Тропа, длиною в жизнь

      
       рассказ 


Лёнька Бурлаков рано пристрастился к охоте. Семилетним пацаном попал впервые в тайгу. Его старший брат Михаил числился охотником госпромхоза. Лето промелькнуло незаметно, однако для Лёньки ожидания осени казались вечностью, ведь брат обещал взять с собой на промысел пушнины. Мальчишка все лето засыпал, грезя тайгой и просыпался по утрам с теми же мечтами. Выходил в ограду и тоскливо смотрел на отливающие синевой, далекие сопки. Он с завистью наблюдал, как Миша чистил настоящее ружьё; украдкой гладил воронёные стволы, обшарпанный деревянный приклад. С наслаждением вдыхал запах оружейного масла и пороховой гари. Мог часами любоваться замысловатыми узорами, выгравированными на колодке старенького ТОЗ-БМ.
— Э, щенок бульварный, не балуй с оружием! — Больше для порядку и бравады шумел Михаил на младшего брата.
— Миша, я же не трогаю его, только смотрю, — оправдывался Лёнька.
— Иди, погуляй, лучше.
Парнишка огорчённо вздыхал,  нехотя покидал комнату. Разница в возрасте у ребят всего-то одиннадцать лет, но старший считал себя достаточно взрослым и опытным охотником: белку-то научился не плохо промышлять, а показать превосходство перед «шкетом» доставляло огромное удовольствие.
Конец октября — начало сезона. Наконец-то Лёнька дожил до тех неповторимых минут, которые останутся в памяти на всю жизнь. Сборы в тайгу были долгими, основательными. Из села выехали на подводе рано утром. Лошадью правил старый охотник Злобин. Фамилия не соответствовала доброму, мудрому и веселому деду Петьке. Он украдкой поглядывал на важного, «степенного» огольца Лёньку. Из-под мохнатых, седеющих бровей Злобина блестели озорные, с лукавинкой, серые глаза. Добродушная улыбка терялась в косматой бороде. Шапка, сшитая из рысьих лапок сбита на затылок, в зубах дымится самокрутка.
Михаил сидит, облокотившись на мешки с провиантом. Розовое, безусое лицо, сосредоточенный взгляд, сигаретка в руке молодого таёжника вызывали у деда Петьки усмешку, и в то же время, отеческую тоску: «Зря парень курить начал! Хочет казаться мужиком… Когда-то и я таким был. У него еще все впереди! Эх, сбросить бы мне годков тридцать!» — думал старик…
…К ночи прибыли на табор. Ветхое зимовьё приютилось в распадке у ключа. За день пути Лёнька страшно устал, но новшество бытия не давало расслабления. Мальчишка с удовольствием помогал брату готовить ужин, топить печь, готовить дрова. Дедушка Петя разрешил принять участие в очистке малокалиберных патронов от смазки, что вызвало у Лёньки апогею восторга. Ночью, лежа на уютных нарах, под умилительный трескоток огня в печурке, слушали рассказы бывалого таёжника. Спокойный, приятный с хрипотцой голос Петра Игнатьевича незаметно убаюкал парнишку. И снились ему  погони по следу, неведомые звери, рыскающие в дебрях, и…
— Подъем, охотничек! Пора чай пить да идти. — Голос Михаила прервал сказочные приключения. Ленька сел, протер глаза. В зимовье сумеречно, лишь отблески от огня в печи прыгают розоватыми чёртиками по прокопченным стенам, и теплится на столе огарок свечки.
— Ночь же еще.
— Седьмой час утра! Сёдни покажу, как петли на ушканов* ставить, а завтра с дедушкой Петей домой поедешь. Тебе в школу надо.
— А как же охота? А деда, чо же..?
— Он Серегу заберет, остальные продукты и вернется. А охота… На каникулах с нами тут поживешь.
— Слово?!
— Обещаю, Ленька!

*   *   *
Каникулы мальчонка ждал, аки второго пришествия. Школьные товарищи тайно завидовали Бурлакову: не каждому фарт выпадал побывать на охоте. После уроков Лёнька  бросал ранец, брал любимого пса, дворняжку по кличке Дружок, выпиленное из дерева ружьё и шел в лес. Однако смелости хватало добраться лишь до опушки. Под кровом вековых сосен, Лёнька разыгрывал сцены охот по рассказам дедушки Пети, а начинало смеркаться, спешил домой. Скрашивая будни богатым воображением, дождался каникулы. В первый же день «ребячьей радости» вернулся из тайги Михаил.
— Наш, щенок-то бульварный поди, заждался? — Спросил старший у матери.
— Всю четверть заглядывался на лес. Боится, что обманешь.
Миха усмехнулся в жиденький пушок, с большой натяжкой прозванный бородой и усами. Лёнька, увидев лошадь в ограде, спокойно поглощавшую похлебку из распаренного овса, опрометью бросился в избу.
— Мама, а Мишка где?
— В бане моется. Где ж ему больше-то быть?!
Леонид вздохнул, степенно присел на табурет, стал терпеливо ждать брата. Мальцу хотелось бегом припустить до бани, разузнать о выезде в тайгу, но чувство достоинства не позволяли этакой вольности: как-никак, охотник, мужчина.
Наконец в дверях появился Миша. Краснолицый, чистый, махровое полотенце переброшено через плечо.
— Ну, что скажешь, Ленька? — Брат улыбался.
— Когда выезжаем-то? Ведь, обещал! — Спокойно, по-взрослому проговорил младший.
— Однако подрос ты заметно! — Михаил потрепал мальчишку по вихрастой голове. — Завтра, с утрянки. Давай собираться!
Ночь показалась Лёни сплошным кошмаром. Нет ей конца и края. Опасаясь проспать, парнишка не смыкал глаз, но «царь Морфей» всё же победил.
Мишка, чтоб не разбудить родителей, зашептал «малому» на ухо:
— Леня, вставай. Пора подаваться.
Страшно хотелось еще понежиться в кровати, но желания не всегда согласованы с делом. Быстренько почаевав, собрали пожитки и отправились в холодную, темную даль.
         
Не многим выпадает счастье лицезреть рассвет в зимней тайге. Распадки  утопают в темноте, а верхушки деревьев словно фосфорные, светятся в первых лучах восходящего солнца. Обильная кухта,* разбросанная по ветвям, сверкает переливами: розовым, голубым, сине-зеленым. Красотища! Морозец поджимает за -30, а на душе тепло и радостно. Парадокс! Постепенно проявляются очертания низкорослых кустарников, валёжника, пней. Подают звенящий голосок синицы. На солнцевсходе мороз усиливается: сердится старикашка! Резко прокричала желна, где-то в распадке «бякнул» гуран и, испугавшись эха собственного «По-о», бросился наутек, поднимая копытками снежную пыль.
Уже совсем светло и величавая тишина тайги нарушается голосами её многочисленных жителей. Трелью в ускоренном темпе стучит пестрый дятел, извлекая из засыхающей осины червячка-короеда. С трескотком взлетает рябчик и, кажется, что оживший комок снега подпрыгнул на невидимых ногах. С разлапистой сосны недовольно цокнула белка, из-за ствола дерева выглядывает лишь её уморительная мордашка с круглыми, чёрными глазенками. Она с любопытством разглядывает непрошенных гостей.
Солнце спряталось за далекий хребет, оставляя в вечернем небе малиновое зарево.  Успели добраться до зимовья засветло.
— Однако, самый главный охотник приехал?! — Весело сказал дед Петька, выглянув из открытых дверей строения.
— Здрасте, дедушка! — Поприветствовал Ленька.
— Здорово, паря! — ответил старик.
— Петр Игнатьевич, а Серега-то где? — поинтересовался Миша.
— Да, чо-то нету еще. Может, по следу куды упорол?! Миха, ты керосину-то привез?
— А как же! На санях все лежит.
В зимовье натоплено, уютно. Запалили лампу «Летучую мышь», расселись чаевать. Ленька забрался на нары и с нескрываемым восторгом ощупывал, развешенную для просушки пушнину.
— Ого! — От неожиданности он присел. В дальнем углу красовались две «шубы» рысей. Еще один кот лежал на нарах.
— О-го-го! — повторил Ленька, но, спохватившись, спросил, скрывая эмоции:
— Кто добыл?
— Вон ту, самую крупную, дед спромышлял, вторую я стрелял. — Похвастался Мишка.
— А эта бестия, сёдни в петлю заячью попалась. — Петр Игнатьевич указал на пятнистую тушу пепельно-желтой, седоватой киски.
За полночь, когда все улеглись отдыхать, в зимовье вернулся уставший Серега Кирсанов, парень двадцати пяти лет, коренастый, темноволосый крепыш. Он устало присел у печки на чурбак, закурил.
— Где тебя носит? — заворчал дед. — Жуй, садись.
— Соболя искал у  Медвежьего ключа. Попал он в капкан, но потаск переломился…
— Далековато! Ну, и добыл?
Сергей горько усмехнулся, покачал головой: нет.
— Чо так?!
— В россыпи занырнул и поминай, как звали! А этого снял у «Колькиного лба»— Сергей вынул из рюкзака бурого зверька. Ленька захохотал.
.
— Чо, ха-ха-ха, дурень! — передразнил парнишку Миха. — «Колькин лоб» - это сопка так называться!
Все уже спали безмятежным сном, когда Сергей «раздел» последнюю белку. Покурив, тоже улегся на нары и с наслаждением потянулся до хруста в суставах, зевнул. Спать-то остается всего часа два, а там опять в хребты.   
По утру Лёнькина мечта осуществилась: он шагает вслед за братом. Ура! Он на охоте! Михаил упорно показывал, объяснял правила постановки различных самоловов и принципы их действий. Юный охотник слушал наставника раскрыв рот, старался запомнить каждое слово, каждый нюанс. В полдень ребята остановились в узком распадке. Крутые сопки обступили людей, создавая впечатление, что некие сказочные великаны хотят раздавить этих мелких «козявок» мощными, каменистыми боками. Миша рассказывал братишке, как лучше и быстрее разжигать костер.
 
— Это простой костер-шалаш. Чай закипит, не успеешь опомниться, но прогорает он быстро. Если придется ночевать в тайге, делай так: ищи колодину. Подле неё разводишь огонь, на колодину кладешь две-три жерди так, чтобы огонь их «лизал» и пару жердей в сам костер ложешь. Получится костер-юрлок. Жерди тока зачнут прогорать, их пододвигаешь и всё: на ночь хватит жечь и греться.
Мальчишка обжигаясь, пил крепкий чай, пахнущий дымком, снегом, хвоей, благодарно поглядывал на Миху. «Не у каждого пацана есть такой брат. Вон, у Женьки Михеева, одноклассника, братан Юрка только и знает лупсовать Жеку, почём зря. Взять Алёнку Кущенко! Её брат только водку глушит, да из тюрьмы не вылазит. Повезло мне с Михой!» — Про себя рассуждал Лёнька.
На пятый день пребывания в тайге, он ощутил себя полноправным охотником: в самостоятельно выставленные петли, изловил трех зайцев. И побежала его тропа скитальческой, таёжной жизни. Победы были, были поражения, имели место случаи со смертельным риском, но не единожды Лёнька не пожалел о выбранной профессии охотника-промысловика…
…Падь Урса широко раскинула объятия, от сурового Забайкалья до Бурятии. У лиственничного выскаря* горит костёр. К пляшущему огню протянул ладони мужчина лет сорока, в белом маскхалате, солдатской шапке, на ногах кожаные ичиги. Курит, пуская кольца сизого дыма. «Тозовка», подвешаная на ветку осины, бинокль, рюкзак и карабин «Лось», прислоненный к березе, безмолвно говорят, зачем он здесь, вдали от людей, в уединении. Охотник задумчиво смотрит на пламя, а на лице блуждает детская улыбка,  теряющаяся в русой бородке. К костру подходит паренек лет семнадцати, в «афганке», ичигах. На плече ружьишко, трехзарядка МЦ 20, спрашивает:
— О чём задумались, Леонид Алексеич? Небось, опять стих какой-нибудь придумали?!
— Да нет! — Мужчина вздохнул: — Так… Детство вспомнил. А стихи, Федюха, я не придумываю. Мне их матушка-тайга на ухо шепчет! Хороших слов нельзя написать, не любя природу!
В котелке растаял снег. Вот уж начинают лопаться мелкие пузырьки, затем крупнее и крупнее. Бурлаков бросил в кипяток пару горстей заварки, снял посудину с таганка, подкинул в костер дровишек.
— Давай-ка почаюем, ходить-то еще много придется.
— Дядь Лень, а вы пробовали охоту бросить? — Задал наивный вопрос Федька.
— Я пошто же ее брошу?! Как потом жить-то?!
— В театры ходить, в рестораны, то да сё. Можно еще чем-нибудь заняться…
— Летом можно, а как осень подходит, так и начинает чёрт кочергой под зад тыкать, мол, собирайся в тайгу! Охота, паря, болезнь не излечимая и одолевает та хворь после первой удачи. Раз с добычей вернулся – всё! Заболел! Лекарств от охоты не придумали, да и лечиться сам не захочешь. В городе, где ты такую красоту увидишь? — Он показал рукой на лес.
— По телеку!
— Тю! В кино красота мёртвая, холодная. — Леонид отхлебнул очередной глоток крепкого чая. — И зверь в зоопарке – не зверь. Одно дело, любоваться им на просторе, другое – смотреть на его мучения в клетке. Мнимые любители природы винят охотников в жестокости, а они-то гуманные? Держат животину в тюрьме! За что? В чём виноват тот же медведь? Да в том, что зеваки хотят на него зенки попялить! Где ж тут любовь и милосердие? Ответь? Молчишь!? То-то!
Помолчав, он добавил:
— Ладно, если зверь рожден в неволе, в зоопарке… Такой в тайге выжить не сможет, а подранок…
Бурлаков вспомнил, как однажды в зоопарк егеря привезли лебедя с перебитым крылом. Беднягу спасли ветеринары, но уже не подняться ему в поднебесье, не наградить зрелищем грациозности и совершенной красоты какого-нибудь счастливца-человека, только «благодаря» подонку, посмевшему поднять оружие на величавую птицу.
— Откуда берутся такие…? — Который раз задает себе один и тот же вопрос охотник, не находя на него ответ. — Откуда берутся «такие», готовые уничтожить, спилить, продать, сжечь вековые леса, ради собственной выгоды?
Сердце дитя забайкальской тайги обливалось кровью: «Господи! Куда же мы катимся?! Что мы оставим потомкам?».

г. Чита
март 2005г.