёт за собой последствия страшные, особенно для народа, которому эти заповеди были даны непосредственно.