Хроники Жизни 2. Какими мы стали

В ванной зажегся свет, затем тяжело бухнул таз. Послышалась ругань. Затем еще какой-то грохот, звон бьющегося стекла, а затем все стихло.
Ненавижу.
Я сидел у себя за столом и тупо смотрел на стену. Слушал равномерное тиканье часов. Надо было просто дождаться того времени, когда то, что я лег спать, не будет до неприличия рано. Из ванной послышался недовольный голос. Опять что-то не нравится, а обвинить надо меня. Естественно .ведь, как он считает, я не дам отпора. Вечно человеку неймется, чтобы не продемонстрировать свою власть над кем-то. Иначе никак.
-Ну-ка иди сюда, - послышался голос пьяного в пух дяди.
Ненавижу.
Я вздохнул. Выхода нет. Но, на крайний случай, если его опять ужалит какая оса – я убегу. Я даже вещи заранее заготовил. Я медленно встал и тихо вышел из комнаты.
-В чем дело?
-Это почему здесь? – Пошатываясь, спросил меня дядя. – Почему оно здесь висит?
Он имел в виду зеркало, которое тут благополучно висело все мои 16 лет, пока его не разбил дрыгающий в разные стороны конечностями дядя.
-Оно тут всегда висело, - ответил я, тщетно пытаясь скрыть свое раздражение.
-А я че-то не замечал… - протянул он, поблескивая свиными глазками.
Конечно, в такую доску и что-то замечать… да и трезвым ты тоже ничего не воспринимал. Я чуть больше вышел в коридор. Скрипнула половица. За моей спиной послышалось шуршание. Тетя, наверное, попытается за меня заступиться…зря. Дядя, увидев ее, гаркнул:
-А ты иди в зад! Вали нахрен!
Она, едва сдерживая слезы, поплелась назад в комнату.
Какая же ты сволочь! Как же я тебя ненавижу! И как таких вообще земля носит?!
Дядя от всей души брызгал слюной и соплями, а меня трясло от ненависти и бешенства. Я сделал шаг в комнату, протягивая руку в темноту. У порога, облокачиваясь на облезлые обои, стояла бейсбольная бита, которую я когда-то нашел в соседнем дворе. Вновь вернулся в коридор. Дядя сжал кулаки и, повизгивая, как свинья, топал ногами об пол. Истерик чертов. Я, не осознавая, что делаю, словно во сне, стал медленно приближаться к нему, крепко сжимая биту в руках.
Надо валить отсюда, подумал я прежде, чем обрушить биту дяде на голову. Послышался хруст. Я оледенел от страха – неужели я его убил? Но, когда я поднял биту, у меня в руках остался лишь ее огрызок в виде ручки. Даже бита не такая крепкая, как дядя. Я выпустил обломок из рук. Сзади послышался топот ног. Я обернулся. Тетя стояла и смотрела на меня глазами, размером с кухонные блюдца. Пока она стояла в ступоре, я успел пулей рвануть в комнату и, подцепив тремя пальцами сумку с вещами, в таком же темпе покинул квартиру. Я, не оглядываясь, бежал по ступенькам, опасаясь, что дядя сейчас оклемается и побежит меня убивать.
Пока найду приют у старого друга, семья которого меня всегда примет, как родного.
Лишь выбежав из подъезда, я остановился, чтобы перевести дух. Паника постепенно отступала, уступая место некоей флегматичности. Я достал из сумки джинсовую куртку и начал ее на себя надевать. На улице апрель-месяц, но все же прохладно. Я переобулся, выкинув свои тапочки в траву. Затем посмотрел вперед. На этот двор, который я ненавижу. Не потому, что здесь живет мой дядя, а потому что из него есть только один выход, хотя окружают его всего-навсего два дома, стоящие друг напротив друга, словно непримиримые соперники. Между ними растянулся крошечный квадратик из песка с двумя качелями и одной скамейкой. Но слева, проход между домами перекрывали старые ржавые ворота. Выйти можно было лишь с одной стороны. Именно это ощущение замкнутости и заставляло не любить это место.
Я пригляделся - возле детской песочницы были какие-то люди. Человек десять. Внезапно раздались выстрелы, и люди падали один за другом. Я схватил сумку и кинулся к ближайшей машине в поисках укрытия. Паника вновь брала верх надо мной. Я прерывисто дышал, одно рукой застегивая «молнию» на сумке. Что за безумный день, что за безумная жизнь?! Сначала побег, а теперь какая-то стрельба!
Пока ужас окончательно не сковал меня на месте, я рванул, пригибаясь за машинами, в сторону единственного выхода.
Уже покидая двор, я услышал сирены. Совсем рядом. Мысль о том, что меня могут обвинить в убийстве тех людей во дворе, а то, как они падали, словно подкошенные, один за другим, не оставляло сомнения в том, что они мертвы, превратила мои ноги в новенькие поршни. Я припустил изо всех сил. Я пересек весь близлежащий сквер, практически не ощущая одышки. Вновь остановился я лишь на остановке, судорожно хватая ртом воздух. Я сел на остановке, но вновь встал, так как мои легкие пронзила колющая боль. Отдышался я лишь минут через пять. Сев, на остановку, я стал ждать троллейбуса. К моему другу идет любой, ведь он живет совсем недалеко, но и троллейбусы тоже здесь нечасто ходят. Внезапно, за спиной, в глубине сквера, послышались улюлюканья и ругань. У меня внутри сжался комочек – не хотелось мне сейчас, чтобы они подошли ко мне. И так уже достаточно на сегодня.
Но встретиться мне с ними было не суждено, так как к остановке подошел троллейбус. Я, не глядя, на его номер, прыгнул в переднюю дверь. Опустив проездной билет в желтый автомат билет. Тот втянул его в себя, пожевал пару секунд ,после чего зажмурил красный глаз и открыл левый. Лишь когда я прошел в салон и уселся на одно из свободных сидений ,водитель тронулся с места. До последнего ждал, можно ли меня будет вышвырнуть, как безбилетного.
Я уткнулся лбом в холодное стекло и стал ждать, отчитывая пропущенные остановки.
***
На нужной остановке я выскочил, подав сигнал водителю. Двери с шипением закрылись за моей спиной, и троллейбус оставил меня одного. Я перебежал дорогу на красный свет и углубился во двор. Ничего в нем особенного не было, такие же два дома, связанные клочком детской площадки, такие облезлые деревья, но этот двор мне был нужен, так как именно здесь жил мой друг. Я пересек насквозь детскую площадку. Во дворе не было никого, если не принимать в учет одинокого парня с гитарой, сидящего на краю песочницы. Делать ему нечего, что ли – сидеть, бренчать на гитаре под дождем?
Я подошел к подъезду и набрал код. Дверь издала протяжный писк. Когда же она замолчала – я уже вошел внутрь.
В подъезде витал устойчивый запах сигарет. Я, не обращая на него внимания, в один прыжок преодолел крошечный пролет и подошел к лифту, ткнув пальцем кнопку вызова. Лифт медленно и натужно поехал вниз. Слева от меня послышались лязг и скрежет. Я повернул голову к источнику звука. Приоткрылась дверь и из-за нее выглянула голова мальчика лет десяти. Он был в очках и с перемазанным шоколадом лицом. Лицо такое, что хоть в комиксы вставляй. Он шумно сопел и смотрел на меня исподлобья. Так и хотелось спросить: «Что, понравился?». Но я этого делать не стал, слишком я успел вымотаться для слов. Я молча вошел в лифт, открывший, наконец, свои двери и ткнул пальцем в кнопку с цифрой «7». Лифт закрыл двери и так же натужно пополз вверх.
Пока я поднимался вверх, в голове пронеслась фраза: «Ну, вот и все».
Что значит все?
На стенах лифта были такая познавательная информация, как: «Дима козел…» и указание его номера телефона. Те, кто это пишут в моем возрасте, позже вырастают в моего дядю. Лифт остановился и открыл свои двери. Я вышел из кабины и повернул налево.
И замер. Дверь была выбита. В коридоре был зажжен свет, но никого не было. Я очень медленно зашел в квартиру. Все ящики комода открыты, многие предметы вывалены на пол. Я прошел в гостиную, где царил такой же хаос. Я спокойно прошел и сел на диван. Квартиру ограбили. Унесли все. Я, вспомнив, что мой друг хранил в своем сундуке дорогие моему сердцу вещи, вскочил на ноги и залетел в комнату. Но вскоре обнаружил, что и сундука нет. Точнее, он есть, но вот его содержимого не осталось. Я, с безумной обидой в сердце, прошел и вновь сел на диван. Протянул руку, взял пульт от телевизора. Потом вспомнил, что квартиру ограбили, и что телевизором тоже, вероятно, не побрезговали.
Я встал с дивана и подошел к открытому холодильнику, который, к счастью, не взяли. К счастью ли? На полке стояла бутылка лимонада, которую я взял и приложился так, что осушил в полминуты. Затем прошел на балкон. И в задумчивости посмотрел вниз.
Все, что было дорого моему сердцу, успели уничтожить в один день, да что там – в один вечер. Ошибочно полагать, что в возрасте 16 лет не может быть своих ценностей, хотя не думаю, что кто-то так может полагать. У меня есть, точнее, были свои ценности. Интересно, зачем все это произошло со мной? Чтобы я это просто увидел? Или чтобы что-то понял? Увидеть я и так увидел, а вот сил на размышление не было. Я не жалею, что мне пришлось это пережить, ведь в итоге я стал сильнее, но мне жаль, что я не стану прежним, что моя жизнь похожа на длинный коридор, по которому я бегу, а за моей спиной захлопываются многотонные двери.
Бутылка из моей руки выскользнула и, достигнув асфальта, разбилась на сотни осколков. Я горько усмехнулся – наша душа и есть та самая бутылка, ее тоже можно разбить. Достаточно лишь бросить. А вот разобьется она или нет, зависит от того, из какого стекла она сделана.
По моему лицу потекли слезы, а может просто пошел дождь. Никто не виноват в том, что со мной произошло. Ни тетя, ни дядя, ни тот парень с гитарой. Виновата лишь жизнь. Она нас сделала. Не стоит говорить сделала ТАКИМИ, достаточно сказать, что она нас просто сделала и предоставила самим себе. Все равно, что оставить двухлетнего ребенка с гранатой без чеки в гуще людей. Каков бы ни был возраст, граната в клочья порвет и ребенка, и людей, проходящих мимо.
Мне все же жаль, что все именно так, но это чувство стоит отвергнуть. Жизнь – она словно хитрый самурай. Зная, что против нее используют ее же методы, она изощряется и преподносит все новые сюрпризы, которые мы, в свою очередь, пытаемся освоить. Потому что мы тоже живые. И мы также коварны и беспощадны.
Я почувствовал, как за мной наблюдает жизнь, ожидая, что сделаю я на этот раз. Я не стал ей отвечать. Лишь вдохнул и задержал в легких свежий вечерний воздух. И почувствовал, как то же самое сделала жизнь, потому как не ожидала просто вдоха. Но она не почувствовала кислород в своих отсутствующих легких, она лишь повторила за мной, последовала по моему пути. Я почувствовал, как задумалась жизнь, почти рукой коснувшись ее слабостей, которые так же есть и у нее. И засмеялся. И засмеялась вместе со мной жизнь, как смеется мудрец, которого перехитрили ученики.

А затем я перемахнул через балкон и полетел вниз.
В отличие от ожиданий, асфальт встретил меня мягкой теплой постелью. Глаза ничего не видели, но я по-прежнему все ощущал глазами жизни, витающей вокруг меня. На долю секунды я стал этой жизнью, заглянув в души каждого из живых существ на Земле, увидев, что помимо коварства, в нас немало любви и добра. Затем я почувствовал, как жизнь отпускает меня куда-то туда, где другие правила.
Прости мама.
Прости папа.
Прости жизнь.