Следующая остановка грех

Роскошная гостиная с белым пушистым ковром на полу, ёлка, украшенная бантиками, гирляндами и новогодней мишурой на западный манер, под ней в разноцветных обёртках уложены коробочки с подарками, везде царит идеальный порядок. И в этой комнате приветливо улыбающийся мужик в белом свитере и джинсах, девушка в элегантной юбке, ажурной блузке, с идеально уложенными волосами и ослепительной улыбкой, и детишки в наглаженных брючках и футболочках, смеющиеся, ну просто светящиеся от счастья. В каждом взгляде, конечно, сквозит любовь и забота друг о друге.
«И всё потому, что каждый день их семья начинает свой день с  …», - тут я не дослушал, с какого кофе или йогурта начинают они свой день, и переключил телик на другую программу, где стреляли, и какие-то инопланетные мутанты резво скакали через препятствия, убегая от других, себе подобных уродов. И это, несмотря на отсутствие смысла  хоть как то отвлекло от раздражения, вызванного абсурдным позитивом картины так нелепо наигранного семейного счастья. Какой бы йогурт с утра не съел, и каким бы кофеем не запил, всё равно вокруг не будет царить счастье, порядок, чистота, взаимопонимание и безоблачная любовь. Если б изобрели продукт, способный устранить дисбаланс не в полости рта или в кишечнике, а на душе у человека и в его личной жизни, тогда…
Я плавно погружался в сон. Вообще ничто не давало такого отдохновения от гнетущей реальности, как продолжение какого-нибудь бездумного фильма, но в виде здорового крепкого сна. И впечатления получаешь сюжетные и отдыхаешь одновременно, и рекламы во сне нет. Но то ли я не спал, а просто дремал. Или мне как назло снилась реальность,  и  я переживал и пересматривал снова и снова свои предшествующие два месяца жизни. Жену, как меня раздражал её вид в старом потрёпанном халате с поварёшкой в руке, выходящую из кухни. И как я недоумевал, зачем женщинам надо смывать косметику, одеваться в некрасивую одежду, и кому нужен порядок, уборки пылесосом, и почему мы не питаемся каждый день в ресторане и за нами не убирает горничная в коротком передничке. И почему женщина-домработница в сериалах центр внимания мужчины, а в быту это совсем не так. Память уводила меня всё дальше и я  вспоминал следующие ощущения. Какой казалась скучной и рутинной эта семейная жизнь, и даже одна мелкая обязанность приходившаяся на мою долю — вынести мусор, казалась непомерным гнётом. Как меня попросила подвезти её до дому сослуживица, у которой на работе всегда были чай, кофе, сахар и вкусные плюшки. И как мне казались дурацкими её крашеные локоны, и неохота было её подвозить, но когда эти кудряшки коснулись моей щеки и несколько секунд спустя её губы оказались возле моих губ, я сам не знаю почему, поддался этому минутному влечению. В припаркованной у обочины машине нас скрывала тонировка из грязных дождевых разводов и брызг. Пол часа удовольствия, моя неловкость и невнятная благодарность за подаренное счастье, её растрёпанные кудряшки, лукавый взгляд и еле доносившиеся в машину гудки домофона её парадной. Я ехал домой сквозь дождь, ни о чём не думая. Ехал домой к жене как ни в чём не бывало, но был каким-то другим. Осталась эта неловкость, и мне хотелось спрятать глаза, словно я снова боялся увидеть эти нахальные, вовсе неприятные мне крашеные кудри возле лица. Я чувствовал себя мальчиком студентом, и не знал как завтра вести себя на работе с Ольгой Сергеевной. Понимал, что совершенно не хочу обязанностей и ответственности перед уже двумя женщинами,  мне было неловко, что я отдался влечению, и чем глупее мне казались её крашеные локоны, тем больше не хотелось идти на работу. Потому как хоть я и не святой, на работе подобных ситуаций у меня никогда не было. Я просидел на больничном около недели. Без повода. Рассказывал жене всякие небылицы почему мне необходима передышка, что вызывало удивление, а потом сочувствие с её стороны. Но неделя пролетела, пришлось идти на выписку и прятаться больше было некуда.
Робкими неуверенными шагами вступил я в коридор офиса, и первая кого я увидел была сами знаете кто. Я нахмурился, потом глупо улыбнулся и что-то промычал. Рабочий день прошёл как обычный день на работе. В обед все пошли пить кофе в кабинет Ольги Сергеевны, но я сославшись на дела не пошёл. Это было глупо и могло вызвать подозрения, но я не смог себя заставить. Вечером, выходя с работы и слегка запоздав, я шёл по коридору, боясь своих шагов. Все уже должны были уйти, но из соседнего кабинета послышался мягкий голосок — а меня подвезёте? Вы наверно не торопитесь, раз и так задержались. Я снова что-то промычал в ответ и пошёл ждать в машину. Ольга Сергеевна, Оленька, как звал её весь коллектив села в машину на правах моей хозяйки. Её локоны шаловливо покачивались, и пряный аромат духов обдал салон машины. Я откашлялся. Этот аромат заставил пробежать по моей спине неприятные мурашки. А вдруг жена... Дальше я и думать не хотел. Резко нажал на педали. Машина рванула с места. Оленька болтала всю дорогу, не замечая моего напряга. За пару улиц до своего дома, она властно сказала - здесь притормози. И тут бы отказаться, но я повел себя не по мужски, то есть вполне по мужски. Дают - бери. Но последовавшая за этим остановка, какие- то 10- 15 минут, пока наша машина покачивалась возле дороги вместо удовольствия, не принесла мне сильного наслаждения, потому что в висках как секундная стрелка тикала одна мысль - ну и дура! Зачем так надушилась! Что будет, если жена.... Когда мы приехали к парадной последовало приглашение на весьма не двусмысленный кофе домой, тут я опять не смог решительно дать отпор, а только пробормотал невнятное — не сегодня, не могу, не сейчас. - Ну в другой раз, - улыбнулась она и вышла из машины бесцеремонно чмокнув меня в щёку. Я уже было вздохнул с облегчением, но тут позвонила жена. На её вопросы где я, я не мог ответить ничего внятного. Говорил невпопад, разозлил её и разозлился сам. Почему она позвонила? Кто-то настучал? Она ведь обычно не звонит. Но обычно я и не задерживался на два часа после работы, - возразил я сам себе. Всё нормально. Скажу — было много дел после больничного. Приехав в свой двор я сделал несколько кругов на авто вокруг дома. Собирался с мыслями. Смотрел в зеркало на лобовухе и пытался уловить — не изменилось ли у меня выражение лица. Не выдаю ли я себя. Пройдёт ли без последствий для меня это навязанное мне приключение? Тут я открыл глаза. Этот сон, эта реальность прерывалась на том месте, с которого я не мог смотреть дальше и анализировать. Как жена всё узнала. Сцена ссоры. Как на работе все смотрели на меня с сожалением и иронией. Как однажды я пришёл домой, и не было старого халата, и никто не вышел с поварёшкой мне на встречу из кухни. Я не выносил мусор целую неделю, но это приятное обстоятельство не скрасило образовавшегося вокруг меня одиночества.

Ну все, все. Я ожесточенно тер глаза, словно хотел стереть напрягший меня сон-дежавю. Оделся, вышел на улицу и пошёл, не разбирая куда, по проспекту. Несмотря на то, что до наступления нового года оставались считанные часы, на улице всё ещё царило оживление. Люди спешили по домам с недостающими подарками и деликатесами к праздничному столу. Дребезжащий автобус с оледенелыми стёклами распахнул покосившиеся двери и выпустил с потоками белого, мгновенно индевевшего пара в общую суету ещё несколько десятков спешащих людей. Возле остановки стайка обалдевших от снегопада и голода голубей взвилась из под ног и шарахалась в этом людском потоке неумело набирая высоту. И это было хуже, чем на любом аттракционе, так как казалось, что увернуться не удастся, и именно сейчас, именно в меня, в моё лицо, врежется один из этих комков из страха и перьев. Хотелось остановиться, пригнуться, дёрнуться в сторону, но ноги продолжали нести меня вперёд, поддаваясь общей инерции.
Дойдя до входа в метро и почувствовав из перехода всю сладость тепла в сравнении с колющим морозом, этот особый аромат метро, который мне захотелось как-нибудь точно классифицировать в своём воображении, но я пока не подобрал для этого нужных слов, я понял особенно остро, когда мои окоченевшие без перчаток пальцы стали оттаивать, почему это неподвластное временам года место так любимо для встреч бомжами, специфическими компаниями и прочими отталкивающими личностями. Приют мелкого челночного бизнеса, карманного воровства и комедиантов, собирающих на лечение от невиданных болезней. Ласковый приглушённый свет, теплый ветерок на эскалаторе, мерный гул поезда где-то далеко внизу на открытой станции действовали убаюкивающе.
Но в вагоне лампы дневного света давили и без того болевшую голову. Одолеваемый дремотой я уселся. Главное не уснуть, что б не выйти с обчищенными карманами через пару остановок. Так что я боролся с желанием закрыть глаза и  смотрел в пол не в силах приподнять веки выше. Вот где-то раздались раскаты голоса диспетчера, но через  головную боль к моему сознанию пробились лишь осколки смысла. «следующщ.. стновка …нская, ….осторожшшш,… двери зааа…».Вместо этого двери вагона распахнулись и на пол ступили по очереди Они. Такие разные, но при том одинаково заинтересованные в посадке в вагон. Это были высокие, узенькие по ноге, очаровательные замшевые сапожки на «шпильках», с маленькой блестящей пряжкой, затем практичные, на низком устойчивом каблуке ботинки, которые обладали универсальностью скрадывать пол своего хозяина, классические, но без изюминки, так сказать. Вроде грубость их форм и ширина ботинок совсем не похожа на женские, но каблук явно чуть выше, чем должен быть у мужских. Следующие были кроссовки, универсальные в своём роде. Видавшие и зиму, и весну, и лето, при чём не одно, и футбол и тусовки в ночных барах. Не раз пинавшие урны на остановках. Кроссовки, не требовавшие ухода, ремонта, нуждавшиеся лишь в новых шнурках, но и тех они были лишены ввиду спартанского образа жизни их опять-таки неопознанного мною по половой принадлежности хозяина. Кроссовки были болотно-зелёного цвета, но очень большого размера. Всё ж это мужчина, молодой человек, с таким-то большим размером ноги… - отметил про себя я. Зашла ещё одна пара элегантных вычищенных мужских сапог или ботинок. Настолько ухоженных, что они вызывали удивление, стоя на обтоптанном полу вагона метро. Зачем Вы здесь? Почему не на машине? «Ботинки Джеймса Бонда», прозвал я их про себя. В последние секунды перед закрытием дверей в вагон вбежали ещё несколько кроссовок и пара сапог. Но я не проследил их дальнейшей судьбы, потому как они рассортировались где-то в другой половине вагона.
«Болотные» кроссовки широко растопырились у входа в вагон. В какой-то агрессивной позе. Шпильки стояли в стороне, поигрывая изгибами своего узкого подъёма, поблёскивая пряжками, и в нетерпении точили пол одним каблучком, словно провоцируя обратить на себя внимание. Тем временем ботинки Джеймса Бонда медленно, брезгливо обошли раздавленную на полу жвачку и заняли наблюдательную позицию, оценивая собственную привлекательность и взвешивая, как они будут смотреться, подойди они к таким, например, «шпилькам», чем это им грозит? Удачей, и они выйдут со «шпильками» через пару остановок, так скажем «нога об ногу»? Или насмешкой, и тонкий каблучок больно и небрежно наступит на их красивый глянцевый нос, выходя из вагона на следующей станции, оставит рану, которую придётся зализывать губками и щёточками? Или даже обратиться к косметологу для подбора обувных кремов? «Болотные кроссовки», по всей видимости, ни о чём не думали. Они знали про себя, что они самые крутые. И что «если кто-нить посмеет наступить на них хоть краешком подошвы, пусть даже случайно, то в долгу они не останутся. Затопчут конкретно». И эта мысль их радовала, радовала и радовала.
Остановка была короткой. Вагон начинал притормаживать. К двери на выход пройдя для этого через весь вагон подошли, вернее подъехали четыре стёртых колесика, прикреплённых к обломку дощатой скамейки, обитой тряпкой «защитного» окраса. Они были вместо сапог и вместо ног. Но чувствовали себя сапогами ничуть не меньше всех этих, остальных, и чем больше было лоска в остальных, тем больше они хотели бы стереть этот налёт довольства, а ещё лучше прикрутить вместо сапог такие же маленькие колёсики со стёртыми по переходам метро шинами. Что б их лучше поняли. Верхняя часть обладателя колёс толкательным движение нанесла сильный удар по обладательнице шпилек, так что отшвырнула её от подхода к дверям, что б не опоздать выйти из вагона. Ведь колёсики были на работе. А работу, как известно не прогуливают, особенно если она сдельная. Для «шпилек» это было явной неожиданностью, и они, прихрамывая, вышли из вагона, хотя станция была наверняка не их, и долго, думаю, не спустятся в метро. Ботинки Джеймса Бонда были в нерешительности. Заступаться за «шпильки», или нет. Как это будет выглядеть? Конечно, хотелось заступиться. Но им, ботинкам, выяснять отношение с колёсиками на доске как-то неловко. В общем, ботинки так ничего и не решили, но и их прогнозы относительно «шпилек» выйти из вагона «нога об ногу» не оправдались. Рассеялись. Ботинки не сообразили выйти следом. Вернее двери вагона уже захлопнулись, пока они сообразили. Кроссовкам было на всё это «по фигу», мягко выражаясь. И что они подумали, и думали ли они вообще, сказать было сложно. Какая была реакция у грубых ботинок, что вошли вместе со шпильками, и ещё у тех нескольких, вбежавших с ними в вагон на одной остановке я не знаю, потому как за всеми не уследишь, но то что никто не оказался в момент «столкновения» рядом со шпильками и колёсами говорило, что каждый здесь сам за себя, и «кто сломал каблук, тому и в ремонт».
Я был раздосадован таким неожиданным поворотом событий, потому что хотел смотреть дальше эту пантомиму и ни о чём не думать. Просто смотреть под мерный гул вагона. Мой взгляд рассеянно скользил по полу, но героев для продолжения сюжета не хватало. На виду оставались сконфуженные ботинки Джеймса бонда, которые так плохо сыграли свою роль. В этот момент меня окончательно сбили. Сначала диспетчер своим очередным «следующщ.. остонооо...ооооосторошш… двери зааааак…р», а потом ещё один голос неожиданно огласивший весь вагон, казалось специально обученный, поставленный, натренированный голос, выучивший от зубка своё:
- ДОрОгие дамы и гОспОда! Вашему вниманию предлОгается прОвОславный кОлендарь на десять лет. С 2010-Ого пО 2020 гОд. – Раскатисто окал голос. – Также сюда вОшли все церкОвные праздники, пОсты, дни пОминОвений, дни ангела и именин, тексты важнейших церкОвный мОлитв и… - Перечислял он заученные словно молитву по бизнесу слова. Наконец, как чтец не старался, его заглушили «тк-тын-тк-тк---тк-тын-тык-тн---тыц---тыц». Я переборол невидимую тяжесть, давившую сознание, волю и веки глаз и поднял голову. У выхода из вагона стоял ухоженного вида старик с увесистой холщёвой сумкой. Он ли был тот самый чтец или не он я не знаю, но как бы то ни было, они  все  вместе – чтец, диспетчер, колёсики на доске и вагон своим «тыц-тын---тц-тык» сбили меня с некой линии размышления. Я потерял сюжетную нить своих обувных героев, и больше делать мне здесь было нечего. Да и слова диспетчера, вечно опережающая события, «следуююю ….останооффф.... грех.., …. Осторошшш…, зааааа-крывааа-аа» заставили неприятно встрепенуться. Мне послышалось..., да нет. Быть не может.  Я вышел из вагона. "Грех, грез..." - какая же станция дальше? Как называется? Но я не помнил, и не мог ассоциировать, какое недослышанное название меня так резануло по ушам. Ааа, была у меня уже эта остановка, проехали. - отмахнулся я сам от себя.
На станции почти не было народу. Пару мужиков навеселе, несколько подростков жмущихся возле колонны, оборванный дед с увязанными катулями и я. Всем им, по-видимому, было некуда или неохота идти в возможное новогоднее пристанище. Поняв что-то такое, что я искал, когда наобум пошел рассеять неприятный осадок после сна, я принял решение проехать в обратную сторону и вернуться домой до наступления Нового года, совершив круг почёта по противоположной стороне проспекта, мимо огромной горевшей яркими огоньками ёлки.

По переходу, ведущему на улицу из подземки, разносились лихие трели отчаянно фальшивившего аккордеона. Пахло мочой, мандариновыми корками, еловой смолой и… Новым Годом!