Часть 2, гл 1. Мое атисемитское

               
                Глава Часть вторая:
 
                Мое антисемитское.

                Глава первая:

                Антисемит.
 
  Моего соседа Марка Швебельмана выбрали электриком. Дом у нас кооперативный, университетский. Мужчин мало, профессоров много. Отвертку в руках держать могут вообще  единицы.  Марк Яковлевич – физик, даже электронщик. В качестве "подколыма" чинит телевизоры знакомым. Знакомых – пол города. Каждый день после работы Марк, с неизменным пластиковым дипломатом, едет на очередной заказ. Хорошему еврею денег всегда мало. И вот  заседание кооператива - Марка выбрали, он не отказался, все – копейка в дом!
  В мой темный сарай, что в подвале, от общей лампы вел провод. Хороший такой провод, в толстой изоляции, но не в металлическом рукаве, как, оказалось, нужно по пожарной безопасности. Вот этот провод новый электрик – Марк в первый же час своей инаугурации и отрезал. Ходил спокойно мимо пять лет – не резал, а тут – бац, на пятой минуте назначения! И я без света! Хорошо, что тебя, Марк Яковлевич, не сантехником назначили… По неволе – станешь антисемитом!

                Певец - делу трындец.

 Всю свою жизнь Марк Яковлевич втайне мечтал стать певцом оперы. Он все для этого имел. И еврейскую маму, очень любившую оперу, и, как я полагаю, музыкальное образование. Главное, кроме еврейской мамы, он имел прекрасный оперный баритон. В этом имел несчастье убедиться весь наш многоквартирный подъезд. Имел несчастье потому, что каждое воскресенье, в девять часов утра, а евреи после субботы просыпаются не в семь, а  в девять часов утра, наш подъезд от подвала до пятого этажа оглашается ариями из известных итальянских опер. Откуда Марк Яковлевич знает итальянский — он и еврейский-то до сих пор не выучил? У Марка  отличный музыкальный слух. На еврейском, насколько мне известно, известных опер нет, есть на итальянском. Иногда Швебельман — старший балует  невольного слушателя и русской оперой. «Евгений Онегин», очень любит исполнитель это произведение!
Представьте: вы спите, воскресенье, часов девять утра, а со второго этажа, притом не по прямой — сверху в низ, а через две перегородки сбоку, несется ария Ленского. Паваротти, Иглессиас отдыхают, по децибеллам - уж точно! Утро, воскресенье, первые лучики света в окошко. И тут: "Куда, куда вы удалились?" Ну и как после этого вы будете любить этого человека, не говоря уже о опере? 

               
                Бегун по вертикали.

  Наш сосед - Марк Швебельман всю свою жизнь борется с лишним весом. Однако, фигуру имеет значительную. Конституция у него такая: крупная круглая голова на мясистой шее, грузное приземистое тело на коротких мускулистых ногах. Нос, вы будете смеяться, не с семитской горбинкой, но — курносый. Марк Яковлевич играет в волейбол, летом плавает.  В пинг-понг и бадминтон, так его всем двором брались обыграть - не смогли. То есть переиграть азартного Марка в любой из известных дворовых видов спорта — не реально! При этом, повторюсь, этот человек страдает от лишнего веса. Но, то ли Вера Хаимовна — его жена так вкусно готовит, то ли сам Марк склонен к полноте, то ли сложилось все вместе — вкусная еврейская кухня и известная еврейская склонность к полноте, но Марка несет как на дрожжах. И Марк решил не давать себе слабины, бороться со своим лишним весом.
Докурив последнюю сигарету «Стюардесса» Марк бросился штурмовать лестничные пролеты нашей пятиэтажки. Уже потом, позже, я прислушивался — на скатывается ли с этажа плотное тело Марка. Но в этот раз, меня, ничего не подозревающего, он снес с ног на выходе из подъезда. Я сидел на жопе в луже воды и ловил ртом воздух. Лучше бы ты пел арии, Марк Яковлевич!


                Интеллигентные люди – евреи.

  С двумя тяжелыми чемоданами Женя Швебельман вышел из подъезда. – Ты таки уже собрался? – спрашиваю я Жеку. Его младшая сестра Марина «хорошо» вышла замуж и  живет теперь в Израиле. Почему туда не уехала вся семья – для меня загадка. Догадываюсь - правильный советский инженер Марк Яковлевич не найдет там халтурок – там телевизоры не чинят – сразу на мусорку.
  Марику в земле обетованной будет определенно скучно. Да и язык учить…  В Израиль ездит только тетя Вера – прекрасный детский доктор. Всю жизнь проработала в поликлинике – адская работа. Вера Хаимовна  на пенсии, но и сейчас работает, лечит детей работяг пролетарской окраины, а за спиной слышит: – «Хороший доктор эта жидовочка». В детстве тетя Вера лечила и меня – соседа по подъезду.
  До армии я работал на заводе «Электросигнал», завод делал цветные телевизоры. Страшный дефицит в советское время – люди состояние сколачивали, ну, или садились. Бывало: сначала – состояние, потом – посадка. Дефицитом были и радиодетали.
  Я, как и все рабочие, выносил с завода радиодетали. Воровал, не знаю  зачем, я их не продавал. Горстями раздавал друзьям – радиолюбителям. Приносил их и Марику. Мой старый, списанный из больницы черно-белый ящик, Марк чинил, правда, за деньги. За небольшие, надо сказать, деньги…
 Вот, а тут его сын, мой друг Жека - из подъезда с чемоданами.
- «Что, Жень, таки «собрался?»  - «Нет, это – мусор. Мы решили сделать ремонт в моей комнате, вставить пластиковые окна, вот штукатурку в чемоданах выношу!» -«Жека, сука, а не выносишь ли ты частицу моей Родины?» Женя улыбается, берет чемоданы – еще немного и ручки оторвутся.
  – Нет, ну до чего интеллигентные люди – эти евреи, даже побелку выносят в чемоданах…

Большой бемц.

  Следующий день. Утро. Женя выносит из подъезда два чемодана. Повторяю заход: «Что Жень, таки «собрался?» - Женя уже раздраженно: «Нет, Вить, я не уезжаю!» - «Понятно, тренируешься!» - «Нет, это папины радиодетали». – «Папа знает???» Женя отрицательно качает головой, беспокойно оглядывается, и от чего-то грустнеет.
 Я вспоминаю - радиодетали, что я пер с завода, Марик складывал в эти два видавших виды чемодана. Мальчишки – радиолюбители складывали легенды о сокровищах, хранящихся в их недрах. Для Веры Хаимовны – они были источником раздражения. Чемоданы на стеллажах занимали большое пространство, так нужное в малогабаритной «брежневской трешке». Тридцать лет тетя Вера обещала выкинуть забившие дом железки. Теперь она сдержит слово, есть повод избавиться от хлама - в семье ждут ребенка. Марик, понятно, будущего внука уже любит, но радиодетали хламом отнюдь не считает.  Женя уходит в сторону помойки.
  Из магазина, «живот колесом», скорым шагом идет, почти катится, полный Марк Яковлевич. Подозреваю, его туда тетя Вера отправила. С невинным видом спрашиваю: - «Что, дядь Марк, так и не пригодились вам мои радиодетали?» «Какие радиодетали?» беспокойно спрашивает Марек. Кажется, он начинает что то подозревать. «Те, что я вам с завода тырил, вон Жека их на мусорку понес» - сдаю я дружка. Марк скорым шагом бежит за угол...
  Два еврея с красными лицами, но с  пустыми чемоданами, возвращаются с помойки. Пространство за ними сворачивается протуберанцами.  В семье Швебельманов будет большой бемц.               

                Рассказ Петровича.

  Женя Швебельман был известен в узких кругах физфака Воронежского университета блестящей математической памятью и редким везением в преферансе.
Однажды, едучи с друзьями в поезде, он уснул на своей полке, а когда проснулся, увидел, что его друг играет с незнакомцами и вид у него какой-то безумный. Женя глянул в пулю и присвистнул - дружбан был в большом пролете. Поинтересовался почем вист договорились играть и свистеть не стал. Дело было труба - таких денег у дружбана явно не было, не было их и у всех студентов.
Когда румяный интеллигентный мальчик попросился доиграть за товарища, вагонные попутчики, осклабившись, согласились. Жене карта попела сразу и крупно. Он начал отыгрываться стремительно. Попутчики стали переглядываться, а когда Женя сыграл подряд четыре мизера - повели Женю в тамбур. "Ты кто?- говорят, мы тебя не знаем" "Я, - гордо говорит Женя, - математик". "Ладно,-говорят,- "математик", живи, но на этом маршруте никогда не играй!"

                (Рассказано Андреем Высоцким (Петровичем)  5 мая 2010 г)

               
Ромик.

  Про то, что Ромик Салей оказался еврей, я узнал, придя из армии. Мой дружок Ромик – еврей! Какой он нафиг – еврей, рыжий мускулистый парень, чинивший мне все детство велосипед? Ромка натягивал цепь на моем «Орленке» и мы ехали на Задонское шоссе копать мины. Там с войны оставались богатые арсеналы. У меня была немецкая каска, ржавый австрийский карабин без приклада, штык от трехлинейки, обойма от ручного пулемета. 
  Ромка создавал коллекцию минометных мин и снарядов. Хранился арсенал под кроватью. Приезжали саперы, выносили на трясущихся руках. Посчитали тротиловый эквивалент – хватило бы на полдома. 
  Ему было десять, мне восемь. Гранаты мы разряжали за троллейбусным депо, прямо перед окнами факультета экономики ВГУ. Стали выходить на улицу после того, как оставленный на газовой горелке, на кухне патрон выстрелил. В потолке осталась глубокая отметина. Как Ромка объяснял родителям – не знаю. Знаю, что после этого часть коллекции – пулемет «Максим» и ведро патронов - мы тихо вынесли и прикопали в нашем подвале.
  И вот – Ромик в Израиле, «удачно вышел замуж» за красивую девочку из моей параллели. Красивая девочка оказалось еще и умной девочкой и, «на заре Перестройки», увезла моего друга   в Землю Обетованную, «плодиться и размножаться», думаю.
  В Израиле назревает война. Арабы снова пуляют в евреев летающими керогазами — ракетами средней дальности.  На пороге дома встречаю дядю Толю – Роминого папу. Папа чем-то озабочен. Еще бы – в Иерусалиме, где живет сын, снова теракт.
  «Вы Ромику передайте, говорю ободрительно, что – ежели что, так я помню – где прикопан пулемет «Максим» и ведро патронов!»
  Этим же вечером. Дядя Толя идет навстречу: «За пулемет Ромик велел кланяться, но просил не волноваться, он теперь – командир танка…»

               
С добрым утром, тетя Хая!

  Осень, последние теплые деньки октября.  Ранним воскресным утром выхожу из дома. На площадке перед подъездом стоит раздолбанный «Козлик». Тот еще – раритетный ГАЗ-69.  Его задний борт открыт. Две еврейские семьи – Салеев и Швебельманов, словно муравьи, снуют от машины в подвал. Они носят циклопических размеров тыквы. Автомобиль до верху забит огромными тыквами, сложены даже пассажирские сиденья. Съесть это количество до весны невозможно. Даже если питаться только тыквами. Переругиваясь, как это могут делать только евреи, семьи таскают лимонно желтые овощи к себе в кладовки. Все тут: и мой друг - Жека, и тетя Вера, его мама, и родители моего друга Ромика. Вот они устали, полный Марк Яковлевич остановился перекурить.
  Перед моими глазами встала картинка: их дети – худенькая интеллигентная Марина Швебельман,  конопатый физик Ромка Салей, их семьи, те, что уехали в Израиль, вот так же переругиваясь,  сейчас разгружают машину фруктов – делают заготовки на зиму…
«Евреи, что с вами сделало это государство!» - говорю я громко и понимаю – совершил бестактность…

                Вера Хаимовна.

  Жарким летом десятого года моя семья риехала с речки. Много купались, много загорали. Вдобавок к перегреву на солнце в воде речки Воронеж оказалась зараза, холера ее возьми!  Дрищем всей семьей: дрищет маленькая Соня, дрищет сын Андрюша, дрищет жена Маруся, дрищу даже я. Кошмар!  Папа – доктор, кандидат медицинских наук, доцент кафедры госпитальной терапии, врач-реаниматолог, словно простой смертный, дрищет на даче.
- Папа, что же делать, мы все дрищем!
Но доктор Фанайлов телефон не берет, лежит в постельке - сил нет дойти. Зараза взяла и его. Одно спасение - тетя Вера, детский терапевт, пенсионер, соседка сверху. Между очередным забегом в сортир, дрожа от слабости, поднимаюсь на второй этаж к тете-докотору. Спасите детей, Вер Хаимовна!  Соня с температурой, Андрюша в беспамятстве!
 Звоню, стучу, снова звоню. Тишина. Тетя Вера уехала к своей дочери - Марине в Хайфу на лето.
-Сын, тетя Вера уехала в Хайфу, помощи ждать не от куда...
-Папа, что же мы будем делать, когда они все уедут?
-Когда ОНИ все уедут? Обдрищемся, сынок!

               
То, что делают жиды.

  «А что это делают жиды на нашем празднике?» - спросил высокий рыжий парень у маленького очкастого еврея. Высокий рыжий парень был членом Воронежского отделения РНЕ. Маленький очкастый еврей был мой друг - Витя Беккер. «Наш праздник» - день города.
  Журналист и рокер Витя людей из РНЕ не любил. Стоит ли говорить, что и люди из РНЕ также имели некоторое предубеждение против Вити, как, собственно и против выступавших на сцене праздника джазменов.  Внесенный в Европейскую книгу джаза пианист Игорь Файнбойм, имел длинный костистый нос и шапку мелких кудряшек на голове, что, как известно, не укладывается в концепцию арийской теории. Музыка джаз, так и вовсе - жидовская музыка, это мне еще дедушка Геббельс говорил.
  «Так что это делают жиды на нашем празднике?» - повторил боевик. Он был в два раза крупнее Вити, обучался рукопашному бою, да и где-то неподалеку отирались его дружки. Ребята из РНЕ тогда думали контролировать город.
  Сквозь толстые стекла очков на него смотрел его классовый враг – Витек. И все в Витьке было классово чуждо: и кривоватые ноги, и намечающееся брюшко, и лысинка, и  нос грача - все, кроме баллончика с перечным газом в кармане.
  Амбал согнулся пополам, закрыл глаза рукой и заплакал – было от чего: Витек выпустил долгую струю жгучего газа прямо в лицо обидчику. Потом сплюнул на пальцы – перец жег даже ладонь. Стоять и ждать возвращения людей из РНЕ Витя не стал, а отправился в общественный туалет помыть горящие от перца руки.  В туалете он закурил и решил сначала пописать – что бы два раза не мыть руки. Долгой тягучей струей он отлил некошерное пиво, потом взялся за головку члена, чтобы, как это делают все мальчики, стряхнуть последние капли… И, сука, понял – что делают жиды на «нашем празднике» - танцуют джигу.


                Сестра утверждает, что я – антисемит.

  Вот то же говорил мне Макс, оператор - "злой татарин". Утверждал это и друг-москвич, злой динамовский - "мусорской» болельщик. Я очень удивился. Ох, не видели вы, ребята, антисемитов на улицах городков русской провинции. Маршем идущих, с собаками, со свастикой. И ничего, менты даже улыбались понимающе. Сестра, впрочем, видела.
  Соседи, друзья и подруги нашего детства, носили гордые фамилии: Салей, Швебельман, Циммерман.
  Андрюха Закутский был самый главный во дворе антисемит. Чуть, что не по его – в кулачки, и орет на весь двор – жидяра! Орал, пока папа тихо так, тактично не объяснил, ты, мол, сынок, тоже, того, «ш-ш» - еврей.
  Бабушка наша, царствие ей небесное, вот кто был настоящим антисемитом. Ходорковские, Грамм, Герман – друзья сестры по мединституту, приходили в наш дом. Бабуля тихо запиралась в своей комнате. Дверь так и дышала ненавистью. Ну, у нее - бабули была своя история: прямо перед войной сосед – счетовод местный, донос написал на деда нашего в «куданадо». Из «Куданадо» приехали, забрали деда. А сосед к бабке ночью: – «Дай! Дашь – выпущу Витька!» Очень счетоводу бабкина корма и сиськи нравились. Ну бабуля и дала… утиной картечью из двух стволов дедушкиного ружьишки. Только сусед в окошко сигануть успел…
«А что дальше то было?» - спросил я бабулю.
- Да, как, приехали, забрали соседа. Врагом народа-то он оказался, а деда нашего выпустили.
- Как выпустили?
- Да дед твой – единственный грамотный механизатор на весь район остался, посевная без него встала, а счетоводов – в каждом хозяйстве, сажай – не хочу!
Еврей тот счетовод оказался, на беду всей нации. Вот бабуля за деда и помнила…
  Устиновские, Заборовские, Курчевские, Кульчитские, Щербиновские, вроде как «польские» фамилии моих друзей, но нашу бабку было не провести.
У самого – история, легенда семейная: Наш прадед, полковой капеллан, отправился в Польшу. Не по своей, понятно, воле, подавлять восстание 1875 года. Вернулся оттуда с молодой женой, Бобритская ее фамилия девичья… Скорее всего –  из «выкрестов».
Вот поэтому маму нашу евреи везде за свою принимали, бабушку это жутко расстраивало.  А тут еще папаша наш, хоть и с калмыцкими скулами, но – доктор. Самая еврейская профессия. Так и звала она меня в минуты гнева: «У – Фанайловская порода!»
  После школы я на завод попал. Мастер глянул на меня и определил учеником к слесарю механосборочных работ по фамилии Левин. Меня, понятно, местные острословы сразу окрестили «Абрашей». Папа – врач, мама – учитель. Сын кто? – еврей! Логично!
 Еду я по улице, везу свою дочку Соню в коляске.  Навстречу две дамы – «брюнетки с характерными носами». За спиной слышу: «Какая хорошенькая эта полукровочка!»  Да, Соня, да - божэ-жь ты мой!