Девятый набросок письма о поездке в Святую Землю

Приехали в праздники. - Соломону надо работать. - Ещё раз в Герцлию. - Религиозность. - Что-то знакомое. - Меры предосторожности. - Разучились говорить по-русски. – Израильское ГАИ. – Небо, солнце, рыбки. – Какой станет Лия? – Не люблю заграницу. – Угощение на обратном пути. – Стоило ли уезжать? – "Хороший парень, хоть и еврей". – Велено было дружить. - "Боцман" из Тбилиси. – Степан Айрапетович. – Жалко, что не всё съел. – Надо мыть руки. – Одни в чужой стране. – Вооруженные солдаты. – Пришел автобус. – Толкнуть женщину. – Мест не хватило. – Водитель с пистолетом. Секретная служба. – Нормально доехали. – Наши русские парни. – "Вэрэ такси намба фор?" – Доехать до "ям". – Пешком по Тель-авиву. – "О-о Гад!"
 


Когда мы прилетели в Израиль, здесь была как раз полоса праздников — праздники следовали буквально один за другим. Но и праздники тоже имеют свойство иногда кончаться. Соломону надо было работать. Он не мог позволить себе отказываться от заказов — это было чревато для него потерей клиентов, а такая потеря в буржуазном обществе невосполнима.
Соломон был деликатен и старался обходить эту проблему молчанием. Но мы, тем не менее, оказались в курсе дела. Разобраться в ситуации, со свойственной ей беспардонностью, помогла нам Цилина. Мы, правда, сами уже всё поняли и вовсе не собирались мешать Соломону в делах, но она всё-таки успела нам несколько раз не очень прозрачно намекнуть. Типа "пора и честь знать", "Соломону надо не гулять, а деньги зарабатывать", "мы и так не очень-то богато живём".
Но прежде, чем отпустить нас в "свободное плавание", Соломон решил свозить нас ещё разок в Герцлию, пляжи которой считаются лучшими на средиземноморском побережье Израиля. Вместе с нами поехали Валера и внучка Соломона, Лия, худенькая быстроглазая девочка, с длинными, вьющимися волосами, похожая на на своего отца, выходца из Турции. Дочь Соломона, вместе  со своей семьёй, живет в расположенном на соседнем холме так называемом нерелигиозном поселении. Уровень религиозности населенного пункта в Израиле определяется, в основном, тем, насколько строгими являются требования к его жителям в части соблюдения ритуалов и религиозных праздников. Но это вовсе не значит, что обитатели нерелигиозных поселений могут совсем не отмечать иудейских праздников. Иудаизм — государственная религия Израиля, и поэтому все религиозные праздники являются одновременно и государственными.
Согласитесь — в этом есть что-то знакомое. Удивительно знакомое. Еще совсем недавно всеобщей религией граждан СССР был марксизм-ленинизм, и все коммунистические праздники являлись государственными. В те времена мы, точно так же, как иудеи обязаны соблюдать свои праздники и  выполнять свои ритуалы, обязаны были строго выполнять марксистко-ленинские ритуалы, ходить на демонстрации, послушно ликовать напоказ, носить плакаты, транспаранты и выкрикивать лозунги.
Мы выехали часов в восемь утра, пока еще не начало припекать субтропическое солнце и ветерок холмов Западного Берега не растерял накопленной за ночь свежести. Соломон, не отрывая взгляда от дороги, получал по мобильному телефону очередное ценное напутственное указание из череды указаний , имеющей пределом своим некое такое указание, которое будет удостоено, наконец, титула Чрезвычайно Ценного Указания.
Как только дорога спустилась с холма, Соломон попросил нас закрыть окна. Мы обратили внимание на то, что и сам он, и севший на переднее сидение рядом с ним, Валера, приподняли края своих рубах так, чтобы можно было быстро выхватить пистолет, висящий на поясе у каждого из них. Оказывается, их перед выездом предупредили, что на этой дороге мусульмане недавно совершили нападение на один из проезжающих автомобилей. Поэтому потребовалось принять дополнительные меры предосторожности. Несмотря на то, что свои атаки на Западном Берегу палестинцы, как правило, осуществляют без использования огнестрельного оружия, праща, которой все они искусно владеют,  смертельно опасна в их руках.
Лия, внучка Соломона — типичное дитя алии, массового переселения евреев в  Израиль. Её мать, отпрыск выходцев из СССР, не только на иврите плохо говорит, но и по-русски говорит с сильным, приобретенным уже здесь, в Израиле, акцентом. А сама Лия уже совсем не умеет говорить по-русски, хоть и  понимает русскую речь. Они с моей женой удивительно быстро нашли общий язык и стороннего наблюдателя могло создаться впечатление, что жена прекрасно понимает то, что говорит ей эта девочка, совсем не говорящая по-русски. И они оживлённо болтали о чем-то, сидя в глубине автомобиля, там, где опасность была поменьше.
Благополучно преодолев "Освобождённые территории", как называют иногда израильтяне территорию Западного Берега, мы облегченно вздохнули. Девочка стала засыпать. Валера предложил моей жене сесть на переднее сиденье, а сам перебрался назад. Соломон немного расслабился и прибавил скорость. Однако терять бдительность ему не следовало. Включив свою сирену, нас догнала и остановила машина дорожной полиции. Я обратил внимание на то, что Соломон не вылез из машины, как это делают обычно  наши водители. И подошёл полицейский к машине со стороны обочины. Подошёл и постучал в окно правой передней двери. Жена, сидевшая на правом переднем сиденье, послушно открыла дверь. Однако, поскольку Соломон, по старой советской привычке, остановился вплотную к обочине, открыла она ее неудачно, толкнув при этом полицейского. Тот качнулся назад, наткнулся на турникетную загородку и едва не свалился  в кювет. Настроение его заметно испортилось.
Я, поскольку они, естественно, разговаривали на иврите, ни слова из их разговора не понял. Лишь потом, когда полицейский (так и хочется назвать его "гаишником"), забрав у Соломона документы, удалился в свой автомобиль, где, не вмешиваясь в происходящее, сидел его напарник, Валера с Соломоном объяснили мне ситуацию.
Оказывается, нарушение правил дорожного движения, которое совершил Соломон, состояло в том, что он ехал в левом ряду со скоростью, меньшей, чем та, с которой ехали автомобили в правом ряду. Соломон оправдывался, говорил, что нарушил случайно, и больше никогда не позволит себе ничего подобного. Полицейский же, в свою очередь, сказал, что пойдет в машину и проверит всё через компьютер. И, если Соломон действительно не является злостным нарушителем, то он отпустит его без штрафа.
Он удалился в свою машину, долго копался там с ноутбуком. Потом взял лист бумаги, ручку и  что-то не спеша старательно писал. Я обратил внимание на то, что внешность его была совсем не заморской, и если выпустить его на наши дороги, то, скорее всего, никто даже не заподозрил бы в нем иностранца.  Но, тем не менее, избежать разоблачения ему всё же не удалось бы. Разве найдется среди наших гаишников такой, который будет подходить к остановленной им машине не со стороны дороги, а по обочине, не будет заставлять водителя выходить из машины на проезжую часть и принуждатьть его садиться в служебную машину ДПС для "составления протокола"?
Вернувшись, полицейский что-то сказал Соломону и вернул ему документы. Затем вручил еще какой-то заполненный лист бумаги. Соломон, потупившись, молчал. Валера нервничал, пытался спорить, но Соломон не поддержал его в этом, а мы не могли ничем помочь, поскольку не понимали ни одного слова. Полицейский же просто не обратил на Валеру никакого внимания.
Когда полицейский усевшись, наконец, за руль своей машины, нажал на газ и скрылся за поворотом, выяснилось, что штраф он Соломону всё-таки выписал. Валера прямо-таки кипел от негодования, но Соломон успокоил его , сказав, что ничего страшного, заплатит он этот штраф и всё забудет
Больше правил движения Соломон в этот день не нарушал, и мы без приключений добрались до Герцлии.
Нас опять ждал чудесный день на Средиземноморском побережье,  с высоким синим небом, чистой прозрачной водой, стайками рыб на фоне песчаного желтого дна, красивыми бухточками, защищёнными массивными угловатыми волноломами от натиска морской стихии.
Лия так искренне восхищалась морем, рыбками, прибоем, что становилось ясно,— этой девочке не часто приходится бывать на побережье. Весь день мы с женой посвятили ей. Она была в восторге, а мне почему-то было её жалко. Наверное потому, что, глядя на неё, я поневоле вспоминал Катю, — дочку наших бывших минских знакомых, которые увезли ее, в поисках лучшей жизни, в Израиль. Когда Катя подросла, она превратилась в необщительную, даже замкнутую, некрасивую девушку. Она была нездорова и непривлекательна,
Какой станет Лия потом, когда вырастет? Превратится ли она в одну из этих еврейских женщин, типичных жительниц холмов, невзрачных и скучных, лишённых даже намёка на то, что называют в наше время сексуальностью. Или, всё-таки, не погаснет в её душе искра, наличие которой отличает девушек, прибывших сюда из стран бывшего СССР? Из этой-то искры и разгорается пламя сексуальной привлекательности, которое ласково обжигает истосковавшуюся по любви мужскую душу. Пусть даже это душа иудея.
Однако в израильских средствах массовой информации всё чаще обсуждается ситуация, складывающаяся в молодёжной среде. Девушки из бывшего СССР, особенно те из них, кто жил ранее в мусульманских республиках, с детства привыкли к товарищескому, — и даже дружескому, — общению с мусульманскими юношами. Приехав в Израиль, они далеко не сразу начинают понимать, что здесь такое недопустимо. Иудейские юноши, которые и без того не слишком-то склонны к любовным утехам с "русскими", начинают смотреть на них с презрением, и тем самым подталкивают этих девушек в ласковые объятия молодых мусульман, умеющих завлечь их в любовные сети.
Вспоминается, как однажды, в альплагере, мы, вернувшись с восхождения, стали невольными свидетелями того, как Ахмат, парень из близлежащего высокогорного селения, который подрабатывал в столовой нашего альплагеря грузчиком, обольщал вечером, в кустах за нашей стационарной палаткой, молодую альпинисточку. Очевидно, пока мы были на восхождении, он облюбовал это место для своих любовных утех.
Из-за палатки сначала послышался шорох, потом началась какая-то возня, пыхтение и сдавленный голос Ахмата спросил:
— Моя лапотшка, ты меня уже хотшеш?
Потом опять возня, опять пыхтение и снова тот же вопрос:
— Моя лапотшка, ты меня уже хотшеш?
И так раз за разом, снова и снова. Наконец, терпение мое кончилось, и я, когда Ахмат в очередной раз задал свой вопрос, громко сказал:
— Да хочет она, хочет! Сказать только стесняется.
Слышимость была прекрасной, ведь меня отделяла от них всего лишь матерчатая стенка палатки. Девица от неожиданности пискнула, Ахмат фыркнул, и они ломанулись, почти бегом, через кусты, подальше от нашей палатки.
— Ты извини, Ахмат, что я помешал, но спать очень хотелось. Мы ведь с восхождения только что вернулись… — сказал я ему, встретив утром около столовой.
Он, слегка смутившись, отвел в сторону глаза и ответил:
— Не знал, просто, что вы вернулись уже.
Он не держал на меня обиды за эту, может быть и неудачную, но все-таки вынужденную шутку.

Может быть, судьба Лии всё-таки сложится счастливо. Надеюсь, что моё сочувствие к ней окажется напрасным. Оно и возникло, скорее всего, лишь оттого, что сам я не способен и двух недель находиться за границей, пусть даже эта заграница — всего лишь Прибалтика. Помню, когда, еще без оформления визы, ездил, в начале 90-х годов, в командировку в Министерство промышленности Латвии, то уже через несколько дней пребывания в Риге почувствовал глухое раздражение. Начинало раздражать то, что многие латыши, превратившись  в начальников, стали делать вид, будто ничего не понимают по-русски. А русскоязычные специалисты, с которыми и приходилось, в основном, разговаривать, потому что именно они являлись настоящими специалистами, разговаривая с нами по-русски, испуганно посматривали по сторонам и клали на стол, на самое видное место, латышско-русский разговорник.
На обратном пути Соломон свернул с шоссе, въехал в небольшой, тысяч на 20 жителей, городок и остановился неподалёку от ресторанчика, расположенного в центре.
— Сейчас я угощу вас таким блюдом, какого вы никогда в жизни не пробовали, — сказал он нам.
— Что за блюдо такое? — поинтересовался я.
— Сейчас увидите, —хитро улыбнулся в ответ Соломон. Видно было, что он получал самое настоящее удовольствие от того, что имел возможность угостить нас.
Он отправился в ресторанчик делать заказ, а мы пошли катать Лию на детских автоматических игрушках. Это были хорошо знакомые всем нам лошадки, верблюды и другие зверушки, которые, если в прорезь на их мордочке бросить монетку, несколько минут трясут и покачивают своего юного седока.
Наконец, Соломон позвал нас к столу. Не знаю, удалось ли мне скрыть разочарование. Ведь человек от всей души стремился угостить нас удивительным, очень вкусным блюдом. И никак не хотелось, чтобы он догадался, что блюдо это, оказавшееся столь безжалостно раскритикованной нашими журналистами и санитарными врачами шаурмой, продаётся у нас во множестве ларьков и отнюдь не является предметом нашего вожделения.
И Лия, и Соломон, и Валера ели эту шаурму с удовольствием. Мы делали вид, что и нам она очень нравится. Но, как мне показалось, обмануть Соломона нам не удалось.
В поселение на холме мы вернулись уже в сумерках. Я задержался возле машины, чтобы помочь Соломону выгрузить вещи и отнести их в дом. Мы остались вдвоем  и я решил задать, наконец, ему тот вопрос, который мучил меня всё это время.
— Послушай, Соломон, — сказал я, — вот сейчас, по прошествии времени, как ты считаешь, правильно ли ты поступил, уехав сюда? Ведь ты был неплохо "упакован", у тебя была престижная, хорошо оплачиваемая работа. У тебя, наконец, была даже собственная "Волга", а это в те времена было очень даже "круто".
— Ты знаешь, — ответил он мне, помолчав немного, — однажды я случайно услышал, как один из моих хороших знакомых, говоря обо мне, сказал: "Хороший парень, хоть и еврей". И вопрос об отъезде был решён для меня раз и навсегда.
Я сделал вид, что понял его, а про себя подумал, что нечто подобное могли услышать о себе почти все евреи в России. В том числе и те, которые впоследствии достигли невиданных высот в науке, бизнесе, медицине и искусстве. И кому было бы лучше оттого, что они, обидевшись на кого-нибудь, тоже собрались бы и уехали жить в удалённое поселение на холме?
Ведь даже в советские времена, когда всем национальностям в СССР приказано было крепко дружить, не всё было гладко у нас в этом вопросе.
Помню, однажды, во время водного похода по Нарочанской группе озёр, неподалёку от нашей стоянки расположилась на днёвку другая туристская группа, шедшая встречным маршрутом. Я пошел к ним, чтобы поприветствовать и узнать обстановку на маршруте.
Удивил порядок, который царил на стоянке. Несмотря на то, что группа пришла недавно, всё было прибрано, палатки  стояли ровненько, амуниция была аккуратно сложена.
— Обратил внимание? — спросил у меня Сергей, инструктор группы. — Боцман  у меня в этой группе — лучше не бывает.
— Группа наша, местная?
— В том-то и дело, что группа всесоюзная, из Грузии. А боцман — так даже из Тбилиси.
— Тяжелый случай. Кавказские люди, при всех их достоинствах, для водного похода абсолютно не годятся. Ты же знаешь — их практически невозможно обучить гребле.
— Согласен. Но вот на сей раз всё наоборот.
— У меня тоже группа всесоюзная. Сформирована в Москве. Но, тем не менее, и в этой группе есть человек из Грузии, из Тбилиси.
— Слышишь, Варлам, — крикнул он широкоплечему парню кавказской внешности, занятому чем-то на дальнем краю поляны— у соседей в группе земляк твой есть, из Тбилиси.
— О, — обрадовался тот, —как  хорошо! А где его найти?
— Пойдём со мной, — сказал я ему, — я сейчас как раз туда иду.
Когда мы, пройдя тропой вдоль берега озера, вышли на поляну, где расположилась наша группа, Гурген — так звали моего тбилисца, посреди поляны возился с костром.
— Повезло тебе, — сказал я Варламу, — даже искать не надо. Вот он земляк твой, возле костра.
Варлам молча повернулся и пошел в обратную сторону.
— Куда ты? — спросил я, ничего не понимая.
Тот даже не обернулся.
Мне объяснили, что Гурген, хоть и жил в Тбилиси, вовсе не был грузином. Он был армянином по национальности,.
Это был не первый случай, когда я столкнулся с межнациональной рознью грузин и армян.

В бытность мою лейтенантом авиации, жил по соседству со мной лётчик, полковник Степан Айрапетович Сукосьян со своей женой. Он был в то время начальником отдела безопасности полетов в штабе воздушной армии. Работа у него была — совсем не сахар. Ему приходилось вылетать на место летного происшествия каждый раз, когда что-то случалось, проводить расследование. Помню, что особенно часто разбивались вертолёты. Разбивались они, обычно, оттого, что у них заклинивало винт. В таком случае вертолёт просто падает вертикально вниз, и у лётчиков нет ни малейшего шанса спастись.
Несмотря на это, Степан Айрапетович оставался приветливым человеком, умным и приятным собеседником. Невозможно было не улыбнуться, когда ты видел, что навстречу тебе с доброй улыбкой идет этот маленький носатый толстячок-полковник в огромной папахе и в шинели до пят.
Я обожал ходить к нему в гости. Его жена, русская по национальности, за годы скитаний по гарнизонам и аэродромам огромной страны в совершенстве освоила тонкости кулинарии. А блюда кавказской кухни она умела готовить так, что даже привычная к кулинарным изыскам ереванская родня Степана Айрапетовича приходила от них в восторг. Когда я впервые побывал у них в гостях, то был просто потрясен тем, как вкусно всё было приготовлено. Угощение было обильным, и я не смог съесть всего, чем меня потчевали. А потом проснулся среди ночи с чувством горького сожаления о том, что не смог всё доесть и столько вкусной еды оставил в тарелке.
А еще Степан Айрапетович всегда угощал гостей чудесным коньяком. Брат регулярно присылал ему посылки с армянским коньяком ереванского разлива. За всю жизнь мне никогда больше не довелось даже попробовать ничего подобного.
В связи со всем этим ярко отпечаталось в памяти то, как полковник Сукосьян отмечал свой уход на пенсию. Столы в ресторане ломились от кавказских блюд. Коньяк был только армянский ереванского, естественно, разлива.
Уже начали собираться гости. И вдруг Степан Айрапетович спохватился. Он попросил одного из прапорщиков быстренько сбегать в магазин и купить грузинского коньяка. Лучшего, который там был. Не менее пяти звёздочек. Но чтобы обязательно грузинского.
Потом он встал с откупоренной бутылкой этого коньяка в дверях и каждому кто пытался пройти к столу, говорил:
— Подожди, дорогой, не спеши. Сначала руки помой! — И наливал тому в ладони грузинский коньяк.
Если учесть, что многие исследователи весьма доказательно считают грузин семитами, можно сказать, что полковник Сукосьян совершил тогда акт антисемитизма.

На следующий день мы с женой решили совершить самостоятельный выезд в Тель-Авив. Поскольку это был для нас первый самостоятельный выезд, Валера вызвался проводить нас. Тем более, что ему всё равно надо было съездить к сыну и внукам в Ашдод.
Соломон довёз нас до соседнего городка, откуда можно было без пересадок доехать до Тель-Авива, развернулся и и уехал по своим делам.
Автобуса до Тель-Авива долго не было. Валера начал волноваться, сказал, что его ждут и он должен уже спешить. Потом, несмотря на то, что обещал проводить нас до Тель-Авива, сел в какую-то маршрутку и уехал. Мы остались одни на автобусной остановке посреди чужой страны, языка которой совсем не знали.
Народу на остановке собиралось всё больше. Среди ожидающих автобуса было большое количество солдат, которые возвращались к месту службы с побывки. Все они были вооружены американскими автоматическими винтовками М-16 разных модификаций и разных размеров. Винтовки свои они носили как попало — у некоторых солдат они висели на плече, у некоторых болтались на животе, другие небрежно таскали оружие за ремень. Солдаты, буквально задевая людей своими винтовками, слонялись, в ожидании автобуса, по остановке, один из них, коротая время, флиртовал с ждущей автобуса девушкой.
Я попытался представить себе, что будет твориться на наших улицах, если выпустить туда солдат с автоматами, и понял, что представить себе такого не смогу. Наши солдаты, если они едут куда-то с оружием, перемещаются группой, ходят строем, а оружие носят в разобранном виде, сложив его в чехлы.
Но вот, наконец, подошел автобус. Солдаты, отталкивая друг друга и расталкивая пассажиров кинулись на посадку.
Для нашего бывшего эсэсэра такое совершенно неприемлемо. Понятия воинской чести не позволят нашему солдату толкнуть женщину. Более того, он пропустит ее вперед и вдобавок поможет ей войти в автобус.
А тут солдаты ломились в автобусные двери, расталкивая окружающих локтями. Тот, что только что любезничал с девушкой, моментально забыл о ней и тоже стал протискиваться в автобус. И делал это он так рьяно, что девушка, пытавшаяся сначала протиснуться следом за ним, оставила эти свои попытки и испуганно отошла в сторону.
Однако, когда все солдаты забрались, наконец, в автобус, оказалось, что сидячих мест для них всё равно не хватило. Несколько человек разместилось на ступеньках возле средних дверей автобуса, зажав свои винтовки между ног. И тут наступил черед водителя автобуса. Он не стал закрывать дверей автобуса, вышел из кабины и стал кричать на сидевших в проходе солдат. Как я понял, он требовал, чтобы те, кто сидит в проходе, вышли из автобуса. Те, в ответ, тоже стали что-то кричать.
Страсти накалялись. Даже не зная языка, можно было понять, что водитель отказывался ехать до тех пор, пока они не выйдут, а они отказывались выходить. Водитель кричал всё громче, солдаты тоже перешли на повышенный тон. Поскольку у солдат были винтовки, а водитель, как и все водители на маршрутах, проходящих по территории Западного берега, был вооружен пистолетом, спор становился опасным.
И тут в кармане водителя неожиданно зазвонил пелефон. Разговор длился недолго. Водитель прекратил спорить, молча уселся в кабину, двери закрылись и автобус уехал.
Я незаметно осмотрел людей, находящихся на остановке. Очевидно, кто-то из них либо остановил конфликт, либо подал сигнал другому, кто его и остановил. А может, этот человек находился в автобусе.
Позже мне объяснили, что в Израиле многие военнослужащие засекречены. Они никогда и нигде вне территории своей воинской части не появляются в военной форме. И никто даже не догадывается, кто они на самом деле. Таковыми являются, например, лётчики и офицеры спецназа.

Следующего автобуса ждать пришлось недолго. Свободных мест в нем было много. Хоть мы и не знали, сколько стоит билет, но решили этот вопрос просто. Сказали водителю: "Тель-Авив" и дали деньги. Он выдал нам билеты и отсчитал сдачу. Так мы отправились в нашу первую  самостоятельную поездку по Израилю.
Израиль — маленькая страна. И мы довольно скоро доехали до Тель-Авива. Зато по городу ездили долго, останавливаясь на каждой попадающейся на нашем пути остановке общественного транспорта. Наконец, остановились у перрона центрального автовокзала. Несколько строгих полицейских, мужчин и женщин, прежде, чем впустить приехавших в здание автовокзала, старательно проверяли  магнитными рамками содержимое их сумок. У нас не было с собой сумок, только полиэтиленовые пакеты, однако и они были тщательно проверены.
Теперь нам нужно было добраться до набережной.  Первое, что нужно было сделать, это найти кого-нибудь, кто смог бы на русском языке объяснить нам дорогу. Поднявшись на торговый ярус мы начали последовательно обходить находящиеся там многочисленные магазины и магазинчики в поисках подходящего человека. И вот, наконец, когда мы, войдя в очередной магазин, сказали: "Добрый день!", белый и пушистый, словно одуванчик, старичок-еврей, стоявший за прилавком, на чистом русском языке ответил нам: "Здравствуйте! Чем могу быть полезен?"
Он подробно объяснил нам, как пройти на тот перрон, откуда отправляются маршрутные такси. Это мы поняли. А потом он стал объяснять, как найти там то место, откуда отправляются маршрутки в сторону моря. И тут уже понять что-нибудь нам никак не удавалось. Тогда старичок-одуванчик решил пойти другим путём.
— Ладно, не мучайтесь, — сказал он нам, — просто выйдите на перрон. Там работают грузчиками наши русские парни, — тут мы не смогли не улыбнуться, но он не обратил на это никакого внимания. — Спросите у них, где производится посадка на такси номер четыре. Оно и довезет вас до моря.
Поблагодарив его, мы спустились на эскалаторе и вышли на перрон. Грузчиков там было довольно-таки много, но все попытки заговорить с ними по-русски заканчивались ничем. Пройдя весь перрон дважды, и ничего не добившись, мы поняли, что нужно идти другим путем.
Собрав воедино всё своё умение, все свои знания английского языка, я спросил у одного из грузчиков:
— Вэрэ из такси намва фор?
Он почти сразу понял, что мне нужно, и сказал, показав рукой в нужном направлении:
— Стрэйт энд ту зэ райт.
Мы так и сделали — пошли прямо в ту сторону, куда он нам показал, и, повернув затем направо, оказались возле микроавтобуса, на маршрутной табличке которого стояла цифра 4. Я в очередной раз ощутил гордость за ещё ту, советскую, педагогическую науку, сумевшую добиться того, что почти каждый человек в нашей стране много лет старательно изучает иностранный язык.
Итак, мы успешно решили первую из стоящих перед нами задач. Теперь нужно было выяснить, на какой остановке нам следует выходить, и заплатить за проезд до этой остановки. Мы знали, что море на иврите называется  "ям". Но этого оказалось недостаточно. Как выяснилось позже, непосредственно на набережную это такси не выезжает, а маршрут его пролегает параллельно берегу моря.
Никак не удавалось объяснить водителю, куда же мы хотим ехать, и мы уже готовы были выйти из маршрутки, но на помощь пришла, сидевшая в середине салона, приятной внешности молодая женщина. Она сказала что-то  водителю на иврите, а потом, на русском языке, обратилась к нам:
— Выйдете вместе со мной. А там я объясню, куда вам нужно идти.
Ехали мы недолго. Оказалось, что спасительница наша направлялась в посольство России, которое расположено совсем недалеко от средиземноморского побережья.
Когда мы вышли из микроавтобуса, то, чтобы попасть на набережную, нам оставалось пройти всего лишь два квартала.
Там нашему взору открылись безбрежное синее море, бесконечная полоса субтропического пляжа вдоль всего берега, изящные пальмы, красивая широкая современная улица, на  которой стояли высокие белые современные здания отелей и офисов.
На этом пляже мы провели все те дни, которые нам осталось находиться в Израиле.
Вволю позагорав и накупавшись, мы двинулись в обратном направлении. Когда ехали на пляж, то обратили внимание на то, что ехали мы недолго, и такси сделало по дороге всего каких-нибудь пару-тройку поворотов. Поэтому решили пешком пройти от пляжа до автовокзала. По дороге зашли  в одну из многочисленных пиццерий, где улыбчивый мусульманский парень угостил нас исключительно вкусной пиццей.
Хоть нам и казалось, что мы прекрасно запомнили путь, всё же удалось разок заблудиться. Пришлось спросить дорогу у двух симпатичных молодых мам с колясками, которые, на углу небольшого сквера, бойко обсуждали на русском языке текущие свои дамские новости.
Народу на автовокзале было довольно-таки много, хотя солдат, лениво таскающих за собой свои автоматические винтовки, было уже значительно меньше, чем утром. Ко мне подошла пожилая супружеская пара, и дама, у которой я, почему-то, вызвал доверие, стала что-то спрашивать у меня по-английски. Поскольку я не понял ни одного слова из того, что она мне говорила, то не смог придумать ничего лучшего, кроме как сказать ей на чистом иностранном языке:
— Ай-м раша!
— О-о гад! — испуганно отшатнувшись воскликнула она.
И повлекла за рукав своего мистера в сторону — подальше от меня. А мы пошли искать перрон, от которого автобусы отправлялись в нужном для нас направлении.