5

4.  http://www.proza.ru./2010/05/30/1012   


 Незаметно, за делами и хлопотами, подкрались сумерки. Курившие на улице новобранцы смотрели сверху вниз, как подразделения возвращаются с работы и войсковая часть, наполняясь людьми, оживает. Снизу доносились возбужденные голоса, отрывистые команды, царили кажущиеся суета и неразбериха. В казармах зажгли свет, хотя было еще довольно светло, из них то и дело выскакивали солдаты и неслись куда-то по своим, одним им ведомым неотложным делам. Только сейчас Васька смог достаточно хорошо осмотреть площадку перед клубом. Она оказалась не столь велика, как представлялось ему вначале при первом беглом осмотре, была не асфальтирована и посыпана мелким бурым песком. Прямо по центру ее возвышался самодельный турник, видимо сооруженный местными поклонниками гимнастических упражнений. Возле него уже толпились «духи», каждый из которых старался хоть в чем-то утвердиться, дабы завоевать расположение товарищей. Словом, на турнике велся своеобразный поединок. Небаба,  ухватившись за перекладину длинными жилистыми руками, без особых видимых усилий подтягивался, а несколько человек хором вели счет. Когда он перевалил за пятьдесят, Лядунов, до сего момента безучастно наблюдавший за новобранцами, присоединился к общей группе и подключился к счету. На сто двадцатом отжиме Остап разжал ладони и спрыгнул на землю, что было встречено всеобщим ликованием и взрывом восхищения перед его незаурядной силой. Следом за Остапом к турнику протолкнулся маленький Ахмедбеков. Сверкая глазами, он по-азербайджански попросил, чтобы Небаба помог ему дотянуться до перекладины. Потерев друг о друга ладони и помассировав руки с набрякшими от напряжения венами, Остап, легко как ребенка,  поднял Ахмедбекова над землей. Тот ухватился за перекладину, быстро перебирая руками, переместился к ее центру и, сделав подъём с переворотом, очутился верхом на турнике. Комично корча рожи, Ахмедбеков продемонстрировал зрителям, как ему страшно там, наверху, чем вызвал громкий смех и шутки с их стороны.
     - Эй, ты! Обезьян бесхвостый! – закричал Тагиев. – Смотри, слетишь на землю, костей не соберешь!
     - Ничего с ним не будет! Он – легкий! Самое большее, колени расшибет! – парировал Небаба.

     То, что произошло дальше, заставило примолкнуть даже самых отъявленных скептиков. Ахмедбеков принялся вертеться на перекладине, выполняя упражнение известное в гимнастике под названием «солнце». С каждым новым оборотом он все больше и больше набирал скорость вращения. Раскрутившись до такой степени, что окружающим стало казаться, что на турнике не человек, а живой пропеллер, он каким-то образом вывернулся и продолжил вращение на вытянутых руках. Наконец, отпустив перекладину, Ахмедбеков на бешеной скорости взлетел в воздух, сложился пополам, сделал сальто через голову и  мягко приземлился на обе ступни в паре метрах от турника. Несколько секунд царило ошарашенное молчание, затем, словно по команде, все бросились тискать маленького виртуоза в объятиях, что немало его смутило, но видимо приятно щекотало его самолюбие. Ахмедбеков улыбался во весь свой белоснежный рот и тихонько ойкал от слишком сильных объятий.

     Обращаясь к Остапу, Лядунов сказал:
    - Видал? А ведь он показал высший пилотаж!
     - Естественно! Росту – метр двадцать с каблуками, весом – с тополиный пух! Небось его там наверху сапоги перевешивали, вот он и крутился, как ошпаренный! А попробуй-ка поднять восемьдесят шесть кило почти полтораста раз, посмотрел бы я на кого он стал бы похож! – Небаба был явно раздосадован, что маленький неказистый Ахмедбеков превзошел его в гимнастических упражнениях.
     - Тебя как зовут? – спросил сержант у Ахмедбекова.
     - Ады ня ды? – перевели тому.
     - Мелик.
     - Мелик, Мелик, - повторил несколько раз Лядунов. – Вот что, ты, Мелик – маленький юркий,  так я и буду называть тебя Малико. Якшы?
     - Яхшы! – новоявленный Малико согласно закивал головой.
     - Ну и ладушки! А ты хитер, Малико! Ведь ты, обезьянка маленькая, все  прекрасно понял, что я тебе только что сказал, а притворяешься, что по-русски, ни в зуб ногой! – Лядунов резко протянул к Мелику руку с явным намерением ухватить его за ухо. Не тут-то было! Реакция была молниеносной. Мелик боднул головой воздух, ловко уклонился от протянутой к нему лапищи сержанта и припустился прочь наутек.
     - Куда?!!! – взревел Ляд. - Стой! Стой, тебе говорят!

     Очутившись на безопасном расстоянии, боец остановился. В сгустившихся сумерках видны были только блестящие белки вытаращенных глаз, да темный силуэт его маленькой фигурки.
     - Ко мне!

     Никакой реакции.
     - Я сказал, ко мне! – полное лицо сержанта исказила злоба и очки съехали на переносицу.
     - Мелик! Бура гяль! – раздался голос Садыхова.

     Наконец  солдат отважился подойти.
     - Значит моя – твоя не понимай! – рассвирепел Лядунов. – Ну, ничего! Скоро все у меня поймешь! Вечером, после отбоя, вместе с этим еврейским «душком» - пойдешь на пола! Надеюсь это ты понял?

     Да, Малико понял. Он сразу сник, маленькое темное личико его приняло какое-то неопределенное выражение, собралось складками, отчего сразу же стало похожим на печеное яблоко. От бравого паренька, пару минут назад лихо крутившего «мельницу»* на турнике не осталось и следа. Сейчас перед сержантом стоял напуганный до полусмерти пацан. Лядунов грозно глянул на свою жертву и, повернувшись к ней спиной, направился к крыльцу. Поднявшись на него, он оглянулся и громко подвел итог:
     - Через полчаса всем быть готовыми к построению на ужин, - после чего исчез в клубе, резко захлопнув входную дверь.

     Слева от крыльца  имелась еще одна дверь с надписью «Аппаратная», намалеванной белой нитрокраской. К ней вела небольшая металлическая лестница. Весь день дверь была наглухо закрыта и из-за нее не доносилось ни звука. Сейчас же что-то внутри аппаратной пронзительно засвистело, звонко брякнуло и раздались звуки настраиваемой электрогитары. Стоящие на улице с любопытством поглядывали на таинственную дверь откуда доносился непонятный шум. «Когда говорят пушки, музы молчат», - почему-то вспомнил вычитанную где-то фразу Борисов. Здесь эта сентенция своего подтверждения, судя по всему, не нашла и, хотя говорили, как уже успел понять Васька, в основном кулаки и приказы, музы однако-ж, тоже не молчали. Некоторое время инструменты издавали какафонию звуков, затем все стихло. Заиграла электроорганола, сопровождаемая мощными аккордами гитары, послышалась барабанная дробь ударника и чей-то приятный тенор запел в микрофон:
                Беру свой чемодан, беру свой чемодан
                И следую с друзьями я на станцию.
                Я весел словно пьян, я весь от счастья пьян,
                Я двухгодичную минул дистанцию!
    
     Припев песни подхватил хор голосов:
                Не грусти «салага»**, срок отслужишь свой,
                Так же, как и я, поедешь ты домой!
                В далекие края, в большие города
                С Камчатки едут парни-дембеля!

     Разговоры на улице сразу же стихли и новобранцы толпой придвинулись к металлической лестнице послушать новую неизвестную им песню, а все тот же тенор выводил слова дальше:
                Прощай седой вулкан и Тихий океан,
                И речка, что Камчаткой называется.
                Прощай аэродром, мы больше не придем
                Смотреть, как  самолеты поднимаются.

     - Стоп, стоп, стоп! – раздался за дверью чей-то грозный окрик. – Слушай, Хмырь! Ты что, не видишь, что здесь – ля-бемоль?! Пойми ты наконец, что это – ля-бемоль, а не просто ля! Давай сначала!

     Начали все сызнова. На этот раз вроде все получилось как надо и песню довели до победного конца. На какое-то время музыка смолкла и слышны были только голоса переговаривающихся между собой музыкантов.
     - Слышь, Горшок! У Татаренки послезавтра дочка замуж выскакивает, стало быть нам на свадьбе играть, а Цыган дембельнулся позавчера!
     - Ну и что с того? – ответил некто невидимый, кого назвали Горшком.
     - Как так что? А где соло-гитару брать теперь, а?
     - А чо ее брать-то? Есть у меня в городе знакомый бич***. Схожу к нему, он и сбацает!
     - Вот именно, что сбацает, а не сыграет, олух царя небесного! Надо же, чтоб он хоть пару-тройку раз с нами сыграл, чтобы все как по маслу прошло! А тут припрется не сыгранный бичара, возись еще с ним!  Да и сам-то подумай! На сцене все мы в парадках, при значках, и он – в своем гражданском макинтоше! Порнуха сплошная! Мы же к командиру части на свадьбу идем, а не к прапору какому нибудь! Разумеешь масть, Горшок?!
     - Есть идея, мужики! – вмешался новый голос.
     - Гони!
     - На улице «духи» пасутся. Может кто из них играет?
     - «Духи»? А что? На безрыбье и рак – лебедь! Давай, рискнем!

     Дверь отворилась и на лестничную площадку вышли двое солдат в пэша, без ремней, в сапогах-гармошкой.
     - Ба! Да они все уже туточки! – воскликнул один из них. – Эй, «душки»! Кто умеет на гитаре играть? Подходи!

     Вперед всех вырвался Тараян и худой долговязый парень с бескровным бледным лицом.
     - Я! – воскликнули они почти одновременно.
     - Фамилия?
     - Тараян! – ответил Сергей.
     - А твоя?
     - Горохов!
     - За мной! – скомандовал музыкант и Тараян с Гороховым скрылись за дверью.

     Десять минут спустя дверь вновь распахнулась и на пороге появился Тараян с пилоткой в руках, от чего-то потирающий остриженную наголо голову. Из аппаратной неслись громовой смех и нецензурная брань. Вид у Сергея был обескураженный. Спустившись с лестницы, он направился к Ваське.
     - Дай закурить!

     Васька угостил его сигареткой и участливо спросил:
     - Что, не взяли?
     - Да ну их! – обозленно отозвался Сергей, нервно прикуривая. – Им – соло гитарист нужен, а я – на басе играю!
     - А-а-а! Ничего, где наша не пропадала – оптимистически заметил Борисов. – Да, плюнь ты на них!
     - Плюнь, плюнь! Плюнешь тут, как же! Надо, во чтобы то ни стало, в части зацепиться! А то попадешь на «точку», так там «деды» вообще мрак! Здесь хоть какой-никакой, но порядок есть!
     - На какую еще «точку»? – не понял Васька.
     - Попадешь, узнаешь! Часть-то наша – командированная. Ее солдаты не только здесь, но и по всей Камчатской области разъезжают. А в ней такие глухие места есть, что хоть вешайся! Прикомандируют человек десять-пятнадцать к какому-нибудь стройбату, вот и будешь каждый вечер фингалинами огр*****ся, да синяки считать! Вот это «точка» и есть. Понятно?
     - Понятно! – ответил Васька, хотя, по-правде говоря, ни черта не понял.
     - Ничего, - самоуверенно продолжил Тараян. – я отсюда все равно никуда, Журналист, не поеду. Трупом лягу, но на «точку» не попаду!
     - Дай-то Бог, - промолвил задумчиво Васька, хотя никак не мог взять в толк, каким это таким макаром Тараян сумеет закрепиться в части.

     Снизу на площадку поднялся Спирька и прокричал:
     - Строиться на ужин!

     Из клуба пулей вылетел заспанный Лядунов с очками в правой руке и рявкнул:
     - Строиться, так вашу мать! Быстро! Напра-Ву! Первая щеренга! По одному! Вниз по лестнице! Бегом! Арш! Остальные – за ней! Внизу построиться в колонну по-пять!

     «Духи» бросились бежать вниз.  Каким-то чудом Спирькин ухитрился опередить всех и поджидал уже на плацу.
     - Строиться! Нале-Во! Шагом, марш! Раз, раз, раз-два-три! – повел счет старший сержант. – Левой, левой, левой! Раз, раз, раз-два-три! Левое плечо вперед!
     - Спирька! – донесся сверху из темноты голос Лядунова. – Ты в столовке парашу не жри! Чифанить здесь будем!
     - Хорошо! – вставил меж раз-два Спирька. – Раз, раз, раз-два-три! Прямо! Раз-раз-раз-два-три! Левое плечо вперед!

     Снова повернули направо и по прямой дотопали до столовой.
     - На месте! – скомандовал Спирькин. – Раз, раз, раз-два-три! Р-о-о-та! Стой! Раз-два!

     На счет два все громко в последний раз топнули и строй замер. Старший сержант прошел к голове колонны и встал возле входа в помещение из которого доносился грохот металлической посуды.
     - В колонну по-одному! Справа! В столовую… бегом … марш! Пилотки с «чердаков»**** снимите, козлы, когда входите в столовку на чифан! – заорал он на бегущих.

     Солдатская столовая представляла собой большое ярко освещенное помещение заставленное длинными столами с пластиковыми столешницами. Вдоль них стояло по две лавки для сидения. На столах уже стояли бачки с пищей, стопки
алюминиевых тарелок и горки ложек. Двухсотграммовые эмалированные кружки были аккуратно выстроены в два ряда с краю столов со стороны центрального прохода. Тут же громоздились большие пятилитровые алюминиевые же чайники, матово отсвечивая вое-где помятыми покореженными боками. Возникнув в дверях, Спирька распорядился:
     - По десять рыл за каждый стол! Пятеро с одной стороны, пятеро – с другой!

     Проголодавшиеся новобранцы поспешно занимали места. Загремели ложки, тарелки, бачки. Кому-то не хватило места за столом и замешкавшихся энергично выпихивали вон. Возникла толчея, неразбериха, то тут, то там раздавались гортанные недовольные окрики, в минуту тихая мирная столовая превратилась в шумный восточный базар.
     - Отставить! – рявкнул Спирька. – Выходи строиться на улицу! Бегом, мать вашу!

     Кинулись бежать обратно. Возле столовой построились. Вышел наружу и старший сержант.
     - Вы чо? Нюх потеряли?! Кто вам, сучкам, разрешил со столов посуду и ложки хапать? А? Команды «садись!» не было, а вы уже бордель устроили! Когда говорю, по десять человек за каждый стол, надо встать возле стола с пилоткой в правой руке и ждать дальнейшей команды! Справа по-одному! В столовую! Бегом, марш! Мушкой!

     В считанные секунды выстроились вдоль столов.
     - Садись!

     Все сели и принялись расхватывать ложки, куски хлеба, тарелки.
     - Встать!

     Последовал грохот разом вскочившей толпы и шум прекратился.
     - Сесть! Встать! Сесть! Встать! Сесть! – от негодования Спирькин, казалось, вот-вот задохнется. – Встать! Кто дал команду «приступить к приему пищи!»? Кто разрешил хватать со столов хлеб? Взять сейчас разводягу*****, да надавать бы ею всем вам по мордам за свинство! Рота! Садись! 

     Сели. На этот раз уже никто ничего не хватал, не суетился. В столовой воцарилась мертвая тишина. По-видимому, она устроила старшего сержанта, и он милостливо дал разрешение:
     - Приступить к приему пищи!

     За столами поднялся гвалт, опять началась бестолковая суета.
     - Встать! Сесть! Встать! Сесть! Встать! Сесть! Встать! Будете у меня стоя жрать, покудова не научитесь себя за столом вести! Вы что? Хлеба не видели или параши вам мало? На всех хватит! Сесть! Приступить к приему пищи! Крайние от бачков – разводящие! Разводящим встать!

     От каждого стола со стороны центрального прохода встало по два человека.
     - Один делит хлеб и сахар, второй – орудует в бачке разводягой! – распорядился Спирькин. – Вперед!

     На ужин было картофельное пюре с жаренной рыбой. Васька с аппетитом ел и вспоминал рассказы своих друзей о высококалорийной, но невкусной армейской пище. Первый ужин в армии оказался недурен, все было довольно вкусно, жаль только, что порция была мала, а попросить добавки никто из карантинных не решался. За пятнадцать минут все, что находилось на столах, было съедено подчистую. Принялись за чай. Горячий, разлитый по металлическим кружкам, он моментально разогрел их до такой степени, что притронуться к ним губами без риска обжечься не представлялось никакой возможности. Васька размачивал в эмалированной кружке кусочки сахара и грыз их, заедая хлебом. Хлеба было вдоволь. Он был белый душистый, только что испеченный, ибо, как рассказали старожилы карантина, при части была своя пекарня. Утолив голод и допив чай, он осмотрелся вокруг и удивился тому, что в столовой кроме них никого не было. Васька пихнул в бок локтем сидящего рядом Тараяна и шепотом спросил:
     - А что это мы одни едим?

     Тараян оторвался от чая и ответил, пережевывая кусок хлеба:
     - Дай пожрать! Вообще-то роты кормятся раньше нас. Мы – самыми последними. Утром подъём в клубе на час позже, чем общая побудка по части и, таким образом, весь распорядок дня карантина сдвигается на час назад. Правда отбой в части общий, так что пока мы спим на один час дольше всех остальных. Используй момент, отсыпайся! Потом не дадут!
     - Разводящим встать! Убрать посуду! – разнесся по столовой голос Спирькина.

     Разводящие вскочили, быстренько собрали каждый со своего стола пустые бачки, покидали в них грязные ложки и отволокли их в дальний угол столовой к окну посудомойки. Вернувшись назад, они повторили ту же операцию и с использованными тарелками, чайниками, кружками. Наконец столы опустели.
     - Рота, встать! Выходи строиться на улицу!

     Когда молодежь выскочила из теплой столовой на открытый воздух, все сразу же почувствовали, что резко похолодало. Со стороны океана дул легкий холодный бриз, воздух был густой пропитанный влагой и электричеством, как обычно бывает перед грозой. Быстро построившись, стали с нетерпением дожидаться отчего-то задержавшегося Спирькина. Наконец его фигура замаячила в темноте у крыльца.
     - Равняйсь! Смирно! На месте! Шагом! Марш! Раз, раз, раз-два-три!

     Громко топоча новыми кирзовыми сапогами, замаршировали на месте.
     - Прямо! Марш! – подал новую команду старший сержант и строй тронулся прочь от столовой.

     За время ужина в клубе появились новые люди. На койке Лядунова развалившись возлежали два незнакомца. Оценивающе окидывая недобрыми взглядами входящих «молодых», они плотоядно ухмылялись и, поминутно тыча пальцами то в одного, то в другого, ехидно посмеиваясь, отпускали плоские реплики:
     - Глянь-ка, глянь! Ну и умора! Вон! Видишь того «душка» в чоботах? Вот это копыта!!!

     Последнее замечание относилось к нестандартному Тагирову. Наивысшего накала «веселье» достигло в тот момент, когда на пороге клуба «нарисовался» Малико.
     - Ёхырым бабай! Мамочки родные! – взвизгнул один из «дедов» и моментально принял сидячее положение. – Высший класс! Погляди, Колбаса, на этого заморыша! Точь в точь – мешок с говном!

     Тот кого назвали Колбасой приподнялся со своего места, уставился мутными белесыми глазами на Малико и громко по-лошадиному заржал. Действительно, большая не по размеру подобранная форма висела на маленьком Ахмедбекове мешком. Создавалось такое впечатление, что не она одета на человека, а он посажен в армейский костюм.
     - Поди-ка сюда, «дух»!

     Ахмедбеков в нерешительности топтался у порога, не зная, как ему поступить.
     - Сюда поди, козел, когда тебя «дедушка» подзывает! Мушкой пошел! – заорал Колбаса поднимаясь с кровати.

     Ахмедбеков, жалко улыбаясь, опасливо подошел.
     - Ты чо лыбишься, «дух» смердящий? Я чо, что-то смешное сказал, а? Как звать?

     Молчание вкупе с глупой улыбкой совсем вывело Колбасу из себя.
     - Как звать, я тебя спрашиваю, сучий пОтрох?!

     Опять молчок. Колбаса выпрямился во весь рост и, возвышаясь над Малико как Гулливер над лилипутом, сделал к нему шаг. Малико попятился.
     - Стой где стоишь, говорю!

     Мелик весь сжался, сделавшись еще более маленьким и жалким и приготовившись к чему-то страшному. Сдернув с его стриженной головы пилотку, Колбаса швырнул ее на пол и, прижав три пальца правой руки к его лысому черепу, оттянул левой рукой средний, и с силой ударил им по голове Малико. Тот по-щенячьи взвизгнул от боли и отпрянул в сторону, чем еще больше раззадорил Колбасу.
     - Ну, как тебе «дедушкина» «пиявочка», «душок»? – содрогаясь от хохота выдавил из себя Колбаса. – Будешь в следующий раз знать, как оставлять без внимания «дедушкины» вопросы! Пшёл вон!
     - Не понимает он по-русски, - вступился за Малико Васька.
     - Ах! Фу ты, ну ты, ножки гнуты! Не понимает! – запричитал Колбаса. – А тебя спрашивают? Ты тут хто? Адвокат что-ль? Фамилия! – рявкнул он, белея от злобы.
     - Борисов.
     - Как, как? – издевательским тоном переспросил Колбаса.
     - Борисов.
     - Не просто Борисов, а «дух» Борисов! Понял меня?
     - Понял.
     - Чо ты понял, сука? Фамилия?
     - «Дух» Борисов, - покорно ответил Васька, уже горько сожалея, что встрял в эту историю.
     - Подь сюды!

     Васька подошел поближе. От Колбасы и его приятеля несло водочным перегаром за версту. Видимо и тот и другой были крепко под шафе.
     - Пилотку! – потребовал Колбаса.

     Васька стащил с головы пилотку.
     - Медленно сымаешь! Одеть!

     Борисов водрузил свой головной убор на место.
    - Снять!

     Васька быстренько сдернул пилотку с головы.
     - Одеть! Снять! Одеть! Снять! Одеть! Снять! – команды звучали как удары хлыста. – Теперь я тебя учить буду! Нагни башку!

     Васька нагнул. Больше всего его поражало то, что Спирькин и Лядунов, находящиеся тут же на сцене, спокойно наблюдали за всем этим измывательством, не предпринимая ни малейших попыток прекратить это безобразие. Тем временем Колбаса отвесил Борисову полноценную «пиявочку» такой силы, что у того из глаз посыпались искры, а голова качнулась на шее и вмиг загудела колокольным перезвоном.
     - Во! – удовлетворенно заключил экзекутор. – Знай наших! А ты чо, «дух» Борисов, молчишь? Не знаешь, разве, что за «пиявочку» «дедушку» благодарить надо? Нужно сказать: «Спасибо, «дедушка»! Ох, как я счастлив!» Врубился?
     - Врубился, - ответил Васька, чувствуя себя вконец униженным.
     - Нагибай башку! – снова приказал Колбаса. – Вот так!

     Тут он сызнова треснул Ваську пальцем, на этот раз по темени, отчего в глазах потемнело и на миг Борисов потерял пространственную ориентацию.
     - Ну?!
     - Спасибо, «дедушка»! Ох, как я счастлив! – сквозь невольно навернувшиеся от боли и обиды слезы, с трудом выдавил из себя Борисов.
     - Ты чо? – удивленно вдруг спросил Колбаса. – Ты чо на меня такими «шарами»****** лупишься, будто убить готов? Я – «дедушка»! Меня убивать нельзя, меня любить, холить надо, мне домой скоро. А вот вас всех, чурбанов нерусских, я тут ушибу! – завершил он свой спич.
     - Шанечку! Шанечку! – вдруг противным фальцетом истерично завопил сидящий на кровати товарищ Колбасы.

     Он попробовал оторваться от койки, но ничего путного из этого не вышло. После второй неудачной попытки встать, он, оставив всякую надежду самостоятельно подняться, сплюнул с досады на пол и завизжал:
     - Сюда иди, «дух» сраный!

     Васька, надев пилотку, подошел поближе. Сидящий на кровати подвел кисть правой руки под его подбородок, замысловато сложил щепотью три тонких пальца и пребольно щелкнул ими Ваську по подбородку. Сия нехитрая процедура и именовалась шанечкой. Отоваренный таким образом Борисов хотел уйти от греха подальше, да не тут-то было!
     - Ты куда пошел, «душара» поганый?!!! – зарычал сзади Колбаса. – Я тебя отпускал? Кто тебе, падле, разрешил пилотку напяливать, а? Я тебе разрешал? Ись сюды!

     Тут неожиданно на помощь Ваське пришел Лядунов до того безучастно наблюдавший за этим театром одного актера.
     - Эй ты, колбасный «дед», на хрен надет! – обратился он к Колбасе. – Забирай-ка Хмыря, да и мотайте отсюдова! А то я сейчас замочу тебе по едальнику, половину зубов выплюнешь!
     - Ты чо, Миш? За «душка» заступаешься? Он же – «дух» смердящий! Не гоже «дембелю» «духа» от «деда» защищать! – поповским тоном прогундел Колбаса.
     - Вот я те щас дам, гоже, не гоже! – Лядунов грузно спрыгнул со сцены и решительно направился в сторону своей кровати.
     - Уходим, Миша, уходим! – поспешно заверещал Колбаса, одним рывком поднимая за шиворот с койки совсем уже осоловевшего Хмыря. – Только у нас, там, в аппаратной, «душок» один, Горохом кличут. Он с нами играть будет у Татарина на свадьбе. Так ты его не забижай, Миш, а то опростоволосимся мы без хорошего гитариста!
     - Чего это он там у вас делает? – подозрительно прищурил и без того маленькие глазки Ляд.
     - Репетирует. Он же сыграться должен!
     - Вижу я, как вы нарепетировались и, похоже, сыгрались! – Лядунов поперхнулся холодным ледяным смешком. – А что, Горохова на ужине не было? – спросил он, обращаясь к Спирькину.
     - А хрен его знает! – неопределенно ответил тот.
     - Да он с нами поужинал, ты не беспокойся! – опять влез в разговор Колбаса. – Ты к вечерней поверке пришли «душка» в аппаратную, будет тебе Горох, как штык, ей-ей!
     - Добре! А теперь – убирайтесь! Сейчас Жучок сюда нагрянет, увидит ваши свиные рыла и будете напару репетировать на губе*******! – со зловещей ухмылкой ответил Лядунов.
     - Н-е-е-е! Не посадит! – уверенно возразил Колбаса. – Свадьба послезавтра! Его Татарин нарядами уделает, если он меня на губу!
     - Так он тебя после… После свадьбы на губу засандалит!
     - Говорят тебе: не посадит, значит не посадит! Чудак-человек! – упорствовал Колбаса. – Ну, мы пошли!
     - Скатертью дорога! Смотри у меня, чтоб «душок» вовремя был!
     - А ты человечка пришли, он и будет!

     Колбаса направился к выходу, почти волоча за собой матерящегося в пьяном угаре Хмыря. Возле самой двери он остановился, обернулся назад и, окинув оставшихся горящими ненавистью глазами, злобно прошипел:
     - Ну, «душки», ничего, отдыхайте! Только скоро вы внизу, в роте будете! Там-то мы с вами и потолкуем! – после чего, он сильным пинком ноги распахнул дверь и вышел на улицу.

     Как только входная дверь захлопнулась, скрыв за собой пьяных, Спирька прокричал:
     - Строиться!

    Строй встал. Спирька, подойдя к самому краю сцены, скомандовал:
     - Равняйсь! Смирно! Вольно!

     Строй начал распадаться.
     - Отставить! – взревел старший сержант. – Вы что, совсем оборзели********?!!! По команде «вольно!» следует ослабить левую ногу и стоять в строю на месте расслабленным! Равняйсь! Смирно! Вольно! Слушай сюда! Сейчас будет личное время – полчаса. Это время дается вам не для того, чтобы вы слонялись без дела, а чтобы привели в порядок своё обмундирование и сапоги к завтрашнему дню. Разрешается также курить в отведенных для этого местах и писать письма домой. Но вначале необходимо привести в порядок себя и свою одежду.

     Спирька сошел со сцены и прошелся вдоль строя.
     - Всем усатым – побриться! Увижу на вечерней поверке хоть одного усатого – по волоску усы выщипаю!

     Строй возбужденно загалдел. Слова Спирькина в срочном порядке переводились на азербайджанский, армянский, грузинский языки. Распоряжение вызвало явное неудовольствие кавказцев, почитавших усы гордостью каждого уважающего себя мужчины.
     - Всем все понятно? – поинтересовался старший сержант.
     - Так точно! – раздались нестройные голоса.
     - Не слышу ответа! – рявкнул Спирька. – Всем все ясно?

     Две с половиной сотни пар легких с шумом втянули в себя воздух и выдохнули на одном дыхании:
     - Так точно!
     - Вот это, уже другой разговор! – удовлетворенно заключил старший сержант. – Разойдись!

     Новобранцы рассыпались и принялись устраивать свои бытовые дела. Усатые вынули бритвы и помазки из тумбочек, установленных в боковых проходах между многоярусными койками, и гуськом потянулись к выходу, дабы, спустившись в роту, побриться в умывальнике. Васька усов не носил и, расстегнув ворот вэсэо, скосил глаза на край подшитого сегодняшним утром подворотничка. На нем уже темнела тоненькая серая полоска, но он счел подворотничок чистым и со спокойной совестью застегнул крючок. Спирька с Лядом куда-то исчезли из клуба, предоставив пополнение самому себе. К моменту их возвращения в клубе стоял неимоверный шум и гвалт в котором невозможно было что-либо разобрать.
     - Тихо! – заорал Лядунов во всю мощь своих могучих голосовых связок. – Смотреть на меня!

     Разбушевавшийся молодняк притих. В руках Лядунова со Спирькиным были по две консервные банки, источавшие едкий запах хлорной извести.
     - Сейчас каждый из вас подойдет и надпишет хлоркой свои фамилию и инициалы на пилотках, куртках, штанах и голенищах сапог. Делается это так: берется спичка, макается в известь, а дальше, вы сами грамотные! Писать нужно изнутри на подкладке! Упаси божок, увижу у кого-нибудь надпись снаружи – рога отшибу! – пригрозил Ляд.

     Баночки поставили на свободную табуретку и бойцы выстроились в очередь подписывать своё обмундирование. К тому времени, когда вся амуниция была подписана, истекло время отведенное на личные нужды. Спирькин поглядел на часы и скомандовал:
     - Приготовиться к построению на вечернюю поверку!

     Дверь в клуб отворилась и вошел Жучко.
     - Рота! Строиться!
     Наскоро напяливая на себя снятые для надписывания и просушки куртки и штаны, новобранцы бросились в строй. Секунд тридцать царили суета и мельтешение, затем все выстроились, замерли по команде «смирно!», утихли. Жучко, разорвав строй, перегородивший проход, вышел в центр помещения. К нему, печатая шаг, подошел Спирькин и, отдав честь, доложил:
     - Товарищ прапорщик! Карантин на вечернюю поверку построен! Докладывает ответственный по карантину старший сержант Спирькин!

     Прапорщик развернулся лицом к строю.
    - Вольно!
    - Вольно! – продублировал команду старший сержант.

     Расслабились. Жучко вполголоса потолковал о чем-то со Спирькиным и в заключении громко, так, чтобы слышали все, сказал:
     - Проводите поверку сами. Я в роту пошел.

     Спирька, взяв в руки какой-то журнал со стола, принялся зачитывать фамилии. Когда поверка окончилась, старший сержант взобрался на сцену и, вынув из кармана коробок спичек, объявил:
     - Спичка сгорает за сорок пять секунд. За это время вы обязаны отбиться! Задача ясна?
     - Ясно, товарищ старший сержант!
     - Равняйсь! Смирно! Разойдись!

     В руках старшего сержанта вспыхнула спичка.
    - Время пошло! – гаркнул Лядунов. – Быстрее, еще быстрее!

     Толпа бросилась врассыпную запрудив проходы между койками. Второпях стаскивали с себя сапоги, скидывали на пол портянки, расстегивали поясные ремни и куртки. Проклятая спичка сгорала с бешеной скоростью. Темп раздевания резко возрос. Васька увидел, как лихорадочно стаскивающий с себя штаны Небаба, запутался в штанине и с грохотом рухнул в своем проходе на пол. Он моментально вскочил на ноги, но времени уже не оставалось. На Остапе же все еще была одета куртка вэсэо. Он действовал решительно и быстро: расстегнув крючок воротника, Небаба засунул указательный палец правой руки за ворот и резким движением провел им вдоль всей куртки сверху вниз. Выдранные с корнем пуговицы мелкими градинами брызнули в разные стороны и раскатились по полу, зато куртка тут же съехала с плеч.
     - Рота! Отбой!
     Васька подскочил вверх, оперся руками о края двух параллельных коек третьего яруса, подтянулся и, толкнувшись левой рукой, плюхнулся на свою кровать.

     Сверху клубное помещение представляло собой поле невиданного сражения по которому вперемешку были разбросаны галифе и портянки, пилотки и куртки. Спирькин с довольным видом обозревал весь этот бедлам. Лядунов прохаживался по центру вдоль коечных рядов и с улыбкой оглядывал лежащих на койках «духов». Дойдя до Ахмедбекова, который уже успел залезть под одеяло, сержант строго спросил:
     - Кто разрешил укрываться?

     Лядунов рывком сдернул с Малько одеяло. Тот лежал на кровати в нательной рубахе и галифе, которое не успел снять. Ляд громко безудержно захохотал.
     - Рота! Подъем по полной форме! – прокричал со сцены Спирька и зажег новую спичку.

     Борисов посмотрел с высоты третьего яруса в проход и увидел, что внизу копошатся Тараян и еще кто-то, спавший на самой нижней койке. Времени на раздумье не оставалось, и Васька сиганул сверху прямо на головы одевающихся. Раздался чей-то сдавленный крик и отборная матерщина. Ни на кого и ни на что не обращая внимания, он влез в галифе, комом накрутил портянки на голые ступни и с трудом втиснул их в сапоги. Одеть же куртку, ремень и пилотку не оставляло большого труда.
     - Строиться!

     Бегом, на ходу застегивая пряжку ремня, Васька кинулся вон из прохода в центр к строю. Мельком успел заметить, как кто-то, не успев одеть портянки, наскоро запихивает их под матрас. Когда строй встал, Лядунов внимательнейшим образом осмотрел все кровати. Увидя затисканные впопыхах под матрас портянки. Он подошел к койке и рявкнул:
     - Чья постель?!!!

     Из строя вышел невысокий плотный усатый рыжий крепыш с чуть раскосыми глазами.
     - Фамилия?
     - Раджабли!
     - Ну-ка, снимай сапоги! – потребовал Ляд.

     Раджабли скинул обувку и встал босыми ногами на крашеные красной палубной краской холодные доски пола.
     - Так… Ты что же это, самый умный, да? Умнее всех, да? Меня,”дембеля” Советской армии,  наколоть********* решил, а, тварь косоглазая?! Ты почему «дух», усы не сбрил, я тебя спрашиваю?!!! – придрался Лядунов. – Была ведь команда сбрить усы, так почему же ты до сих пор не побрился???  Тебе время давали? Давали! Что, времени не хватило, да? Или ждешь, когда я твою манду под носом паяльной лампой опалю? Два наряда вне очереди! Сегодня и завтра, после отбоя – на пола!

     Раджабли принялся что-то по-азербайджански объяснять.
     - Садыхов! – грохнул Лядунов.
     - Я! – донеслось из строя.
     - Переводи, что балаболит этот чурбан!
     - Он говорит, что ему уже двадцать шесть лет, дома у него жена и ребенок, и… - тут Садыхов несколько замялся.
     - И что? Какие еще у него «И»??? – Лядунов начал терять терпение.
     - …и он – взрослый мужчина, который не позволит над собой издеваться, – докончил Садыхов тихо, как бы боясь, что Лядунов услышит эту его последнюю фразу.

     Но сержант на слух не жаловался и все расслышал превосходно. В нем моментально проснулся зверь, удержать которого никто был не в силах.
     - Что-о-о??? Мужчина? Я срать хотел сколько тебе лет! – глаза Лядунова гневно засверкали и налились кровью. – Хоть двадцать шесть, хоть шестьдесят! Мне нет никакого дела до твоей потаскухи и выродка, которого ты породил! Здесь ты – «дух»! Понятно тебе? «Д –У – Х»! – по буквам повторил сержант. – Ты будешь делать то, что скажу я и никто другой! Ясно тебе, образина?  А мужчина ты или нет, это мы сейчас проверим!

     Одним прыжком подскочив вплотную к Раджабли, сержант коротким тычком не размахиваясь, двинул того в зубы. У солдата из рассеченной губы тотчас брызнула кровь. Раджабли занес кулак для ответного удара, но Лядунов с удивительной легкостью для его громоздкой фигуры, сместился в сторону и со всего маху двинул левой Раджабли в ухо. Тот, не удержавшись на ногах, грянулся на пол.
     - Ах ты, сука! – ревел Ляд. – На «дембеля» руку поднял, паскуда!

     Раджабли сделал попытку подняться с пола. Лядунов молниеносно ударил его сапогом в живот. Охнув, тот вновь растянулся на полу. Сержант пошел на добивание. Удары сыпались на поверженного противника со всех сторон. Сапог Лядунов не жалел, слышались только глухие удары по чему-то мягкому, хриплое сержантское дыхание и матерная ругань. Наконец Раджабли затих.
     - Тьфу, тварь! – плюнул на распростертое тело сержант.
 
     Оборотившись в сторону притихшего строя, Лядунов окинул его кровавым звериным взглядом и выхрипел из тяжело вздымающейся груди:
     - Все видели? Так будет с каждым, кто скажет: «НЕТ»! Понятно? Если кому не понятно, то скажу так: то, что не доходит через голову, дойдет через руки, ноги и почки! Особенно через почки, мать вашу! Еще раз надеюсь, что все меня прекрасно поняли и русские и не русские! Кулак – язык международный! Его все понимают! Приготовиться к отбою! Разойдись!

     Спирькин на сцене опять принялся палить спички. «Духи», натыкаясь друг на дружку, спешно раздевались.
     - Отбой!

     Борисов подлетел на свой третий ярус.
     - Подъём для заправки обмундирования! – скомандовал Спирька.

    Соскочив вниз, все принялись аккуратно укладывать одежду на табуретках, заправлять портянки за голенища сапог, как давеча показывал Лядунов, и расставлять их – каждый возле своей табуретки в центральном проходе.

     Тут опять грянуло:
     - Отбой!

     Улеглись.
     - Укройсь!

     Укрылись. Лядунов выключил в клубе свет, оставив освещенной только сцену. В этот момент на полу застонал Раджабли.
     - Ты его случаем не пришиб, Ляд? – с беспокойством спросил Спирька.
     - Не… Ни хрена с ним не будет! Это я его так, для острастки, вполсилы саданул, что-б другим неповадно было! Очухается! Зато, в следующий раз, умнее будет! – ответил сержант.

     Тем не менее, он подошел к Раджабли и, присев на корточки, похлопал его по щекам.
     - Э-эй! Подъём!

     Раджабли глухо стонал, не открывая глаз.
     - Спирька! Дай-ка, там на столе, графин с водой! – попросил Лядунов, указуя мясистым пальцем в сторону сцены.

     Спирькин принес пузатый графин. Сняв стеклянную пробку с узкого вытянутого горлышка, сержант принялся поливать водой из графина лежащего солдата. Холодная вода сразу же возымела действие и Раджабли начал понемногу приходить в себя.
     - Вставай, вставай давай! Не хрена под дурака молотить! – приговаривал Лядунов, щедро поливая того водой.

     Наконец Раджабли поднялся. Его пошатывало и он еще наверное не до конца пришел в себя.
     - Носовой платок есть? – участливо спросил его Спирька.

     Тот молча закивал.
     - Утрись. Потом сходи вниз, в роту, побрейся и умойся, а то снова схлопочешь по мордам разок, - тут Спирькин сделал паузу и продолжил: - Хотя за то, что ты придурялся, будто русского языка не знаешь, не мешало бы тебе еще вмазать! Ну, да ладно! Пошел! Вернешься, будешь пола замывать! Усек?

     Раджабли вновь утвердительно кивнул.
     - Вот и славненько! Раз понял, давай! Мушкой!

     Раджабли направился к своей тумбочке за бритвенными принадлежностями.
     - Гольдштейн! – начал выкрикивать фамилии Лядунов.
     - Я!
     - Ахмедбеков!
     - Йа!
     - Подъём на пола! – скомандовал сержант и вразвалочку направился к сцене.

     Ахмедбеков с Гольдштейном нехотя поднялись со своих мест и принялись одеваться. Еще через пару минут в клубе раздался грохот оцинкованных ведер и плеск воды.
     - Тише вы, олухи! – цыкнул Спирька. – Люди спят!
     Немного погодя к штрафникам присоединился гладко выбритый Раджабли.

     Васька лежал на третьем ярусе под самым потолком и думал о том,что в один день он прожил целую жизнь. Столько событий и впечатлений ему еще не приходилось в себя впитывать и осмысливать за столь короткий промежуток времени. Сегодня он вступил в новый незнакомый и жестокий мир, который ничуть не был похож на тот благодушный и беззаботный мир в котором он жил прежде. Тот – прекрасный человеколюбивый и интеллектуальный мир, оставшийся в его прежней жизни за железными воротами войсковой части, на сегодня был от него бесконечно далек и недосягаем. Этот – был беспощаден, жесток и безжалостен в этой своей жестокости. Его новое окружение признавало один закон – закон грубой физической силы. “Homo homini lupus est” ********** - вспомнил известную латинскую фразу смертельно уставший за день Васька сквозь накатившую на него сладостную дрему и долгожданный сон смежил ему веки.

     О письме к матери, он и не вспомнил… 

  ______________________________________________________
    
           *Мельница» - гимнастическое упражнение, заключающееся во вращении на турнике на вытянутых руках.
          **”Салага”(жарг.) – cолдат до года службы.    
        ***Бич (жарг.) – гражданский человек. Бичами в то время в армии именовалось все гражданское население Камчатской области. По другой версии: бич – сокращение, аббревиатура: бывший интеллигентный человек.
       ****”Чердак” (жарг.) – голова.
     *****Разводяга (жарг.) – половник
   ******”Шары” (жарг.) – глаза.
 *******Губа (жарг.) – гауптвахта.
 ********Оборзели, припухли (жарг.) – обнаглели, отбились от рук.
*********Наколоть (жарг.) – провести, обмануть.
**********Homo homini - lupus est (lat.) – Человек  человеку - волк (лат.).


6.  http://www.proza.ru/2010/06/20/761