Достоевский и Паскаль

Введение


Согласно воспоминаниям Н.Н.Страхова, Ф.М.Достоевского, любившего «вопросы о сущности вещей и о пределах знания», забавляло, когда его рассуждения подводили под различные взгляды философов, известные из истории философии. Оказывается, что «новое придумать трудно, и он (т.е. Достоевский), шутя, утешался тем, что совпадает в своих мыслях с тем или другим великим мыслителем».
Паскаль и являлся для Достоевского таким конгениальным мыслителем, которого роднит с ним сосредоточенность на коренных проблемах «тайны человека» и путях её разгадывания, критика атеизма и апология христианства, выяснение границ «евклидова ума» и действия «законов сердца», разграничение главного и неглавного знания, идеала и идолов, обнаружение разнообразных следствий гордости и смирения как полярных духовно-психологических сил личности. [3; С.529-530] 
С особой настойчивостью Паскаль подчёркивал в своей философии изначальную двусоставность бытия, срастание элементов величия и ничтожества человеческого существования. «Человек во Вселенной, – по Паскалю, – это небытие в сравнении с бесконечностью, все сущее в сравнении с небытием, нечто среднее между всем и ничем». «Материальная оболочка, в которую природа заключила человека, удерживается на грани двух бездн – бездны бесконечности и бездны небытия». [1; С.633] Мысль философа о пограничности человека близка Достоевскому. Он приходит к тому, что «бытие только тогда и есть, когда ему грозит небытие. Бытие только тогда и начинает быть, когда ему грозит небытие». Границей между бытием и небытием является человек. Хаос, вечность и бесконечность природы враждебны человеку, разрушают его существование. Вечность, по Достоевскому, это ещё и скука. Розанов говорил, что Достоевский занимается всегда швами, соединяющими миры. Человек иногда ощущает эти швы, и у него возникает чувство иного мира. Эти ощущения приходят к человеку, когда он находится в состоянии болезни. Находясь на границе со смертью, человек ощущает жизнь и задаёт вопросы о смысле своего бытия. У Достоевского герой всегда стоит на границе.
Предельно обострённое и обнажённое переживание драматических противоречий бытия сближает творчество французского мыслителя и русского писателя. «Я могу одобрить только тех, кто ищет истину с болью в сердце», – подчёркивает Паскаль. Именно такое духовное переживание и сердечная заинтересованность открывали и Паскалю и Достоевскому пласты реальности, ускользавшие из методологического обзора философов-систематиков типа Декарта. [3; С.528]
Данная работа имеет учебный характер, основывается на соответствующей статье из книги Б.Н.Тарасова «Мыслящий тростник», которая цитируется без кавычек с указанием страниц. Из творчества Ф.М.Достоевского взят последний его роман – «Братья Карамазовы», во многом итоговое произведение писателя, поднимающее вопросы о природе человека, о корнях зла и источниках добра, о том, как соотносятся эти начала в душе человека и мире, в котором он живёт.

4

Декарты и Бернары


И Паскаль, и Достоевский огромное внимание в своих сочинениях уделяют научному взгляду на мир и человека. Научный подход стремится устроить жизнь как объективность, для чего необходимо максимально отвлечься от человека, от его причуд и пристрастий, от всех его жизненных проявлений в их уникальности, неповторимости, для того чтобы незамутненным взором увидеть и постичь великую истину бытия. Научная система представляет собой свод правил, по которым человек освобождается от собственной предвзятости, от аффектов. Истина при таком подходе претендует на всеобщность и абсолютность. Но тогда становится непонятным, почему человек, зная добродетель, поступает недобродетельно. В человеке скрыта тайна, непознаваемая наукой. Человек перестал бы жить без этой тайны. Паскаль в числе первых обратил внимание на способность сердца «грезить» как бы против самого себя, против собственной пользы и выгоды, на прихотливую изменчивость человеческого волеизъявления. Каждый, свидетельствует он, имеет свои фантазии, противные его собственному благу и ставящие в тупик окружающих: «Узнав главенствующую страсть человека, мы уже не сомневаемся, что путь к его сердцу на открыт, а меж тем у любого, кого ни возьми, без счета причуд, идущих вразрез с его собственной выгодой, как он сам ее понимает; вот это сумасбродство людей и смешивает все карты в игре». [1; С.656] Механизм ампутации в человеке всего собственно человеческого, сокровенного, недоступного однозначному эмпирическому наблюдению одинаков во всех проявлениях научного рационализма: сведение целого к части, высшего к низшему, сложного к простому, что способствует овеществлению человеческого бытия. Достоевский неоднократно подчёркивал, что даваемый наукой образ человека является «куклой, которая не существует». [3; С.531-532]
Реализм открыл для искусства принцип детерминизма: личность обусловлена множеством факторов, среди которых на первый план выдвинуты социальная и политическая структура общества, национально-исторические традиции и непосредственное окружение человека, бытовая среда. Принцип детерминизма был усвоен Достоевским ещё в сороковых годах, во времена господства «натуральной школы», объединявшей учеников Гоголя и последователей Белинского. В романе «Братья Каразамазовы» явственно ощутимы традиции физиологического очерка (напр., описание жилища штабс-капитана Снегирева, объяснение поведения Федора Павловича его опытом приживальщика и шута в помещичьих домах). В нескольких местах романа предлагается точное и определённое социальное объяснение карамазовщины. Но вот что существенно: автор вкладывает его в уста героев, над недальновидностью которых он иронизирует (Миусов, прокурор), этические принципы и жизненная практика которых вызывает презрение (Ракитин). Социально-детерминирующее объяснение становится зыбким, и это не случайно. Как ни чётки социальные параметры образов героев, решающую роль в формировании личности и поведения её играют, по Достоевскому, вневременные кардинальные начала. Человек в его представлении – точка пересечения, арена столкновения вечных нравственных начал: добра и зла, добродетели и порока.
В центре романа – семья Карамазовых: отец Федор Павлович, Иван, Митя, Алеша и незаконный сын Федора Павловича Смердяков. В облике каждого из них выделена ведущая, определяющая черта. Стихия Мити – чувственная страсть; Иван – поклонник и раб мысли; Алеша жаждет веры. И живут они по-разному: Иван только что окончил университет; Митя – офицер в провинции; Алеша собирается постричься в монахи; Смердяков – лакей в доме отца. И разные у них пути: Митю ожидает каторга; безумие постигает Ивана; кончает самоубийством Смердяков; уходит в мир Алеша.

5

И всё же они во многом близки между собой, и связывают их друг с другом не одни только родственные узы. Есть в них некое общее карамазовское начало, восходящее к Федору Павловичу и с особой силой проявившееся в Мите и Иване: безудержное проявление жизненной силы, биологической и духовной. В этом карамазовском мире другой человек – только средство, предмет, и горе ему, если он окажется на пути бездуховных вожделений или отвлечённой мысли. Федор Павлович готов купить Грушеньку за три тысячи; Митя издевается над несчастным штабс-капитаном, избивает отца и обагряет свои руки кровью Григория; высокомерно-индивидуалистические идеи Ивана придают законченность и философскую стройность смутным, подлым и страшным мыслям Смердякова, и лакей обдуманно и бестрепетно убивает отца.
Отношения между Иваном и Смердяковым передают очень важную для Достоевского мысль о моральной ответственности теоретика, об общественной практике как критерии нравственного содержания самых, казалось бы, абстрактных теоретических построений.
В романе Достоевского дискредитируется разум, претендующий на всепонимание. Ясные и логичные построения иронически сопоставляются с неудачными опытами их реализации, действительность – с её мнимо-убедительными истолкованиями. Так, прокурор в своей речи последовательно и логично объясняет, почему и как совершил преступление Митя, используя при этом «математическое доказательство». Да и сам роман обладает настолько своеобразным художественным строем, что представляет собой особый феномен, который мы называем теперь романом Достоевского.
Одна из важнейших черт этого художественного мира заключается в том, что герои получили в нём небывалую дотоле свободу самовыражения. Их монологи разрослись количественно и приобрели новое качество: герой не только рассказывал о себе, своих обстоятельствах и судьбе, но и – главное – исповедовался, оценивал мир и людей, говорил о своих философских, религиозных, этических, эстетических взглядах. Эта перестройка речей героев имела глубоко содержательный смысл. За ней стояло убеждение в ценности и неповторимости человеческой личности. Каждый человек – это особый мир, и познать его можно только в том случае, если он из объекта превращается в субъект, т.е. становится равноправным участником акта общения. Одновременно менялся повествовательный текст. Он уменьшался в объёме и приобретал новый характер: объективный, растворённый в тексте, всезнающий повествователь превращался в рассказчика – определённое лицо, с ограниченным знанием о происходящем. За этой субъективизацией повествовательного текста стояло убеждение в том, что никто не может претендовать на монопольное владение всей истиной и что истина в каждом конкретном своём выражении есть чья-то, то есть субъектно ограничена.
Паскаль и Достоевский не стремились принизить разум, а пытались отвести ему подобающее место и оценить его действительные возможности и границы в познании человека и мира. С их точки зрения, непонимание отмеченных возможностей и границ, превышение полномочий разума и его превращение в верховного арбитра всего и вся, в меру всех вещей опасно и пагубно не меньше его принижения. Безудержное обожествление рассудка способно в конечном итоге парадоксальным образом вести через упрощающие объёмную сложность и глубину жизни материалистические идеи и рационалистические теории к неразумию и безумию, к господству эгоистических инстинктов и торжеству нигилизма. [3; С.528]





6

Вопрос о бессмертии души


Философский рационализм неприемлем для Паскаля и Достоевского потому, что, сосредоточиваясь на прозрачных для рассудочного ума сторонах жизни и оставляя в забвении метафизические глубины человеческого естества, он также ослабляет живое и сердечное познание Бога через Иисуса Христа. [3; С.534]
Противоречивое сосуществование в жизни людей величия и нищеты, добра и зла Паскаль объяснял первородным грехом, тайна передачи которого (особенно в детских страданиях), как он писал, «жестоко задевает» разум. Достоевский, конечно же, не мог пройти мимо подобных раздумий. По его мысли, на границу выступает абсолютный идеал. Если бы человек его достиг, на земле наступила бы гармония. Мы всю жизнь стремимся достичь этого абсолютного идеала, но никогда не достигаем. Это и невозможно, т.к. существует божественный замысел (абсолютный идеал) – и существует не совпадающая с ним реализация этого замысла. Отсюда и идея Ивана Карамазова: «Бога не отрицаю, а мир, созданный им, принять не могу». Человек страдает, а виноватых нет. Именно наследственная передача греха шокирует «евклидов разум» Ивана Карамазова, для которого как раз невинные страдания детей становятся решающим аргументом в пользу неприятия божественного миропорядка и возможной грядущей гармонии (заметим, кстати, что в самой этой гуманистической проповеди, кроме непосредственного и сильного чувства, есть известная рационалистичность и заданность: Иван рассказывает о случаях, которые он собирал, записывал, группировал). Писатель не мог оставить без внимания и близкие ему размышления Паскаля о подлинной иерархии действительно главных и второстепенных для человека проблем, которая нарушается при расширении научной и социальной активности. Можно не развивать систему Коперника, считает Паскаль, но вопрос о бессмертии души непременно должен быть решён в том или другом смысле. Должен, но не решается. Более того, отодвигается на периферию сознания и затеняется разнообразными видами деятельности, будто смерти вовсе нет. [3; С.535-536] 
В философско-художественной логике Достоевского именно то или иное решение вопроса о бессмертии души обусловливает на метафизическом, психологическом и практическом уровне вольное или невольное предпочтение разных ценностей, направляет волю и желание, формирует духовную доминанту, которая в конечном итоге предустанавливает и активизирует идейный выбор или конкретный рисунок жизни, судьбу отдельной личности, целого народа, всего человечества.
Достоевский утверждает, что «высшая идея на земле лишь одна», а все остальные, занимающие ум и сердце человека, из неё вытекают. Более того, вера в бессмертие души есть «единственный источник живой жизни на земле», ибо только в этом единственном случае человек постигает всю разумную цель свою на земле.
Таким образом, по Достоевскому, как и по Паскалю, если душа бессмертна, если человек есть образ и подобие Божие, а его жизнь освещается абсолютным идеалом, тогда человек удовлетворяет глубинную, более или менее осознанную потребность в не теряемом со смертью смысле своего существования, обретает ту полноту сознания, успокоенность сердца и направленность воли, то психическое здоровье, которое позволяет ему выйти из-под ига ненасытных устремлений и мучительных колебаний природного эгоцентризма, соразмерно-пропорционально относиться к земным делам, не преувеличивать ближайшие жизненные цели и не превращать их в источник явного или неявного соперничества и борьбы с другими людьми, а использовать для согласия и любви. Только в этом случае человек не довольствуется собственной греховной природой, стремится к её преображению и исключению из основания своей деятельности разрушительного фермента страстей. [3; С.536-537]
7

Смена абсолютного идеала ощущается как крушение жизни вообще. Когда вместо идеала абсолютизируется крах идеала, тогда человеку «все позволено»: «Раз человечество отречется поголовно от бога, то само собою падет все прежнее мировоззрение и вся прежняя нравственность. Так как бога и бессмертия нет, то новому человеку позволительно стать человеко-богом, даже хотя бы одному в целом мире, и с легким сердцем перескочить всякую прежнюю нравственную преграду прежнего раба человека, если оно понадобится. Где стану я, там сейчас же будет первое место… «все дозволено», и шабаш!» (идея Ивана Карамазова в передаче черта). [2; С.603] 
Если душа смертна, тогда, считает Достоевский, происходит самая главная и роковая подмена, когда место абсолютного идеала как гаранта Цели и Смысла занимают идолы. По его убеждению, одна из основных тайн человеческой природы заключается в преклонении перед авторитетом – если не перед Богом, то перед идолом. Например, Алексей Карамазов если бы «порешил, что бессмертия и Бога нет, то сейчас пошел бы в атеисты и социалисты», т.е. подчинился бы одной из тех обманчивых вер во временные и относительные ценности, которые управляют поведением людей – будь то вера в науку, деньги, свои собственные силы, гражданское общество, прогресс, Вавилонскую башню, самозарождающуюся Вселенную или происхождение человека от обезьяны. [3; С.537] Заполняющие пустоту относительные идеалы не только разрушают самого человека, но и порождает зло в мире. Так, зло, которое сгустилось в карамазовском начале, стремится к экспансии, даёт цепную реакцию. Митя подвергает жестокому испытанию гордость Катерины Ивановны, и вот уже она терзает и себя, и Митю, и Ивана. Оскорбление Митей штабс-капитана приводит к тому, что Илюша Снегирев бросается с ножом на Колю Красоткина, а школьники побивают слабого грудью мальчика камнями.
По Достоевскому, человек не добр и не зол по природе, в нём заложено генетически и добро, и зло. Добро – от божественного творения; зло – от первородного греха. В человеке заключены и Бог, и Бес. Мерцание божественного лика в человеке через тьму, зло, хаос и есть божественное в человеке. Человек вступил в жизнь через грехопадение, переступил границу. Преступление и есть выход за границу добра в бесконечность злого, саморазрушение. Но в то же время через это происходит самоопределение человека. В момент преступления человек понимает, для чего он живёт, и в тот же момент всё для этого человека заканчивается: «Убивая другого, я убиваю себя». Человек самоопределяется, реализуя божественное начало в себе, и он свободен в самоопределении. Человек сам определяет, каким быть, но он ответствен за свой выбор.
Все люди едины в акте творения, в каждом человеке сияет божественный лик. Это единение есть братство, мы все братья во Христе. Но живём на земле, разбиваем божественный лик на осколки, разъединяемся, ненавидим себя и, следовательно, другого. Возможно ли объединение человеков, чтобы вновь воссиял божественный лик? Любить человечество, по словам Ивана Карамазова, легко, а вот как возлюбить ближнего своего? Для этого необходимо восстановление в себе божественного, очищение сердца от скверны.
В том нравственном идеале, который утверждается в романе, на первый план выдвинуты идеи человеческого братства, солидарности и активного, деятельного добра. По мере развития действия это начало всё более усиливается. В том мучительном противоборстве добра и зла, на котором построены образы главных героев, торжествует всё-таки добро. Взлёты и падения Мити – это жестокая реальность романного повествования; но логика его развития утверждает мысль о неискоренимости доброго начала в герое. Самая болезнь Ивана – это не только кара, которой подвергнут в романе гордый бунтарь, но и свидетельство того, что он так и не смог предать себя в руки дьявола. В эпиграфе к роману идея деятельного и сострадательного добра утверждается как внеличное требование. Но по мере развития действия она обретает всё новых носителей и в эпилоге становится личным обетом Алеши и мальчиков.
8

Заключение


В логике Достоевского величайшая любовь, являющаяся главной движущей силой идеала, безусловной целью, венцом полного очеловечивания личности, предельного выражения её свободы, есть одновременно и величайшее самостеснение, добровольная жертва, подлинная победа над созданной Адамом «натурой». «В том моя воля, чтоб не иметь воли, ибо идеал прекрасен». Абсолютным и прекрасным идеалом был для Достоевского Иисус Христос. Соединённые в своевольном жесте первочеловека зависть, гордость, эгоизм, чувственность, задававшие ритм и структуру развития «закона Я», снимались противоположными началами в безраздельной и беззаветной, бескорыстно-жертвенной любви Христа к людям. Только такая любовь к конкретному, рядом находящемуся ближнему, которая не завидует, не гордится, не превозносится и «не ищет своего», ибо не отождествляется ни с каким частным интересом или естественными склонностями, дающая, а не берущая любовь, которая долготерпит и всё переносит, способна возвысить и облагородить приниженную душу человека, восстановить в нём «образ человеческий», изменить и восполнить «укороченное» гордостью сознание. «На Земле нельзя любить без жертвы; без чего нельзя и соответственно полно, непосредственно сознавать». [3; С.545]
Логика Достоевского совпадает с логикой Паскаля, в положительном центре которой также становится Иисус Христос. По их убеждению, подлинное познание Бога и человека невозможно без посредничества Иисуса Христа, через которое люди постигают собственную нищету и пути её исцеления. Ясно видя себя несчастными, больными, слепыми рабами и грешниками, они с помощью Иисусовой благодати отворачиваются от своекорыстных страстей и преисполняются тёплой радостью любви и милосердия. Только в чистом сердце, пишет Паскаль, пробуждается совершенная и истинная любовь – это последнее и абсолютное основание человеческого бытия, приобретающее в личном опыте наивысшую достоверность по сравнению с наличной действительностью и доказательствами рассудка.
Как и в философии Паскаля, в ценностной иерархии Достоевского люди «плоти» и «ума» отступают перед людьми святости и милосердия. Для обоих любовь является единственной безусловной целью, по отношению к которой любые достижения, любой прогресс выступают как некая условность. [3; С.545-546]
 Связь любви, смирения и получаемого в результате знания с глубоким переживанием собственного несовершенства в художественной и мыслительной логике Достоевского раскрывает альтернативный обычной истории путь отношения человека к действительности и к своей активности в мире. Его гордые герои самим фактом своего самовозвышения вольно или невольно считают себя непогрешимыми. В таком случае несовершенными для них оказываются другие люди, на обвинение которых переносится центр их внимания. Вставая над жизнью, они неизбежно создают рассудочные теории её усовершенствования. Однако самообман обнаруживается, как считал Достоевский, в постоянных провалах этих теорий, которые в силу неискоренимой ограниченности рассудка и его неадекватности живой действительности лишь по-разному «нагибают» её к себе, не затрагивая корневого хода жизни. Стремление достигнуть совершенства через внешнее преобразование мира оказывается топтанием на месте, безысходным движением к добру через зло. Причём поведение гордых героев Достоевского, обвиняющих мир в несовершенстве и пытающихся в теории и на практике изменить его «злыми» методами к лучшему, не только далеко от идеала, но и зачастую противоположно ему, основывается на «логике» и «математике», а не на совести и любви. [3; С.549]

9

Герои Достоевского с обострённой совестью и развитым чувством любви, напротив, обвиняют и переделывают не внешний мир, а самих себя, ибо их органическая правдивость и искренность не позволяют им лгать себе. Такие персонажи незаслуженно с точки зрения здравого смысла делают себя причастными к содеянным другими преступлениям.
Безусловное убеждение Достоевского в виновности отдельной личности перед остальными (не юридической, а онтологической) основано на признании изначального несовершенства человека и вместе с тем его сопричастности всему происходящему в мире. Каждый виноват в меру отсутствия света в собственной душе и бескорыстной любви к людям. Следствия душевного мрака и несовершенства, неискоренимые до конца в любом человеке, по невидимым каналам распространяются вокруг. Малейшие наши злые помыслы, слова и поступки незримо отпечатываются в душах окружающих, распространяются в пространстве и времени: «был бы я сам праведен, может, и преступника, стоящего предо мною, не было бы». Таким путём накапливается в мире отрицательный духовный потенциал, питающий происходящие в нём злодеяния. Ведь «все как океан, все течет и соприкасается, в одном месте тронешь – в другом конце мира отдается… И попробуйте разделить, попробуйте определить, где кончается ваша личность и начинается другая?»
И в логике Паскаля без внятного осознания собственного принципиального ничтожества невозможно подлинное величие человека и истинно плодотворный путь его развития. Углубляясь в загадки, тайны и парадоксы человеческой природы, французский мыслитель убедительно показывает, что именно понимание онтологического, гносеологического, нравственного несовершенства позволяет человеку не переоценивать собственных возможностей, не идти по пути ложных внешних преобразований и направить усилия на искоренение внутренних источников зла.
Разгадывая «тайну человека», Паскаль и Достоевский приходят к общему выводу, что «без Бога» история закономерно движется вперёд-вниз, провоцируя атрофию абсолютных ценностей, без которых утрачивают свою силу критерии различения добра и зла, а низшие свойства человеческой натуры одерживают победу над высшими. И напротив, жизнь «с Богом» преображает и просветляет «темную основу нашей природы» и пока ещё замедляет течение истории в «реке времен» к окончательному исчезновению в «жерле вечности». [3; С.550-551]


10

Список литературы



1. Паскаль Б. Мысли // Тарасов Б.Н. «Мыслящий тростник». Жизнь и творчество Паскаля в восприятии русских философов и писателей. М., 2004.


2. Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. Ижевск, 1982.


3. Тарасов Б.Н. Ф.М.Достоевский и Паскаль (творческие параллели) // Тарасов Б.Н. «Мыслящий тростник». Жизнь и творчество Паскаля в восприятии русских философов и писателей. М., 2004.