Холодная ночь начало

Пролог


«Действие и желание стоят на высоте;
сила в гармонии с волей; пульс ровный,
движения спокойны; усилия делаются
охотно, и внимание так легко
возбуждается, так долго сохраняется
и так отзывчиво на все, что можно
было бы сказать, что это девственная сила,
 которой никогда еще не пользовались»

Леон-Баттиста Альберти



1
Коммуникационный взрыв
Опутал сетью Землю
Она в объятья намертво
Заключена
И не избавить нас
От этого счастливого проклятья
Меня ты слышишь?
Видишь?
Я тебя не вижу
И не слышу
Где кто ты
Я в темноту кричу
И кто услышит
Звёзды
Ввысь умчавшие листы деревья
Я один
Один
И снова где я кто я
Но кто ответит мне
В коммуникационной пасти
Все мы
Привет моя любовь
Прекрасная пора
Шел 31 день весны
И я проснулся от звонка

- да да я слушаю
- ах это Леопольд?

Приятный женский глас
О если б я сказал что он
Взорвал мне сердце то я
Совсем не молвил б ничего
От этой звуковой волны
Вдруг искорка зажглась
В холодном сумраке мечтаний

- здесь нужно соблюсти лишь два
условия простых
то номер правильно набрать
а также испытать
всю искренность желаний
они должны искриться и сверкать
тогда предстанет Леопольд
пред Вами –
холодной ночью
в сумрачном плаще

- не понимаю Вас
так я ошиблась?

- да да попробуйте еще
раз позвонить
(чтобы развеять скудные сомненья)

Я трубку положил

И тишина 
Звенящая как ложка о стакан
О чудный голос – возвернись
И сумрак ночи мысли шелест заглушает

Да вот звонит опять

- звоню я снова
по-прежнему Ваш голос
это Леопольд?

Так значит не ошиблась

- неведомые силы
разъединили нас
то бури сумрак смутно храм
вдали я еле различаю
скажите честно
Вам не страшно
вот в такую тишь
бродить одной по хмурой мостовой
скитаться сном раскинув вежды
хоть и не знать опасности в лицо
Вы мне скажите
видите тот храм
что в сумраке я еле различаю
или вот рядом с ним
гора
на ней стоит
страшнее нет его
а в небесах она
она
её свет сумрак разожжёт

- не зная Вас
в рассудке Вашем
я бы усомнилась

- меня Вы знали знаете?
- то кажется мне так
-так кто же Вы?
- себя я не скажу
и не сейчас и никогда потом
быть может зачем Вам знать
бессмысленное имя
оно не скажет ничего
мы не знакомы
считайте номер телефона
я угадала – вынесла
из темной бездны чисел
весь мир число
мы с Вами числа
хотите угадаю кто Вы

- не мудрено я Леопольд
- действительно смешно

А смех ее прекресен что и голос
Прекрасней во сто крат
О Божество
Какие могут быть здесь числа
О провиденье пусть я буду
(пусть!) числом 500

- я жду пророчества
скажите мне число

О безымянная
Я рад Вас слышать
Скажите мне 13
Этими устами
Мне же приговор

- Вы Художник

Молчание И сумрачные зори
Из бесконечности небесной
Молчание И смутно храм
Вдали я еле различаю
Он есть иль нет и лишь мое
Воображенье
Я Художник? Разрушит все
Молчание
Молчание Сомнение И сумрачные зори

Кто же она
И кто же я


2
- я Художник? какая гордость
в голосе и слове

- вот именно и потому
мой голос здесь

- надеялся что мне
число Вы назовете

- так получилось Вам я соврала
Вы помните? чуть раньше

- признаюсь в слабости
я загадал число 500

- когда сказала
что весь мир число

- думаю теперь
но почему не 1000

- да большинство из нас
погрязло в цифрах и дробях

- есть нечто гармоничное
наверное и в мысли

- дискретные куски
презренные нули но слава

- от бесконечности уйдя
мы ограничили себя

- но слава есть они
с призванием другим

- мы ограничили во всем
себя и всех мы смотрим лишь вперед

- в Художнике
начало всех начал

- что ждет нас
там впереди

- Вы Художник какая гордость
в голосе и слове

- лишь пустота
холодный гордый мрак

- Художник непрерывен
он может длиться вечно

- кто осветит ее
кто мысль вдохнет в него

 
- Художник будет
ускользать

- по кромке
тонких чувств

- по чудодейственному
складу

- души гравитационных
притяжений

- от смутного
отчаянья земного

- Художник многозначен
нет сомненья


- Художник будет
ускользать

- по кромке
тонких чувств

- по чудодейственному
 складу

- души гравитационных
притяжений

- от смутного
отчаянья земного

- Художник многозначен
нет сомненья


 
- но многозначность ли моя священна
- да многозначности твои святы

- так кто же Вы
- ах Леопольд себя я не скажу
Художник Вы
и потому сейчас
мой голос здесь звучит
- в моем сознании
- да в Вашей голове
- я слушаю
- в Вашей голове
- но говорите говорите
- я Вам скажу
-чудесен глас но почему
- я стала холодна как ночь?
- Вы стали холодны как ночь!
- я буду приходить к Вам по ночам
- но цель скажите Вашу цель
ведь у всего должна быть цель
- ах Леопольд
- (но я почти влюблен в вот это
восклицанье) зачем сейчас
всё это слышу
зачем хотите Вы прийти
- но я хочу
хочу чтоб Вы меня создали

 
3
Я буду приходить к Вам
Десять сладостных ночей
Холодных как сомненье ада
И сонм надежд
Развенчанных утратой
Смысла бытия восстановить
Рассудочною жаждой
Нам предстоит
Вы будете ласкать мое лицо руками
Вы прислоните всю меня
К основе мирозданья
Пропустите меня через свое сознанье
О как я жду безумья сладостных ночей
Холодных как волненье ада
Я к Вам приду
Хотите или нет Вы ждете
Иль боитесь все равно
Я буду приходить
Я знаю чёрствое сознанье испытать
Войти без страсти
В логово коррупционной сети
Своевластья – ошибок избежать
Вы силы мне дадите
Я прославлю Вас
Объемлющая власть
Со страстью кинет нас
В объятия бесстрастной цели
Непревозмочь бессилия
Непревозмочь тоски
Вы силой
Гениальных рук вернете все
И на своих местах окажемся
И если нам не избежать того
Меня Вы создадите
И я восстану
Вдруг
Из пепла
Из небытия
Ласкать Вы будете мое лицо и тело
И ветер осознает всё величие ночей

Я бесконечное число
И с Вашей помощью уйду я в вечность


4
О путь надеждой осиянный
О вечность жаждущая жизни
О смех с сознанием величия Её
О тягости
О дай мне силу дай
Молю тебя
Приди приди приди же
Ты скорее
«я к Вам приду»
О четыре слова
Чудесное сплетение дождей
Холодной ночью солнечная вьюга
Забыть забыть забыть
О сумасшествие ночей
И «все равно я буду приходить»
Я жду ль боюсь?
Теперь мне все равно
Я жду и я боюсь
И странным страхом я овеян
И путь надеждой осиянн
Верни мне слабость прежних дней
Приди приди я жду тебя
И странное сознание все здесь
Приди оно твое
Не знаю я тебя
Я заново закрыв глаза создам тебя
«ласкать Вы будете мое лицо и тело»
О руки о глаза о голос
Ты бесконечная
И я тебя познаю


5
Она придет
и мир
перевернется для меня
и яркой свет звезды
меня слепить все десять
призрачных ночей провеянных
печальным мраком
холода разлуки будет предстоящей
Я стисну руки в миг
сомкну глаза
и отстранюсь надену на себя
непроницаемый ничем колпак
из стали закалённой
он будет мне служить от мира темного
защитой неприступной

но он
тот чудный свет
для всех он еле уловимый

меня ослепит
и я его впущу я не посмею не впустить
да осмеёт меня он

О чудный свет
Подумать и я сейчас не знаю о тебе
Смешно

Ведь правда так смешно
Но вдруг тебя увидев
незамеченным жестоко я останусь
Становится мне от одной лишь только мысли страшно
Пройдешь ты мимо
Случайность
во вселенной повстречать тебя
Тебя ты совершенная звезда
Тебя единственная ты мечта
Тебя еще не встретил я
но мир
уже перевернулся для меня


"- Ты любишь меня? - спросил я.
Она отрицательно покачала головой.
     - А ты меня?
 - Нет. Вот счастье, правда?
     -- Большое счастье.
     - Тогда с нами ничего не может случиться, не так ли?
     - Решительно ничего, -- ответила она и взяла мою руку."
Эрих Мария Ремарк

1

Она пришла совершенно неожиданно. Всегда так бывает – ждешь, надеешься, что вот-вот, еще немного, и всё случится как надо. Надежды все сбудутся, и ты наконец-то сможешь сказать себе – «А ты, парень, везунчик!», или «Вот это да! Первый раз мне достаточно подумать, что всё идёт как надо, и ничего не меняется в худшую сторону!». Всегда так бывает – стоит чем-то пренебречь, отвлечься, забыть (только приходится, и это обязательное условие – необходимое и достаточное, как говорят математики – искренне и честно блюсти эти факты, притвориться забывчивым тут не удастся), и вскоре понимаешь, вот оно! Ну не счастье конечно, но то, чего день назад ты так ждал. Например, письмо должно прийти, или позвонить кто-нибудь обещал… сидишь как дурак с телефоном в руке – стоит пойти… но это уже известная история – все когда-нибудь бегали за телефонным звонком из известной комнатки без окон, но слава богу с одной единственной дверью, служащей одновременно входом и выходом (как в анекдоте про Штирлица). Штирлиц вышел из ресторана, вдруг кто-то больно ударил его в затылок. Он резко обернулся – это был асфальт. Вот также и я – ищешь тебя, а находишь серые асфальтовые лица толпы, выхватываешь из нее индивидов, запускаешь в угрюмые души щупальца, и они вязнут в обречённом однообразии. Здесь что, а не кто, здесь везде вместо где, здесь никогда, и нет когда. Ворошилов как автор нового вопроса нового русского времени. Пространство и время – ничто. Пространство и время жуется как жвачка бездумными серыми (я долго искал это слово) пуделями. Такие вот мысли приходят когда не можешь найти то, что так ищешь. Ведь у меня не было никаких примет (кроме голоса искаженного телефоном), кроме придуманного (каждый день нового (почти каждый)) тебе имени. Я ничего не знал! Но я хотел тебя найти – твердил я себе – и каждый день выходил на охоту среди пуделей. Я шёл по улице, и вдруг что-то больно стучалось мне в грудь, глаза упирались в неведомую ещё спину, ноги ускоряли ритмичность переступания, губы шептали еле слышно «точно, ошибки быть не может – Ты!». Пудели распознавались достаточно быстро. В большинстве случаев достаточно было посмотреть поближе и в лицо. В глаза. Всё сразу становилось ясно. Я никак не мог тебя найти. Я не мог в это поверить. По моим расчетам мы должны были притягиваться друг к другу с невероятной силой. Ведь я только и делал, что думал о тебе, говорил с тобой, слушал твой голос, считал твои пальцы, расчесывал великолепные (да простите мне эту слабость) каштановые волосы. Мысль моя была всецело направлена на тебя. Каждая моя нота, каждое слово было тобой. Это всё должно было вести и привести к цели. Как говорил Шопенгауер, таланты легко достигают всех видимых целей, гений же достигает те цели, которые никто не видит. Гений устанавливает с целью дуплексный канал связи. Виртуальный естественно канал, а значит полностью логически описанный и полностью же внелогически поддерживаемый двусторонне, и если я к тебе «думаю», должна ты это принимать… И я сказал себе – не хочешь ты. Я не могу тебя найти. И может нет тебя. Вне зоны действия моей сети.
Иногда вечерами я представлял себе то, как ты ко мне приходишь, и я холодно с легким презрением тебя атакую молчанием и словом ленивым. Я втайне знал о том, что нужно искренне забыть тебя, что ты мне обещала, и может быть, тогда мне повезет, и ты придешь… но я не мог. И представлял эту встречу без особых уже на то упований… Я представлял себя сидящим в ленивой позе у окна (избитый приёмчик, не правда ли?), потягивающим также лениво (весь я должен быть кричащей ленью) из широкого бокала дорогой коньяк, мне должно быть очень горько, я не должен думать ни о чем кроме… (нет не тебя – тебя я забыл) …кроме ветра свистящего в щелях моего дома. Стекла непременно должны дребезжать в рамах расшатывая и без того расшатанную нервную систему. На стене, нет в углу – напольные огромные часы отбивают каждый такт моей абсолютно ненужной жизни. Часы летят вместе с ударами капель дождя по карнизу… и лишь музыка часового механизма напоминает – вот еще один час прошел, канул в безвестность, и никогда я о нем уже не вспомню – как забуду жизни бесконечной суету. В такие минуты жизнь кажется бесконечной. Я совершенно искренне не буду думать о тебе. Я буду говорить себе – а кто она такая собственно? Создай меня, я буду приходить! Да приснилась ты мне девочка – вот и делов-то. Каштановые волосы, тонкие пальцы… голубые огромные глаза… дудки! Маленькая, крашеная, пальцы как сосиски, или длинная тощая и в кроссовках. Или вообще под мальчика подстриженная и в шортах! Так-то дорогой Леопольд – придет к тебе красавица – глазки маленькие крысиные, волосы жиденькие – как солома, сама толстенькая и болтает без умолку…
Подумав так, сделаю еще глоток и прикрою глаза. Я может даже задремлю, вспомню страшного человека по фамилии Дремлюга и мне станет легко и хорошо. И честное пионерское ни о какой Жанне думать в тот момент я не собираюсь. Стоп. Слышите вторую часть первой симфонии Вольфганга Амадеуса написанную восьмилетним мальчиком? Доказательство существования априорного знания. Кто такая Жанна? Как она попала в этот чудесно выдуманный мною вечер? Прокралась.
Неужели есть она? И чувствовать другого человека просто и возможно? В тайне, про себя, я радовался сделанному мною случайному открытию. Я ликовал! Жанна! (радостно) Жанна! (растягивая гласные и замедляя двойную «н») Жанна… Жанна! (и высунувшись из окна) Жанна! (и взобравшись на стол) Жанна! (и несколько печально) Жанна… а мне нравится это имя… Жанна… в нем есть некоторая протяженность, некоторая приятная вязкость и несовместимая мягкость (несовместимая с мягкотельностью). Мягкость, которая обезоруживает своей настойчивостью и неприступностью. Которая…
Нет, но как ловко! Как ловко и уверенно… Прокралась. Обезоружила и поставила подпись под капитуляцией, тем самым подтвердив взятие, начатое ещё по телефону… приду к тебе, и ты меня… вот что-то не приходит! Жанна, где ты? Ау! Леопольдик скучааает!
Все, хватит. Ты придешь ко мне… или не придешь… какая разница?
Что за потрескивания? Вроде свист, грохот, холод, ветер… откуда потрескивание? Такое теплое и приятное  Камин? Отлично – я буду сидеть перед камином. Гениально – деревня! Вот куда надо бы спрятаться – там она меня точно не достанет. Откуда знать Жанне, что я в деревне? Там и имени такого никогда не слыхали. Убегу в деревню, там забудусь, заскучаю, никто меня не достанет, буду сидеть перед камином, шкура под ногами, и кресло-качалка – непременный атрибут вселенской беззаботности.
Так вот я забудусь в деревне, немного опьянею, будет мне хорошо, в голове не будет звучать твоего голоса – только симфонии Вольфганга Амадеуса… В один из таких вечеров ты и придёшь ко мне… Я удивлю тебя. Да-да именно я тебя, а не ты меня! Ха-ха! Ведь ты прокрадёшься, предусмотрительно наденешь легкие развевающиеся одежды – белые либо голубые. А удивлю тебя я. Я априорно знаю всё будет так. Я скажу тебе – а, Жанна! Проходи – я уже совсем заждался тебя, где ты пропадала? На улице слякотно и грязно, ветер-дождь, а ты так легко одета – непорядок! Иди ко мне – я тебя согрею… Ты лишишься дара речи (во-первых, я совершенно точно угадал твоё имя, хоть ты и грозилась никогда мне его не назвать, во-вторых, на моём лице не будет ни тени удивления, ликования и томительного ожидания, теперь навсегда оказавшегося в прошлом, напротив я буду поразительно спокоен, в-третьих, я приму тебя как старую знакомую, которая к тому же провинилась долгим отсутствием внимания к моей скромной персоне), сядешь в кресло напротив, беседа будет вестись легко, и мои шутки будут как никогда изящны… и только рубашка будет чувствовать бешеный ритм сердца.
С улыбкой всё это представлял. Догими томительными вечерами – только это и позволяло мне отвлечься от тебя же. Иначе я писал тебе.

Я знаю про себя
То свойство мира
Которое таит в себе
Награду всякому кто ищет
Ждёт надеется и верит
Чем дольше поиски
Тем шансов на успех
Все меньше с каждым днём
И ожидание твоё уже
Испепелило в прах
Всё существо

Мне казалось, если не отвлечься, если продолжать тебя ждать  - от этой муки можно сойти с ума. Твой голос я заглушал собственным голосом, читая собственные стихи вслух, собственными движениями – расхаживая по комнате при чтении, музыкой наконец.
Мне хотелось научиться думать не о тебе. Я писал – кричал!

Тогда
Попробуй вспомнить дом
Прекрасное крыльцо и сад
Что в благоуханье утонул
Велением судеб
Представь себе что ты
Один
И встал с утра
Умылся ключевой водой
Что в тазике у самого стола
На стульчике стоит
Вот ты ступаешь осторожно
Чтобы не вспугнуть
Пылинок стройный рой
Украдкой притаившихся
В солнечном луче
Надев сандалии выходишь в сад
А там она
Которую ты любишь больше всех
Подхватывает на руки
И в вихре чувств несет
И легок ты
И ручками пытаешься достать листы

Таким простым образом я вспоминал своё детство, ту беззаботную пору, когда бегаешь по саду в сандалиях и не думаешь ни о каких Жаннах. Прекрасная пора! Что еще нужно человеку? Когда у человека нет забот – он счастлив. Когда все близкие люди рядом и любят тебя очень сильно – он счастлив. Наконец погода когда самая любимая – счастлив. Нет же, не сидится человеку в колыбельке… лезет всё куда-то, карабкается, ищет, пытается, любознательностью блистает, везде сует свой нос, обжигается, отбегает подальше, но снова и снова лезет, ищет… Ищет.
Однажды я решил действительно уехать в деревню. Если и был порыв – пусть в мечтаньях, грёзах – может быть зовёт она меня туда! (не мог отделаться от мысли о велении судьбы). Убегая от неё, мне всё равно казалось, что иду я к ней! О гений парадоксов друг. Ну не придет она ко мне в деревню! Это невозможно! Невозможно! Я замету следы! (менять внешность мне всё же не хотелось).

Потом ты убегаешь от себя
И с каждым днём
Всё дальше ты от вечного огня
Пытаешься уйти
Но нить крепка
Безвременная нить
Что память держит на века

Рассудок продолжал твердить, что не придет она. Просто не придет. Потому что НЕ МОЖЕТ ЭТОГО БЫТЬ. Поселись в палатке на Красной площади – не придет, в деревне в страшном доме – не придет, останься здесь, переселись в Венецию, ходи и будь везде, где кажется тебе, что легче будет ей найти тебя… или тебе её найти (не все равно?) – не придет. Не придет. Никогда. Никогда.
Часто я бродил по улицам и, уже совсем отчаявшись тебя встретить, тренировал свою память (часто в книгах я встречал героев, которые таким образом отвлекались от гнетущих реалий). Я хорошо помнил твой голос – тембр и эмоциональную окраску – я научился мысленно подражать ему (у меня неплохо это выходило). Я напрягал свою память, и внутри меня вновь пробегала искра нашего с тобой разговора. Я говорил себе твоим голосом
- ах это Леопольд?
И отвечал – ну до чего же глупым мне сейчас казался мой ответ!
- здесь нужно соблюсти лишь два условия простых…
Как правило свой текст я пропускал и старался сосредоточиться на максимально полном воспроизведении твоего. Мне казалось, что я нес тебе в ответ полную чушь! Нужно было говорить сдержанно и любезно, а лучше сразу назначить свидание и бежать в магазинчик за цветами…
- ах это Леопольд?
- нет это полный идиот… голосом Жанны эта фраза звучала у меня в голове очень правдоподобно. Жанна… однако это имя уже во мне! Вот будет дело, если она окажется … к примеру, Настей! Настёна. Настюха, Настюшка, Настенька… А-на-ста- cи-яяя... ужас! Брр…
Стряхнув с себя оцепенение, я вновь и вновь перебирал слова… ты говорила мне много, очень много – иногда казалось невозможным воспроизвести все до последнего слова, забываясь, я уходил далеко от дома, но блуждая в потемках незнакомых районов, мне все отчетливей казалось, что я на правильном пути. Твоя отгадка таится в твоих же собственных словах – это было похоже на мистический опыт, транцендентную пытку сознания. Одновременно с этим напоминало фантастический сюжет дешевого романа – она наговорит тебе загадок, ты броди, ищи ключи – в конце концов она окажется официанткой в кафе на соседней улице, с которой ты часто сталкиваешься нос к носу, по пути на работу. Однажды, когда была чрезмерно ветреная погода, я действительно решил зайти в то самое кафе (которое находилось на соседней улице) и ознакомиться со здешним контингентом официанток (практика мистического познания мне не давала покоя). Чего только не сделаешь, во что не поверишь – лишь бы добиться своего. Человек эгоистичен по своей натуре – да и как иначе прожить в этом мире добра, благоденствия и повсеместного процветания альтруизма? Кафе было маленьким, находилось в подвале дома столетия этак девятнадцатого и отличалось в лучшую сторону по сравнению с другими заведениями подобного рода. На улице стояла ветреная послеполуденная весенняя стужа, и я рад был сдернуть с пальцев перчатки. Не удивившись отсутствию посетителей в столь ранний час, я прошел в глубь зала, про себя радуясь, что никто не сможет помешать моим маленьким экспериментам. В углу я заметил человека. Он одиноко сидел за столиком и видимо ожидал своего заказа. Вида он был неопрятного, даже взлохмаченого и бесконечно одинокого. Сильно сгорбившись он глядел на свои руки. Я обрадовался, узнав в нем своего приятеля – Виталия Дремлюгу. Все всегда потешались над его фамилией – он и вправду производил впечатление постоянно дремлющего человека. Не зная о его выдающихся умственных способностях, Виталия легко можно было принять за человека, ведущего скорбный образ жизни.
- привет, Виталик! – я громко хлопнул его по плечу. Он испуганно вздрогнул, но тут же, узнав меня, приветливо замигал.
- привет, - протянул мне руку, жестом приглашая сесть. – я вот никогда не был здесь, решил посидеть в новом месте. Подумать.
- я тоже здесь впервые, - я оглянулся и  заговорщески пояснил. – хочу познакомиться со здешними официантками. Давно не виделись, Виталик! Рассказывай как ты, где ты!
- а что рассказывать… вот хожу, думаю… думаю, вот зачем тебе официантки понадобились? Неспроста наверное, неспроста…
- хочу испытать возможности своего сознания…
- так я и думал…
- рассеять раз и навсегда иллюзии, а может подтвердить их… кто знает?
- кто знает, тот умеет! Помнишь в институте был у нас препод? Что он говорил?
- зачем нужно помнить то, что можно взять и посмотреть?
- вот именно! Нужно помнить то, чего нигде и никогда нельзя будет ни увидеть, ни услышать.
- мудро.
- а то! Я тут думал… и знаешь, что я придумал?
- как думаешь, что взять пельмени или котлеты?
- я заказал пельмени. Я придумал, даже не придумал, а открыл для себя – придумали это уже давным давно, мне так кажется…
- девушка, можно Вас!
- мы всю жизнь копаем, откапываем, освобождаем закопанное.
- изнутри?
- да внутри нас все скрыто. Все, что мы можем сделать – уже внутри нас!
- девушка, как Вас зовут?
- Маша.
- Машенька, мне, пожалуйста, пельмени – две порции, салат и зеленый чай. Спасибо. Видишь, Виталик, не все так просто в нашей жизни…
- возьмем к примеру эту Машу. У нее просто нет лопаты! Образно говоря – ей нечем копать! Она и не подозревает, что этим можно заниматься!
- копать?
- вот именно! Кто знает, что в ней зарыто?
- вот только кем?
- ей же самой в первую очередь… вернее сначала воспитанием…
- попробуем разговорить ее? Или другую! Вот та, стройненькая мне больше нравится!
- дохлый номер. У стройненьких все гораздо глубже зарыто – у этих лопата как раз есть, только работает она в другую сторону. Закопать и прихлопнуть. А вот она мне пельмени несет! Божественная еда!
- Ваши пельмени – в интонации выразилось отчетливое презрение к этим милым существам.
- аккуратней, девушка! Они же живые, смотрите как они нежатся в томном соусе, как они похрюкивают от удовольствия, когда я касаюсь их ложкой. – другим поводом для насмешек над Дремлюгой (помимо его фамилии) была та его особенность, которая заключалась в особом свойстве его всклокоченных волос, которые, стоило ему немного занервничать, каким-то хитрым образом приподнимались и (нет шевелиться они слава богу не начинали) пребывали в таком приподнятом состоянии довольно долгое время, пока Виталик не успокаивался. Сейчас, как мне кажется, он специально напоказ разнервничался, чтобы блестнуть своим незаурядным навыком.
- Вас зовут Аня? – я поспешил вмешаться в это несоразмерное проявление силы.
- нет.
- а как?
- Маша. – девушка развернулась и ушла.
- вот тебе и прихлопнула – тебе волосы бы прихлопнуть!
- отличные пельмени.
Вскоре мы жевали оба – молча. Замечательно единение двух людей! Мы обменивались понимающими взглядами и продолжали молчать. Когда человек понимает другого человека с одного взгляда? Когда они оба влюблены, когда оба напуганы, когда оба голодны, наконец!
- а они обе Маши! – торжествующе произнес Виталий.
- да уж. – ответствовал я. И мы снова погружались в молчание.
Вот тебе и эксперимент! А на что я надеялся? Что тут будут две Жанны, и мне останется «всего лишь» выбрать? Чудес не бывает твердил я себе. Всегда я себе это твердил. Что я хотел от себя, от своего сознания? Озарения? Возможно… Творческого экстаза? Предчувствия? Предсказания? Но насколько это ВООБЩЕ может соотноситься с реальностью? Или ОНО и есть та наша реальность, которая настоящая? Откуда всё? Что есть реальность – голос Жанны, ее взятое невесть откуда имя, или эти две Маши, Дремлюга и тарелка с пельменями? И если всё закопано в нас – существует ли археологически безопасный механизм извлечения знания? Мне почему-то захотелось спать – то ли от сытных пельмений, то ли от сонного Виталика, сидящего напротив – я прикрыл глаза и в сознании вновь начал всплывать разговор… я не противился – да и к чему противиться себе? Пожалуй, это единственное,чему в нашей жизни не стоит сопротивляться – своему подсознанию. Ему не надо перечить – его надо уважать и прислушиваться к нему. Вот Дремлюга – я уверен – так и поступает. Я приоткрыл один глаз – Виталик похоже уже дремал. Прекрасный собеседник, чувствует все на интуитивном уровне, подумал я и погрузился в глубины памяти.

- послушай Виталик! – Дремлюга вздрогнул и уставился на меня. – можно тебя кое о чем спросить?
- валяй. Но только не надо так кричать. Не надо. Машенек перепугаешь, они аж бедные вдрогнули.
- я просто представил какое жалкое зрелище мы с тобой представляем в их глазах. – я улыбнулся. – Только представь: сидят двое, пристают с разговорами, едят в больших количествах пельмени, потом спят чуть не носом в тарелки… как тебе? А если послушать о чем они говорят… о! это вообще никуда не лезет. В смысле ни в какие ворота. Витааалик, ты меня слушаешь?
- да-да, мне просто с закрытыми глазами легче воспринимать информацию.
- понятно.
- ты что-то хотел спросить…
- да скажи мне, у тебя был дом в деревне. Он есть сейчас, то есть можем мы прямо сейчас туда поехать? Я помню чудесное строение…
- поехали.
- что?
- я говорю – поехали!
- и ты не спрашиваешь зачем?!!
- по дороге расскажешь!


* * *
Вот за что я всегда любил Виталика – за то, что он никогда не задает лишних вопросов. Сопит себе в сторонке, спросят – ответит, надо – поможет. Но чтобы донимать разговорами – никогда. Вот и сейчас он не стал себе изменять и мы уже буквально через час сидели в электричке и мчались с редкими остановками на восток. Я не стал брать никаких лишних вещей – решил сначала осмотреться. Пощупать так сказать действительность. Между нами говоря, я намеревался обосноваться там надолго. В том смысле пожить в деревне как следует. Но сначала надо присмотреться. Сейчас я смутно представлял, что это за местность. Когда-то давно мне уже случалось бывать там, но память моя категорически отказывалась в это верить. «Хорошо бы пожить там в одиночестве месчишко» - думал я, глядя на сонную физиономию напротив (а Виталик и не догадывается о моих намерениях, он похоже сейчас опять уснет). Насколько я помнил, Виталий не всегда был таким, мягко говоря, странным (по крайней мере с точки зрения обычных людей). Резкая перемена произошла с ним слишком внезапно, чтобы быть закономерным событием. Как это ни банально звучит, но Виталик однажды влюбился. Да-да именно влюбился, да так что всем только и оставалось дивиться – ни чего себе! Дермлюга влюбился! (именно такая перестановка второй и третьей букв его фамилии была особенно популярна в институтские годы). Влюбился он действительно, как говорится, серьёзно. И не в кого-нибудь а в самую завидную красавицу потока (за ней все естественно бегали с отвисшими челюстями). Виталик был парень не промах. Он был красив, талантлив и совсем не стеснялся ставить в качестве подписи под собстенноручно написанными стихами «Дремлюга С Восклицательным Знаком». Он так прямо и писал словами - С Восклицательным Знаком. И дату приписывал. Сначала у предмета обожания он вызывал только улыбку, потом истерический смех (особенно в кульминационный момент демонстрации экстраординарных возможностей по приподниманию волос), затем она (а звали ее вроде что-то типа … нет этого не может быть! Это просто невероятно! Это…)….
- Виталик! Виталик! – я отчаянно тряс его за плечо.- Как звали эту твою… Как её… Ну Маркизу? Маркизу Шапокляк? Да проснись же ты! Виталик!
- Её имя слишком … слишком…. Опасно произносить вслух. Она опасна для таких вот маленьких сонных мальчиков как мы с тобой… - и Виталик снова погрузился в свое привычное состояние.
- Сонный мальчик – только ты! Я нор-ма-ль-ный! – я снова принялся его трясти.
- Леопольд, - Виталик как-то сразу выпрямился, приосанился, голос стал вкрадчивым и бархатистым, в глазах пробежала искорка. – Не надо меня так трясти – её звали Жанна.
Всё. Приплыли. Вооот она откудова! (прошу прощение за нечаянно вырвавшееся просторечие – но от таких треволнений и не такое могёт вырваться (еще раз прошу прощение)). Божественное имя! Мистический опыт! Эксперименты с сознанием! Официантки из кафе… Спасибо тебе Виталик! Спасибо…
Жанна… Тут необходимо сразу оговориться насчет того ЧТО ИМЕННО в этот момент промелькнуло в моей голове. Проницательным читатель, обладающий всеми необходимыми в современном литературном мире навыками, а также недюжинным иммунитетом, конечно же сразу смекнул, что к чему. Но! Все мы учились где-нибудь, а чему-нибудь – это уже как водится. Проницательный читатель редкость в наше время! Ох какая редкость. Куда не плюнь, всюду попадешь в пронырливого остолопа, читающего желтенькие книжки в электричке (сейчас мне не составляет особого труда делать соответствующий вывод – находясь в той самой электричке и воочию наблюдая грустную картину). Так вот направление действия моей мысли в тот знаменательный момент было следующим: Жанна. (уж не подумал ли кто из вас, что я решил, что Жанна была той же самой, то есть та самая Жанна, в которую когда-то Дремлюга… нет. Нет! В тот момент об этом я не думал). Мысль была единственной и как мне казалось – единственно верной: подсознательное воспоминание (да еще и связанное с любовной историей) о дремлюгиной Жанне нашептало в мистическом экстазе (может даже то было во сне) это чудесное имя (почему чудесное - обычное). Её чудесное имя! Я сразу начал сомневаться и вспоминать официанток – вдруг она не Жанна, а Маша. Нет, нет – чур меня… чур. Да… вот это дела – подумал я, приготовившись дальше терзать Дремлюгу о Жанне. Его Жанне.
- Рассказывай, Леопольд! – поспешил перевести разговор Виталий. – сначала ты что-то хотел спросить, потом вроде рассказать, короче какого чёрта мы едем в деревню?
- Теперь я даже уже не знаю… Послушай! Да, я хотел тебе рассказать… надеюсь ты сможешь понять, нет не понять, помочь, в общем представь себе: у тебя дома раздается телефонный звонок…
- Чудеса!..
- Чудеса будет потом. Раздается звонок, ты снимаешь трубку, подносишь ее к уху…
- Ну…
- Приоткрываешь рот, говоришь ленивым сонным голосом «Алло, я слушаю…»…
- А там Жанна? Ты к этому клонишь? Так не бывает – это из разряда «нам больше в это не стрелять»…
- Нет подожди…
- а чего ждать?
- я не о Жанне.
- я говорю ленивым сонным голосом «Алло, я слушаю…»…
- а там она.
- понятно.
- ты даже не представляешь какой голос! Не голос – глас! Такой нежный, бархатный, одновременно властный и покорный, чуде…
- понятно.
- чего ты заладил «понятно»? слушай и не перебивай! Итак! Представь себе ее голос сразу же завладел мною на все 100 процентов! Первое время я и пальцем не мог пошевелить, чтобы не вспомнить её голоса! – на этих словах Дремлюга поморщился, как будто вспомнил что-то чрезвычайно неприятное; я приободрился – он меня понимает! – Этот голос… она многое успела сказать мне… я почти всё помню наизусть! Она сказала что придет ко мне…
- её что, тоже зовут Жанна?
- не знаю я! НЕ ЗНАЮ! – я отвернулся и стал смотреть в окно. Было уже темно, и я невольно уставился на отражение в стекле. Оказывается рядом с нами сидели две девушки вполне благовоспитанно-привлекательного вида. Мне стало смешно – вот почему Виталик так резко приосанился!
- а в деревню мы едем развеяться! Развлечься. – я понял, что девушки с большим интересом внимали нашей беседе и теперь с интересом ждали продолжения. Я подмигнул Виталику. Он постепенно снова впадал в анабиоз и плечи его опускались всё ниже, а руки уже безвольно висели между коленей как плети. Я почему-то опять вспомнил про официанток.


* * *
Оказалось одну из девушек звали Жанной, потому-то они так оживленно прислушивались. Как всегда бывало в таких случаях пудели распознались быстро. Слишком быстро для того чтобы начать хоть чуточку сомневаться. Обе оказались деревенскими барышнями умевшими отличать Моцарта от Моне только по количеству букв. Виталик благословенно спал всю оставшуюся дорогу, и мне пришлось нести тяжкое бремя расспросов этих милых созданий.
- а как вас зовут?
- а чем вы занимаетесь в свободное время?
- а по вечерам?
- какое интересное имя?
- а почему ваш друг так сладко спит и совсем не храпит?
- а неужели вы родились в городе?
- и что можно так долго рассматривать в музеях?
- а может вы и в театре бывали?
- ах как интересно!
- Нам рассказывали что настоящие ценители ходят по музею целый день, притом рассматривают все только в одном зале! Представляете? А на следующий день – другой зал, потом следующий! И так – годами, годами… Вы тоже так поступаете?
При этом барышни смешно зевали, громко завывая, и постоянно щипали друг друга.
- Вы лучше ущипните моего друга.
Так и не решившись на такую проделку девушки принялись разгадывать кроссворд. Пренеприятнейшее занятие скажу я вам, разгадывать кроссворд с деревенскими барышнями, они то и дело завывали: «Уууу, какой вумный!» Да-да – именно вумный и никак иначе. При этом они так смешно вытягивали губки и морщили носики, что ей-ей, если бы не их высокий интеллект, как говорит Дремлюга, «я мог бы увлечься!».
- А что такое бывает пушечное, четыре буквы на «м». Мозг? – та, которая звалась Жанной принялась усердно хохотать над своей шуткой – видимо в школе девушки проходили отличия родов в русском языке…
- Пушечным бывает ядро. А больше я не знаю. Леопольд, ну подскажите же нам! Пушечное на букву «м». а? – вторую звали Леной, почти река, думал я про себя, одновременно злясь на Виталика…
- Мясо. – буркнул я зло.
- Почему мясо? Вы шутите! Что же такое пушечное мясо? Леопольд!
- Пушечное мясо – это солдаты, которых убивают в Чечне.
- Фуууу, какая гадость!!! – снова хором пропели девочки, однако ни тени отвращения не промелькнуло на их лицах – мне уже порядком надоела эта комедия и я закрыл глаза. Притворяясь спящим, а-ля Дремтозавр. Вот так.
Маленькая, крашеная, в кроссовках, болтает без умолку….

* * *
Они благополучно сошли раньше нас – я настолько увлекся подражанием Виталику, что не заметил, как и сам задремал.
- Знаешь чем я отличаюсь от тебя – сказал Виталик, когда мы уже подходили к его дому. – тем, что когда я дремлю, мое сознание абсолютно действенно и адекватно. Если бы не я, ты бы так и спал еще в вагоне. У меня постоянно осуществляется мыслительный процесс – я думаю, всё вижу и всё слышу.
Дорога пролетела незаметно, хоть она была и довольно недалекой. Дремлюга прыгал как заяц через лужи, не переставая при этом рассказывать про свои мистические погружения в дремотическую реальность. Я, чесно говоря, еле поспевал за ним и в физическом и в мыслительном планах. Он знал здесь казалось каждую лужицу, каждую грязь (в которой можно было непременно «увязнуть по самые уши» – характерное дремлюгино выраженьице), каждый новый виток рассуждений также по-видимому не таил для него особых загадок.
- понимаешь, когда всем кажется, что я сплю, ну или как вы всегда говорите – дремлю – на самом деле я слушаю себя, слушаю всё вокруг. Глаза мои закрыты – это правда, но они закрыты для всех, кроме моего внутреннего существа. Я могу одновременно обдумывать сразу несколько не дающих мне покоя вопросов… Но только как раз в таком состоянии; как говорят математики «только тогда когда и никогда иначе»!
Дремлюга усмехнулся и особо проворно перескочил огромную лужу, которую я опасливо обошел кругом.
- К тому же люди вокруг видят, что ты спишь и абсолютно не трогают! Ну вот совсем никак! Спокойствие, спокойствие – говоришь себе, а мысли бегают, кружатся… Знаешь сколько я успел передумать, пока ты болтал с этими девушками! Ооо! Довольно много – и это по моей весьма строгой шкале.
- Между прочим, они хотели тебя ущипнуть! – поспешил вставить я. – Но я мужественно охранял твою умственную работу – принял удар на себя… а ведь ты проспал самое интересное – одну из них звали Жанной! Представляешь мое смущение?
Виталик ковырялся ключом в замочной скважине и бурчал что-то себе под нос, видимо проклятия.
Дом оказался большим. Мне показалось, что наткнулись мы на него прямо посреди поля. Каких-то ни было заборов, оград не было, даже деревьев не наблюдалось.
- сколько же в твоей деревне всего домов?
- да дома три осталось.
И действительно неподалеку виднелись еще два дома, казавшиеся такими же одинокими в этом пустынном мире-поле. «Хорошо еще, что эти две особы не оказались нашими соседками – вот было бы весело… всех нормальных Жанн бы распугали». (все-таки иногда всплывала мысль о внезапном посещении пустынного отшельника прекрасной незнакомкой, как я ни старался её отогнать).
Наконец мы внутри, в нос ударил запах деревянного дома, этот неповторимый и так мною любимый. Виталик сразу бросился к печке, около которой были навалены дрова. Закуток перед печью был отгорожен шикарной ширмой (что совершенно не вязалось с остальной обстановкой, производившей жалкое впечатление). Дремлюга быстро очутился за загородкой и принялся возиться с поленьями (судя по характерному стуку топора). Пока Дремлюга пытался затопить печь, я осмотрелся. Да дом действительно был жалок. Более того – казалось что час, когда он просто напросто рухнет отнюдь не за горами. Я специально выбежал на улицу – удостовериться в том что ни одна стена дома не является вертикальной. Ступать внутри следовало осторожно, чтобы впотьмах не провалиться в дыру в полу – некоторые доски были настолько трухлявы, местами же они просто отсутствовали, видимо кто-то все-таки пал их жертвой. Когда я с опаской покосился наверх, Дремлюга меня успокоил:
- крыша надежная! – он выбежал из-за ширмы за дровами и снова скрылся за ней.
И я, представьте, ему поверил! А что мне оставалось делать? В доме была русская печь и лавки по краям – у стен. Типичная русская изба, однако та самая шикарная загородка портила всю стройность впечатления. Вы мне не поверите, но складывалось полное ощущение, что она была сделана в Китае. Я не сильно в этом разбирался, да впрочем и сейчас китайский антиквариат меня не очень волнует… но эта ширма!.. Казалось, что это чуть ли не красное дерево и шелк. По шелку была нанесена типичная китайская роспись. Пейзаж – китайская деревня, горы, деревья – написанный в традиционной манере (характерная линейная перспектива, отсутствие воздушной, вид немного сверху) меня приворожил – это была настоящая антикварная китайская ширма! Либо очень искусный новодел. Я даже не решался до неё дотронуться!
Я снова огляделся. Луч света в темном царстве… «Чудесный домик! Хорошо хоть электричество есть!» - вырвалось у меня вслух.
- Это нам повезло! Я как-то на Новый год все праздники – две недели без света сидел!
Дремлюга выбежал на улицу и тут же ввалился в избу радостный, возбужденный, с дровами и оттого наверное весь ещё более чем обычно всклокоченный.
- это ты что, тут Новый год встречаешь? С кем же? А ну Виталик колись! – я подхватил на лету одно полено которое так и норовило свалиться Дремлюге на ногу.
- да ни с кем! Один. – он на секунду задумался, однако через мгновение снова оживленно забегал по помещению. – сейчас ещё самовар затопим – чаю попьём! Чо в дярёвне делать? Чаи гонять да на печке вылятьси! – Виталик не преминул блеснуть своими познаниями деревенского говора.
Я улыбнулся. И почему-то опять вспомнил официанток. Наверное они долго отучивались от такой манеры говорить…
- Кстати, те девочки, ну из электрички, они внучки моего соседа – Дремлюга заулыбался во весь рот. – так что нам повезло, что они к нам не пошли…
- я как раз думал об этом. (теперь понятно с кем он празднички проводит, Дремотина несчастный!)
- Так ты с ними что не общаешься что ли? Даже виду не подали – ни ты, ни они – что знакомы…
- да ну их…
- достали за праздники? – я почти поймал его на слове.
- считай, что так.
- подожди, а почему они не с нами вышли, а раньше?
- ты меня спрашиваешь? перешли в другой вагон, а потом за нами следили всю дорогу…
- скажешь тоже…
- ну ты сам попросил… я и сказал.
Дремлюга снова засуетился, однако видно было, что он немного надулся – похоже крепко тревожат его прелестные соседки! Я попытался вернуть в сознании их образ, то есть то, каким он отпечатался во мне. Интересный опыт – вспоминать не внешность, голос, или что там ещё, а именно образ – такую своеобразную дымку человека – как ты её запомнил, как она на тебя подействовала… Кстати этот способ я применял и к своей Жанне, однако наблюдательный читатель заметил, что ни к чему хорошему это не привело. Потом конечно я переключился на традиционные методы, но было уже поздно.
Девушки из электрички навевали грустные воспоминания, но вот ту, которая тоже Жанна (почему тоже? Просто - Жанна) было вспоминать приятно… Было, было нечто миловидное в её одиноких коленях… В смысле в глазах… Проницательный читатель поймёт меня поймет меня!
- Да Виталик?
- А? сейчас, сейчас… ну-ка иди-ка подсоби…
И тут я впервые зашел за ширму…
Нет, вы не просто не представляете, что я там увидел, вы даже если прочтёте, что я расскажу дальше, всё равно представление будете об этом иметь настолько скудное, насколько можно Дремлюгу назвать обычным человеком! Насколько можно … Нет это невозможно – ширма оказалась всего лишь цветочком! За ширмой, у печки, за печкой – там был другой мир! С любовью выстроенный мирок Дремлюги, нет без дремлющих русалок на ветвях баобабов и без парчовых халатов, летающих кругами…
Все было скромненько, но со вкусом!

Здесь нужно (просто необходимо, ибо самый внимательный из чрезвычайно внимательных читателей негодующе посмотрит в нашу сторону) сделать отступление и пояснить нетерпеливым любителям поэзии и прозы – почему это я так отвлекся. А потому что пришла они абсолютно, совершеннейшее внезапно, и никто, и никогда не постигнет сего… Жанна… Чудеснейшая фея… Божественный цветок… Ты Жанна…

Я давно уже не повторял про себя эти слова – и думать реже стал… о ней… один только последний день чего стоит – такое плодотворное общение с Виталиком! То, что я увидел за ширмой, повергло меня в шок. Пространство было узким, но длинным, тепло разливалось волнами от печки. Взгляд мой уткнулся в стоящие у дальней стены большие напольные часы, ноги же – в кресло-качалку. Перед печкой стоял в окружении блюдец – на низеньком столике – большой самовар. На полу находился роскошный коврик, коврище – он был настолько роскошен, что не постеснялся залезть под китайскую ширму и даже под миниатюрный книжный шкафчик, заднюю сторону которого (еще не зайдя за ширму) я поначалу принял за некую развалюху, место которой в печке. Нельзя однако сказать, что всё так гладко вписывалось в моё сознание… страстный книголюб, я поспешил ознакомиться с содержимым Виталикова шкафа (он с явным удовольствием оценивал произведенный на меня эффект и с гордостью озирал свои владения)… вот значит где он новый год встречает… книги были великолепны! Поэзия, классика искусствознания, философия… особенно мне приглянулся шикарный том античной драмы, я взглядом испросил позволения, Виталик снисходительно кивнул:
- Давай только столик развернём, чтобы вдвоем сидеть удобно было, - он снял со стола и поставил рядом на пол самовар.
- Так ты тут что, живешь что ли?
- Май наступил – вот, перебираюсь понемногу…
- Молодец! А я думал пустует домик…
- нет – хорошо здесь!
Действительно райский уголок! Никого нет, тишина, всё под рукой…
- а холодильник у тебя есть?
- конечно! – Дремлюга отдернул какую-то тряпку и в углу оказался маленький холодильничек!
Вдруг Виталик снова выбежал за ширму и по хлопнувшей двери я понял – на улицу. Я остался на какое-то время один. А ведь он хорошо устроился – дом скоро развалится, а уголок себе отгрохал – ого-го! Даже девушку в гости пригласить не стыдно, да что там стыдно – любая будет в диком восторге! Вон даже холодильник есть (хотя вряд ли женщины будут восторгаться холодильниками, но всё же!). Я вышел из-за ширмы и прикинул в уме эффект, производимый ширмой и тем, что находится за ней на потенциальную «соседку»! А Виталик хитер!
- а спишь ты где? – он снова ввалился как будто с мороза – взъерошенный и громкий – со стулом в руках.
- вот на лавке…
- да ладно!
- ну да… а что такое?.. – он снова юркнул за ширму, видимо во внешнем мире он либо проездом, либо с закрытыми глазами.
- нет-нет, ничего, - однако в голове мелькнула мысль о потенциальной боли в спине «соседки», лежащей на такой жесткой и узкой лавке. – у тебя раскладушки нет?
- не-а! – Дремлюгина широченная улыбка возвысилась над китайским пейзажем.- ты идешь? Чего там застрял?
- просто прикидываю как я на этих лавчонках ворочаться буду…
- ты спать что ли собрался? Тебе еще Жанну ждать… - здесь Виталик испытующе на меня посмотрел. – тем более ещё соседки зайдут (скорее всего). Они всегда меня достают, а тут праздники, да мы их встретили – точно придут! Не сегодня, так завтра… Садись!

Самовар был уже под парами, чашки, блюдца, белый хлеб, нарубленный огромными ломтями, какое-то печенье, мёд и огромная банка варенья – настоящая приманка для соседок.
- на такую банку может и Жанна клюнуть!
- это точно!
Виталик плюхнулся в кресло-качалку, я примостился на маленьком древнем шатающемся стуле и понеслось чаепитие за дружной беседой, часы между тем пробили полночь… Старинная мелодия органично вошла в наши возбужденные ароматным чаем из самовара сознания, и более времени мы почти не замечали…

- Ты сейчас пишешь? – Виталик уже довольно долго сидел молча, откинувшись и немного покачиваясь в кресле, время от времени приглаживая волосы характерным своим движением от затылка ко лбу. Мы уже успели выпить по три чашки чаю и съесть весь хлеб… Я почему-то предпочёл не отвечать на этот внезапно родившийся в голове Дремлюги вопрос. Честно признаться я порядком утомился за день, да и Виталик, как мне казалось, уже дремал. Я сделал вид что не расслышал.
- Ты знаешь, я никак не могу вспомнить как зовут вторую нашу попутчицу. Жанну я хорошо запомнил…
- Еще бы ты Жанну не запомнил!
- Да, а вот со второй труднее…
- Значит не пишешь… Непонятно только – почему? А? молчишь… ну молчи, Леопольд, молчи!
Основной темой нашей беседы во время праздничного чаепития стали виталиковы соседки (как это ни странно!). Честно говоря не очень хотелось, чтобы они нас сегодня (именно сегодня!) посетили, ибо теплилось во мне чувство, что что-то такое особое, не укладывающееся в рамки обычного мироощущения должно было свершиться этой ночью! Я вполне ясно представлял себе (с горечью невосполнимой утраты, надо сказать) как я ворочаюсь на этих узких, нестерпимо  жестких (кстати подушка у гостеприимного Виталика только одна и спать на ней будет естественно он – ох бедные соседки, наверное действительно он один тут в Новый год под елочкой дремлет), да без подушки, накрывшись ветхим пледиком… уснуть я разумеется долго не смогу, я буду лежать и представлять себя на месте Жанны, моей Жанны, а не какой-то там соседки, - вот она удивится, когда увидит меня, такого жалкого, замёрзшего, сжавшегося в комочек… Конечно же она меня пожалеет! Ещё бы! Вот в такое совершенно экстраординарное место она вполне может и прийти… Но вероятность этого события очень мала, очень. Куда более вероятно что припрутся сестрички. Виталик очень красноречиво описывал всевозможные их достоинства. Я никак не мог запомнить имя второй – младшей – сестры.
- Так как ты говоришь её зовут?
- О, её имя овеяно сонмом безразличия и всемогущей дифракции… Когда ты зовёшь ее по имени – ветер шумит в скальных приступах (можешь считать что в норвежских фьордах) – она не сразу откликается, но ты непреложен – зовёшь её снова и снова пока не забудешь совсем её имени…
- Что ты несёшь?
- А зовут её страшно – всё равно ты забудешь – её зовут Лена…
- Лена-пена-вена-сена…
- Может все-таки сено?..
- Нет – Сена в смысле река…
- Тогда сойдет.
- Сена-мена-Вена в смысле город-Гена…
- Крокодильчик…
- Сцена-смена- что ещё?
- Перемена…
- Чёрт побери, а ведь правда есть в этом что-то от норвежских фьордов!
- Ты тоже заметил?
Так мы веселились довольно долго. Виталик рассказывал про них и их деда всяческие истории (впрочем, у меня не было оснований ему не верить), которые казались специально выдуманными для веселого безделья. Жанна была старшей сестрой, соответственно Лена – младшей. К сожалению Дремлюга не удосужился уточнить их возраст (как я ни настаивал, он поклялся перед учебником химии в седьмом классе (по его собственным словам) никогда не порочить чести прекрасных дам), однако судя по одиноким Жанниным коленям (которые так приглянулись проницательному читателю) и печальным глазам (вот он поэтический образ живущий в моём обездоленном сознании и прилагающийся даже к столь отдалённым девушкам с повадками пуделей… хотя вот какое дело – почему-то с прошествием времени – та, которая Жанна, начинала постепенно вспоминаться в моем сознании как-то совсем, я бы даже сказал внезапно как-то, по-иному, т.е. без пуделиного бантика и серой кудрявой причесочки… к чему бы это?)… да судя по всему этому возраст был довольно премилым.

А что если они надо мной издевались? Ну или скажем так – потешались, веселились, дурачили меня, дурачились и сами?.. всё может быть… ОДНАКО ЭТО НЕ ТА ЖАННА. Тут нечего создавать.

- А деда их (да что «их» – скажу по-деревенски - ихнева) зовут Геродот Иваныч…
- Хватит Виталик надо мной потешаться! – Не знаю почему, но я даже к своему собственному удивлению разозлился. – Хватит. Они там в электричке потешались, теперь ты мне тут про норвежские фьорды, про Геродотов Иванычей макароны вешаешь… Вы точно сговорились – прямо шайка! – и я покинул приют убогого Дремлюги (как я про себя уже стал называть укромное заширмовое пространство) и устроился на лавке напротив двери. Как раз над ней висело некое подобие осветительного устройства в узких кругах именуемое бра, и примеченный накануне том античной драмы оказался как нельзя кстати. Часы били 2 часа ночи. Дремлюга не унимался.
- Вдруг они сейчас придут…
- Вот уж спасибо…
- Ну не сейчас так завтра – все равно придут! Если ты им понравился – точно придут… так они с тобой заигрывали… а ты чурбан…
- Что? Вот уж ещё раз спасибо – открыл мне глаза! Каких-то фальшивых Жанн мне тут подсовываешь! – потихоньку я стал отходить – одна из моих положительных особенностей заключалась в быстром забывании каких бы то ни было ссор или обид. Я мог смертельно на что-нибудь обидеться,  однако через полчаса как ни в чём не бывало шутить с предметом моих былых разочарований.
- Так что они – прикидываются полными дурочками? Или у них раздвоение личностей?
- я тебе сейчас все подробно расскажу. – Виталик устроился на соседней лавчонке так, что головы наши находились поблизости, перед этим почти силой отобрав у меня заботливо припасённую книгу… Вскинул голову в упоённом экстазе, горделиво подняв подбородок и глаза устремив к прогнившему местами потолку, открыв наугад, прочитал:
Но она ведь богиня,
     Небожителей отпрыск!
     Мы же - смертные люди,
     Род от смертных ведём.
     Всё ж тебе, умирающей,
     Честь и слава великая,
     Что - живая - стяжала ты
     Богоравный удел!
- Истину глаголешь, отрок!
- И ещё раз – наугад:
Мысли его - они ветра быстрее;
     Речи своей научился он сам;
     Грады он строит и стрел избегает,
     Колких морозов и шумных дождей;
     Все он умеет; от всякой напасти
     Верное средство себе он нашел.
- Мастерски! Браво маэстро!
- Судьба их печальна… Помнишь мою Маркизу? Да-да, её… Так вот она их третья старшая сестра. (тут надо Чехова цитировать – поспешил было вставить я, однако осёкся – Виталик был хмур и серьезен как никогда, так что в последующем я лишь мысленно позволял себе комментировать скорбное повествование посвящённого). Да так тесен мир (ничего себе! Две сестры – и обе Жанны!). Судьба их повторюсь печальна. – Виталик закинул руки за голову и больше не смотрел на меня, уставившись в одну точку, которую обнаружил где-то в районе входной двери – словно ждал прихода нежданного, но столь ожидаемого гостя. Он неожиданно замолчал , и воцарилась звенящая пауза. Дрова давно прогорели, в доме было жарко и я начал уже сомневаться – сморил сон Дремлюгу – задремал бедняга! Вдруг он порывисто вскочил и забегал по дому – запер входную дверь, задернул окна, поспешил забежать за ширму…
- Печку сейчас закрою… Будильник на сколько заводить? – послышалось настолько глухо и невнятно – как будто он кричал из колодца. – Ты умываться будешь? Нет?
- Завтра умоемся…
- Пожалуй не буду заводить – я всё равно рано проснусь… Да?
- Смотри сам… Куда нам спешить?
- Как куда? В гости пойдем!
- ???
- Значится слушай сюда! Родители их погибли в автокатастрофе… Там всё в лепёшку – ничего не осталось… Остались они втроём с дедом. Дед не долго думал – всё продал, купил дом здесь в глуши и увез их от цивилизации подальше. Говорит, воспитывать буду в строгости и прилежности. Старшей-то уже как раз время поступать в институт пришло – она и сбежала от него. Говорит, узурпатор ты эдакий, тудыть тебя растудыть, и в общаге-то и поселилась. А средняя с младшей – еще в школе тогда учились – с ним остались. Тут в соседней деревне школа есть, говорит, туда ходить будете…
- А ты сейчас в которую влюблён?
- Но надо отдать должное ему – дед он толковый, заботился о них не покладая рук. Домашним образованием занимался с ними, в школу возил… сейчас-то они уже в институт поступили, так он их и туда возит, а иногда они сами… В которую влюблён-то? В меньшую…
- Которая норвежский фьорд? – я позволил себе улыбнуться, однако тут стал серьёзен, подобен во всем другу. – Я выбрал бы другую…
- Ну да, ты у нас Онегин…
Увы!
     Урок мой тяжек. Некий бог, увы,
     Обременил меня громадой горя,
     Мне бедствия жестокие послал,
     Увы, всю радость истребив мою!
     О муки злые злых людских страданий!
Однако так не схожи они меж собой как две ночи, или два дня… Ты слышишь меня? Послушай ещё!
О Эрос-бог, ты в битвах могуч!
     О Эрос-бог, ты грозный ловец!
     На ланитах дев ты ночуешь ночь,
     Ты над морем паришь, входишь в логи зверей,
     И никто из богов не избег тебя,
     И никто из людей:
     Все, кому ты являлся, - безумны!
Все мы безумны! Как вспомню её – и думать легко! И ходить легко! Ах Леопольд…
- Вот-вот – Жанна также тогда меня окликала! Ах Леопольд… Ты не знаешь какое это блаженство! Услышу ль когда… Слушай Виталик – у тебя никакого уединенного места нет? А то вдруг придет она – а тут… ну ты понимаешь! На чердаке есть место?
- Ты можешь в принципе ширмой отгородиться…
- Издеваешься?
- Что ты, что ты!..
- Там с улицы лестница приставлена – удачных похождений! – и Виталик отвернулся к стене, предварительно махнув мне рукой.
Я вышел поспешно из дома и полной грудью смело и гордо – вздохнул. После жара, который разлился от печки по дому – чудесная ночь разлилась по моим жилам. Вежды раскрылись в упоенье великом. Я снова – смело и гордо вздохнул – полной грудью. Взгляд устремлялся ввысь к небу полному звезд. Бездонное море мерцающих карликов и вечных гигантов… Взрывая пространство, полез я всё выше и выше, и ближе, и ближе с каждой ступенью я к Ней становился… И мне казалось – на самой последней ступени – я чувствовал пальцами небо… Лестница вдруг закачалась, что-то в ней хрустнуло и я поспешил провалиться во внутрь, поспешно фонариком вниз посветив.

И даже трава
Не желая считаться
С природным решеньем
Стремится умчать
Свою жизнь
В облака

Почему-то мне вспомнились собственные же стихи… Я осмотрелся – и нет никого. Что же прекрасное место – однако Жанне, если ей вдруг заблагорассудится прийти ко мне именно сюда (благо я тут один), придется продемонстрировать чудеса ловкости – лестница больно шаткая. Но ничего-ничего, молчание! Эх, канальство! (почему не знаю – но вспомнились мне эти строки, вспомнились) Я бросился в упоении на старый матрац, который валялся небрежно в углу (книгу Виталик у меня поспешно отобрал и спрятал в шкаф – дабы ничего случайного с ней не приключилось) – физкульт-привет жестоким лавчонкам - и видимо бойко уснул.
Снилась мне всякая нечисть – пудели меня окружали и рвали зубами из рук книги, одежду и всякие вещи. (Пудели были самыми настоящими – собачьего вида, серые мелкие в розовых курточках, пегие – крупные, их можно было принять за маленьких львов, такая же пышная грива, глазки однако бегали несолидно, бойко, да и зубы отличались не в лучшую сторону…). Один особо крупный пудель имел наглость подойти ко мне на задних лапах и попыхивая сигаретой на чистом русском языке (я всегда догадывался, что умеют они, умеют правильно говорить) представился: «Леопольд». И протянув мне лапу, громко залаял. «Ну это совсем уж по-собачьи» - пронеслось у меня в голове. Я схватил протянутую мне лапу (остальные мелкие собачонки бегали в это время вокруг нас с жуткими воплями) и вдруг с изумлением обнаружил, что держу человеческую руку, и не просто держу, а неистово жму. Лай перешел в громкий, неестественно громкий, да и просто нахальный смех, а в дерзкой смеющейся морде (попыхивающей сигаретой) стали проступать мои же черты. Вот это уже совсем возмутительно, подумал я. Я попробовал вырвать свою руку из цепкой лапы великана, однако хватка была крепка, и смех только усилился – пудели усердно скакали вокруг уже теперь все на задних лапах и громко визжали да просто – как люди – громко смеялись. Какая наглость – снова подумалось мне – я же отнюдь не курю. «Бросьте паясничать!» - теперь уже мне пришлось громко воскликнуть. Но всё было тщетно. «Бросьте паясничать!» «Бросьте паясничать!» - стало раздаваться вокруг, всё эхом отдавалось, сливалось в дикое ликование… Ах ты презренный колдун! Вот придет Жанна, она тебя прогонит, псина несчастная…
Вдруг свет погас.
Как будто кто-то пальцами щелкнул (я явственно слышал щелчок) и все стало тихо. Так тебе и надо – собака – не смей же смотреть на людей!
Я поднял голову и изумился сладостному виду звездного неба. Я начал считать самые яркие звезды, однако их было не меньше чем тусклых и просто чуть видимых звезд… Я начал кружиться, кружиться, кружиться… я знал, что вселенная вертится всё же вокруг одной – самой яркой звезды – я стал кружиться и в небо глядеть…
И луч тот спустился ко мне – самой звезды – и огладил меня. Огладил – остановил мгновение, застыл я. И мигом забылся, и ласково молвил мне луч – «Засыпай, спи спокойно, я рядом» и в руки мне лёг.


* * *
- Ах, Леопольд… Так здравствуй, это я…
- Привет…
- Вот я и пришла!
Ты ждал меня?
- Я ждал тебя…
- Но помнишь ли?
- Помню, по голосу узнаю.
- Как хорошо…
- Но почему
Ты обманула – так
Или я не прав?
- Не прав. И доказательство тому –
я здесь.
Обмана нет –
Ты слышишь шорох одеянья моего?..
- Все так…
- Но отчего не рад ты?
Я вижу это по рукам -
Они безвольно вниз
Опущены,
И блеск… Твои глаза…
Где же они? Где внутренний огонь,
Он должен согревать
Весь мир! Но ты…
Дрожишь?!!
- Да! Я дрожу! Дрожу!
- … и я уже дрожу от этих слов
Мне холодно.
Ты слышишь, Леопольд?
- Тебя я слышу хорошо!
Но знала б ты, как я жестоко был обманут!
Все надежды рухнули всечасно!
Вот ты пришла…
А не приходила ль в голову тебе
Такая мысль, что слишком поздно
Ты пришла?
Всего лишь день назад приди,
И поднял я б тебя и на руках
Над всей Вселенною пронес
И озарила б всё своим чудесным существом
Существованье ты…
Тогда
Когда впервые голос услыхал
Я твой
(я помню миг тот – голос
всё звучит во мне
- В твоем сознании?
- да, в голове). Тогда
Зажглось во мне
Божественное чувство – неземное! Теперь
Я помню – вспоминаю – ты холодна была…
- Я холодна была как ночь…
- Как ночь, которая сейчас
Уже вот здесь… Стоит и ждет меня…
Наверно слеп я был и возжелал
Создать тебя…
- Познать меня.
- И я кричал себе – ты бесконечная!
Моей ты будешь, я тебя создам. И так я ждал
Тебя, и дни летели полной слепотой,
И полон жара был я – видишь –
Ближе подойди к окну –
Вон той звезды.
- Её я вижу – то звезда
Твоя.
- Так видишь, тратил пламень я
Впустую. Оглянись!
Все стены комнаты моей
Заставлены холстами.
Что на них? О, это столь же важно,
Как и то, какого цвета хвостик
У пингвина.
Или ещё – да, подойди сюда –
Ты видишь эти ноты, кипы
Бесполезных рукописных строк?
И ворохи стихов, которые
Писал я, вспоминая
Голос и губы представляя,
Как они, приоткрываясь чуть,
Чудесный звук воспроизводят.
Ты видишь это всё?
Скажи теперь,
Что всё равно тебе!
- Я не пойму никак –
Что день?
Ведь говоришь, что день всего прошёл…
- Так все равно тебе.
- Ну нет же! Я хочу
Взглянуть холсты!
Ведь день ничто. И я к тебе
Пришла.
Меня ты слышишь, Леопольд?
- Да-да… Прости меня. Тебя я слышу.
Рассеян я немного – правда то…
Не бесследно
Прошло отсутствие твоё.
Взгляни – вот эти руки
Пытались вылепить твой глас.
Ведь только глас и глас -
Всё, что я знал и помнил о тебе.
Сначала думал я и знал
(но знание – ничто!!!)
Безоговорочно, что ты придешь,
И я творил – готовился и даже
Не пытался представлять тебя.
Зачем? -
Я говорил себе,
Ведь есть твой голос
И бессмысленно придумывать пустое имя.
Писал я музыку,
Она лилась легко,
Непринуждённо.
Я слушал голос твой в себе.
- В своём сознании?
- в себе. И музыкой его я представлял.
То шелест птичьих крыл,
Журчание воды в лесном ручье,
Поток небесных вод,
И капли на стекле
Осенним пасмурным деньком.
Но время шло…
- И ты забыл меня?..
- И шум грозы отчетливей
Мне мнился. Раскаты
Гулкие лились
По небу. Временами
Они твой голос заглушали,
И силился я вспомнить
Тихий брег,
Тебя, твой образ легкий,
Шагающий легко – плывущий мне
Навстречу –
И с именем моим в устах.
Но с каждым днем
Труднее было мне.
И снег уже, который день пошел,
как снег уже пошел
в моих стихах.
А перед самым снегом
Лёгким –
Мнились вечера
Холодные,
Когда тебя я ждал.
И веря и не веря
В радостное чудо,
Откидывался вот в этом кресле
И закрывал глаза.
Так сидел я долгие часы.
Роились строки в голове,
И не было желанья
Их записать.
К чему слова? -
Так думал я.
Пустые угловатые слова,
Среди которых иногда
Встречал тебя так ясно,
Что яснее в жизни
Не бывает никогда.
Ты приближалась, удаляясь с каждым днём
Всё дальше.
Не мог уже тебя
Не представлять.
И стал тебя писать,
И стали появляться
На холстах немые очертания,
Любовные мечты (я так их
называл). Что было
мне дано? Пустые обещания
и глас?
Но я страдал.
Страдал, ты слышишь это слово?
- Мне больно слышать…
Покажи мне всё,
Что создал ты.
- Нет, подожди!
Я имя дал тебе!
Ты слышишь, я его придумал,
Долго думая во тьме.
Пытался я тебя творить
С закрытыми глазами
В полной темноте,
Холодными ночами думая,
Произнося твои ж слова,
Твердя их
Беззаветно.
Тогда я представлял тот миг,
Когда придёшь ты.
Как я обрадуюсь,
И слезы потекут
По волосам твоим…
Я упаду
Перед тобой…
Я не сойду с ума –
Твердил я в иступленье.
Виденья стали приходить ко мне
И приводить тебя.
Так время шло,
Но не было тебя.
Теперь тебя я вижу.
Ты пришла. Пришла…









* * *
Я проснулся внезапно, будто от сильного толчка или от громкого звука, как если бы кто-то вдруг начал трясти меня с усердием за плечо. Вначале я недоумённо смотрел прямо перед собой – в стену. Постепенно стал приходить в себя ото сна и начинал понимать, что всё вокруг действительно грохочет и сотрясается, стены ветхого домишки проявляли стойкость и сопротивлялись натиску неведомых сил – дом стоял, и ничего ещё не начинало обваливаться и рушиться – потому именно грохот и не прекращался. Я стал прислушиваться и постепенно начал различать среди этого шума человеческие голоса… Точно – Дремлюга кричит! Может случилось чего? Никогда не доводилось ещё слышать мне, чтобы этот на редкость спокойный, уравновешенный, я бы даже сказал, вдумчивый человек на кого-нибудь повышал голос. Мне всегда казалось, его физиологическая особенность заключалась именно в тихом вкрадчивом голосе. Любо-дорого было смотреть, как он что-нибудь объяснял: неторопливо, доходчиво… Не спеша подойдет к столу, сходит за стулом, сядет, подумает, жестом предложит вопрошающему сесть рядом, посмотрит на часы, вежливо поинтересуется у собеседника – не спешит ли он куда-нибудь, нет ли у него срочных дел – на повторную просьбу ответить на вопрос он лишь многозначительно улыбнется и ответит, что как раз сейчас, в эту самую секунду и минуту его мозг занят обработкой этого запроса. Ошарашенный оппонент начинает собираться уходить – медленно вставая со стула, задвигая его обратно к столу и уже намереваясь прощаться – подает Дремлюге руку, однако Виталик, как ни в чем не бывало, повторяет вопрос и немедленно выдает на него ответ – почти скороговоркой – и, надо сказать, настолько подробный, исчерпывающий ответ, что пожатая всё-таки (теперь уже с оттенком восхищения, а не поспешной испуганности) рука и неизменная благодарность всегда отличали завершение таких вот странно протекающих общений Дремлюги с людьми.
Насколько Дремлюга не был обычным человеком, настолько я всегда удивлялся неспособности его что-либо громко сказать, настолько же теперь я не верил своим ушам, ибо они всё явственнее посылали сигналы в мозг, содержащие бесспорные свидетельства дремлюгиного крика.
- Леопольд! Выходи! Выходи-и-и! Хватит спать!
Вот негодяй! Он чего там совсем с ума сошел? Взбесился что ли? Однако оригинальный метод придумал будить своего товарища! А ведь мне что-то снилось, снилось! Чудесное что-то снилось!
Я встал и потянулся.
Чёрт побери – а там ещё и женские голоса! Неужели соседки! А! Это Виталик – перед ними красуется! (грохот и крики между тем стихли – слышно было как Виталик что-то говорил обычным тихим голосом). Внезапно шум возобновился – очевидно они снова принялись колотить по стенам дома. «И не жалко ему своей отчизны? Дом всё-таки – родной его!» Я осторожно подошел к окошку-выходу и высунул голову наружу. Так и есть! Виталик и две дамы-соседки – наши вчерашние попутчицы – отчаянно размахивали какими-то палками. Бедная лачужка, моё пустынное пристанище!
- Ну всё-всё – хорош! Проснулся уже! Хватит, кому говорю! – я постарался убедительно показаться строгим и возмущённым. – Чего раскричались? Я и не сплю уже давно… - Всё же видимо вид был у меня довольно сонный, потому как все рассмеялись. Неужели я такой смешной? – пронеслось в голове.
- Ага, не спит – мы уже с полчаса колошматим, охрипли вон все. А он не спит! Ты чего лестницу наверх затащил? Так я бы залез к тебе, ведро воды вылил бы на голову и всего делов – кричать уж точно не пришлось бы. – при этом все снова рассмеялись. Да уж Виталик сегодня был явно в центре внимания!
- Поэтому и затащил – знаю я твои садистские замашки! К тому же секретность надо блюсти – всё-таки я здесь с секретной миссией как никак! Тайный агент.
- Леопольд, спускайтесь скорее, мы пришли к вам в гости, - Одна из девушек поспешила позвать меня на Землю, однако тут же поправилась, - к  Виталику в гости. Праздник сегодня – спускайтесь – у нас уже стол накрыт!
Это сколько же времени… Я инстиктивно отшатнулся от отверстия и ушел вглубь чердака, так как не совсем был уверен в благообразности моей утренней наружности. Как нарочно зеркала тут наверху Дремлюга не предусмотрел… Я наспех пригладил руками волосы, отряхнулся – одернул свое нехитрое одеяние и стал стаскивать вниз лестницу. Погода стояла наипрекраснейшая – светило чудное солнце, везде была разбрызгана свежая зелень, воздух пронизывали пьянящие весенние ароматы – вот она ароматерапия – чуть было не вырвалось у меня. Девушки – слава же Богу – куда-то ушли (видимо, в дом), и я вздохнул с облегчением. Дремлюга хмурился и исподлобья поглядывал своми насмешливым взглядом.
- Поди умойся да расчешись, а то барышни у нас шибко утонченные и чувствительные – перепугаешь, боюсь, их небритостью да лохматостью… - Виталик уже настолько вжился в свой деревенкий образ, что естественным образом у него получалось соответствовать ему на все 100 процентов.- Ступай, батенька, тама в сарае всё найдешь, я ужо приспособил.
- Виталик, мне такое снилось сегодня!.. – я схватил его за плечи и хорошенько потряс.
- Иди-иди ждут нас…
- Нет, ты не представляешь, Она приходила!
- Кто?
- Жанна!!!
- Да-да, приходила, приходила, свое тело приносила, и сидела и смотрела и глазёнками вертела!
- Ах ты сволочь!..
- Иди-иди! – он подталкивал меня в спину как Горбатый Володю Шарапова.
- Говорю же приходила… Мы говорили… Я даже коснулся её руки…
- Пошли я тебе полью…
Вода была холодной, нет – не холодной – ледяной. Виталик всё норовил налить мне изрядную порцию жидкого льда за шиворот и подзадоривал себя громкими вскрикиваниями!
- Слушай, ты чего сегодня так развеселился? Любовь нагрянула внезапно? – Я не упустил случая уколоть и его. – Впорхнула сама в объятия любовника младого…
- А то! – Виталик видимо по-свойски прищурился, потому как поток ледяной на мгновение приостановился. – Ты думал я тут лапти да валенки строгаю вечерами? – Однако тут же голос его упал низко-низко. – Да уж…
- Она ничего не знает? – я повернулся к нему.
- Нет.
- Так скажи ей!
- Зачем?
- Ну знаешь!.. – я выхватил у него полотенце и гневно стал вытираться. – Не все такие как она, как твоя Жанна, не все такие вот, такие… я даже не знаю какие – жестокие, бессердечные что ли…
- Я как раз и не хочу добреньких и сердобольных… Чтобы они жалели маленького глупенького Дремлюжку. Не хочу!
- Чего ж ты хочешь? What you want?
- Есть я хочу! – Дремлюжка был в ярости. – Есть и пить! Пошли скорее!

У Дремлюги был комплекс – его нельзя было назвать комплексом вины – он заключался в том, что ему казалось, что его никто не воспринимает всерьёз. Особенно это касалось противоположного пола – он сам себе создал некий антураж забавной зверюшки всеми этими своими выкрутасами с волосами, целыми представлениями и спектаклями, сонными похрюкиваниями и прочими проделками. Со стороны он абсолютно не казался чем-то серьёзным. Но он не чувствовал перед собой вины – он был совершенно естественен в своем образе. Ему казалось, что окружающие его особы в юбках и обтягивающих джинсах (что стало в наше время почти правилом, нежели исключением из оных) совсем этой естественности и не замечают. Они игрались с ним не замечая, что отверждают его сердце, с каждым днём он всё резче отделялся от самого себя изнутри. Он становился настоящим ходячим противоречием! В мыслях он один, в поступках совершенно другой, в мечтах – третий, а в памяти – четвертый. Конец этим метаниям положила как ни странно именно Жанна – сестра наших вчерашних попутчиц и сегодняшних гостей. После неё Виталик ушел в себя окончательно и до сих пор боялся вернуться обратно…

 За ширмой уже всё было готово. Девушки сидели нарядные и непринужденно хлопали глазами, изредка между собой перешёптываясь. Мы ввалились в тайный закуток со всеми удобствами словно два увальня – Виталик был раздражен, я же мыслями весь целиком пребывал в ночи, в потёмках (или ослепительном свете) невероятного сна… Пока Дремлюга открывал шампанское, я поспешил представиться – все-таки тогда в электричке всё было несерьезно, к тому же надо знать наверняка (я конечно помню ту чушь, которую нес Дремлюга и не спешил ему доверять)…
- Леопольд. Друг и сокурсник Виталика. – заявил я, садясь напротив соседок неподалеку от тарелки с колбасой. – Заехал погостить – к товарищу. – При этом я кивнул взглядом на возящегося с бутылкой Дремлюгу. Девушки улыбнулись.
- Мы разве не знакомы? – голос у Дремлюгиной возлюбненной показался мне несколько грубоватым… - Помнится где мы с вами встречались уже…
- О, то была крайне мистическая встреча. Мне просто необходимо всё перепроверить!
- Ах, да – Вы же здесь с тайным поручением – всё проверить и перепроверить! Меня зовут – Лена. Елена. – она почему-то переглянулась с сестрой и снова поправилась. – Лена. А сестру – (именно в это мгновение усердие Виталика было вознаграждено откуда-то свыше – возня его увенчалась закономерным итогом – пробка, оглушительно вскрикнув, пробила пространство всей своей мизерной массой. Я даже вздрогнул. Вздрогнули все. Демлюга к тому же вскрикнул от неожиданности – задумался наверное как всегда, а может даже задремал – ааааааа! Все рассмеялись…) – а сестру – Эвелина.
Первой пронзившею мыслью была – опять шутки изволите шутить – однако в то самое мгновение – она – подняла впервые (для меня – впервые, ибо внимание не работало моё в том направлении) глаза. Глаза наши встретились. Без шутки. Серьёзно. Так значит – Лина …
- Можно просто Лина… Все так и зовут меня… - Её голос показался приятнее. На первый (чуть не сказал взгляд – но чем заменить? На первое прослушание? Подслушание? Ох, этот русский язык!) взгляд по крайней мере.
- Постойте, а как же Жанна? То есть там в электричке… а вы ещё говорите зачем проверять! Ай-ай-ай!
Тут как всегда некстати встрял Дремлюга:
- Ну Жанна, ну Эвелина – в принципе разница невелика…
- Просто, Леопольд, Вы так увлеченно рассказывали о своей Жанне, что мне ужасно захотелось хоть немножко побыть ею! – да, определенно голосок у неё приятнее, чем у сестрички. – Ну не сердитесь так! Лучше тост скажите! Мы с Леной порядком проголодались пока Вас будили!
- Тост скажу я. – Виталик на правах хозяина немножко раскомандовался, но это простительно.
- Давай, милок!
- Сегодня знаменательный день! День Победы! Все мы помним и знаем, что случилось более полувека назад на нашей Земле. Да-да, вот на этой самой Земле, на которой стоит мой дом, и ваш дом тоже. И мы никогда не забудем, что Земля эта полита кровью. Кровью наших предков. – Елена не сдержала все-таки улыбку, как ни толкала Лина ее в бок, потому как Дремлюга естественно разволновался, и сообразно этому волосы его начали также приходить в смущение. Виталик метнул свирепый взгляд на девушек и, выждав мхатовскую паузу, продолжал. – Этой ночью мне не спалось. Я думал…
- Вот это новость!... – теперь свирепость была обращена в меня.
- Я думал… я лежал и думал… как бы я вел себя очутись на месте тех ребят, которые тогда… В общем, я написал небольшое стихотворение – в свободной форме – и сейчас хочу его зачитать…
Пока Виталик рылся в карманах и доставал оттуда измятый листок, мы троём переглянулись, и я поспешил передвинуть свой стул на другую сторону стола – к девушкам – чтобы Виталик очутился не рядом, а напротив меня. Рядом же оказалась – я это успешно подстроил – Эвелина (а что – тоже хорошее имя!). Нет-нет, Жанны я не забывал ни на мгновение, сон теплился в моей голове, разливался по всему телу мягкой истомой. Скорее я думал – как хорошо, что у меня есть ты, никто не знает какая ты, все люди меня видят, слушают, но никто не видит и не слышит – тебя, только я, только во мне ты… пока. Это – пока. Когда ты придешь – а ты придешь – всё равно я лишь тебя буду ощущать. Никто же не может залезть внутрь моих мыслей!
Дремлюга откашлявшись начал. (после первых же нескольких строк Виталик отчаянно смял в кулаке тот жалкий клочок бумаги, на который он надеялся как на подсказку, и читал всё по памяти, всё – как с листа. Читал он хорошо – неторопливо, обрубая строчки – не перенося смысловые лиги – слог получался рубленым и суровым. На волосы его, стоящие почти вертикально, никто уже внимания не обращал, взгляды были устремлены в его глаза, пронзительно направленные в прошлое и будущее – одновременно. Как ему это удалось? До сих пор вопрошаю себя об этом.)

* * *
Мне снится:
Я лежу в окопе,
А вокруг меня –
Друзья. Взгляд
Мне застит
Чем-то липким,
Не вижу –
На ощупь чувствую –
Друзей (война). Вокруг
Все – бой,
И жижа под рукой –
То грязь и кровь
Со мною смешаны.
Нет сил сказать.
Нет сил кричать
От злости и от боли. Здесь
Война…

Не вам сказать – «война»,
Мне снится,
Мне – опять – в который
Уже раз – война…
Я не могу дышать
И не сейчас – во сне,
Не там – в окопе по весне.
Вам, оробевшим,
Не понять, а я
Лежу и тяжело дышать,
И хрипы из груди,
Рука сжимает крепко руку друга.

Я без нее никто.

Сейчас
Не знает пусть
Никто
Тех ужасов
И страха –
Я приближался к ним…
О, страх… мне снится страх,
Который ни во что
Никто
Тогда не ставил.
Ужас был зарыт там
Глубоко.
Мне снится мужество
И тайна.
И к ней я
Прикоснулся лишь.
Сейчас.

Воцарилось молчание – звенящая тишина, и шорох одежд – все инстиктивно встали, боясь посмотреть друг на друга – стесняясь чего-то… быть может слёз? Не слёз – случайно навернувшейся слезинки – глубиною с Марианскую впадину… Шампанское выпили и продолжали стоять…
- А ты молодец, Виталик!.. молодец… Хорошо написал. – Я первым нарушил тишину. При этих словах Дремлюга плюхнулся на стул и уставился в свою тарелку. Все сели. Я вернулся на свое прежнее место и торжественно пожал руку поэту...
- А знаете, я тоже, пожалуй, прочту. – Эвелина едва присев, тут же встала опять. – Не своё, конечно, - она улыбнулась слегка. – одно из моих любимых.
Снова воцарилась пауза. К еде так никто пока ещё и не притронулся. Елена с сожалением и тоской глядела на стоящий перед нею салат… Эвелина, закрыв глаза, и устремив свои внутренние очи в неведомое никому (даже вполне может быть и ей) пространство, бытие, или небытие, медленно начала…

Вернуться б к той черте,
Где я был мной.
Где прилипает к пальцам
Хлеб ржаной.
И снег идет.
И улица темна.
И слово «мама» -
Реже, чем «война».

Желания мои скупы.
Строги.
Вся биография –
На две строки.
И в каждой строчке
Холод ледяной…
Вернуться б к той черте,
Где я был мной.

Вернуться бы,
Вернуться б к той черте,
Где плачу я в полночной духоте,
Где очень близко
Губы и глаза,
Где обмануть нельзя,
Смолчать нельзя.
Измены –
Даже мысленно –
Страшны.
А звездам в небе
Тесно от луны.
Все небо переполнено луной…
Вернуться б к той черте,
Где я был мной.

(здесь Лина немножко запнулась, задумалась, и видно было по ней, как она негодует – на себя, как закусила губу и на мгновенье открыла глаза и посмотрела виновато на свои руки. Я этот взгляд до сих пор помню – ну что же вы, руки… но вскинулись руки и плавно упали, тряхнув головой, она продолжала…)

Не возвращаться б
К той черте,
Когда
Становится всесильной немота.
Ты бьешься об нее.
Кричишь,
Хрипя.
Но остается крик внутри тебя.
А ты в поту.
Ты память
Ворошишь.
Как безъязыкий колокол, дрожишь.
Никто не слышит крика твоего…

Я знаю страх.
Не будем про него.

(Эвелина снова сделала паузу, и только лишь в это мгновенье закрыла глаза, она продолжала)

Вернуться б к той черте,
Где я был мной.
Где все впервые:
Светлый дождь грибной,
Который по кустарнику бежит.
И жить легко.
И очень надо
Жить!
Впервые «помни»,
«вдумайся»,
«забудь».
И нет «когда»,
А сплошь –
«когда-нибудь».
И все дается малою ценой.

Вернуться б к той черте,
Где я был мной.
Вернуться б к той черте…

А где она?
Какими вьюгами заметена?

- Раздавлен… Уничтожен… Стёрт с лица Земли… Стёрт, ничего не осталось. – Дремлюга встал из-за стола и заходил нервно по отширмованному пространству. – Ничего… А ты какая молодец, Лин! Молодец… Знаешь, когда ты читала то место, о страхе… Это было… Было очень сильно…
- Когда эта девочка говорила об одиночестве, и потом там появились эти красные глаза, я не знаю почему, но у меня задрожали руки… Может я сумасшедший? – я медленно – будто про себя – тихо процитировал… вольно процитировал…
- Нет, Леопольд, не передергивай! – он вернулся за стол. – Это было гениально! Это… Что я? Мои жалкие… Это гениально!..
- Хватит, ребят! Вы меня совсем засмущали… - Эвелина снова уткнулась в тарелку, Елена же уже раскладывала по тарелкам еду. – давайте покушаем.
- Виталик, ты зря так горюешь! Мне твои стихи понравились! В них есть некая внутренняя сила, тайна… загадка что ли…
- Да брось ты…
- Нет, правда! Конечно все еще робко, не смело, как у Роберта Ивановича… не так глубоко… что скрывать? Но в нём чувствуешься ты…
- Правда-правда, чувствуешься! – чуть не хором подхватили сестрички, однако дальше продолжила одна Лина. – вот ты говоришь, что руки задрожали…
- это вот он сказал…
- …ну про то место о страхе… я не знаю почему, но я вся трепещу сама… вроде бы
Я знаю страх.
Не будем про него.
Как я могу отнести эти слова к себе? Не знаю я никакого страха, по крайней мере такого, о каком там речь идет… мне даже трудно мысленно это представить… страшно…
- вот видишь тебе же страшно… - (совсем и не важно кто эти слова сказал вслух – я или Виталик – подумали мы так оба).
- но это же совсем не то! Совсем другое…
- ну не скажи. Автору удалось на подсознательном уровне передать смысл своих слов, свои чувства, вкладываемые в слова. Казалось бы нам, не познавшим такого (какой имеется в виду) страха, ничего не должны на логическом уровне говорить эти слова, однако мы всё чувствуем… конечно не все… некоторые на это просто неспособны… в силу своих особенностей.  – я проглотил кусок брауншвейгской колбасы и продолжил. – просто у них расхождение с автором. На внелогическом уровне. Одним нравится Гумилев, другим Белый… Эта едва уловимая душевная разница делает невозможными общие точки соприкосновения этих людей. Один будет твердить, что Гумилев – это классно, другой, что Белый – наше всё… я конечно утрирую… Так во всем искусстве. В музыке например… у каждого автора есть своя волна что ли, на которой он вещает посредством своих произведений, а слушатель-читатель эту волну пытается, ну или не пытается – другой вопрос: получится у него, сможет ли он в силу разных причин – уловить. Иногда много времени на эти попытки уходит… много…
- Я как прочитала это стихотворение – оно мне сразу запало…
- Значит вы с Поэтом на одной волне жили – дышали… по крайней мере в те моменты, когда он его писал, а вы – читали…
- Интересно…
(Виталик в это время вовсю ухаживал за младшей сестрой – подливал ей сок/вино/шампанское/компот/минеральную воду… всё, что можно было подливать, подкладывал ей в тарелку (всё, что можно было подкладывать) – на тарелке образовалась приличная горка из еды. При этом Дремлюга сидел от атакуемого субъекта наискосок – ему было в высшей степени неудобно – все рукава его уже были перемазаны нашими скромными угощениями)
- Знаешь что, Виталик, мы сели неправильно…
- Ты думаешь?
- Я просто уверен в этом…
- Ну не пересаживаться же сейчас!
- Конечно! – но я почему-то в этот момент вспомнил о Жанне и о сегодняшнем моем сне… Чудесный все-таки сон! Жанна!.. Жанна… И все равно у меня есть лишь только ее глас… голос! Чудесный… (да не покажется это воспоминание читателю скомканным…) - Надо конечно еще раз услышать… ещё лучше самому прочесть. Ты запиши его. Обязательно запиши. Это не без таланта написано! – Виталик мне картинно отвесил поклон и продолжил наваливать Елене в тарелку всякую снедь – на этот раз картошку. Елена при этом, скривив губы, уже оставив всякую надежду остановить этот беспредел, с тоской глядела на суетящегося Виталика. А тот наяривал – «Леночка хочешь еще картошечки? Давай положу вот этот огурчик! Смотри какая колбаска!..» Вот остолоп! Я рассмеялся.
- Обязательно запиши свой стих! Ты слышишь? Он мне очень понравился! – последние слова я почти прокричал ему в самое ухо. Но он отмахнулся – «да-да, запишу…»
- Леопольд, вы ведь художник! Расскажите еще что-нибудь про искусство! Так интересно. – Эвелина элегантно поглотила средних размеров шпротину и показала своим видом, что она вся – внимание.
- Что ж… - не буду скрывать, я был польщен. – Извините меня… Виталик, послушай, да оторвись ты на секунду от этой… колбасы! Одно место меня смущает… посмотришь, потом, может, переработаешь… Хотя… - я про себя вспоминал текст Дремлюгинового стихотворения. – да, те места где в начале повторяются «друзья-друзей» и далее несколько раз «дышать». Мне кажется можно будет несколько обогатить…
Дремлюга снова махнул рукой, отстранился от стола, вдруг встал, пометался по закутку, по дому и, наконец, хлопнул входной дверью.
- Отличная идея! Пройдемся вокруг дома?
- Вы, Леопольд, хотите увильнуть от своего рассказа? – Эвелина улыбнулась во всю ширину своего рта.
- Нет-нет, я не пойду… - поспешно заявила в свою очередь Лена. – Я вот книжки поразглядываю… вы идите.
- Ну что, пошли?
- Пойдемте!
- Мы пойдем прогуляемся… вокруг дома. – быстро пояснил я вернувшемуся вдруг Виталику.
- Идите, идите… мы тут с Еленой… побудем. Вдвоём побудем…
- Смотри, не перекорми её! Извращенец… - уже почти шепотом пробурчал я, подавая Лине курточку. – Ну мы пошли!
Все-таки майская погода, майский воздух, майская зелень – это, надо вам сказать, нечто из ряда вон выходящее, сказочное! Только выйдешь из дома, глотнешь свежего воздуха – и чувствуешь себя Человеком. Настоящим, с большой буквы – каким и подобает быть всегда… Что это? Всего лишь воздух – самый обычный… такой же, как, например, в июле… Эх, молодость, молодость… да вот не такой…
- Что вы говорите?
- Я говорю: молодость, молодость…
- Ну, когда нечего сказать, всегда говорят: молодость, молодость… - Эвелина снова разулыбалась, и это надо признать получалось у неё довольно непринужденно, и элегантно.
- Чехова тоже любите?
- Ну а кто ж его не любит… - она не переставала улыбаться, однако характер её улыбки слегка изменился – черточки лукавства закрались в уголки её губ.
- Дремлюга не любит… говорит злой… Кстати, Ваша сестра знает, что она ему небезразлична?
- В каком смысле?
- В прямом.
- Ну если в прямом, - тут она даже чуточку рассмеялась, - если в прямом, то разумеется знает. А вам она нравится?
- Кто, Елена? – я даже слегка опешил от такого неожиданного вопроса.
- Елена. А ну отвечайте! – её строгость была просто обескураживающей.
- Да я как-то не думал над этим… Нет… Почему же она должна мне нравится? Я её едва знаю…
- Но она же красивая! Посмотрите хорошенько на неё! Она настоящая красавица! Я по сравнению с ней – простушка. – тут она явно начала кокетничать. Мне это не понравилось. Я попробовал отшутиться.
- Эвелина! Я обязательно прислушаюсь к Вам. И обращу всё своё самое пристальное внимание на Вашу сестру. Непременно! Вот как только вернёмся в дом, я присоединюсь к Виталику и мы вдвоём, с двойным усердием, будем кормить её! Подкладывать ей в тарелку картошку и колбасу, огурцы и шпроты, селедку, будем подливать ей в бокал с двух рук сразу и шампанское и компот, мы так её откормим, что ее красота увеличится вдвое! Нет – втрое! Вы этого хотите?..
Я так увлекся этим вдохновенным описанием, так живо представил себе всю эту сцену, что упустил из виду Лину – она уже давно покатывалась со смеху, видимо её воображение также ясно рисовало эту картину…
- Давайте на «ты», Леопольд! – она изящным жестом убрала с лица прядку и продолжала придерживать её за ухом. – надоело уже «выкать». Расскажите… - она снова залилась зажигательным смехом (а она хохотушка!). – Расскажи… что-нибудь о художниках… или картинах. Признаюсь, в живописи я не так сведуща, как в других искусствах…
- Ну мне вообще случалось слышать мнение, что в искусстве и понимать-то нечего… чего там понимать? Смотри либо слушай и всего делов. Любого можно научить! А на практике выходит совсем и не так. Попробуй, объясни какому-нибудь, да даже пусть интеллигентному, умному человеку, в чем прелесть какой-нибудь оперы, Онегина например (я-то прекрасно понимаю, что эта сфера вам (ой-ой, извините) тебе ближе других), если он не понимает, не чувствует в чём состоит её прелесть! Или спросит он тебя про картину… в чем прелесть Модильяни или пусть даже Рембрандта? Что ему ответитишь? Я например всегда теряюсь…
- Значит, главное – это чувствовать искусство?
- Конечно…
- А остальное уже совсем второстепенно?
- Разумеется, Линочка! Я тебе (видишь, я не оговорился!!!) сейчас скажу одну грандиозную, восхитительную, гениальную, и вместе с тем поразительно вызывающую и спорную мысль…
- Я вся внимание!
- Давай остановимся! Какая прекрасная весна! Какой воздух! Ты чувствуешь? Я так бы и расцеловал каждый листочек вот на той березке!.. – я подошел к ней и взял в руку веточку, Лина стала рядом и молча наблюдала за мной. – я тоже сейчас хочу прочитать тебе кое-что, а то вы все прочитали… слушай!
Это утро, радость эта,
Эта мощь и дня и света,
                Этот синий свод,
Этот крик и вереницы,
Эти стаи, эти птицы,
                Этот говор вод,

Эти ивы и березы,
Эти капли - эти слезы,
                Этот пух - не лист,
Эти горы, эти долы,
Эти мошки, эти пчелы,
                Этот зык и свист,

Эти зори без затменья,
Этот вздох ночной селенья,
                Эта ночь без сна,
Эта мгла и жар постели,
Эта дробь и эти трели,
                Это всё - весна.

Мы помолчали. Лина почему-то вдруг зажмурилась и с выражением абсолютного счастья на лице снова раскрыла глаза.
- Спасибо! Очень красивое стихотворение! Это Фет?
- Да.
- Снова без глаголов! А ведь над его шепотом и робким дыханьем в своё время как только не издевались! – и она пошла дальше тихонечко хихикнув.
- Видишь то облако?
- Где?
- Вон там… Оно похоже на мотоцикл, как любитель Чехова любителю Чехова говорю… - мы опять рассмеялись…
- Но всё же мысль…
- Да, мысль… Мысль эта проста… Очень проста. На первый взгляд проста – но стоит поглубже вдуматься в неё, как понимаешь – она бездонна. Как вселенная. У каждого произведения… для каждого произведения искусства… существует только единственная верная интерпретация. Каково? А? Гениально?
- Погодите-ка… смотря что принимать за верную интерпретацию…
- Вот – ключевое замечание…
Тут неожиданно Дремлюга вылез по пояс из форточки и закричал что есть силы:
- Леопольд! Эвелина! Ну сколько можно кругами ходить вокруг дома??? У нас уже с Леночкой головушки закружились! Как ни посмотришь в окно – там вы идете! Как ни посмотришь – там вы! Сколько можно! Пожалуйте сюды – Леночка тут новую игру придумала! Мы вас ждём!
- Да, и ещё – чтобы правильно и точно, тонко чувствовать – как раз понимать и нужно! Многое понимать…
- Давайте, заруливайте! Вот в эту дверку. – Виталик уже отворил эту самую дверку и тут же в буквальном смысле затащил нас в дом.

* * *
Игра, которую придумала Леночка была проста как дважды два и по своей сути представляла развлечение, позволяющее расспросить окружающих, задать им такие вопросы, которые просто с ходу не задашь. Мы застали её в кресле-качалке с толстой книгой на коленях, книжный шкаф был открыт и обнаруживал собой следы книгоисканий, тщательных и продолжительных.
- Давайте, садитесь, сейчас начнем опрос! – Елена торжествовала. – Виталик будет ответы записывать.
- Что за вопросы? – я сел за стол – за время нашей краткой прогулки я успел изрядно проголодаться – с чего бы? Я недоумевал. Лина села рядом, хотя тарелка её стояла совсем с другой стороны – наверное она как раз совсем не голодна – мелькнуло в моей голове.
- Виталикова гордость – он уже все уши про него прожужжал – «шикарнейший том античной драмы» - она изобразила виталикову манеру пафосно выражаться довольно умело. – Тут в приложениях есть интересное место… - она принялась рыться в конце книги, а у меня мелькнуло в голове – ух, какая въедливая – даже по приложениям полазила. – вот! Вопросы, адресованные неизвестным античным автором гражданам Афин с целью помочь им пристально взглянуть очами внутрь себя, и разобрать свои все мысли и деянья будущего и прошлого. Виталик уже ответил! Я всё записала! Теперь вы, а виталиковы ответы мы потом зачитаем – на десерт! Виталик!
- Да-да, я здесь и готов!
- Пиши – вопрос первый!
- Пишу, Елена Андреевна!
Мы с Линой в изумлении переглянулись, однако уже поздно было сопротивляться и задавать вопросы, вопросы скоро (мы это чувствовали!) будут задавать нам. С другой стороны в этом было что-то интересное… Я шепнул Лине: «Что-то не верю я в неизвестного античного автора, задающего вопросы афинянам… Сама все придумала…». Лина только пожала плечами и усмехнулась.
- Вопрос первый – главная черта вашего характера?
- Пусть Леопольд отвечает первым!
- Ну что ж… Попробую кратко… нет – я буду пространно рассуждать, а Виталик пусть суть выуживает и записывает. Значит главная черта характера… вообще такие вещи надо у окружающих, хорошо тебя знающих людей спрашивать. – чтобы взять паузу на раздумья, я принялся накладывать в свою тарелку салат… - На мой взгляд я очень добрый. Добродушный. Даже если сержусь на кого-либо, пройдет каких-нибудь полчаса и я буду весело шутить с предметом моих былых обид. В глубине моей души, мне кажется, теплится добродушие. Именно теплится… Оно в итоге всегда вырывается – иногда с треском – наружу. Порой довольно быстро вырывается. Теперь ты. Кстати, мы с Линой уже на ты, а вы с Виталиком?
- Мы тоже! – почти хором ответили эти двое, и все рассмеялись.
- А у меня вообще-то много хороших черт! Но вот главная… - Эвелина, как мне уже стало казаться, редко когда не смеется – вот и сейчас она засмеялась. – Наверное то, что мы говорим и будем говорить – про себя – не столько то, что есть на самом деле, скорее то, что хотелось бы нам… небезосновательно конечно… Мечтательность… - она снова рассмеялась (в голове у меня пронеслось – скорее «смешливость»). – Мечтательность! Есть такая черта? А можно два? Две? Леопольд, что Вы так укоризненно смотрите? Смотришь? – и она пять рассмеялась. – Шампанское хорошее у тебя Виталик!
- Так и запишем – «Хорошее шампанское»… тфу ты! То есть - Мечтательность. – И Дремлюга смачно поставил точку.
- Вопрос номер два. Какую цель вы преследуете в жизни?
- Ничего себе у вас (у них там в Древней Греции) вопросики! – я налил себе и Лине шампанского. – Цель, а читай смысл жизни! – мы с Линой проверили звонкость Дремлюгиных стаканов и я сделал небольшой глоток. – Как-то размышляя на досуге в похожем направлении я додумался вот до чего: представьте, сколько примерно живёт обычный усреднённый человек – не физически живёт, а хоть как-нибудь –присутствует на нашей планете… В памяти ли людей, в документах, что ещё?... в книгах… Очень мало! Два, максимум три поколения после смерти физической. Заброшенные могилы на кладбищах – что может быть страшнее? Это настоящие мертвые души. Их никто не помнит уже, не знает, не зовёт, не говорит с ними… к ним никто не приходит. Великие люди – гении – другое совсем дело, хоть и их могилы иногда долгое время пребывают в жалости, но время – да, время – всё исправляет, расставляет по своим местам – кого в вечность, кого в вечное забвение… Но что нам великие? Подумаешь, что полностью можно исчезнуть и жутко становится по-настоящему. Всё, о чем ты думал, что говорил, твои вещи, мысли – всё на свалку. Самое же обидное («обидное» в этом случае довольно смешное слово – человек умер, а ему «обидно» из-за таких пустяков) – люди, твои прямые потомки, которые живут (живут!!!) только благодаря тому, что ты жил, которые, быть может, имеют с тобой некоторое сходство лицом, душой ли, привычками, нравом – не помнят тебя! Не знают твоего имени, лица, где ты жил, что делал, чем ты жил… О чём думал, чем терзался, о чём мечтал… Да что там мечты, какие-то иллюзорные облачка, они будут абсолютно безразличны к тебе, как крокодильчики, которым больше не нужна их мать, даже если кто-то начнет говорить – они отмахнутся. Ничего не останется. Твои же потомки наплюют тебе в душу, еще может живую – они не хотят тебя знать. Это страшно. Всеми силами надо стараться оставить после себя хоть что-то, детей воспитать своих так, чтоб уважали предков. Своими силами пытаться памятник себе воздвигнуть… - тут я замолчал, и все молчали. – моя мысль ясна?
- Вполне. – Эвелина перестала смеяться и теперь казалась очень серьёзной – видимо мне удалось затронуть какие-то неведомые струны её бытия. – Такой, весьма эгоистичный подход, надо сказать. Да?
- Ну, кто не эгоист – пусть бросит в меня колбасой. – я позволил себе улыбнуться, однако общество не настроено было шутить, почему-то все сидели с серьёзными, даже хмурыми лицами. Дремлюга уткнулся в свой листок и похоже дремал, Лена перелистывала книгу, Лина же пристально смотрела на меня.
- А у меня нет никакой цели в жизни! Пока нет – я еще слишком молода, чтобы такими вопросами задаваться! Молода, беспечна, если хотите – если хотите, я ещё не способна выстроить адекватную цепочку своего земного (хотя почему только земного?) существования. Это вон Леопольд уже о смерти задумывается, о вечности, а смерть не есть ли самоцель? Если вдуматься – это и есть конечная цель, понимая буквально… как мы её не бежим, мы одновременно с этим – стремимся к ней. Любые другие цели всегда останутся какими жалкими промежуточными этапами, мелкими подцелями… Разве не так?
Дремлюга вдруг встрепенулся:
- Так и запишем: цель жизни Эвелины – смерть. Леночка, давай дальше…
Все рассмеялись. Молодец Дремлюга – умеет своей дремотной сущностью веселить народ. Однако, я смеялся натужно – что скрывать, меня несколько задела Эвелина, задела своей смелостью, своим смелым суждением. Несмотря на кажущуюся банальность оного, по сути своей оно было очень глубоким.
- Вопрос третий: В чем счастье? – Лена говорила монотонным протокольным голосом, немного сдерживавшим нарастающее напряжение и серьёзность вопросов.
- Теперь понятно, почему этот древний античный автор канул в безвестность – он так всех достал своими вопросами, что история вычеркнула его из списка своих категорий! Негодный афинянин! Так он и до сотворения мира доберётся! – я снова решился на некоторое промедление – мне захотелось обдумать вопрос; Эвелинина серьёзность и брошенный ею почти вызов подали мне к этому сигнал. – Существует вполне избитое мнение (избитость которого однако не умаляет его очевидных достоинств) – счастье… человек счастлив тогда… когда меньше всего об этом задумывается. Счастье – это то, что было с нами когда-то давно. Это что-то мимолетное, едва уловимое, что было с нами, едва коснулось нас и упорхнуло в вечность… если как следует вдуматься в это – получится, что вся жизнь человека – счастье! Воспоминания о детстве – счастье, о юности – счастье… конечно, я немного утрирую, но получается, что так! Если же говорить более субъективно и конкретно – приземлённо – то встать рано утром со свежей головой, распахнуть шторы и встретиться взглядом с солнцем, улыбнуться и работать, работать, работать – мне по утрам особенно хорошо работается! А потом, перед сном, вспоминать прошедшие в работе утро и день, а может и вечер… и гордиться не потерянным зря временем, гордиться проделанной работой, спокойно засыпать… это ли не счастье?.. Бертольдо говорил Микеланджело, отвечая на похожий вопрос: «Проживи свою жизнь так, чтобы после тебя остались целые полчища статуй…»…
- Так и запишем: Леопольд: счастье – работать в поте лица. – Проговорил Виталик и посмотрел на Эвелину – явно ждал её комментария по поводу моего счастья.
Лина же слегка задумалась – это было видно по её неподвижному взгляду…
- Счастье верно там, где нас нет… Где мы были? Я думаю, нет. Где никогда не будем? Тоже вряд ли… Счастье для меня – в мечте!..
- Мечтательность – черта, в мечте же счастие… - конечно, не стоило таким образом комментировать, но мысль эта вырвалась вслух – вырвалась! Ничего не смог я с этим поделать – мне в тот миг показалось, что с Линой сразу же случилась перемена, небольшая, внешне почти незаметная, однако чувствовалось, что она стала больше обращать на меня… внимание что ли… скорее она поняла чуть глубже мою натуру и непреминула показать это – мне показать, но так что заметил это лишь я. Я не могу утверждать наверное, но в дальнейшем Эвелина намеренно обостряла либо совсем доводила до крайности те свои мысли, черты, которые мне могли показаться… может быть откровенно специальными? Словно специально возникшими для моего беспокойства…
- Да, в мечте! Пока я могу, хочу, способна мечтать – я счастлива! Я живу, а значит я мечтаю, я мечтаю – значит со мной счастье!
- А как же быть с исполнением мечты? Исполнение для тебя имеет принципиальное значение?
- Скорее всего нет. Исполнение – получается, что это исполнение счастья – счастье исполнилось, лишь для следующей мечты, следующего счастья… Для меня важно само чувство мечты, важно состояние – словно влюбленности – вмечтённости! – И она снова заразительно рассмеялась – даже хмурый Дремлюга подал из своего уголка голос – три коротких смешка. Однако его прервала Лена:
- Понятно, Линк. Вопрос четвертый – внимание и это не шутка – в чем несчастье?
- Ну по логике – простой тривиальной логике – несчастье – величина, обратная счастью – ведь так? – я уже собирался предложить переходить к следующему вопросу, а то и так игра уж слишком оказалась затянутой – я даже и представить не мог сколько этот афинянин вопросов напридумывал – а мне хотелось – во-первых – да, и этого я не скрываю – пойти ещё погулять с Эвелиной, и не вокруг дома, а куда-нибудь подальше (напомню, вопрос об интерпретации так и не был озвучен в достаточно полной мере), а во-вторых, после чудесного сна с Жанной во главе, я пребывал настолько в преподнятом состоянии творческого духа, что мне хотелось поскорее остаться один на один – с чистым листом белой бумаги и ручкой, и, за неимением других орудий творческого труда, попробовать этими нехитрыми инструментами зафиксировать хоть малую толику чувств (и мыслей, конечно – куда ж мы, люди, в 21м веке живущие всё-таки, без мысли – не шимпанзе как никак), переполнявших меня…
- Не скажи, Леопольд. – Лина была рождена для того, чтобы перечить мне! (я чуть вслух не высказал это!) – Это в математической логике отрицание истины есть ложь и наоборот – в жизни всё не так. Или ты хочешь иметь дело с абстракциями?
- Так счастье и есть первейшая абстракция – так сказать, сублимация человеческих стремлений, мыслей, но не поступков. – я улыбнулся; кажется, Лина не выплывет победителем из этой дуэли…
- Но отсутствие счастья для большинства людей совсем не означает несчастье! – взмолившимся тоном простонала Лина, очевидно намекая на мою тупость… - Живём и хорошо – спокойненько так, плохонько – но живём – и не счастливы особо, но и не несчастны… Бывает так? Бывает. И вы все лучше меня это знаете. Несчастье – для большинства – что-то из разряда предельных величин – со знаком минус, счастье также, но со знаком плюс. Люди же полощатся где-то посредине, иногда даже не представляя себе, что есть что-то… - тут Эвелина сделала паузу, сейчас вспоминая этот момент, я поражаюсь тому замыслу, той энергетике, которые она несла – Лина все сделала блестяще – мы сами подсказали ей продолжение – мы все трое дружно посмотрели наверх… на потолок дремлюгиного ветхого домика, даже не думая о том, что в действительности находится над нами – бескрайний простор неба… - Что-то большее?.. Ведь есть в жизни что-то…
- Это так, но… вот ты говоришь люди живут… болтаются, полощатся где-то посредине… Но для большинства из них это и есть счастье – совершенно серьёзно. Самое настоящее счастье. И им ничего больше и не надо – просто шкала сдвигается – для тебя, к примеру, это несчастье, а для другого – счастье… Так что вопрос остается открытым…
Лина меня перебила:
- Я первая отвечу. Несчастье для меня -  … Я в уме перебираю варианты и понимаю, что выбрать один единственный – сложно. Крайне сложно… В сомнении, в одиночестве, в безверии, в неискренности, во лжи… В болезни, в несчастии близких…
- Я пишу, пишу… - Дремлюга словно проснулся, и с остервенением скрежетал ручкой по бумаге.
- Хватит наверное… - Лина потупила взор – у неё это превосходно получилось. Как художник, я залюбовался ею.
- Хватит… Теперь мне раздумывать… Эх, Елена! Там много ещё?
- Довольно. Вы покороче отвечайте и будет всё хорошо!
- Несчастье - … на этот раз – я полностью соглашусь с Линой. По всем пунктам. Не люблю если честно долго останавливаться на разговорах с негативной темой. Давайте дальше.
- Один ноль в мою пользу. – Лина чуть тронула меня за руку и, когда я повернул голову к ней, и наши взгляды соприкоснулись, она улыбнулась мне. Я промолчал.
- Вопрос пятый – теперь вопросы пойдут полегче – ваше любимое занятие?
- Я знаю! Знаю! – поспешил всех опередить я. – я знаю, что ответил Дремлюга! Вот этот тип! – и я показал на дремавшего в уголке Виталика.
Все рассмеялись, Дремлюга же даже ухом не повёл.
- Тсс! Нет, не дремать!.. – я перешёл на вкрадчивый шепот. – Дремота – это его априорная составляющая, не занятие. Занятие твое, Виталик, - раздумье! Верно я говорю? – Дремлюга едва заметно зашатался на стуле. – вот, соглашается!
Все опять рассмеялись.
- А я, пожалуй, поддержу товарища! «Думать» - сейчас довольно редкое занятие. Поясню. У Роллана есть замечательное… нет, не изречение и не афоризм – восклицание даже: «Какое блаженство отдаться потоку своих мыслей!..». Предоставить свободу своему мозгу, рассудку, своему внутреннему «я». Ведь сейчас творится повсюду – вот в это самое время, пока мы тут сидим и разглагольствуем на весьма пространные (если не сказать престранные) темы – на улицах, в парках и скверах, в вагонах трамваев и электрических поездов, на деревенских завалинках и в роскошных квартирах, в ванных комнатах и (пардон – не при дамах будет сказано) чуланах, перед голубым экраном телевизора или компьютера, на работе – в офисах, цехах, конторах и складских помещениях, на отдыхе – в гамаке, на пляже и просто на даче – короче, везде, где только можно себе вообразить – повсюду творится насилие. Да-да, самое настоящее, вот в этот самый момент, насилие. Практически повсюду. Повсеместно.
Я сделал паузу.
- Ну и кто же есть насилуемый субъект? – первой не выдержала – угадайте! – Эвелина.
- Человеческий мозг. Только подумайте, он никогда не бывает свободен в своих измышлениях. Его всегда чем-то грузят (прошу прощения за такой эпитет), всегда насилуют – он не свободен. Это больше похоже на рабство! Только ночью у него есть возможность отдохнуть. Утром же сразу и на целый день – начинается насилие. Люди боятся своего же собственного разума, рассудка, они стараются его подавить, занять чем-нибудь – лишь бы он не получил свободы. Беспрерывно читают всё подряд, постоянно слушают музыку, радио, телевизор смотрят, в вагонах, на лавках, работа, учеба, потом отвлечься самому, занять себя чем-то, занять свою голову отвлечённым, только бы мозг не возобладал над ними – не дать ему свободы. Разве это не насилие? Чем мозг хуже человека? Ему тоже нужна свобода…
- Интересная мысль… Это Виталик такую теорию развил?
- Нет, мне только что в голову пришло…
- Понятно! – Эвелина опять улыбнулась. – Получается, что твое любимое занятие – давать свободу своему мозгу? Оригинально! Теперь моя очередь.
Неожиданно Дремлюга подал громкий голос и безапелляционно заявил, что то, чем мы сейчас занимаемся, а занимаемся уже на протяжении нескольких часов, есть самое настоящее насилие над мозгом (видимо ему понравилась моя идея). Он подбежал к окошку, долго там что-то высматривал, потом сказал, что погода стоит «наотличнейшая» и что грех огромный сидеть в такую-то погоду дома и отвечать на совершенно дурацкие вопросы, на которые можно было бы и в другую погоду отвечать. Я его поддержал – по двум, озвученным ранее причинам – погуляем, погуляем, проводим до дома сестричек, потом дома можно будет предаться расслабленному состоянию. Девушки было заупрямились, но я сказал, что мозг ничем не хуже человека, а тем более собаки – его тоже выгуливать надо. Все рассмеялись и далее всё происходило по предложенному Виталиком сценарию.


* * *
Вернулись мы домой уже затемно, однако следующая ночь ещё не наступила. Мы оба были немного раздосадованы: я – тем, что неудалось осуществить того, чего очень хотелось – поговорить с Линой наедине об интерпретациях произведений искусства, насладиться непринужденной и бескрайней бездной беседы (в принципе даже её постоянный смех мне уже не казался чем-то отталкивающим), спокойно попрощаться и сказать ей то, что мне именно хотелось ей сказать; ничего из этого не получилось – то слова застревали в горле, то язык не шевелился, а если и шевелился, то совсем не так как я предполагал, то Виталик с Леночкой мешались – они беспрерывно болтали, всё время нас с Линой что-то спрашивали, кружились вокруг… Виталик похоже был недоволен тем же самым – несбывшимися мечтами, неосуществленными надеждами; мы оба пришли домой надутые и, скупо пожелав друг другу спокойного сна, разбрелись по своим углам. Мне хотелось поскорее воскресить в памяти события прошедшей ночи, ускользающие весь день с бесконечной быстротой, Виталик же (я почти уверен был в этом) немеревался проделать то же самое, однако с событиями дня.
Приставляя тяжеленную лестницу к своему входу-окошку в подкрышное помещение, мне вдруг подумалось – навалилось такое отчаяние – сегодня же были моменты, очень много моментов, когда я не думал о Жанне… Только подумай, твердил я себе, ты был увлечен другой женщиной. А Жанна приходила этой ночью… или не приходила? Это был только сон – пустышка, навеянная воображением. Но я же не придумал её! Она есть. Она есть. Она есть. Она есть. Она есть. Она есть. Она есть. Она есть. Она есть. Она есть. Десять ступенек, ведущих под крышу… в сон. Хорошо бы она снова пришла! Я бы всё ей тогда объяснил. А сейчас надо всё вспомнить. Всё вспомнить.
Я порылся в куче бумаг, рассыпанных по полу. Нашел томик японской поэзии – я читал его вчера перед сном. Не читал – громко сказано – пробежался по любимым, давно знаемым и чудесным строкам – освежить в голове. Многие с давних пор с чем-то (или с кем-то) ассоциируются, многие только пытаются… стучатся ко мне в друзья. Вот и ручка… и бумаги предостаточно… но что это? Разве я вчера что-нибудь писал? Нет… Стало быть давно писал? Прихватил случайно измятые – исписанные листы? Нет… почерк вроде не мой… Но погоди, Леопольд!.. Погоди… Погоди… Погоди… Что это?!! Что?!!! Что?!!
В это самое время Виталик недовольно перевернулся на другой бок, вздрогнув от неожиданного крика! Вот он снова повторился… и снова…
- Что он там делает… с ума что ли сошел?... – уже проваливаясь в сон, бурчал Дремлюга. – с ума сошел… с ума…
- Аааааа!!!....

* * *
Есть у него
Сад, обнесенный каменной стеной.
Дорожка к саду - через виноградник.
Вот ключ от виноградника, а вот
Другой, поменьше, от садовой дверцы.
И обещала я прийти туда
В глухую полночь.
Уильям Шекспир

Ах, Леопольд…
Это я. Я пришла, пришла, пришла… Легче дуновения весеннего ветерка прикоснулась к тебе… Моя рука скользнула по щеке и осеклась. Остановилась. Право, не решилась… Не решилась…
Сегодня пила цветочный чай насыщенного красного цвета. Отпила и поставила его на солнце – на металлический поднос – солнце просветило чай, стекло, отразилось в металле... так красиво! Ты даже не представляешь как это красиво… Леопольд, ты ведь художник, тебе бы понравилось – я знаю это наверное! Чудесный цветочный чай, ароматный как самая сладость, весеннее солнце её насыщает, наполнило цветом…
… а сейчас уже поздно, точнее уже совсем рано… и проснёшься скоро... хотя вряд ли сегодня я сумею написать что-нибудь хорошее... или сказать… печалюсь... а отчего – не  знаю... но это так, мимолётная грусть... какая разница... сейчас - говорю с тобой... чудесно! Печалюсь же – мимолётно...
устала, наверное, как и ты... но ты поступил умнее меня – пришёл  и просто лёг отдыхать, а я… печалюсь… печалюсь… я пришла к тебе, Леопольд!
Сегодня утром пила цветочный чай насыщенного красного цвета. Хочешь я угощу тебя? Мои губы помнят ещё аромат и… легкую сладость нектара… но не буду. Не буду… Молчание!..
А знаешь, Леопольд, мне сегодня не верилось, просто не верилось… не верилось, что увижу тебя, когда на площадь шла через мост, пытаясь разглядеть силуэт твой вдалеке... совсем чуть-чуть осталось... а когда снова на мгновение проникает мысль вроде "... а вдруг случится что?" – отвечаю уверенно – всё зависит только от нас, и так светло, хорошо становится! И радуюсь! Да, грусть – одна на двоих... но светлая же грусть – ведь правда?
Сегодня – не так вроде – а быть может, просто чувствую, что стала к тебе – ближе... Прости, не то говорю… просто счастье – у всех такое разное... кто-то может сказать "...я хочу быть счастливым", подразумевая под этим – заботиться о других... кто-то живет ради удовольствия, Микеланджело – наверное, он был счастлив – я так чувствую. Ведь он занимался тем, что любил более всего... имел возможность – ваять... и, должно быть, несчастнее всего чувствовал себя, когда мрамор – отнимали... а кто-то скажет – какой несчастный – целыми днями и ночами работал, а ни наследников, ни богатства...
Недавно гуляла в Финском парке, и вдруг пошёл дождь, я спряталась под ивы. У меня красивый зонтик – золотисто-зелёный... и стояла под ним и одновременно под ивой, внезапно вышло солнце, я подняла голову и увидела на просвет листочки, маленькие-маленькие – совсем ещё молодые, то есть сначала ткань зонтика над головой и на просвет – узкие листья, которые с внешней стороны были от зонта близко – сначала те, которые его касались, светлее – те, что дальше... так красиво!
Прости, что касалась твоих вещей, но в руке твоей была книга, была вложена книга, в руке твоей… Японская лирика… Ты читал её… Видимо перед сном! Вот и страницы которых касался рукой… книга всегда говорит нам, сама раскрываясь на том, что читают… что часто читают. Увидела я. Сам ты отметил… Леопольд, я право случайно…
Когда опали бы
Цветы расцветшей сливы,
Тогда моя сосна и я
Всё думали бы в ожиданье милой:
Придёт она иль не придёт она?
Ты ждал меня, Леопольд!..
вот нашла ещё один неистовый след ногтя твоего!
(как приятно проводить рукой по странице, зная, что ты касался её!)
Воды зачерпнул-
И от капель с ладони
Замутился горный источник.
Не утолённый,
С тобой расстаюсь...
Красивое, печальное, но почему ты отметил его до встречи со мною?
Наверное, потому что красивое, не иначе! а не потому, что мысли схожие снедали тебя...
Но вот ты повернулся… и если бы в этот миг открыл глаза, то… ах, увидал меня! Моё лицо… как я сижу подле тебя. Но ты так хмур!.. Леопольд, не пугай меня – мне страшно! На лбу твоем так резко пролегла печаль, и тусклый страх пронзил отчаяньем…

Ах, Леопольд…
Я запуталась в себе.
Я периодически теряю себя. Потом вскоре нахожу.
Но в то время, когда теряю - с ума схожу.
Даже не знаю, с чем это связано - просто вдруг начинаю во всём сомневаться.
В себе, в людях, в окружающем меня мире, в искренности других людей и в своей собственной искренности тоже... в тебе…
Я, пожалуй, уверенный в себе человек.
Но иногда эта уверенность… даже не уходит, нет, а скорее, всё то, что не вызывало у меня сомнений, всё, что казалось одним, виделось в одном свете, вдруг внезапно начинает казаться другим, вызывать сомнения и смутную тревогу, отчаяние и ужас. Как у Хайдеггера - "Что-то угрожает, но что - неизвестно, человеку жутко и не по себе, однако отчего - сказать сложно. Ужасающее так близко, что теснит и перебивает дыхание, однако оно НИГДЕ и НИЧТО. Жуть – ничто настигает человека в ужасе и гонит его к миру и людям. То есть бегство от себя - это бегство от НИЧТО, это бегство от ЖУТИ и НЕ ПО СЕБЕ, которые бросают человека в ужас. В бегстве человек падает в мир и людей, где теряется и держится успокоенности. За падением скрывается нечто вроде бегства от самого себя, человек как будто страшится себя, отшатывается от себя и бежит от себя к миру и людям!
В повседневной озабоченности ужас умолкает, однако он может проснуться в самой безобидной ситуации, не требуется даже темноты, в которой человеку обычно становится жутко и не по себе."
Конечно, вряд ли в моём случае это ужас СМЕРТИ, о которой продолжал дальше Хайдеггер -"НИЧТО, которое ужасает человека в ужасе - есть смерть, ведь смерть - это самая своя возможность быть (ибо только в смерти человек незаменим, любую другую возможность человек может уступить другому)".....
Мнительность??? Депрессия? Очень банальные слова.

Я часто думаю в последнее время о том, что очень сложно осознать и принять, как руководство к действию, фразу "ЖИВЕМ ОДИН РАЗ". Вечно чего-то боимся, не решаемся сделать что-то, ждём чего-то, надеемся, опасаемся ошибок. Ошибок.
Себя хотим уберечь, оградить, и так далее. А для чего, ради чего, что мы приобретаем и чего мы, возможно, лишаемся?
Ум это хорошо. Разум ещё лучше. Но чрезмерная голова это плохо... Тебе не кажется? Не стоит сдерживать себя, Леопольд. Дело в том, что я очень замкнутый человек по сути. Но не только в этом дело.
Я вот сейчас уйду… не разбужу тебя – ты меня не увидишь… не проведу рукою по твоей щеке… не поцелую губ твоих – ты не узнаешь моего касания… не напою тебя сладостью и светом нектара цветочного… твои волосы не постигнут пальцев моих, твоё плечо не отяготится моей головою… Ты мог бы проснуться – велением свыше, велением сердца… но ты не проснулся, Леопольд… ты пока не проснулся.
Однако я оставлю тебе мои слова – мой почерк – ты узнаешь его, и ты будешь узнавать меня – в каждом слове, букве, в каждом лёгком дыхании… Я оставляю тебе эти листы…

P.S.
Рассвет…
Наверное, настало время
Прощания влюбленных звёзд –
Туман поднялся над Рекой Небес,
И слышны жалобные крики…